***
— Дверь, Валь, дверь, быстро! — крикнул Юра откуда-то из глубины квартиры. Последние две недели мы виделись через день. Обедали вместе, говорили о чём-то отвлечённом, делились событиями из жизни. Он так и не рассказал мне, что происходит. Я решил не давить. Я пообещал перерыв, значит, надо позволить ему немного отдалиться. Это ведь всё ещё был мой Юрка: шумный, активный, разговорчивый парень с большими добрыми глазами. Как будто ничего и не было, никакого разлада — просто мы жили раздельно. На душе было тяжело, но я грузился работой и собеседованиями, и мне сразу становилось лучше. Я как будто забывал про него. За это время я понял одно: я в абсолютном порядке. Моя психика никогда не была в более стабильном состоянии, чем сейчас. Я просто ловил сигналы от Юры, всё это время чувствовал его эмоции, а не свои. Моя терапевтка говорила мне, что я чёртов эмпат, но я даже не представлял, насколько сильно я чувствую на себе чужое состояние. Вот и сейчас тревога завертелась в животе, едва я переступил за порог. Всё вернулось сразу: и боль в груди, и воспоминания о ссоре, и онемение. Мои конечности меня не особо слушались. Уверенность, с которой я прожил весь сегодняшний день, ушла. Юрий, солнце, ну что с тобой творится? Что ты тут делаешь, один, без меня? Где ты накосячил и что ты задумал? Я успел вовремя прикрыть дверь: что-то маленькое и юркое не успело выбежать, и вместо этого закрутилось у меня между ног. Крыска, что ли? — Вот засранка! А ко мне даже на руки не идёт! — Ой, а кто это? — я нагнулся, развязывая ботинки. — Кто у нас тут такой маленький и лысенький, а? Маленькая кошка — сфинкс — ластилась ко мне, едва дала мне снять обувь. — Это Минка. Хозяин мне дал скидку в полцены, если я буду за ней присматривать, пока он в отъезде, — объяснил Юра. Попытался взять кошку на руки, но она выскользнула, как змейка, и спрыгнула вниз. — Зараза, на руки вообще не идёт, кусается ещё. Вот не люблю кошек за это. — Просто ты ждёшь от неё поведения собаки, — объяснил я. — Это собаки всегда хотят общаться, всегда рады и виляют хвостом. А кошки как люди, у них у всех свой характер, свои потребности в общении. И они должны тебе доверять, чтобы общаться с тобой. Хотя бы установить контакт. Пойдёт — хорошо. Не пойдёт — значит, не настроена на общение. Я нагнулся, присел на пол, вытянул руку. Минка подалась ко мне, обнюхала мои пальцы влажным носиком. — Привет, котейка, — протянул я. Никогда не мог удержаться в обществе животных, мне хотелось затискать их и не отпускать. — Тебя можно погладить? Я осторожно, каплюшечку. Ты, наверное, по-русски не понимаешь, да? Немка? Kann ich dich streicheln, пушинка? Кто у нас тут самая сладенькая кошечка? Юрий фыркал от смеха, а я всё сюсюкался с кошкой, давая ей привыкнуть ко мне и моему запаху. Наконец Минка сама залезла мордочкой под мою ладонь. — Охренеть, любят же они тебя. — Ты просто не умеешь их готовить, — ответил я. Блин, а Юрий, наверное, никогда в жизни не видел эту рекламу. Или ему тогда было лет пять. — Ты как? — Да устал что-то. — О, и Минка устала, — кошка выскользнула и убежала куда-то в комнату. Квартира у него была как все немецкие: белая, строгая — но в этот раз без тараканов. Кошка явно придавала этому месту уюта. — Я к тебе ненадолго, на часок. У меня же аллергия сильная. — Я помню, — ответил Юра, протягивая мне таблетку и стакан воды. Сам прошёл в комнату и повалился на диван вслед за кошкой. Он сваливался так после университета: просто проходил, не снимая джинсов, и плюхался на кровать. Утыкался мордой в подушку и говорил, как его задолбала эта учёба. Потом его задалбывала практика. Потом — работа. Обычно мне удавалось его растормошить, вытащить из него какую-то энергию. Оказывалось, что не так уж он и устал, что он ещё способен вытерпеть боль, подчиниться и отдаться мне сексуально. Он послушно принимал ошейник, таял в моих руках, выгибался под плетью, плакал от ударов, не уворачивался от пощёчин. Вставал раком, подставлял задницу и рот, кончал по команде, не снимая пояс верности. Подчинялся мне беспрекословно, и я даже не боялся его пережать — знал, что мой мальчик выдержать многое. Я не понимал, что делать теперь. Этот Юрий был каким-то чужим, незнакомым мужчиной. Уставшим и задолбанным в край, способным ответить и словами, и кулаком. Всё развалилось. Что у него в голове? Что мне теперь позволено делать? Что будет с моей стороны наглостью, давлением, а то и насилием? Наше взаимодействие часто было похоже на насилие. Я брал его без разрешения, бил так, что следы не сходили неделями, унижал вербально и физически. И это была совсем не ролевая игра, вовсе нет. Иногда ему было действительно неприятно, боль была невкусная, секс не приносил ему удовольствия и походил на изнасилование. Я вполне осознанно раздвигал его границы и воспитывал его под себя. Осторожно заставлял пробовать даже то, что было у него в табу: это было самое сладкое, выталкивать его за грань и наблюдать за страданиями и сомнениями. У него оставалась лишь одна ниточка, по которой он выбраться из паутины моей власти — стоп-слово. У нас были и травмы, и мои косяки, и его напряжённость. И стоп-слова тоже звучали, случалось. Но никогда ещё проблемы не оставались настолько непроговоренными, не повисали в воздухе так надолго. Юрий никогда не отдалялся от меня так быстро и резко, не молчал. Раньше я всегда знал, что делать: его надо было бить, трахать, подчинять и держать рядом. А я теперь я боялся даже сказать что-то не то. Я присел на корточки рядом с диваном: — Можно до тебя дотронуться? — спросил я почти шёпотом, протянув руку к его лицу. Юра открыл глаза, и я вдруг его узнал. — Да всё тебе можно, Мастер, — улыбнулся он мягко. Коснулся — осознанно ли? — серебряной цепочки на своей шее. А потом вдруг затянул меня на диван рядом с собой, зарылся носом куда-то мне под ключицу и свернулся в клубок. Глубоко, медленно втянул воздух. Нюхает меня. Котёнок. Я погладил его по голове, приласкал, провёл рукой по изгибам такого знакомого тела. Но тревога внутри меня всё не унималась. Я молчал, не зная, как действовать дальше. Закончилось ли его помешательство? Или дальше только хуже? Он чуть похудел. Пахло от него как-то по-другому. Пояс верности лежал на тумбочке. Я уже перебрал в голове миллион вариантов проблемы — от остывания чувств до измены, от психического расстройства до новой аденомы, от торговли людьми до убийства. Вероятнее всего было то, что я где-то его пережал, и он ушёл искать утешение у кого-то другого. Но сейчас же он со мной, ластится и пытается успокоиться. Мы с ним ведь не сможем вот так выбросить десять лет вместе? Десять лет не просто отношений, а самого настоящего рабства. Нет, невозможно. Две недели, не видя его, я думал, что он уйдёт, и размышлял об этом вполне спокойно. А сейчас я касался его и понимал, что он не сможет. Он же не выживет без меня. Или всё же...? — Извини, что ударил тебя, — прошептал он куда-то мне в грудь. — Я не знаю, что на меня нашло. Почти не помню этот момент. — Да всё нормально, — я поцеловал его в лоб. — Расскажешь уже, что с тобой? Где я облажался? Юра замотал головой: — Не хочу. Просто пока не знаю точно. Сам ещё не разобрался. Вот прибил бы сучонка. Голыми руками бы его избил, добил бы ногами и придушил за такое. Или, может, повесил бы. Из окна бы выкинул. Или застрелил бы. Я точно знал, что способен на такое убийство, жестокое и сгоряча. Всё-таки ты конченый псих, Валь. — Ладно. Не хочешь — не надо, — сказал я вслух. — У нас же перерыв. Может, хочешь рассказать что-то другое? — Вообще-то хочу, — оживился он. — Пойдём, покажу кое-что. Он встал, потянул меня за руку. Вдруг полный энергии. На кухне стоял огромный аппарат, занимающий целый стол. Какие-то трубочки, реагенты, пакеты с порошками. Юрий развёл руками: — Мини-образец, мне на работе дали. Смотри, сейчас, — он взял стакан, щедро насыпал в него соли. — Вот у нас солёная вода. Капнем туда даже всякой гадости. Я присел на стул. Юрий забегал по кухне, закидывал в стакан специи, молоко, масло, открыл окно и пальцем собрал грязь с откоса, тоже скинул её в стакан. Потом настраивал ещё что-то, возился с реагентами. Аппарат забулькал и зажужжал. Наконец он залил стакан в воронку и с видом безумного учёного наблюдал за процессом. На лице у него была улыбка, ради которой я готов был ждать недели, месяцы и годы. — Вот, вот, смотри! — восклицал он, когда аппарат выдал тоненькой струйкой воду. Её было почти столько же, сколько было изначально. — Это, конечно, не чистый эксперимент, и с морской водой всё по-другому, и масштабы там другие, но всё-таки. На, пей! — Я жив-то останусь? Юра закатил глаза, высунул язык и глотнул из стакана сам. Я тоже попробовал. Самая обычная вода, без вкуса и запаха. — Ты видел, как быстро? И какой объём? И даже трубки не забиваются! Охуенно, правда? — Правда, — согласился я. — А как это? — В общем, тот же самый обратный осмос, но… Потом Юрий начал сыпать терминами, каждый раз показывая мне на тот или иной элемент аппарата. Я не понимал ровным счётом ничего, но мне вдруг стало очень хорошо. Юра говорил быстро, увлечённо, без конца повторял что-то про Сахару. Я видел, что он влюбился — в свою же работу. Я ушёл через два часа, когда окончательно расчихался из-за Минки. Юрий поцеловал меня у двери, обняв. — Сходишь со мной на свидание? — спросил я, повинуясь пришедшей в голову идее. У нас ведь не было всего этого букетно-конфетного периода. У нас была сразу ебля и Тема. — Схожу, Мастер.***
