Селена
Кто-то смотрит на меня. Кожа полыхает от этого пронзительного взгляда, и я тут же мотаю головой по сторонам, пытаясь поймать преследователя с поличным. Даже когда захожу в автобус, то всё ещё чувствую этот пронизывающий взгляд. Но пассажиры смотрят в экраны своих телефонов или дремлют, облокотившись головой на стекло. Никому до меня нет дела, но это чувство… Вздрагиваю и чуть повожу плечами, ощущая ноющую боль в левой лопатке. Она болит почти всегда, когда меня настигает чувство слежки. Я рассказывала об этом и тёте, и Мише. Они оба дружно и очень складно твердят, что это не более, чем остаточное явление после моего ночного путешествия, что привело меня к озеру. Миша говорит, что мне просто нужно расслабиться и забыть об этом, тогда не будет плохих снов и ноющих лопаток. Но разве я могу? Автобус останавливается на светофоре. Не отрываюсь от окна, всматриваясь в наступающий на улицу мрак. Тёмная пелена накрывает город неожиданно и резко. Загораются фонари, слепят фары автомобилей. Скольжу взглядом и замечаю пятнышко немного темнее всего остального. Прямо на крышу рядом стоящего автомобиля грациозно и величественно опускается птица. Подаюсь вперёд и вижу ворона. Его глаза пересекаются с моими, и в их золоте я замечаю собственное отражение. Золотые глаза… разве у ворон бывают золотые глаза? Хочу пододвинуться, чтобы увидеть птицу во всех деталях, но стоит мне моргнуть, как таинственное животное пропадает. Чёрные ухоженные перья и золото глаз. Разве это городской ворон? Наш с тётей дом стоит совсем недалеко от места моей работы — достаточно получаса, если идти быстрым шагом. В случае дождя, как сегодня, всегда есть вариант с общественным транспортом. Только я люблю такую погоду, да и перспектива вымокнуть до нитки никогда меня не пугает. Правда, автобусом всё равно приходится воспользоваться. Вытягиваю руки из-под навеса, ловя ладонями прохладные капли. С того момента, как я пришла в сознание, вода влечёт к себе — я предпочитаю думать, что всё из-за того, что меня нашли на берегу озера. Например, я могу подолгу сидеть в ванне или бассейне, держать руки под струями крана на кухне. А иногда просто смотреть. Прошлым летом, когда мы с тётей поехали за город, я целый час просидела на берегу и наблюдала за тем, как мирно течёт река. Опираясь ладонью о дверь, возвращаю свой взгляд на улицу. Не сказала бы, что у нас дружелюбные соседи. Слева живёт бабулька, обиженная на весь мир. Она начала шипеть и открещиваться сразу после того, как узнала, что я была одной ногой в могиле. Справа осела небольшая семья: мужчина работает адвокатом, а его дочь младше меня на четыре года. Лишний раз пересекаться с вредной бабулей и вроде-бы-нормальными соседями нет ни желания, ни настроения. Все в округе косятся на меня так, словно я чужачка, и даже не здороваются. Поворачиваю ключ в замочной скважине, а затем подталкиваю дверь бедром. В стенах дома всегда приятно пахнет. Тётушка любит и умеет готовить, а ещё просто обожает баловать свою племянницу чем-то вкусным. Я вдыхаю тёплый после промозглой сырости улицы воздух. Блаженно прикрываю глаза, бесшумно захлопывая за собой дверь. Максимально тихо: так, чтобы Мария, которая наверняка готовит очередной кулинарный шедевр, не услышала. Быстро стягиваю с плеч пальто, вешая его на настенный крючок, и скидываю кеды, ступая по полу в одних носках. Поворачиваю в сторону кухни, опираясь плечом о дверной косяк. Тётушка небольшого роста — ей даже приходится приподниматься на носочки, чтобы достать с верхних полок баночки, пакетики или посуду. Волосы у неё тёмно-русые, кудрявые. Мне всегда нравится проводить по ним ладонями, наматывать на указательный палец. Глаза у Марии цвета оливок. Ещё одной отличительной чертой является быстрая, иногда неразборчивая речь. И говорит она не столько быстро, сколько много. Хотя именно эта болтовня и спасала меня первое время. Отвлекала. — Здравствуй, тётушка, — обнимаю женщину за шею, стоя за её спиной. — Ты что, опять что-то готовишь? — склоняюсь над плитой — запах умопомрачительный. Женщина тепло смеётся и встречается со мной взглядом — в