Он устал от презрения

В комнату вошёл Не Минцзюэ, прижимающий к груди новую коробочку и сверток из шелковой ткани золотого цвета. Его никто не заметил и он какое-то время просто стоял, смотря на брата, любимого, на детей супругов Сяо. Сердце снова защемило. Его спутник на пути самосовершенствования улыбался, как в детстве. Так, как главе Цинхэ всегда хотелось. Он улыбался, смеялся, словно он был ненамного старше малышей. Словно он не был мужчиной, много лет несшим на себе бремя высоких должностей. Не Минцзюэ хотел, чтобы так было всегда. Хотел, чтобы милый всегда так улыбался, всегда смеялся, и главное — больше никогда не испытывал боли и страха. Наконец, он кашлянул, привлекая к себе внимание. На него устремились четыре взгляда. Чэньчжи побежал в его сторону и ударил мужчину по коленке. Он был ему чуть ниже бедер, поэтому ударить кулачками туда было проще всего. Воин даже не почувствовал этого, но мальчик явно думал, что он сильный защитник и мужчина сделал вид, что ему было больно. — Это вам за то, что вы дядю Яо обижаете! — сказал по-детски сурово малыш и пошел с чувством выполненного долга к кровати. Выглядело это до безумия смешно и очаровательно. Смех Мэн Яо был для Не Минцзюэ музыкой. Мальчика обняли, в ямочки бастарда опустились два пальчика девочки. На душе теплело. — Я больше так не буду. — честно и по-детски сказал мужчина, кивая для двух близнецов. — Я принес дяде Яо подарки, я могу ему их подарить? — надо было поддержать игру, не хотелось выдергивать Мэн Яо из того детства, в котором он сейчас пребывал. Объект его мыслей повернул к нему голову, смех пропал. Но потом бастард Цзинь Гуаншаня встал с кровати и подошёл к мужчине, поднимая на него глаза. Яо был почти на голову ниже его… Не Минцзюэ протянул ему сверток и коробочку. В глазах была тихая мольба: «Прими». Он понимал, что подарки совершенно дурацкие и скорее всего будут бесполезными безделушками, но для него самого они были в некотором роде символичны. Задели его душу и глава Цинхэ не мог их не подарить. Подарки должны что-то значить, ведь так? Мэн Яо резко взял себя в руки, после того, как его позвал дагэ. Хуайсан волновался за него, судя по лёгкому взгляду и жесту веером, но он отмахнулся от него. Заступничество мальчика было таким восхитительно милым, что у него появились силы подойти к мужчине, даже не вспомнив о своем страхе. Но когда пришла пора забирать свёрток и коробку, он засомневался в себе. Почему мужчина так резко убежал накануне? Почему сейчас он снова принёс подарки? Это было не похоже на дагэ, и именно это заставляло его переживать. Мольба в чужих глазах заставляла сердце таять. Не Минцзюэ действительно хотел все исправить. И, зная его, стоило ожидать чего-то… Нестандартного для подарка. Он не был сторонником ухаживаний в целом, но раз в прошлый раз он подарил ему реликвию и его любимую сладость, значит и в этот раз нужно ждать что-то весомое. В начале он взял из чужих рук коробочку, чтобы сразу открыть её, узнать, что же внутри. Тушечница для детей и небольшие кисти, специально под детскую руку. Мэн Яо совершенно не представлял, что это значило, но он старался понять супруга и от того слегка нахмурился. Не Минцзюэ рядом заметно начал нервничать, но его бывший помощник продолжал размышления. Рядом оказался Хуайсан, за ним подошли дети. И бастард вспомнил. Вспомнил, как практически такими же работал в Цинхэ, как дагэ постоянно забирал его и тушил свечи рядом, требуя ложиться спать. Вспомнил, как над ним смеялись из-за детского набора на его первом совете глав орденов в качестве помощника. И это все помнил. Помнил, и ему напомнили. Тогда у них все было хорошо. Не