— Блин, сорри, никак вообще, тут запара пиздец, обсуждают этот африканский проект… — извинялся Юра в трубку. Я не был удивлён: у него и в Москве всё срывалось из-за работы точно так же. Зря только столик бронировал. — Ладно, работай, — ответил я ему как можно мягче. Хотелось, конечно, жёстче. Возмутиться, спросить, какого хрена он меня динамит, примчаться и просто побить. Только голос разума был сильнее. Я вышел на улицу, уже включили фонари. Зимний ночной Берлин всегда пах машинами, свежим снегом и сосисками с карри из уличной лавки. Я помахал рукой Татьяне и двинулся в сторону парка. Я сидел на лавочке, доедал картошку, смотрел на собачников. И чувствовал себя очень… тупо. Эйфория первых недель свободы прошла, и на смену ему пришла бессмыслица. Мне казалось, что я двигался вперёд, но на самом деле время откатилось назад. Я снова был студентом и учил новый язык, снова искал работу, снова был где-то в чужом месте, снова знакомился с новыми людьми. Только вот теперь рядом не было никого — ни Эльзы, ни Юрия. Ни семьи. Даже друзей нет. Как будто всех стёрли с лица земли, а я сижу и медитирую, разбираю свои эмоции по кусочкам, пытаюсь отключить поток сознания. Внутри было пусто, и теперь пустота была только моя. Пока что мне было в ней комфортно. Я давно мечтал об этом — начать с нуля. Выстроить себя заново, будучи в долгой красивой ремиссии. В новом месте, но со всеми имеющимися знаниями и уроками, извлечёнными из ошибок прошлого. Найти в себе этот стержень, который должен быть у настоящего верхнего. Перестать бояться каждого дуновения ветра, не делать проблемы из ничего. А если проблемы всё-таки есть — пережить их, перешагнуть и идти дальше. Прошлым жить невозможно, каким бы плохим или хорошим оно ни было. Мне не хотелось оставлять Юру в прошлом, но у меня было чёткое ощущение, что он уже там. Out of sight, out of mind. Он живёт где-то там, на своей работе, с этим своим Арсением, и не хочет моей помощи. Не пускает к себе в квартиру, не хочет идти со мной на свидание. «Я подыграл тебе, но это было мерзко, Валь». «И правда было жестковато». «Я тебе говорил, что нас застукают». «Бёркли, остановись, хватит, мне больно». Скорее бы он уже оттолкнул меня окончательно. Я вглядывался в темноту и пытался пробиться сквозь онемение. Мне почему-то хотелось, чтобы мне было плохо. Хотелось почувствовать тревогу, ярость, боль, пережить уже подкатывающую паническую атаку. Но ничего не было, таблетки и здоровый образ жизни глушили все нездоровые проявления, топили негативные мысли. Я искал в себе вину, косяк, проблему, болезнь души, раскол — и не находил. А болезнь ведь всегда была определением меня. Теперь меня пугала стабильность моего состояния. Из мыслей меня вытащил телефонный звонок. Я резко вытащил телефон, надеясь, что это неожиданно освободившийся Юра, но это была подруга. — Ярослава! — ответил я, улыбаясь. Мне нравилось её полное имя. — Валёк! Как там Берлин? — Пиздецово, — сказал я неожиданно для себя. Мне ведь только что казалось, что всё хорошо. — С работой что-то жопа. Резюме у меня какое-то кривое, или что? — Может, тебе рекомендацию написать? — предложила она. Слава всегда была моим голосом разума. — А от кого? — От меня, дебил! — рассмеялась она вдруг. Я любил её заливистый смех. — Я же кандидат наук, ёпта! Могу даже сразу на немецком. — Точно, Слава! You’re my savior! Она только смеялась в ответ, рассказывала про свою кандидатскую, про Элеонору, про племяшку, про работу и клуб. Я поражался её активности, рассказывал в ответ про свои курсы и поиск работы. Мы разговаривали полтора часа, я нарезал несколько километров по парку. Блять, обожаю Берлин и его парки. — Ладно, давай, Юрцу привет, — прощалась Слава. Я стоял под фонарём у кованых ворот, прямо под надписью «Kein Ausgang». — Да, передам, — сказал я так уверенно, как мог. — Валь? — Да, давай, пока. — Ва-а-аль, — протянула она. — Ты звучишь так, как будто сейчас опять покрасишься в розовый, уедешь бухать в Питер и приедешь только к госам. — Да ну? — Ну да. Как будто у тебя там нервный срыв по полной программе. Что стряслось? — Блять, — произнёс я, понимая, что в глазах застыли слёзы. Я их даже не чувствовал. — Валь, только оставайся на связи. Расскажи, полегчает. — Я в порядке. В полном. Был. Час назад точно. Я потоптался у закрытого выхода, а потом осторожно сел прямо на заснеженную траву, не в силах удержаться на ногах. Голова кружилась. Весь ужас ситуации дошёл до меня только сейчас. Так, где-то там, внутри, был стержень. Он позволял мне не орать на Юру, искать работу, мило беседовать с Танечкой, обсуждать всё на свете со Славой. Надо найти слова и высказаться. Полегчает. — В общем, разъехались ненадолго, — начал я, пытаясь держать голос ровным. Получалось. — Просто, я не знаю, из ниоткуда. Всё вроде бы было нормально… Я просидел так, лишь передвинувшись на скамейку, ещё с полчаса. Парк уже опустел, когда я пересказывал Славе сегодняшний его отказ. С уголков глаз так и не упали две слезы, а больше во мне не нашлось. — …И самое главное, что я не знаю, где я накосячил, где пережал. Просто дело в том, что я сам по себе ублюдок. Я могу и сморозить что-нибудь, и ударить. Вот так посмотреть со стороны — так я ведь ужасно с ним обращался. Конечно, любой уйдёт, если его показывать чужим людям, трахать где попало и бить до обморока. А это ведь было у нас нормой… Мы такие психи, Слав. Особенно я. Я обзывал его, унижал, избивал. Не ценил совершенно того, кто сам мне отдался. Я был с ним слишком жесток. — Не был, — отрезала она вдруг. — Вот вообще ни разу. Ты довольно жёсткий садист, да, и психологически можешь задавить. Но я тебя знаю даже дольше Юры. Ответственно тебе заявляю, что ты очень мягкий человек. — Я? Мягкий? — почти рассмеялся я. — Да. Ты требуешь много внимания к себе, но ты готов отдавать ещё больше. И ты всегда готов помочь, даже когда тебе самому нужна помощь. Всегда найдёшь нужные слова. — Красиво пиздишь, мне приятно, — я закутался в куртку поплотнее. — Помнишь, как мы познакомились? Я опоздала в универ, пришла ненакрашенная. У меня все спрашивали, не болею ли, особенно парни с компьютерной лингвистики. Помнишь, что ты сказал? — Не-а. — Ты мне сказал, что у меня очень необычная форма глаз, и попросил потренироваться на мне рисовать стрелки. А я, блять, ненавидела своё нависающее веко!***
Мы с Ярославой сидели в дальнем углу университетской библиотеки уже второй час. Тут был компьютер с модемным интернетом, и мы нашли на английском инструкции по стрелкам для нависающего века. На Славе было легко тренироваться: она сидела ровно, не дёргала головой. Достойно терпела мои кривые руки. Она придирчиво осмотрела мою работу в маленьком зеркале, поправила буквально чуть-чуть. — Спасибо. Хоть на человека стала похожа, — выдохнула она. — А то у меня сегодня все спрашивают, не болею ли я. — Да дебилы, — сразу же отреагировал я. — Понятно же, что ты просто без косметики. — Ну как: вон какие синячищи. И бледная, как смерть, — она всё ещё осматривала себя. Дотронулась до прыщика на щеке. — Конечно, все думают, что я больная. — Ты видела этих долбоёбов с компьютерной лингвистики? Ни у одного из них нет ровной кожи, между прочим. И мозгов, похоже, тоже нет. Не думали же они, что у тебя от природы блестящие щёки, километровые ресницы и золотые веки? Я наблюдал за Ярославой уже пару месяцев, но никак не решался заговорить. Она была самой модной девушкой в группе: юбки, яркие сумочки, тяжёлый вечерний макияж каждый день. А ещё она была безумно умная: отвечала на каждой паре, не стесняясь. Я завидовал её бойкости. Вот только сегодня она весь день сидела в углу, одетая в простой свитер и джинсы, и вся её смелость куда-то делась. Я рискнул, подошёл с просьбой — и она мне не отказала. — Я же всегда так хожу. Все привыкли, что я накрашена. Вот и удивляются. — А тебе так нравится? — Иногда мне в кайф. Иногда хочется поспать подольше, — призналась она, жестикулируя и указывая на своё лицо. Я никак не мог оторвать взгляда от её глаз: идеально круглая форма, такая необычная. С фигурными стрелками тоже получилось прикольно. — Это же время занимает. Но вот уже создала имидж. — А ты приди ещё пару раз так же, без косметики. Кто ляпнет хуйню — того осади жёстко, скажи, что просто не накрашена. А потом все уже привыкнут, что ты бываешь и такая, и такая. Зачем всё время запариваться? Краситься надо тогда, когда самой хочется. — Легко тебе говорить, — повела она плечом. — Я же девушка, понимаешь. Так красиво, женственно. А ругаться девушкам вообще нельзя. — Я не согласен, — я отодвинул стул. — Я считаю, что вот эта хуйня про женственность и мужественность — самое большое наебалово на свете. Когда я крашусь, у меня ничего не