переливе теплого отсвета кухонной лампы олива глаз кажется еще ярче. На лице пролегают неглубокие мимические морщины, упрямая прядь из забранной прически липнет к слегка влажному лбу. Руки по-матерински ложатся на мои плечи, оглаживая их, а потом и вовсе утягивают меня в объятия. — Как твой рабочий день? Надеюсь, что всё хорошо. Сегодня то и дело моросит дождь. Ужас! — говорит тётушка, устало выдыхая. — Удивительно, как только ты не вымокла до нитки. Чудеса! — бормочет она, помешивая содержимое кастрюли деревянной ложкой. — Да, я скучала по таким дождям, — отхожу от Марии в сторону небольшого выдвижного шкафчика — там лежат сладости. — Хотела тебя предупредить: Миша предложил сегодня сходить с ним и его друзьями в клуб. Я подумала, что… — задумчиво верчу между пальцами шуршащую обёртку конфеты, не решаясь развернуть сладость и отправить её в рот. — Подумала, что было бы неплохо развеяться? Иди. Я буду только рада, если ты хоть чуть-чуть развлечёшься, — женщина накрывает кастрюлю крышкой и поворачивается ко мне лицом. — Единственное моё условие: не задерживайся допоздна и будь осторожна. Особенно с друзьями Миши. И не пей много. Зная Мишу, я верю, что он не спустит с тебя глаз. Но тебе нужно иметь и свою голову на плечах. Я могу быть спокойна? Мои губы растягиваются в улыбке, и я киваю. Пальцы избавляют конфету от обёртки и сладость попадает в рот. Блаженно прикрываю глаза, катая кругленькую шоколадную конфету языком. С недавних пор сладости стали для меня отрадой. Особенно шоколад. Обычно я кладу плитку молочного себе под язык, дожидаясь, когда она растворится до самого конца, и тогда рот обволакивает этот неповторимый вкус. Выбрасывая фантик в мусорное ведро и направляюсь в коридор, где находится лестница на второй этаж. Пока поднимаюсь по скрипящим ступенькам, шоколад медленно тает. Наша маленькая семья не живёт бедно, но и назвать нас богатыми язык не повернётся. Даже несмотря на средний заработок, комната у меня небольшая. Тут умещаются лишь полутороспальная кровать, шкафчик для одежды и стол со стулом. Но я не жалуюсь. Меня ничего не смущает, да и здесь намного уютнее белых больничных палат. Откидываю сумку в сторону и падаю на постель. Мне тяжело свыкнуться с жизнью без воспоминаний. Стоит задуматься о том, что моя память осталась где-то там, в водах озера, как внутри растёт пустота. Пробовала ли я расспрашивать Марию и Мишу про собственное прошлое? Да — и даже не единожды. Тётя переводит тему разговора, а Миша просто отшучивается. Моментами бывает совершенно невыносимо: словно кошки скребутся своими острыми когтями по рёбрам. Раздирают кожу и кости изнутри. Это почти что больно. Первое время мне вообще было тяжело есть и спать. И даже мои сны какие-то неправильные и странные. Вокруг темнота, да и только. Каждый раз я оборачиваюсь, но вижу лишь продолговатый стол и два стула в кругу света — на одном из них сидит он. Я подхожу ближе, как и в остальных своих снах. Это мужчина, не мальчишка — что-то внутри меня знает об этом. И пускай его лицо скрыто за капюшоном плаща, а силуэт прячется за мешковатой тканью, я вижу его руки. И этого достаточно. Открываю глаза, упираясь взглядом в потолок. Стоит мне прикрыть веки, как я вижу его силуэт. И тогда внутри у меня что-то натягивается и рвётся, а левая лопатка жжёт и покалывает. Во снах и коротких видениях я постоянно тяну руки к незнакомцу, но просыпаюсь до того, как мои пальцы касаются чёрной ткани. Он каждый раз ускользает от меня. Этот незнакомец существует лишь в моих снах, просто фантом. Ошибка моего больного разума. Но с каждым его появлением в моих снах мне всё тяжелее и тяжелее его отпускать. Подрываюсь со своего нагретого места и в пару шагов дохожу до рабочего стола, выдвигая самый верхний ящик. Там я храню небольшой блокнот, в котором записываю и зарисовываю свои короткие сны, не желая забывать их. Да и интерес к личности того мужчины пожирает меня изнутри. Блокнот обычный, чёрного цвета. Я открываю страничку с закладкой. Вчерашний сон и портрет мужчины в капюшоне — все эти рисунки одинаковы и мало отличаются друг от друга. Но я свято