Минцзюэ был для него лишь защитником, старшим названным братом. Он защищал его на совете, тыча носом глав в корявые почерки их помощников и в их заносчивое поведение, следил за его режимом сна, учил, рассказывал истории. Не было ни страстных ночей, ни томных мечтаний по вечерам, но были забота и любовь, не связанные тогда с плотью, гораздо более братские. — Они напомнили мне о тебе. — кажется, он слишком долго смотрел на принадлежности для письма, раз супруг решил прокомментировать подарок. Коробочку он закрыл, давая ее Нинлинь. — В другой раз, когда ваши родители разрешат вам прийти, мы будем учиться писать, договорились? — сказал он малышам, чтобы дать себе отсрочку. Впереди второй подарок, гораздо объемнее, что же будет там? Увидев кивочки, он поднял голову на золотой шёлк и принял подарок, коснувшись пальцами чужих. Показал, что подарки приняты благосклонно, как и чужие старания. Кукла была полной неожиданностью. Красивая, из белого фарфора, с простеньким, но изящным личиком и в тончайших одеждах, крой которых подходил бы и девушкам, и юношам. Мэн Яо носил такие в Цинхэ в своих покоях. Да и сама кукла чем-то напоминала его. Не то фигурой, не то простым, но красивым лицом. Мужчина слегка закусил изнутри губу. Этот подарок стоил огромных денег. Это как минимум. Но Не Минцзюэ все равно купил ее. А ведь он никогда не любил искусство, которое не приносит практической пользы, а стоит дорого. Поэтому он признавал тот же пейзаж или портрет в живописи, но не признавал большей части поэзии и пения. И уж тем более не признавал такого искусства, как создание кукол и дорогой одежды. Дагэ не переставал его удивлять. — Целуйтесь! — потребовала Нинлинь, смотря в оба разноцветных глаза на пару. Чэньчжи закивал головой, тоже желая, чтобы мужчины сделали это. Они привыкли, что когда их родители дарят друг другу подарки или встречались после разлуки по тем или иным причинам — они целовались. Они не видели в этом ничего плохого. Наоборот, считали это правильным проявлением любви. А дядя Яо как раз говорил, что ему не хватает любви от его дагэ. Мэн Яо на мгновение посмотрел на детей, требовавших от них такое, потом посмотрел на Не Хуайсана. Тот почти не отреагировал глазами, а за веером не было видно ничего. Решение принимать ему самому. Это даже сам глава Цинхэ подтверждал своим выжидающим взглядом, периодически скользящим на подарок, чтобы не дать любимому снова запаниковать. Слегка залившись румянцем, раб отошёл от мужчины, кладя куклу на кровать как сокровище, а потом вскочил на небольшой сундук с вещами. Теперь разница в росте была обратной — Мэн Яо был на голову выше Не Минцзюэ. Они могли бы поцеловаться и без таких извращений, но бастард Цзинь Гуаншаня подозревал, что страх накроет его с головой, если Чифэн-цзюнь наклонится над ним. Этого допускать нельзя. Глава ордена понятливо подошёл к сундуку, смотря на спутника на пути самосовершенствования. Если тот сделал так, а не иначе — значит так нужно. И сейчас его желания стояли гораздо выше желаний самого Не Минцзюэ. На его плечи опустились руки, ладони скользнули на его шею, плотно обхватывая ее. Большие пальцы оказались на кадыке главы Не. Очень опасное положение, Мэн Яо обладал достаточной силой, чтобы придушить супруга в таком положении, но тот не сопротивлялся. Совсем не сопротивлялся. Полностью отдавал власть в руки партнёра, желая искупить вину. Бывший глава Цзинь не хотел предавать чужое доверие и просто погладил пальцами горло, а после наклонился, опираясь на сведённые на груди дагэ предплечья, и накрыл его губы своими. Не Минцзюэ не сразу ответил. Боялся напугать партнёра, которого только-только