отваливается. А у тебя член не вырастет, если ты дашь жёсткий отпор. Ярослава вдруг смутилась, посмотрела в пол: — Я всё равно не хочу вести себя неправильно. Всё-таки девушка должна вести себя как девушка, быть украшением коллектива. Я же не мужик, мне нельзя всех посылать. — Слав, ты биологическая женщина. Всё, что ты сделаешь, ты сделаешь как девушка. К тому же, мужики давно и нагло заграбастали себе право приходить в любом виде и не быть «украшением». И без зазрения совести слать нахуй тех, кто им не нравится. Почему мужчинам можно то, что нельзя женщинам? Так нечестно. — Ну почему вдруг нечестно… — протянула Слава. — У каждого своя роль в жизни. Вот парням нельзя краситься, например. «Как баба». Я вообще не представляю, как ты в метро едешь и в универе появляешься накрашенный. Тебе разве не стыдно? Она говорила без осуждения — мне это понравилось. Просто искренне со мной дискутировала, как на паре. — Как, как. Очень просто, беру и еду, если мне хочется. Почему сразу «нельзя», кто это сказал? И нет, мне не стыдно делать то, что делают женщины. В моей жизни было много хороших женщин, — я взглянул в окно. Эльза, Эльза всё ещё сидела в сердце. Мама. Софья Сергеевна. — Для меня нет в этом ничего плохого, чтобы быть как женщина. Мне лично женщины нравятся. Женщины классные — накрашенные и ненакрашенные. Смелые, активные, чётко мыслящие. Мне вот нравишься ты: я хотел бы так же круто отвечать на парах, как ты это делаешь. Слава смутилась вконец, вытянула рукава свитера, как бы грея свои ладони. — Ты хороший, Валь. Но я… Извини. Мне тоже нравятся девушки. В том самом смысле. — Да я знаю, — я ей подмигнул. — У тебя же на лбу написано, что ты лесба. Всё заморачиваешься, как не подпасть под мужиковые стереотипы. Неохота быть бутчихой, да? Она выдохнула с облегчением, позволила мне приобнять её. — Типа того. — Просто забей, Слав, и делай как хочешь. Если ты с утра шальная императрица — то будь ей. Если тебе влом — то тебе влом. Ты никому ничего не обязана. И запомни: ты классная. Похуй на стереотипы и правила, — сказал я слишком громко для библиотеки. Слава медленно кивала. Я понизил голос. — И я, кстати, тоже больше по парням, если тебя это успокоит. Процентов на восемьдесят. Ты мне нравишься как друг. — Ты, дружище, какой-то неправильный бисексуал, раз у тебя не пятьдесят на пятьдесят, — усмехнулась она. Согрелась, кажется. — Не бывает правильно и неправильно. Если всех взрослых партнёров всё устраивает, то похуй на все ярлыки. — Похуй, — повторила она тихонечко, хитро улыбаясь. Ярослава была известна тем, что никогда не материлась.***
Тема разговора вдруг ушла в сторону универа, мы со Славой повспоминали то, что было двадцать лет назад: вписки, написание диплома за неделю до сдачи, самый первый наш лекторий, который мы планировали почти два месяца. Мне чуть полегчало. Я вообще заметил, что, оказывается, могу регулировать свои мысли и эмоции. С ума сойти. — Так, думаешь, дело не во мне? — перебил я её, когда она стала по третьему кругу вспоминать выпускной. У меня во рту до сих пор стоял привкус той самбуки. — Не могу тебе точно сказать, Валь, — Слава посерьёзнела. — Но думаю, что нет. — А чего с ним, а? Я не знаю, что и думать, и как к нему подступиться. Что мне поменять в своём поведении? — Ничего не меняй, — сказала она после долгой паузы. — Он же тебя полюбил таким, какой ты есть. А если что-то не так — то пусть скажет. Но, скорее всего, что-то не так именно с ним. Если ты будешь себя виноватить, сделаешь только хуже и для него, и для себя. Просто будь собой. Конченым садюгой и одновременно самым понимающим человеком на свете. — Ну всё, Слав, засмущала, — я переложил телефон в левую руку, правая замёрзла. — Но вот если очень честно. Как ты думаешь, это всё, конец? В трубке были какие-то перебои, как будто что-то упало. Слава вздохнула прямо мне в ухо: — Скорее да. Вырос твой пацанёнок. Я закрыл глаза. Под веками была только темнота и пустота, ни единой мысли. — Понятно. — Ты только глупостей там один не наделай, ладно, Валь? Если что, приезжай, я тебя покрашу, поедем в Питер, будем бухие орать панк-рок на крышах. — Да я вырос уже из глупостей, — я шёл к остановке. Где-то тут был мой велосипед. На нём уже не вариант, погружу на автобус. Доехать бы до дома к полуночи, а то завтра репетиторство и очередное собеседование. — Но предложение запомню.***
— Kira, what’s going on? — сдался я, видя, что моя ученица сегодня совсем не в состоянии учиться. Такое бывало редко, особенно с ней. Я тоже был не в состоянии: мой былой энтузиазм улетучивался с каждой секундой. Юрий теперь даже не отвечал на сообщения. По ту сторону экрана Кира — пятнадцать лет, девятый класс, невероятно умная девчушка — совсем скуксилась. — А можно по-русски, Валентин Валентинович? Я не разрешал говорить на уроках по-русски: я был известен этим и в школе, и среди тех, с кем занимался индивидуально. Это была, конечно же, часть методики. Причём я был уверен, что для ребёнка с таким продвинутым уровнем объяснить проблему на английском не составило бы труда. Но мне совсем не нравился печальный взгляд Киры. — Ладно, давай по-русски. Что такое? — Мы можем следующий месяц позаниматься без видео? И без аудио? — То есть, не заниматься вообще? — Ну… как бы заниматься, чтобы час прошёл. То есть, быть на связи. Деньги вам мама с папой перечислят всё равно. А я в этот час успею сделать домашку по обществознанию. У Киры были занятия по хреновой туче предметов. У неё были репетиторы по русскому, по английскому, по математике, по физике и по обществознанию. На сколько олимпиад она ехала в этом году, я и забыл. Ах да, ещё и секция плавания. — То есть, прервём занятия? Ты к олимпиадам готовишься? — Ага, — она просияла. — Особенно по обществу! У меня там прям вообще шансы хорошие. — Ладно, хорошо. Тогда просто отменяем занятия, созвоны-то зачем? — Ну… Я нас с вами записала, — она продемонстрировала телефон и вдруг заговорила тише. — Буду включать, чтобы мама и папа слышали, что мы занимаемся. Ну, чтобы какой-то звук шёл из комнаты. — Погоди-погоди, — я всплеснул руками. — А зачем так? — Они не разрешают не заниматься. Я попробовала с ними поговорить. Они сказали, что я просто ленивая, — она возила ручку по столу. Мне захотелось её осечь, но почему-то сразу вспомнился мой собственный папашка. Больно кольнуло в груди. Так и не съездил на кладбище к отцу, мудила. — У тебя же, сколько, семь репетиторов? — Восемь. И ещё дополнительные занятия. А я хочу к олимпиаде готовиться, там очень много надо учить. Это же как раз мой профильный предмет, если я выиграю, то я без экзаменов поступлю. — И что, маме с папой это не объяснить? Кира помотала головой как-то обречённо. Ручка у неё съехала по тетрадке и упала на пол. — Не говорите им, пожалуйста. — Я поговорю с ними. Зови. — Не надо! Они не разрешат! Я вздохнул. Почти плачущую Киру очень хотелось обнять. — Давай так. Если не разрешат, будем заниматься так, как предложила ты — без видео и без аудио, с записью на фоне. Или я тебе фильм на английском буду включать, отдохнёшь хоть немного, будешь слушать и делать, что хочешь. Ладно? Давай, зови маму или папу. — На меня они уже накричали. И на вас накричат. — А ты представляешь, как я умею кричать? — подмигнул я. — Давай-давай. Она вставала тяжело, медленно. Позвала отца. Мужик он был небольшой и даже не очень грозный. Младше меня лет на пять. Я с ним вроде бы ладил, он показался мне нормальным. Кира помялась в дверях, но ушла, когда отец махнул ей рукой. — Здравствуйте, Валентин Валентинович! Что-то не так делает? Домашку не успела? — Всё успела, Виктор Андреевич, — я надел как можно более вежливую улыбку. Врать и выкручиваться не хотелось, проще сказать правду. — У меня к вам просьба. Кира просит отменить занятия ненадолго, говорит, не успевает к олимпиаде подготовиться. А выиграть олимпиаду — всё равно, что поступить в университет без экзаменов. — Вот ведь обленилась! — сказал он сквозь сжатые зубы. Я вдруг испугался: если он так злится при мне, то как он злится наедине? Не бьют ли девчонку? Нет, вряд ли: она всегда довольная жизнью, рассказывает мне на английском, что они делали с семьёй на выходных. Они вроде дружные. Я молился про себя, чтобы родители были не конченые мудаки, а просто чуть-чуть мудаки. — Объясним ей, что лениться нельзя. Не слушайте её, Валентин Валентинович. Будет делать домашнюю работу, будет заниматься. Хотим, чтобы успехи были во всём. — Не надо во всём. Английский у неё идёт нормально, в школе пятёрка, экзамены она в этом году точно сдаст. Дайте ей сосредоточиться на том, что ей интересно. Она у вас уже большая. — Погодите, это она вас подговорила, что ли? Вот ведь шустрая, — улыбался Виктор Андреевич. — Не переживайте, разберёмся мы с ней. — Нет, я правда считаю, что с её занятостью ей стоит ограничить количество дополнительных занятий. Она мне каждый раз рассказывает, как она ничего не успевает. Она и так у вас прекрасно и всесторонне развита. Кира очень устаёт, я же вижу. — Я тоже очень устаю на работе! Мама у неё устаёт! Но всегда можно работать лучше, сильнее, больше. — Она