верю, что это поможет разгадать мою маленькую тайну. «Двадцать четвёртое ноября. Комната тёмная. Эта темнота, будто осязаемая, холодит кожу. Так, что вдохнуть лишний раз почти невыносимо. Я буквально ощущаю самыми кончиками пальцев ласку тьмы. В середине стоит стол. В этот раз он завален открытыми книгами и скрученными пергаментами. Увы, буквы смазываются, и я не могу разобрать хоть слово. Но вот что я замечаю: книги старые. Потрёпанные, с пожелтевшими страницами. Некоторые обтянуты кожей, в обложки инкрустированы камни. Уверена, что они драгоценные. Мой милый фантом снова располагается на стуле, а я сажусь напротив. О, я всегда поражаюсь его длинным и аккуратным пальцам. Готова наблюдать часами за тем, как перо крутится между указательным и средним, или как он переворачивает страницу книги. Вглядываюсь в лицо под капюшоном, но там лишь непроглядная темнота. Какое же оно у него? Вытянутое, острое или круглое? А глаза: голубые, зелёные, карие? Взгляд пронзителен или мягок? Длинные ли у него волосы? Или короткие? Светлые? Тёмные? Жёсткие, как солома? Или мягкие, как шёлк? Хочу подскочить, скинуть с него капюшон и наконец увидеть. В этот раз от напряжения даже прокусываю щеку, так как утром во рту стоит металлический привкус. В итоге я не выдерживаю. Касаюсь его — точнее, пытаюсь. А потом подскакиваю на постели. В этот раз он какой-то напряжённый.» Просыпаясь, я каждый раз возвращаюсь к старым записям, перечитываю их, а затем сажусь за новые. Это помогает мне наблюдать, словно я зритель в театре. И вот что я заметила: последнюю неделю этот фантом… отрешённый. У него появляются привычки до хруста заламывать пальцы, кусать кончик пера и отбивать незамысловатый ритм. Он начинает казаться мне живым. И тогда я задумываюсь: а есть ли кто-то «на той стороне»? Кто-то, кому я снюсь в таком же чёрном капюшоне? Кто-то, кто не может коснуться меня? Провожу ладонью по строкам, обводя кончиком указательного пальца каждую букву. Особенное внимание уделяю тем моментам, где упоминаю про него. Как-то мне пришлось поделиться с тётушкой этими таинственными снами — это было в самом начале. Она только посмеялась, но я почувствовала в этом смехе какую-то нервозность. «Глупость. Всё это глупости», — так она сказала. Однако каждое утро интересовалась моими ночными видениями, и тогда-то я перестала о них упоминать. Убеждала её, что мне снятся самые обычные, не связанные друг с другом. И даже завела второй блокнот, куда записывала эти самые придуманные сны. Захлопывая бумажный носитель, кидаю его за спину. Слышу глухой стук — по всей видимости, моя книжечка врезалась в стену. Откидываюсь на спинку стула, прижимая ледяные ладони к лицу. Мне необходимо подремать хотя бы час, чтобы вечером не свалиться с ног. Поднимаюсь со стула и потягиваюсь. А потом заваливаюсь поперёк постели так резко, что деревянные перекладины и ножки жалобно скрипят. Поворачиваюсь на бок, поджимая колени к животу. Я не боюсь этих снов, нет. Но меня пугает тот факт, что я не всегда понимаю, что это сон.***
Холод покалывает в пальцах ног. Слышу собственный стон и медленно открываю глаза. Встаю, упираясь ладонями в пол и кряхтя как наша соседская старушка. Сесть получается не сразу: тяжесть сдавливает горло, из-за чего невозможно сделать лишний вдох. Меня словно придавило. Левая лопатка пульсирует. Это место болит достаточно часто, но сегодня эта боль кажется невыносимой. Всё-таки сажусь, не чувствуя под собой мягкости постели. Наверное, так сильно ворочалась, что упала на пол и ушиблась спиной. Но тогда пришла бы тётя… значит, это сон. Оборачиваюсь, щуря глаза. Всё тот же тёмный длинный стол. С каждым появлением здесь моё желание пустить это чёртово дерево на дрова возрастает всё больше. И плевать на резные ножки, на красивый цвет и на идеальный блеск лака. На гладкой поверхности ни книг, ни свёрнутых в трубочку пергаментов. Да и стул, обычно занятый, пустует. Я вся внутренне напрягаюсь — слишком непривычная картина для этого места. Неспешно подхожу к столу, касаясь пальцами поверхности. Ещё один факт, который поражает меня в этих снах: я всегда чувствую