покорял заново. Но тем не менее обнял его за талию, опуская одну ладонь меж чужих лопаток, едва ощутимо притягивая к себе. Чужие губы были чуть прохладнее его собственных, но отличались мягкостью. Глава Цинхэ дал им полный простор, отвечая с максимальной для него заботой и нежностью. Глаза были закрыты, чтобы сосредоточиться на этом. Да и в целом он стеснялся долгих поцелуев, что умиляло Мэн Яо раньше. А тот усиливал напор, совсем не разрывая поцелуя. Хватка на шее становилась ощутимее, воздуха не хватало, кожа лица краснела от не уходящей крови, сын путаны продолжал сжимать его горло, страстно целуя. Он не мог оторваться от губ человека, которому отдал свою любовь. А горло сжимал из страха. Руки на спине ослабли, Не Минцзюэ не дышал и Мэн Яо немного пугливо разжал пальцы, давая доступ воздуха и крови. Он совсем забылся. Они так давно не целовались, что дорвавшись он не мог оторваться несмотря ни на что — ни на произошедшее накануне и перед этим, ни на собственное желание не баловать чрезмерно мужчину близостью раньше времени. Душил, чтобы точно не дать наброситься на себя. Голова главы ордена Цинхэ Не опустилась ухом и щекой ему на грудь и Мэн Яо немного растерянно стал гладить чужую щеку, давая вдохнуть. На его собственных щеках был румянец стеснения и легкого стыда. Как же они с Не Минцзюэ похожи в своей калечащей любви… — Прости… Я не хотел… — прошептал тихо он над чужим ухом, склонив голову вниз. Никто больше их не слышал. К счастью, дети не видели удушья, а Незнайка мог только предполагать о нём. Это слегка успокаивало. Если кто-то об этом расскажет, его могут отправить на казнь за покушение на своего господина и мужа. И пусть он был не рад ни свадьбе, ни сношению после нее — Не Минцзюэ он любил и безумно хотел самого факта свадьбы. Хотел иметь возможность назвать дагэ своим. — Ты в порядке? — тот что, считал, что заслужил это? Да, считал. Глава Не для устойчивости отступил на шаг назад, начиная углублять вдохи, замедлять выдохи, чтобы скорее прийти в себя от недостатка воздуха. Взгляд был опущен в пол, руки убраны от любимого человека. Только ладони Мэн Яо на плечах его господина были связующим звеном между ними. Их не убирали. Со стороны Хуайсана послышалась смена вееров. Характерный шелест складывания и разворачивания оных знали все, кто был в Цинхэ больше нескольких месяцев. Сам Незнайка достаточно спешно подошёл к ним, вставая почти между, смотря с волнением то на родного брата, то на его саньди и супруга. Его лицо скрывал тешань, что говорило, видимо, о его волнении. Малыши удивлённо смотрели на трех мужчин, не понимая, почему они прекратили поцелуй и вообще отстранились друг от друга. Их родители наоборот друг от друга не отлипали ни на минутку без необходимости. Об этом говорил дядя Яо, жалуясь, что дядя Минцзюэ его не так любит? От того оба, немного недовольно хмуря бровки, пошли к супругам, начиная толкать сурового главу боевого ордена на шисюна их «мамочки». Чтобы обнял его как следует! В любой другой ситуации Чифэн-цзюнь даже не ощутил бы этих толчков. Однако сейчас у него слегка кружилась голова, тело было ватным, и он поддался этим ручкам. Тем более силы в них было совсем не для двухгодовалых детей, и даже не для четырехлетних, коими они выглядели. Медитации развивали ядро, а с ним и силы двух уникальных малышей. Не Минцзюэ начало клонить на супруга и тому ничего не оставалось, кроме как одной ногой упереться в стенку и сундук, другой упереться в сундук, а грудью принять на себя тушу любимого человека. Такого уязвимого сейчас, что бояться его было невозможно. Как минимум из-за того, что причина уязвимости — он сам.