у вас всю жизнь будет много работать, так уж устроен мир, — вздохнул я. — Дайте ей, пока она подросток, отдохнуть. — Ещё чего! В таких делать нельзя давать слабину, пусть приучается к рабочей этике. Ей не пять лет, чтобы ныть о большой нагрузке, — отвечал Виктор Андреевич. Слышно было, что он убеждён в своей правоте. — Когда она вырастет, ей никто не будет делать поблажек. Фраза была чисто такая же, как у моего отца. Он часто говорил, что мир не терпит слабаков и нытиков. Что он не знает, как я буду справляться. Что меня ждёт безденежье и безработица, что меня никто не полюбит, что я больной и медленный. Всё это въелось в подкорку навсегда, а теперь снова всплыло наружу. Обида сверлила меня изнутри. И за себя, и за Серого, и за Валерку. И за Киру. — Вы правы, — ответил я. — Мир ей поблажек делать не будет. Так сделайте хоть вы. — Мы готовим её к реальной жизни. — Реальной жизни она ещё хлебнёт сполна. Уже хлебнула, уже знает, каково это — впахивать, как проклятая. И она прекрасно работает на занятиях, качественно. Но послушайте меня, как педагога, Виктор Андреевич: у здорового человека в жизни всегда должен быть островок безопасности, в который он может вернуться. Выйти в открытое плавание без страха можно только тогда, когда у корабля есть тяжёлый якорь, на который можно положиться даже в самый сильный шторм. Таким якорем и должны быть родители. Будьте для неё тем, кто всегда её поймёт. Я же вижу, что вы её очень любите, раз так стараетесь ради неё. И вижу при этом, как ей плохо и как она устала от всех этих дополнительных занятий. Виктор Андреевич поменялся в лице, уголки губ опустились. Он слушал меня внимательно. Нет, вряд ли он мудак, он просто сам трудоголик и дочь воспитывает так же. — Валентин Валентинович, а у вас у самого есть дети? Я прикрыл на секунду глаза. Заглянул внутрь себя. То, что я сказал, было ложью — и одновременно чистейшей правдой: — Да, есть. Он у меня, правда, уже взрослый. — И что, вы своего сына никогда не подталкивали, не заставляли что-то делать ради его же блага? — Заставлял, конечно. Но есть обычное родительское «давай, не ленись», а есть грань, за которой родителям уже не доверяют. Есть критические моменты. И если ваша дочь идёт к репетитору с просьбой «давайте не заниматься, я включу запись, чтобы родители думали, что мы занимаемся» — то эта грань уже пройдена, и ей уже слишком тяжело. Знаете, вам очень повезло: это сегодня она пришла ко мне. А в следующий раз ей может попасться какой-то другой взрослый, который её успокоит, приласкает, даст ей побыть слабой маленькой девочкой — а потом воспользуется её наивностью. Вы понимаете, что я имею в виду, — вот только я сам не понимал даже, что имею в виду. Почему-то заныл шрам на груди. — Она сейчас в таком возрасте, в котором дети впитывают поведенческие паттерны на всю жизнь. Вы должны быть для неё домом. Скалой, стеной, абсолютной безопасностью, безусловной любовью. Полным всепрощением, что бы она ни натворила и как бы сложно ей ни было. Да, таких поблажек не дают в реальном мире. Только дома, только в семье. Виктор Андреевич посмотрел вверх и в сторону, покачал головой: — Целая речь. Как будто о чём-то своём говорите. Видно, что из опыта. — Ну да, в какой-то степени, — я потёр глаз, скосил взгляд на телефон. Нет, не пишет. — У меня был похожий опыт с ребёнком. Просто прислушайтесь к ней. Она неспроста просит, не из лени. Я вам точно говорю. — Ладно, убедили, — кивнул он. — Тогда до олимпиады приостановим занятия. — Хорошо. Давайте потом начнём. И помогите ей с обществознанием, вы же вроде по профессии адвокат? — Да. И мама наша тоже юрист. — Прекрасно, — улыбнулся я. — Тогда напишите мне, как будете готовы заниматься снова. Виктор Андреевич кивнул. Сейчас мы бы пожали руки. Кира появилась в двери и тихонечко улыбалась, когда мы отключались от видеозвонка. Мне очень хотелось рассказать папе о своём маленьком педагогическом успехе.***
Юрий целовал меня быстро, потом нежно, потом жёстко и с языком, а потом снова ласково. Я уже лез под его свитер, пальцами гладил почти зажившие следы от снейка. Меня пьянило то, что он был так близко. Эмоциональное онемение постепенно проходило. У меня проходили вообще все симптомы, когда ему было хорошо. По крайней мере, ему было лучше после нашего свидания. — Валентин Валентинович, мы же с вами всего лишь сходили выпить кофе, а вы уже под кофту мне лезете. Не стыдно? — играл он. Я любил его такого, игривого и довольного. Они на работе только что согласовали какое-то строительство в Африке, и мы с ним отметили победу маленьким свиданием. Он как будто снова был моим. Да и серебряный ошейник ведь всё ещё на нём. — Не, не стыдно, Юрий Алексеевич. Я со своими партнёрами ещё и не такое проделывал, — подмигнул ему я. Мы вошли в квартиру, быстро-быстро закрыли дверь, пока Минка не выбежала. Впрочем, в этот раз мы были ей неинтересны. Мы, как взрослые и разумные люди, отвлеклись на то, чтобы помыть руки, а я выпил таблетку. Юра так и вообще решил принять душ. Вышел в одном лишь полотенце, весь такой стройный и соблазнительный. Да, Слава говорила мне быть собой, быть тем же самым садистом-доминантом, каким я был всегда — но, с другой стороны, я всегда был готов поиграть. Со своим Юрой — особенно. И хоть в глазах у него я всё равно видел невысказанный секрет, большая его часть всё равно принадлежала мне. Сегодня — точно. Да, время для игры. — Какой ты любишь секс? — спросил я, подойдя к нему. Откинул полотенце в сторону, отметив внушительный стояк. — Сделаем так, как ты хочешь. Я люблю ублажать партнёра. — Жёсткий, — ответил он вдруг. — С элементами садо-мазо. — М, да неужели? — я провёл одним пальцем от его шеи к паху, по члену до головки. Он уже буквально тёк просто от того, что я стоял рядом. — И какие же элементы ты сегодня хочешь попробовать? Я, конечно, по всякой жести не мастер, но я постараюсь. — Не мастер, значит, — Юрий аж фыркнул от смеха, а потом снова посерьёзнел. — Я хочу, чтобы ты меня связал и делал, что хочешь. Я проследил за его взглядом. Под «что хочешь» подразумевалась большая красная свечка. Уже не новая. Я решил не заморачиваться и не думать, кто использовал её до этого. Надеюсь, что хозяин квартиры. Для связывания нашёлся пояс от халата и ленточка от штор. Юра послушно протягивал мне руки и ноги, покорялся, как всегда. Я грешным делом подумал, что всё вернулось на круги своя — но одёрнул себя, решив не придумывать за него. Я всё ещё не понимаю, что у него в голове. — Завяжу тебе глаза? — спросил я шёпотом, укладывая его, беспомощного, на диван. Давно у нас не было такой ванили. — Не надо. Я хочу точно знать, что это ты. В тот момент я знал точно, где именно закрался его косяк. Всё-таки измена, всё-таки он видел перед собой кого-то другого. Мне хотелось закрыть ему глаза, чтобы он не видел проблеска моей боли. К счастью, он прикрыл веки сам и откинулся на подушку. Время стало тягучим, а воздух — вязким. Пахло свечой, его гелем для душа, выступившей на его головке смазке. Занятие было почти медитативное: я гладил его тело, думая про себя, кто мог трогать его здесь, и осторожно капал на него воском. Боль была мимолётная, он лишь морщился. Я всё-таки прикрыл ему глаза рукой, и дело пошло веселее. Он чуть дёрнулся, когда я капнул на головку. Я опустил свечу ниже и капнул уже более горячим воском, не успевшим остыть в полёте. Затем обжёг так же нежные бёдра. Развязал ноги и раздвинул его колени. Задрал его ноги вверх, складывая его пополам. Нежная выбритая дырочка была прямо перед моим лицом. Я нагло его разглядывал, высматривал следы секса с кем-то чужим. Дотронулся языком, боясь почувствовать остатки смазки с какого-нибудь прошлого раза. Юрий тем временем замер и дышал тяжело, скашивал взгляд на меня. — Такая поза… стыдная. — Ну и правильно, тебе и должно быть стыдно, — ответил я, отрываясь от своего занятия. — Даёшь на первом же свидании, шлюшка, — я легко шлёпнул его. Юра заулыбался от абсурдности нашей игры. Я ещё и не в такие позы его ставил. Смазки у себя на языке я не почувствовал. Мне аж самому было стыдно от того, что я его подозреваю во всякой ерунде. Это же мой Юрка, вон как растаял. — Если тебе так стыдно, могу тебя немножко наказать. Тут как раз свеча подтаяла. Стояк у него так и не опадал, стал только крепче, когда я капнул на анус и на яички. Покрыл все крошечные шрамы на мошонке цветным воском. — А можешь ближе? Чтобы больнее было? — Ближе уже некуда. А ты, Юрий, мазохист. По виду и не скажешь. Юра сам опустил ноги — видимо, устал держать на весу. Вытянул их по обе стороны от меня, совсем по-кошачьи потянул спину. Даже зевнул. — Ага. Маз. Конечный маз, — кивнул он. — Может, я могу ещё быть ещё пожёстче? Собью воск ремнём? Что скажешь, разрешишь? — Да. Для нас это была почти ваниль. Ремнем можно было бить довольно больно, но я откровенно нежничал — действительно всего лишь сбивал воск. Член и яички вообще практически погладил, а высохший воск стянул пальцами. Я видел, что Юре было мало. Но теперь мне было страшно переборщить. Это был одновременно мой родной, единственный, любимый