холод, шероховатости и тепло от огня свечи, которая обычно стоит около него. Сейчас эта свеча не горит, но темнота не катастрофическая. Наверное, это какая-то неправильная темнота. Правильная должна пожирать всё вокруг, не давать глазам уловить очертания предметов. Правильная тьма любит шутить. Ей приятно, если вы врежетесь в стену или случайным взмахом заденете вазу, которую точно так же, как стену, просто не увидите. Но здесь тьма, пускай и кусающая холодом за пальцы и пятки, другая. Она манит, как бы страшно ни было это признавать. К ней хочется протянуть руки, потрогать — будь она осязаема, я бы так и сделала. Подхожу к своему месту и опускаюсь на стул. Обычно здесь лежат карандаш и парочка листов бумаги. Я рисую. Не всегда сидящий напротив фантом — иногда беру что-то из головы. Было дело, что рисовала Мишу, тётю или мимолётных посетителей кофейни, которые забежали на пару минут, но отложились глубоко в голове. Но бывают дни, когда мне точно не до каракуль; тогда я просто хожу по комнате и разговариваю. Конечно, «друг» не слышит моих слов и никогда не отвечает. И, возможно, со стороны я выгляжу как сумасшедшая. Мне как-то всё равно. Я даже не могу сказать, сколько точно времени здесь провожу. Часы отсутствуют, а полагаться на собственные ощущения — глупо. Подскакиваю, подходя к стоящему напротив стулу. Не раз и не два стоит мне оказаться тут, как я сразу же просыпаюсь. Чем ближе ко мне фантом, тем жарче желание протянуть к нему руки, так что подолгу я не задерживаюсь. Стоять тут дольше минуты как-то непривычно. Кладу руку на спинку. Удивительно, но даже стул отличается от того, на котором сижу я. Спинка у него высокая, с вырезанными на дереве рисунками. У этого стула даже есть подлокотники, а ножки представляют собой лапы льва или кого-то из семейства кошачьих. Провожу пальцами по резным узорам, как заворожённая. Смотря на подобные стулья в музеях или на иллюстрациях, я думала, что на них неудобно сидеть. Весь этот рельеф упирается тебе в спину, и ты даже не можешь толком расслабиться. Сесть и опробовать на себе я так и не решаюсь. — Селена. Взвизгиваю и отскакиваю от голоса, эхом прокатывающегося по комнате. Сердце стучит так быстро, что этот стук в ушах ненадолго оглушает. Даже не сразу соображаю, что стоило обернуться. Прижимаю холодные пальцы к груди, пытаясь успокоиться. — Извини, если испугал тебя. Застываю на месте. Дыхание уже не учащённое, потому что я просто задерживаю его. Впервые слышу его голос — почти уверена, что это именно ЕГО голос. Приятный для слуха, чуть низкий, но при этом не грубый, не пугающий, не режущий слух. И говорит он медленно, немного растягивая последние гласные. Так общаются с загнанным зверьём. Возможно, я сейчас так и выгляжу: зажатая в угол мышь. А кто тогда он? Хищный кот? Он чувствует мой страх, потому что я чувствую его недобрую усмешку спиной. Он читает меня как открытую книгу, и ему даже не приходится переворачивать страницы. Я могла бы обернуться. Может, он снял капюшон? Может, он раскроет свою личность? Прикусываю щеку, но, несмотря на кипящий внутри интерес, не оборачиваюсь. Сжимаю в пальцах ткань футболки — просто чтобы унять тремор. — Не подходи ко мне, — сама поражаюсь тому, как понизился мой голос. Почти до шёпота, почти до хриплого. Наверное, я дрожу, поскольку слышу подрагивающие нотки в этих семи словах. Фантом испускает короткий смешок, и на моей спине напрягается каждый миллиметр мышц. Возможно, он сейчас смотрит на меня пронзительным взглядом серых-голубых-зелёных-карих глаз? Или насмехается? Слышу шуршание одежд и тихие шаги. В тот момент я пытаюсь не закричать, хотя крик встаёт поперёк горла. Становится страшно. Я уже прошерстила весь интернет на тему случаев смерти во время сна. А что, если так и умирали эти люди? К ним приходил незнакомец в тёмном плаще, а затем решал устроить самосуд? — Я не причиню тебе вреда, — его уверенный голос внезапно ломается. — Конечно, ты напугана. Согласен, обстановка не располагает к разговору. Перестаю ощущать холод в одну секунду. Сначала моё лицо обдувает приятная прохлада. Нервно втягиваю воздух ноздрями