партнёр, которого я тренировал под себя — и кто-то новый, чьи границы я не знал и не видел. Мне даже страшно было с ним заговорить, потому что он явно пригласил меня сюда только ради секса. Потрахаться и разбежаться. Значит, теперь мы живём так? Юрий сам перевернулся на живот, подложил под себя подушку, положил свой член между ног, чтобы я видел. Я продолжил порку, даже не оставляя следов. Раньше я часто бил сразу сильно — это была боль-подчинение, напоминающая о том, что он весь принадлежит мне. Там о возбуждении и речи не шло, весь кайф был исключительно тематический. Сейчас я бил, чтобы завести его. Хотел, чтобы ему понравилось, чтобы боль ушла в возбуждение. Уже через несколько минут он тёрся о подушку, подстёгиваемый ремнём. Я отложил инструмент и сел ему на бёдра, фиксируя. Осторожно ввинтил по слюне палец. — Хочешь кончить? — Очень, Мастер. — Отлично. Я не удержался, съехал вниз и взял в рот головку. Юрий застонал, толкаясь глубже. От игры в «первое свидание» не осталось уже ничего, передо мной был мой нижний, отчаянно желающий кончить. Я приподнял его бёдра, подлез под него. Толкался внутрь одним пальцем, каждый раз надавливая на чувствительную простату, и вбирал в рот член до конца. С Юрой это было легко — я заглатывал и больше. — Разреши, пожалуйста… — Нет. Я не мог сосредоточиться на минете, всё искал в этом совершенно обычном сексе какую-то зацепку, наводку на измену. Другой запах, новые движения, необычную реакцию. Но всё было как прежде. Интересно, а сможет ли он кончить без моего разрешения? — А теперь? Я не могу больше, — он утыкался носом в постель, сучил ногами. — Нет. Don’t you dare. Не знаю, что на меня нашло. Мне хотелось заставить его кончить — так же, как он кончал с кем-то другим. Каков он — оргазм с чужим человеком? Как Юрий выглядел в тот момент? Я принялся заглатывать глубже, толкаться агрессивнее уже двумя пальцами. Простата набухла и сильно выпирала, давить на неё было легко. Юра пытался вырваться, сжимал мои пальцы своей и без того узкой дырочкой. — Мне кончить, да? Я хочу. Очень хочу, Мастер. — Если у тебя получится, — пожал я плечами. Оставил только пальцы внутри, лишил член стимуляции. Юре так было даже привычнее, он с подросткового возраста кончал только от анала. Сам себя приучил, меня тогда даже на горизонте не было. — Не получится. Без разрешения — не получится, — выдохнул он, дважды дотронувшись до моей руки. Замотал головой. — Пожалуйста. — Нет. Я тебе не разрешаю. — Валь! Мои движения стали ещё быстрее, ещё жестче. Его член дёргался, явно демонстрируя, что он на грани. Юрий одновременно и толкался бёдрами вперёд, и убегал от излишней стимуляции. Через пару минут он уже просто тоненько скулил. Обнимал подушку. — Валь, не издевайся, позволь… — А разве я тебе запрещаю? — Но и не разрешаешь. Я не смогу так, у меня в голове… просто блок. Вообще никак, я знаю. I’m fucking begging you. — Нет, — я ускорился ещё больше. У меня уже болела и рука, и спина. Я с садистским наслаждением смотрел на то, как он подо мной извивается. Всё-таки мой. Мой маленький сучонок. Его очень хотелось наказать, хотя я ещё даже не знал, за что. — Ну хватит! Всё! Больно уже! — он заворочался, но я удержал его свободной рукой за шею. — Валь! Да хватит надо мной издеваться! Это же насилие! Красный, блять! Я ослабил хватку, и он всё-таки отполз от меня на другую сторону постели, заворачиваясь в одеяло. Он был бледный, с двумя чёткими красными пятнами на щеках. Член уже опал. Юрий тяжело дышал, смотрел на меня зло. Точно так же, как под столом в московском гей-клубе, в туалете самолёта и в той тараканьей квартире. Мне тоже мгновенно стало хреново. Я разозлился на себя, на Юру, на эту чёртову идею с контролем оргазма, на весь сегодняшний вечер и это проклятое свидание. Этого мелкого засранца надо было просто оставить в покое. Он же этого и добивается. — «Насилие», значит? Ты так это теперь называешь? — я сел на противоположную сторону дивана, сложил руки на груди. — А ты не помнишь, что два хлопка и мотание головой — это стоп-жест, да? — резко ответил Юра вопросом на вопрос. — Нет, — ответил я честно. — Мы же их практически никогда и не использовали. Да и что за тупость, хлопки невозможно заметить в процессе. — Не использовали. Потому что раньше ты меня понимал даже без жестов. — А ты не думал, я не знаю, сказать мне о том, что тебе не нравится? — Я говорил. Много раз говорил. А ты не слышал! — он закутался в одеяло ещё плотнее. Сверкал глазами. — Разве «Валь, пусти» не считается? А «Валь, жёстко»? А «не надо так»? Я упёр руки в бока. Голову бы ему отвинтить. Сука, никогда так на него не злился. Вот ведь нижние пошли. Я чувствовал, как у меня внутри всё клокочет. Ненавижу конфронтацию. — Юрий, — я сам удивился, как строго я звучу. — Мы с тобой много лет играем в насилие. Мы с тобой — как раз тот случай, где «нет» вполне может означать «да». И если что-то поменялось, то мне надо было об этом сказать. — Раньше ты это чувствовал! — предъявил он мне. — Ты спрашивал, как я. Ты заставлял меня заполнять эту твою педантскую табличку. Ты просто интуитивно знал, когда мне плохо, и не давил. А теперь… Валь, ты изменился. Я не знаю, откуда это. Но ты давишь и не видишь, где заканчивается игра, и где мне становится плохо. Ты… ты стал такой самоуверенный: ни в чём не сомневаешься, не волнуешься, совсем жёсткий. А до этого ты пил какие-то таблетки, и всё было нормально. Может, тебе снова начать лечиться, а? Может, у тебя что-то с головой? О да, я пил таблетки. Я пил антидепрессанты курс за курсом, всегда держал в кармане таблетку транквилизатора и волновался о каждой мелочи. Тогда я и правда чувствовал все его переживания, практически читал его мысли. Раздувал из любой мухи слона. А потом это прошло — и пришло снова, в более лёгкой форме, совсем недавно, когда я поймал эмоции Юры. И снова ушло, когда он от меня уехал. Я всё ещё его чувствовал. Но только самые сильные переживания. А все мелочи в его поведении я пропускал. Совсем как… нормальный человек, уверенный в себе и своём партнёре и не подозревающей о невысказанной буре. Внутри меня был прочный фундамент, не дающий мне скатиться в тревогу. Последние две недели показали мне, что я в полном порядке. Меня колбасило из-за отъезда Юры, да — но я вполне успешно с этим справлялся. — Юр, у меня с головой всё отлично, — заявил я спокойно. — Я всегда чувствовал чуть больше, чем обычный человек, и именно от этого и мучался. Теперь я в норме. Да, возможно, я и правда меньше улавливаю теперь твоё состояние. Но я же не экстрасенс, в конце концов! Ты же мог мне сказать. — Вот и говорю, — ответил он твёрдо. И мне бы сейчас зацепиться за эту ниточку. Убедить его, что я исправлюсь, что мы обо всём договоримся, что все стандарты можно пересмотреть. И в жопу стоп-слова, я отлично понимаю слово «нет». И в жопу это жёсткое садо-мазо, беспрекословное подчинение и бесконечные ошейники. С ним я готов на что угодно. Да хоть снизу, хоть ваниль, хоть свободные отношения. Но я смотрел на него и видел только своего раба. Сидит, выёбывается что-то, обвиняет меня в том, что я психически здоров, и требует «чувствовать» его состояние. Взять бы его сейчас, скрутить и просто отпиздить. Запытать до такой степени, что он имя своё забудет, в голове будет только слово «Мастер». Разбить смазливое личико, разодрать узкий зад. Отвести его в мой замок и пытать, пока не сознается во всём. В чём — неважно. Хочу видеть его слёзы и кровь. Я сдержался, даже не сжал ладони в кулаки. Как там меня учили? Испытываешь агрессию — уйди из ситуации, остынь, переключи внимание, выплесни негатив в другом месте. Насилие — не выход, а лишь игра, в которую можно играть с согласным партнёром. А его согласие уже недействительно. — Спасибо, что сказал, — ответил я, потирая глаза. В носу уже щипало. Аллергия на кошку. — Я понял. Подумаю, что можно с этим сделать. А пока мне тоже нужен перерыв. Я, наверное, умоюсь и пойду. Холодная вода чуть остудила. Меня потряхивало, губы пересохли, в глаза как песка насыпали. Руки все потрескались от езды на велосипеде без перчаток. У него есть крем? Юрий тоже иногда им пользовался. Крем нашёлся на полочке за зеркалом. Рядом с его таблетками, а ещё зубной щёткой, бритвой и лосьоном в мини-упаковке. Вот только Юрины вещи стояли на раковине. И щётка у него была электрическая — это был мой символический подарок на какой-то глупый праздник. И бреется он другим станком, уже много лет покупает один и тот же немецкий бренд. Уходя, я даже не смог посмотреть в его бессовестные заплаканные глаза. Поцеловал в щёку в коридоре и пообещал приехать через пару дней. Внутри у меня было совершенно пусто.***
Татьяна нашла меня в холле университета, подсела рядышком и толкнула в плечо: — Что делаешь? Медитируешь? Открываешь третий глаз? — Типа того, да, — я открыл глаза. Я и правда пытался немного расслабиться перед занятием, и у меня получалось. Таня сегодня снова походила на подростка, была одета во все цвета радуги. Странно, но она напоминала мне самого себя. Я тоже когда-то ходил в таком виде в универ, и мне было похуй на всех. — А как ты это делаешь? — спросила она с искренним интересом, повернув голову набок. — Тебе вообще нравится? — Ну… Это напоминает о том, что всё меняется. У меня динамическая медитация, наблюдаю за ощущениями в теле. Випассана, если тебе это о чём-то говорит. — О, я ездила на такой ретрит. Чуть не сдохла там! — заявила она гордо. — Какая-то странная тревога начала подниматься, я уехала на пятый день. Но опыт интересный. — Да, медитация и не обязана быть приятной. Когда сосредотачиваешься на себе, очень часто вылезает какая-то хрень. Задача в том, чтобы не позволить этому себя захватить, а просто продолжать наблюдать. Рано или поздно проходит любая эмоция. — Не, Валь, — она махнула рукой. — Я — другой случай. Мне говорили, что нельзя с психическими расстройствами на курс, а я всё равно поехала. Ну и словила там паническую атаку на свою голову. Я вдруг не смог сдержать улыбку. Таня всё удивляла меня чем-то новым: на днях я выяснил, что она бегло говорит на испанском, потом обнаружил, что она выпускница американской программы обмена — почти такой же, как моя, — потом слушал про её работу, где она постоянно занимается одним только стресс-менеджментом. Будут тут панические атаки… — Я понимаю, — ответил я. — Они у меня с десяти лет. Меня тоже предупреждали, что не надо ехать. Я поехал, сидел там с ними, наблюдал за ощущениями, заземлялся. И не поверишь — помогло. Я научился их… не принимать, но хотя бы терпеть. Таня смотрела на меня широко раскрытыми глазами, с благоговейным ужасом. Глаза тёплые, карие. — Это же ад наяву. Как их можно терпеть? — Я тебе больше скажу — с ними можно работать, их можно контролировать. Можно иногда остановить, если очень постараться. Я с ними даже детей учил и в кабине работал. Конечно, не в отрыве от терапии и таблеток, но чем-то мне эта техника медитации помогла. Я три раза туда ездил, по десять дней. — Не представляю, — покачала она головой. — Это сколько сил надо… Сидеть в этом, чувствовать это всё. Я один раз не вынесла. — Ну и ладно. Это же не универсальный рецепт, не для всех. Ты всё равно большая умница, Тань. И у меня нет сомнений, что с адекватным лечением ты справишься с проблемой. Какой бы она ни была. Она расплылась в улыбке, одной рукой перебирала волосы, накручивала локон на палец. А потом вдруг склонилась ко мне и провела рукой по моей щеке. — Спасибо. Пойдём на занятие? Я перехватил её руку, чуть отстранился. Уголки губ у неё всегда игриво загибались вверх. — Это что такое было? Ты разве не замужем? — Замужем, — ответила она просто. — А он не против. Он, кстати, давно хочет с тобой познакомиться. — Вот как? Он хоть симпатичный у тебя? — усмехнулся я. — Ага. Молодой, тонкий и звонкий, как ты любишь, — подмигнула мне Таня, наклоняясь ещё ближе. Почти коснулась своими губами моих, но только почти. — Мы с ним уже навели о тебе справки. И посмотрели несколько видео с тобой. Особенно те, где би-пара, блондиночка и её муж. — Бля… — только и смог ответить я. Вот это я попал. Теперь навязчивая дружба стала более понятной. Если она говорит о полу-ванильных видосах, которые снимали Эльза, я и Сэм для какой-то малоизвестной студии по единичному заказу — то это вообще интересно. Они же даже с лицом… И мне там не двадцать, там я уже похож на себя сейчас. — Пойдём уже? А то опоздаем, — она взяла меня за руку. Я пошёл следом нехотя. Флирт с замужней женщиной — это, конечно весело и прикольно, но это где-то на одной ступеньке с заигрываниями бармена в гей-клубе. Детские игры. Сегодня меня ждёт серьёзный взрослый разговор с единственным человеком, которого я хочу видеть в качестве партнёра.***
Я даже подготовил список пунктов, которые хочу покрыть, но не выписал и забыл их все по пути. В голове не было ни единой мысли. У меня было чёткое чувство, что я теряю его — и даже теряю свои собственные чувства к нему. Как будто это было начало конца. А дальше что? Мне не хватит всех транквилизаторов мира, если я его потеряю. Как бы странно он себя ни вёл, он всегда был для меня больше, чем партнёр или нижний. Юрий был моей семьёй. Моим мелким, которого я поклялся защищать. Что же ты натворил, маленький? Юрий только вышел из душа, сидел на крохотной белой кухне в одном халате. Пил чай — из стакана торчал ярлычок, он никогда его не вытаскивал, — и игрался со своим фильтром, меняя какие-то настройки. Мы сегодня не целовались и не обнимались. Сидели поодаль друг от друга. Я на автомате считал машины за окном и вспоминал, как называются их цвета на разных языках. Красный, red, rojo, rosso, rouge. Rot. — В общем, теперь точно. Строительство согласовано с правительством, инвесторы перечислили деньги, и там уже готов котлован. Возводить будут быстро, по экспресс-технологии… — рассказывал он. — Юр, — поднял я взгляд, перебивая. Я знал, что эти разговоры лишь отвлекают внимание. — Хватит меня мучать, пожалуйста. Рассказывай. Заебал. Повисла пауза. Юрий долго собирался с мыслями. — Тебе будет хуже, когда я расскажу, — ответил он. Глаза честные, впалые, посеревшие. Тоже измотанные, как и мои. — Давай. Я в порядке. Не волнуйся за меня, я большой мальчик. Чья там зубная щётка? — Арсения. Ну того, с работы, — вздохнул Юра, глядя в кружку. Да, стало хуже. Я знал об измене уже пару дней, но ещё был шанс, что он развеет мои сомнения. Теперь, когда он сказал это вслух, ничего уже нельзя было изменить. Сердце зашлось, ревность затопила всё внутри. Это хуже, чем было с Эльзой. Там я хотя бы изначально знал, на что шёл. Здесь — я надеялся подчинить его себе и навсегда оставить у своей ноги. Ну только не реви теперь, Валь. Сильнее надо быть, слабаков этот мир не любит. — Я думал, он женат. — Фиктивный брак, подруге очень хотелось в Германию. Видишь, как гетеро кайфово живётся. — Я смотрю, и тебе кайфово живётся, — съязвил я. Просто не мог удержать в себе всю эту желчь. Юру снова захотелось прибить. Приколотить, сука, гвоздями к кресту, и содрать кожу, пока не истечёт кровью. И с Арсения этого заодно. — Это ещё не всё, — продолжал Юрий, проигнорировав мою реплику. Всё, он начал говорить, теперь выложит всё. Я уже пожалел, что развёл на разговор. — Помнишь ребят из клуба? Ну, Олег, владелец, ещё там парни. На вечеринку меня звали. — И… — протянул я, всё ещё надеясь, что он скажет что-то другое. Не то, что я ожидаю. — С ними я тоже был пару раз. В основном на тусах, но бывало, что и по одному. Марата помнишь? С ним я тоже спал разок. Он тогда очень обиделся, что я не смог в него кончить. А я ему сказал, что кончаю только со своим партнёром. Вот он и пытался нас с тобой рассорить. Подъебать меня потом, что мой-то партнёр под ним кончил. Юрий посмеялся притворно, а мне было не смешно. Рассорить нас у них получилось. Я мысленно считал его потрахушки — уже как минимум пять человек. Нет, шесть. Передо мной сидел кто-то совершенно другой, не тот, кого я знал. Это уже не наивный мальчик. Он уже делит отношения и секс. Уже знает, каково это — секс на одну ночь. Понимает, каково это — испытывать отторжение к своему партнёру, бояться его, не хотеть его. Возможно, даже ненавидеть. Если он способен так обойтись со мной, то это ведь и правда равно ненависти. Предатель. — Шесть человек, значит… — Больше. Намного больше, — Юра помотал головой. Стёр слезу. Я никогда не видел, чтобы он плакал так — уже больше от усталости, чем от эмоций. — Я же ещё на секс-тусы с ними ходил. Десятки партнёров каждую ночь. Я предохранялся, если что. Даже минет делал только с презервативами. Но всё равно, если ты хочешь считать каждого в отдельности, то счёт моим изменам идёт на сотни. — Блять, Юр… — я отвернулся к окну, потёр глаза. Откуда столько красных машин во дворе? — Вот так, значит, ты мне решил отплатить? Десять лет… Я… Ты… — слова не находились. — Я же ведь для тебя на всё готов, ты это знаешь. Зачем? Я старался быть для тебя всем, зачем вот так вот, за моей спиной? Ты же ведь знаешь, что я не был бы против, я бы на всё пошёл, ну почему… Наверное, я поторопился считать себя здоровым. Сердце зашлось, картинка расплывалась перед глазами. Когда-то я думал, что у меня в душе уже нечего ломать. Там и так была внутри выжженая пустыня, которую я медленно засаживал оазисом. И этот оазис у меня тоже отобрали. Никому нельзя верить, даже ему. Да и с чего я вдруг взял, что мог верить такому сопляку? Правильно Марат сказал — в голове один ветер, поиграется со взрослым дядькой и пойдёт себе дальше. Вот только наша с ним игра зашла слишком далеко. — Ну вот чего тебе не хватало?! — почти прокричал я, разворачиваясь. — Да ничего, просто так получилось… — он сел на стул с ногами, завернулся в халат. Я подошёл к нему, приподнял подбородок. Сжал покрепче, пока могу. — «Просто получиться» может один раз. Ну два. Сколько это продолжалось? И в глаза мне смотри, сука! — я влепил ему пощёчину. Где-то в глубине души я знал, что орать сейчас нельзя, надо себя контролировать. Но весь мой контроль уходил на то, чтобы не убить его здесь и сейчас. — Примерно полгода. Я… просто развлекался, — он поднял взгляд. На щеке остался ярко-красный след. И это я знал заранее. Сложно представить, что