и улавливаю аромат цветов и только что скошенной зелени. А затем, как бы странно и абсурдно это ни звучало, тьма замирает. Больше не чувствую её шевеления и жизни. Отрывая взгляд от поверхности стола, не могу сдержать восхищённого аханья. Тьма стала похожа на кучевые облака, которые расходятся в стороны, открывая для моих глаз светло-голубое небо, гравийные дорожки, деревья и до неприличия много цветов. Это место не похоже ни на одно из того множества парков и скверов, в которых я гуляла с Мишей, но всё равно кажется мне до одури знакомым. — Ты знаешь, что это за место? Теперь голос совсем рядом; я буквально чувствую спиной его передвижения. Затаиваюсь и вслушиваюсь. Он дышит медленно, расслабленно и попыток приблизиться пока не принимает. Наверное, у него царственная походка — хотя судить о походке по одному лишь голосу невероятно глупо. Но если я трясусь, то он — наоборот. Слова произносит чётко, почти чеканит. Как будто готовится отдать приказ. — Нет. И снова шелест плаща. Вот только теперь я одумываюсь тогда, когда тёмная ткань почти касается моей спины. Зажмуриваюсь: не хочу оборачиваться и смотреть на него, не хочу, чтобы он уходил так скоро. Хочу слышать его голос. Хочу слышать его смех. От этих мыслей в горле оседает стон. Я ведь даже не смогу ни с кем этим поделиться. Во мне перемешиваются два чувства, которые ругаются между собой. Страх и интерес. Интерес и страх. Мужчина наклоняется, но всё ещё не касается меня. Замираю, потому что он слишком близко. Я бы даже сказала, опасно близко. Дёрнешься немного влево или вправо, и этот образ исчезнет. Растворится во тьме, а я проснусь. И пропадёт тепло и аромат цветов. Пропадёт магия. — Найди меня, Селена, — голос елейный, проникающий под кожу. — Слышишь? Найди меня. Я смогу помочь тебе. Ты сможешь довериться мне, как никому другому. И я не успеваю спросить: «Кого же именно мне необходимо найти?», потому что лицо мужчины стремительно оказывается вблизи моего уха. Чувствую слабый укол в ушной раковине и, в противоположность ему, обжигающую боль в лопатке. В долю секунды вокруг меня сжимается тьма, так стремительно, что я едва успеваю вздохнуть и выпустить на волю сиплый крик.***
«Найди меня» Завязываю спереди у кофты шнуровку, накидывая поверх кожанку. Он так это сказал… так, что у меня сжалось сердце. И внутри вдруг стало тепло и холодно одновременно, словно меня болезненно зазнобило. Мне захотелось потянуться к нему — и это всё чары его голоса. «Я смогу помочь тебе» Тихо стону, опускаясь на кровать и упираясь локтями в колени. Прикрываю лицо ладонями. Разве можно найти того, кто тебе столь долгое время снится? О, если бы я только знала, кто он, я бы бросилась со всех ног на поиски! Как это безумно и глупо. «Ты сможешь довериться мне, как никому другому» От этих слов мурашки решают устроить забег по моей коже: от пяток до загривка, задевая самые отдалённые, хорошо спрятанные нервные окончания. А в животе что-то трепещет — наверное, пресловутые «бабочки». Селена. Моё имя его голосом звучит ещё необычнее, чем на самом деле. Я прокручиваю его слова в голове каждую секунду. Не могу взять себя в руки даже для того, чтобы расписать всё в блокноте. Если начну вспоминать детали, просто сойду с ума. Его голос эхом звучит в моей голове, а иногда так чётко, что я судорожно оборачиваюсь в надежде увидеть чёрный плащ. В надежде услышать то, как он вновь и вновь произносит моё имя. «Селена» Он произнёс его с теплотой. Даже Миша и тётя не произносят его так. Надо было обернуться, а не стоять как трусиха! Надо было спросить у него хоть что-то! Разузнать, как его найти. Мой телефон издаёт слишком резкое и громкое пиликанье: вздрагиваю, опасливо посматривая на лежащий рядом мобильник. Миша уже подъехал, и пускай желание и ажиотаж перед походом в клуб у меня пропали, я не могу соскользнуть с крючка. Подхватывая телефон, поднимаюсь с кровати. Снимая лямку сумки со стула, закидываю её себе на плечо, а затем покидаю комнату. Я ничего не скажу ни тёте, ни Мише. И даже мой блокнот не узнает о сегодняшнем сне. Я сохраню его голос в своей голове. Только для себя.