бы я натворил, если бы он рассказал мне это без подготовки. Юра принимал побои достойно — заслужил. — И как, весело тебе было? Классно? Что, блять, я тебе недодал, где не угодил?! Что же ты там искал?! Нашёл?! — Да ничего я не искал! — Когда «ничего» — люди не изменяют! Юрий, я твой верхний, я несу за тебя полную ответственность. И если ты творишь хуйню — значит, я что-то пропустил. Я не верю, что ты не мог просто со мной поговорить, если я перегибал палку. Значит, было что-то ещё. Объясняй мне, что случилось. Ты уже месяц тут торчишь в одиночестве, должен был додуматься. Юрий молчал, смотрел на меня нечитаемым умоляющим взглядом. Его слёзы меня уже не трогали и не заводили. Я так и держал его лицо. — Мастер… — он коснулся моей руки. — Юра, мать твою! Объясняйся! Он вдохнул, выдохнул. — Хотелось узнать, каково это — с другими людьми. Не с тобой. Потому что я всю юность и молодость трахался с одним тобой и не знал, как можно иначе, — сказал он наконец. — А хотелось с ровесниками, которые меня понимают с полуслова. Хотелось контролировать ситуацию не только через стоп-слово, а чтобы они понимали просто «нет, не так, а вот эдак». Хотелось кончить без твоей указки, потому что ты мне это позволял только раз в неделю, а я с этого страшно бесился. Но не получилось ни разу. Даже когда в пассиве был, не получалось. Если понимание слова «нет» я ему ещё мог дать — и то пришлось бы перестроить всю систему наших отношений, — то других людей, и тем более ровесников, я бы всё равно ему не заменил. Хотя мне хотелось бы сбросить с себя десяток лет, стать с ним наравне. И «нагуляться» вволю я бы ему не дал никогда. Максимум, на что я был способен, это трахнуть его вместе со своими братьями. Своего нижнего я мог доверить только им. — Я почему-то думал, что ты был в активе, — я наконец отпустил его подбородок, снова подошёл к окну, чтобы не зареветь прямо перед ним. Ебливая ты сука, Юрий. Мелкая мразь. Как я мог так ошибиться? Второй раз в жизни, блять, та же самая хуйня. Сплошное блядство. Что там был полный дом, где все ебались со всеми, что здесь у меня партнёр, готовый лечь под кого угодно. Сдавайся, Валь, всё бессмысленно. Все твои усилия тщетны. Люби сколько влезет, сердце только разобьют и растопчут ногами. — В пассиве чаще, мне это больше нравится. Элементы БДСМ тоже были: порка без следов, ошейники, зажимы… Я хотел тебе рассказать, честно. Тогда, в клубе, я хотел тебя пригласить на эту вечеринку. Но они когда тебя увидели, сказали, что не возьмут, потому что ты можешь их сдать полиции. Там просто химсекс. — Химсекс? — обернулся я. — Это ты сейчас про наркотики говоришь? Вместо ответа он кивнул, прикусив губу. — Не говори мне, что ты тоже в этом участвовал. Он снова кивнул. Молчал, не в силах ничего сказать. Теребил свой серебряный ошейник. Я подорвался к нему снова. Моя выжженая пустыня снова горела, дым стоял до самого неба. Я и сам горел. От боли хотелось беспрерывно орать. — Юрий, да чтоб тебя! — заорал я. — Что это было?! Как долго?! Да как тебе такое вообще могло в голову взбрести! — Мефедрон. Я только пару раз, честно. В Германии мы с Арсом пробовали мет. Но на работе у нас больше употребляют кокаин, весь топ-менеджмент на нём сидит. Мне кажется, от него паническая атака была, потому что потом такого не было ни разу. Я потом больше не употреблял. — Юра! — крикнул я опять. Услышал отчаяние у себя в голосе. Принялся проверять его кожу на лице и руках, глаза, язык. Вены. Он был худее и бледнее, чем обычно, но никаких следов я не нашёл. У наркоманов, бывает, не сразу проявляются симптомы. — Ну Валь, да я не торчок! Это было-то всего пару раз, для развлечения. Я знаю, что ты тоже всякое пробовал. И до сих пор некоторые таблетки пьёшь. — Я пробовал, потому что без этого я бы сдох, а не потому, что мне хотелось жарко потрахаться! У тебя было две опухоли в мозгу, у тебя здоровье ни к чёрту, какие тебе наркотики?! Сука, если ты будешь употреблять — я тебе клянусь, мне похуй, я увезу тебя в Москву и прикую наручниками к батарее! Ты у меня будешь ходить только до туалета и обратно, и то под присмотром! — цедил я сквозь зубы, схватив его за горло. Всё пытался понять, расширенные у него зрачки или нет. — Я тебя лично прибью, если ты ещё будешь «пробовать»! — Понял, понял, Валь, — он поднял руки в воздух, я его отпустил. — All clear. Никогда больше. У меня сейчас… — слышно было, как ему тяжело говорить. — Сейчас как раз перерыв будет, я не буду видеть свой отдел вообще, только Арса и нашу ведущую команду. Я же говорил, что наш африканский проект начали? Нас просят приехать и проконтролировать строительство, побыть там до открытия. Я закрыл глаза. Он валил на меня новости градом, я не успевал их обрабатывать. Предательство за предательством, измена за изменой, подставы на каждом шагу. Юра, Юрка, Юрочка, за что же ты так со мной… Неужели история с Эльзой прилетает мне бумерангом? Неужели я заставил его пройти через то же самое, тогда, десять лет назад? Или мне изначально не надо было брать под крыло восемнадцатилетнего птенчика? Не надо было рассчитывать, что он будет со мной всегда? Я поверить не мог, что я так обжёгся. Во второй раз мне приходилось делить любимого человека с кем-то чужим. Я попытался быстро просканировать своё тело, найти все ощущения. Всё равно ведь где-то глубоко, за всей моей обидой, яростью и шоком, была любовь. Это ведь мой ребёнок. Мой, что бы он ни натворил. Мне непонятны его действия, но если он так сделал — значит, так ему было нужно. Значит, я довёл его до такого. Значит, вот такой он человек, таким он вырос. Я могу его только принять полностью, но не поменять. Его нельзя больше прогибать, он достаточно прогибался под меня. — Куда едете? — В Южный Судан, там завод строят. Он будет фильтровать питьевую воду для всей страны, это будет просто революция в мире науки. Мы там нужны на два месяца. Позволишь мне поехать, Мастер? — Ты ведь просто подлизываешься, — огрызнулся я. — Тебе не нужно моё разрешение, ты же весь из себя самостоятельный. Зачем вообще ты мне это всё рассказал, какой реакции ты ждал? Чего ты сейчас от меня хочешь? Юрий встал, подошёл ко мне. Заглянул в глаза совсем по-собачьи, обнял крепко. — Я хочу, чтобы ты меня наказал. И простил. И отпустил меня на два месяца туда. Валечка, Валюш, это проект всей моей жизни. Я должен там быть, пойми. Я знаю, что я твой раб и всё такое, но я и даже ты — ничто в сравнении с масштабом той деятельности, которой я занимаюсь. Это миллионы домов, миллионы жизней. Мы можем обеспечить водой весь континент. Дай мне эту каплю самостоятельности, я тебя умоляю. Я устал быть рабом, я устал быть всегда под тобой. Я люблю тебя, я обязательно вернусь, но дай мне перерыв. Ослабь поводок ненадолго. Мне это нужно. Он доставал мне только до плеча. Я чувствовал его слёзы где-то у себя на ключице. Мой маленький, но уже такой большой и набивший шишек. Примерно так же я умолял Эльзу ослабить контроль и обещал, что всегда буду с ней. А потом оказалось, что её контроль мне не нужен вовсе, и она осталась только на задворках памяти и в ночных кошмарах. На первый план тогда вышел новый любовник и новая работа, которую я считал своим предназначением. History repeats itself. — Так сильно нужно? — я обнял его в ответ. — Да. — А этот парень, Арсений? Нравится он тебе? Он же тоже едет? — Да и да, — ответил он просто. Наконец-то не выёбывался, а отвечал честно. Арсений, сука. — Мы с ним… Через многое уже вместе прошли. Но это лишь увлечение, честно, Валь. Я с ним расстанусь, он будет просто друг. Я не стал расспрашивать дальше, его интерес был очевиден. Может, он даже влюбился. Всё, меня, старпёра, можно списывать со счетов. Я обнимал Юру в ответ и искал в себе прощение. Поблажку, которую не дал бы никто. Ни мой отец, ни Эльза — ни мир вообще. У меня внутри сжирал всё на своём пути калифорнийский лесной пожар, а я искал в нём островок безопасности, на который я мог бы поместить Юру. Ему сейчас должно быть ещё хуже, чем мне — он мучался дольше, не знал, как рассказать, сомневался на каждом шагу. Сам себя наказывал. Был сам не свой весь месяц — и полгода до этого. Искал себя, свою былую уверенность, своё предназначение. Кто я такой, чтобы ему мешать? Я всего лишь основание, от которого от оттолкнётся. Похуй, будь что будет. — Прости меня за всё, — шепнул Юрий. — Можно я поеду? И я нашёл, что искал. У меня ещё хватит сил на последний рывок. Моей любви ещё очень много, она бездонная и никогда не закончится. Я выдохнул и прижал его ближе. Так, Валь. Спокойно. Где там у тебя ласковый тон голоса? Тяжело, но надо. Будешь орать и бить — потеряешь его окончательно. — Конечно, солнце, — ответил я. Поцеловал его куда-то между бровей и расстегнул застёжку серебряной цепочки на его шее. — Нет-нет-нет, ты всё не так понял! — крикнул вдруг он, хватаясь за цепочку двумя руками. — Не так! — Юр, да… Ну ты куда? Но он меня уже не слышал. Это уже можно было считать за истерику. Я никогда не видел такого ужаса у него в глазах. Он сначала цеплялся за цепочку, а потом отпустил и просто упал на пол. Опустил глаза, не переставая тараторить: — Валь, Валь, Мастер, нет, пожалуйста, не так! Не забирай, я не это имел в виду! Я твой, пожалуйста, извини, прости, я знаю, я тебя обидел, я идиот, я конченый мудак! Я, блять, сам не знаю, чего мне не хватило! — Юрий в буквальном смысле валялся у меня в ногах, практически рыдал. Снял халат, остался подо мной обнажённым. Упирался носом в мои ступни. — Пожалуйста, просто накажи! Делай со мной что хочешь, что угодно, как угодно! Только не забирай ошейник! Я хочу быть твоим, я не поеду ни в какой Судан! В жопу эту Германию, эту работу, забирай меня куда угодно, запирай дома, весь твой! Прошу, Хозяин, только не так! Я не это имел в виду, я не хотел так! Не оставляй меня… Вот это был самый настоящий пси-садизм с моей стороны. Далеко за гранью всех табу и здравого смысла. Я позволил себе полюбоваться рыданиями на несколько секунд дольше, чем было бы гуманно. Вот, наверное, кайфово было Эльзе довести меня до такого же состояния. — Поднимись. Руку дай сюда, — сказал я осторожно. — Юра, ты меня даже не слышишь. Руку! Рука у него дрожала, да и сам он весь трепетал. Сидел подо мной голый на полу, зарёванный и дрожащий. — Левую, ты же правша. Он поднял на меня взгляд: — Сломаешь? Давай я тебе молоток дам для мяса, удобнее будет. — Что? — не понял я. — Сломаешь руку? В наказание. Ты же часто обещал, что переломаешь мне что-нибудь. Говорят, ещё рёбра заживают вообще без гипса, просто сами. Можешь ещё их, за каждую секс-тусовку по перелому. Он не язвил, предлагал себя совершенно искренне. Только сейчас я понял, насколько глубоко в мозг въедалась ему вся та чушь, которую я порол во время сессий. И про то, что я способен его покалечить или убить, и про то, что он подо мной лишь раб и ничтожество. Это была игра, но мы играли в неё уже десять лет. Tell a lie big enough and keep repeating it. — Юрка, дурачина, — сказал я с улыбкой. Он ненавидел это слово в свою сторону, но мне больше нечего было ему сказать. Я быстро закрепил бывший ошейник у него на запястье, обернул трижды. Получился симпатичный браслет. Поднял его с колен и обнял как можно крепче. Он плакал уже от облегчения. — Всё, всё, хватит слёзок, мой хороший. Ты прощен, — успокаивал я его, гладя по затылку. Слова давались мне нелегко. — Всё прощено, забыто, всё в прошлом. Ты молодец, что всё мне рассказал. Я очень тобой горжусь, I’m so fucking proud of you. Ты не раб, ты мой партнёр — видишь, я ошейник снял? Езжай, пожалуйста, в свою проклятую Африку, и обязательно возвращайся. Живой и здоровый. Я буду ждать тебя здесь. Захочешь — будем с тобой вместе. Не захочешь, решишь снять и этот мой браслет — как-нибудь разберёмся. Ты только помни, что даже если мы расстанемся, — я слышал, как у меня дрогнул голос, — ты всегда можешь обратиться ко мне, если будут проблемы. Неважно, как ты меня обидишь — я всегда тебе помогу. Хоть сейчас, хоть через десять лет, хоть через пятьдесят, если я жив буду. Ты можешь на меня рассчитывать, ты всегда можешь вернуться. Думай, пожалуйста, сколько тебе нужно. Как раз будет хороший перерыв на пару месяцев. Всё, всё, маленький. Вернее, большой. Такой большой мальчик. Это очень здорово, что ты едешь туда на проект… Моих ног коснулось что-то мягкое, кожаное. Кошка Минка вилась у Юры между ног. Я тут же расчихался, зачесались глаза. — Ты таблетку не выпил, — улыбнулся Юра куда-то мне в шею. Оторвался, налил мне стакан воды и достал блистер. — Я же специально для тебя покупал. На. — И без неё сорок минут продержался без симптомов. Всё-таки лысая кошка лучше обычной, — отметил я. — Но мне, наверное, надо идти. — Останься на ночь? Я уезжаю через два дня. — Мне пора. После такого вечера тебе надо отдохнуть и подумать, — я стёр следы слёз с его щёк. Опух весь, красный, нос заложен. Маленький мой школьник со своими маленькими детскими проблемами. Ну, почти. Поиграл с живыми куклами, попробовал волшебные конфеты, теперь вот поедет играться в строителя. — Ладно. Но ты же выпил таблетку, ты можешь остаться ещё на часок? — Я пойду. Увидимся ещё до твоего отъезда. — Ладно. Я уже собрался в коридоре, надевал шапку, когда Юрий, так и не одевшийся, стянул её с меня. Буквально запрыгнул на меня, целуя жёстко и требовательно. — Валь, останься на часок. Я так тебя хочу… Я сдался. Больше всего на свете мне хотелось добраться до метро, развалиться там на сиденье и сдохнуть ещё по пути в свою квартиру. Но Юрий уже расстегнул мою куртку и лез под кофту холодными руками. — Пиздец, я так по тебе соскучился. Валь, ты не представляешь, какой ты… Я… Ты… — Да молчи уже, два слова связать не можешь, — улыбнулся я. — Целуй лучше. И Юра целовал. Завёл меня в комнату, раздевал постепенно и целовал везде. Я трогал его осторожно, чувствуя, что ему хочется сегодня проявить инициативу, а не отбиваться от моих назойливых приставаний. Он дотронулся было до серебряной цепочки на моей шее, улыбнулся чему-то своему — и не стал расстёгивать и перевешивать её. Вместо этого целовал в шею, спускался вниз, гладил руками и разогревал мою кожу. Недолго подержал во рту мой член, подрочил, а потом спустился ещё ниже. — А, бля, хоть бы в душ меня отправил, — шепнул я, почувствовав язык на своём входе. Юра только выдохнул и толкнулся глубже. Меня больно кольнуло, что у него нашлась смазка, но я запретил себе думать об этом и накручивать себя. Ну нашлась и нашлась, ну занимается тридцатилетний мужчина сексом, подумаешь. Всё равно у него ни с кем нет такой связи, как у нас с ним. Я сомневаюсь, что он смотрит на кого-то с таким же восхищением, когда растягивает его сразу двумя пальцами. И я уверен, что такого нежного взгляда удостаиваюсь только я. Он не побежал сегодня к кому-то за утешением, а решил провести этот вечер со мной. Я и этому был рад. Вошёл он осторожно. Придерживал меня за плечи, а потом и вовсе запустил ладони мне под лопатки. Даже не дал мне двигаться и подмахивать — просто пришпилил к кровати, обнял и трахал ритмично и чётко. Я кончил быстро, буквально через несколько минут — в последний месяц я даже не дрочил: мне не хотелось, да и просто было не до этого. Юрий вталкивался в меня отчаянно, быстро, щурился и строил гримасы. Крепко держал меня за ноги. — Разреши, — он открыл глаза. Ох уж эти голубые глаза. — Я не смогу кончить, если ты мне не разрешишь. — Разрешаю, — я коснулся его левого уха. Щёлкать не стал, это же издевательство. — Кончи в меня. И потом разрешаю тоже. Кончай с кем хочешь и как хочешь, лишь бы тебе было хорошо. Можно. Он зажмурился ещё крепче, раскрыл рот широко, втолкнулся ещё пару раз и наконец-то кончил. Повалился на меня, обнимая. Долго лежал так, распластавшись на мне и целуя в шею. Похоже, мы были такие разгорячённые, что и Минка не устояла. Она привалилась куда-то к моему плечу, а затем, когда Юра приподнялся, чтобы посмотреть, что происходит, ужом пролезла между нашими животами. Замурлыкала. — Куда ты лезешь, Dummerchen, — улыбнулся Юра. — She’s just a silly little kitten, она не понимает, что мы делаем, — я погладил кошку. Юра присоединился, и бесшёрстная Минка совсем растаяла. — Мы для неё просто тёплые, она любит тепло. — Ты очень тёплый, — подтвердил он, имея в виду что-то совсем другое. — Только тебе правда пора идти, у тебя глаза красные и нос тоже. — Ага. Минка, зараза. А говорили, лысые гипоаллергенные… На этот раз поцелуй в дверях был ещё глубже. Юрий ничего мне не сказал, только улыбался грустно. — I love you so fucking much, — не удержался я. Он поджал губы. — Я же ведь знаю, чем всё закончится, зачем я мучаю нас обоих? Я же всё равно… — начал было он, но я остановил его, положив пальцы на губы. Не хочу знать ответ. Если он скажет «нет» — то мне можно сразу топиться в Шпрее. Если «да» — то я буду всю жизнь думать, что я его вынудил и удержал силой. — Юра. Подумай. Дай себе ещё два месяца. И скажи мне потом, хочешь ты быть со мной или нет. Я приму любой твой ответ. — Я могу уехать и не беспокоиться за тебя? Ты справишься тут один, а, Валентиныч? — Справлюсь, конечно. Не волнуйся за меня. Я в полном порядке, ты же знаешь. — Ich liebe dich. Und das ist alles, was ich weiß, — сказал он тихо. — Иногда недостаточно любить человека, чтобы быть рядом с ним. Так бывает, и это нормально. Давай, закрывай. Я провожу вашу группу в аэропорт. Пиши, если нужна помощь со сборами. — Ага. Пока, — он открыл передо мной дверь. — See you. Уже за дверью я как можно скорее вытащил из кармана две таблетки, закинул их под язык. До остановки ночного автобуса я шёл практически с закрытыми глазами, пытался медитировать на ходу. Называл цвета вслух шёпотом, отслеживал своё дыхание, считал от сотни до нуля. Повторял себе, что мне похуй, похуй, похуй на это чувство. Успел сесть на лавку к тому моменту, как меня настигла паническая атака. Таблетка подействовала, и давление резко упало. Странно, паника и обморок всегда были взаимоисключающими, это что-то новенькое. Когда я отключался, сползая по сиденью, бабушка на остановке сказала по-немецки что-то про сердечный приступ и умирающего человека. Если бы, Oma. Если бы только умереть было так же просто, как потерять сознание.