Неблаговерный Юрий

      Было четыре часа ночи. Мы стояли в очереди в проклятый Бергхайн уже почти полчаса. Таня мёрзла в коротком платье и моём плаще, то и дело проверяя телефон, закатывая глаза и ругая всё ещё незнакомого мне «Мишку» — своего мужа. Я мёрз в одной футболке и тоже то и дело поглядывал на телефон.       Я это делал для приличия, за компанию, ведь мне могли написать только братья и мама. Юрий же не объявлялся уже две недели. Впрочем, я сам виноват: я первый перестал ему отвечать. Сначала отвечал односложно, потом перешёл на смайлики и скобочки, а потом просто решил абстрагироваться и сделать перерыв в общении. Юра быстро понял намёк и тоже замолчал.       Надо же, никогда не считал себя обидчивым, а тут — обиделся. Обиделся не столько на фото, сколько на наглость: Юрий фоткался без браслета, всегда с неизменной улыбкой и часто — с этим другим человеком рядом.       Он пошёл по пути, противоположному тому, что выбрала Эльза, и отучал меня от себя постепенно. Сначала небольшие ссоры, потом — перерыв на месяц, потом ещё на два, а теперь вот невербальный знак о том, что между нами всё кончено. Шаг за шагом, как в психотерапии. Юрий не оттолкнул меня сразу, а отдалялся медленно, чтобы я не скатился в адский рецидив с паническими атаками каждые полчаса. Пожалел меня.       Ну и молодец. Наверное, даже советовался с кем-то, зная, что наш разрыв так или иначе не будет лёгким, особенно для меня. Я как будто проходил через эти стадии переживания горя, о которых вечно трубят псевдо-психологи. Меня уже не колбасило, теперь я был просто зол. И обижен. В животе и под языком собиралась горечь.       Я буквально запрещал себе думать о Юрие, как когда-то запретил себе думать об Эльзе. Закрыть, заблокировать, удалить фото, стереть воспоминания. Как будто и не было его. В новой стране и новой квартире у меня это почти получалось — здесь мне ничего не напоминало о нём, если я не думал об этом активно.       Нет, для активных размышлений у меня есть вещи поважнее: подготовиться к вступительным экзаменам, довести немецкий до приличного уровня, обновить резюме и найти уже работу. И не забыть выделить время для себя, а то мы собирались в клуб целых две недели. Мои друзья немного замотались на работе, а у меня просто не хватало сил инициировать что-то самому. В основном я сидел дома за учебниками, выбираясь на час-два погулять и в продуктовый.       Таня наконец-то оторвалась от телефона и снова тяжело вздохнула, когда какой-то высоченный — клянусь, метра два, выше меня — мужчина подошёл и обнял её сзади. Она даже не вздрогнула.       — Девушка, а ваши родители случайно не Юрий и Валентина Гагарины?       Имена сильно резанули мне ухо. Нет, нет, это просто исторические личности.       — Случайно нет, — она закатила глаза.       — А тогда откуда у них такая звёздочка? — Михаил поцеловал её в щёку, прижимая ближе. — Офигенное платье, кстати.       — Блин, Мишка, ну чего ты? — Таня повела плечом, уворачиваясь от щекотных поцелуев. Голос у неё был недовольный, но улыбку она скрывала с трудом.       Вон оно что. Михаил, в отличие от меня, не поскупился на комплименты и тепло, не побоялся захвалить и буквально осыпать её любовью. Он был худой, на полголовы выше Тани и чуть моложе нас с ней — но он всё равно казался несколько взрослее и сильнее, когда обнимал её вот так.       Вот так и вытаскивают людей из психических расстройств. Любят безумно, держат крепко и не отпускают никогда. А иногда и вовсе берут на себя то, что человек не вывезет сам. Юра, маленький мой, я уже не вывожу…       — Миша, — представился он, протягивая мне руку и улыбаясь. Светленький, голубоглазый — и правда как я люблю. Молоденький, на вид лет тридцать пять. Но совершенно точно не мальчик. Практичная короткая стрижка, первые морщинки в уголках глаз, а на безымянном пальце правой руки простое золотое кольцо, как и у Тани. Женатые люди всегда казались мне взрослее и серьёзнее. Я, наверное, никогда не дорасту до такого.       — Валя.       Миша — целый Михаил, чёрт бы его побрал, — осмотрел меня с головы до ног, чуть прищурив один глаз. Бергхайн известен тем, что в него впускают только четверть всех пришедших, а критерии фейс-контроля не ясны. Выглядеть надо круто, но так, чтобы не было понятно, что вы очень стараетесь выглядеть круто.       — Зачёт, — выдал Миша. — Тут пол-очереди выглядят как дебилы в этих кожаных штанах. А на тебе сидят.       — Говорят, в джинсах не пускают. В костюмных брюках тем более. Это единственное, что у меня оставалось, — пожал я плечами. — Ещё хрен знает, пустят меня эти церберы или нет.       — Пустят, — ответил он. — В том и дело, что в Бергхайн пускают только тех, кто не боится быть самим собой.       — А по тебе видно, что это всё — ты сам. Очень аутентично, — подмигнула мне Таня.       Да уж. Кожаные штаны, тяжёлая футболка, чёрная футболка и портупея — моя униформа для БДСМ-вечеринок. Половина очереди и вправду была одета примерно так же, только в несколько раз вычурнее. Правда, сомневаюсь, что кто-то из этих позеров вообще интересуется именно БДСМ, а не одной лишь его эстетикой.       Таня сегодня тоже была самой собой. Под моим плащом скрывалось короткое красное платье, полупрозрачное и практически не оставляющее простора для фантазии. Таня была единственной, кто был одет в красное, в море чёрных вещей. На выставках в Москве она тоже одевалась так ярко, что на её фоне меркли молоденькие стендистки модельной внешности. А сейчас она была ещё и здорова, и блестело не только платье, украшения и макияж — её глаза блестели тоже.       Только Миша смотрелся странно в этой толпе.       — Так, давай как обычно? А то уже очередь подходит, — обратился он к жене.       — Ага, — Таня полезла в сумочку.       Через несколько минут Миша стоял в очереди без футболки, с чокером на шее и с аккуратно накрашенными красными губами. Кроссовки и мешковатые штаны выглядели, как по мне, глупо, но я вспомнил, что молодёжь сейчас ходит именно так. Даже у Юры было в гардеробе что-то подобное.       — Так, Танюш, солнышко, а подтяжки, подтяжечки? Во, другое дело, — радовался он, цепляя лямки за пояс штанов и натягивая пояс чуть ли не до пупа. Я улыбнулся невольно.       — Выглядит очень… ненатурально, — посмеялся я, осторожно — можно, точно можно? — дотронувшись до подтяжек. Резинка мягко шлёпнула по коже на груди.       — Косить под гея в Бергхайне — ещё одна хорошая стратегия, — подтвердил Миша. — Не всем повезло сразу родиться крутым и нормально выглядеть в садо-мазо ремешках.       Таня захихикала после фразы «косить под гея», а меня повеселили ремешки. Ох, святая простота, подвести тысячи практик в БДСМ под одно лишь «садо-мазо».       Я оглядывался по сторонам и думал, что все вокруг идут в этот клуб за неким уникальным хардкорным опытом: алкоголем, наркотиками, оглушающей музыкой, жёстким сексом и свободой. Они, наивные, не знают, что настоящий life-changing experience люди испытывают в маленьких тёмных клубах. Хватит одной комнаты с приглушённым светом, одной точки подвеса, джутовых верёвок, двухметрового кнута и, возможно, немного смазки — и экстаз гарантирован. При условии, что вы делаете это с любимым партнёром, конечно.       — Так, всё, меня заебало, — объявил Миша минут через пять. — Погнали.       Он взял нас обоих под руки и просто потянул ко входу. Таня возмутилась, а потом всё-таки пошла следом. Миша, ничтоже сумняшеся, нагло вклинился в очередь и подтянул нас к себе. Очередь, и без того напуганная рассказами о том, что в очереди в Бергхайн надо стоять тихо, не выказала никакого возмущения. Уже через пару минут мы втроём предстали перед двумя татуированными вышибалами.       Они тоже осмотрели нас с головы до ног. Тот, что постарше, задержался взглядом на моих разношенных берцах и чуть прищурился, заметив предплечья Тани. У Миши был невероятно наглый и хитрый вид — этот парень без мыла в жопу влезет.       — Сколько? — спросили у него по-немецки.       — Три, — ответил он быстро.       Старший из секьюрити кивнул, мы прошли через миллион рамок и досмотров, и уже через пять минут оказались в ужасно шумном помещении с высоченными потолками. Миша вёл нас быстро и уверенно. Через пару минут мы уже были оккупировали местечко в углу.       — Без алкоголя, да? — прищурился он, глядя на меня. Таня кивнула за нас двоих.       Клуб был… без сомнения, интересным. Этакая кинк-вечеринка, но под техно и с наркотиками. Долбящая музыка, полностью голые танцовщики в клетках — клянусь, танцовщиц было меньше, — бетонные колонны, цепи и клетки. Люди уже целовались по углам, а на танцполе скакала и бесновалась толпа. Внутри стала понятнее суть жёсткого фейс-контроля: отсеивали скучных и напряжённых, оставались только самые уверенные и яркие. Я даже удивился, что меня пустили — мне казалось, что моя неуверенность читается за километр.       С другой стороны, господи, да что я тут не видел? Голых мужиков, обкуренных людей или позолоченные плётки из секс-шопа?       — Ну что? — поинтересовался Михаил, протягивая мне и Тане по стакану газировки. У бара такая очередь, как он вернулся так быстро? — Как ощущения?       — Я думала, самое блядское платье будет у меня, — сказала Таня как-то обиженно, следя глазами за парнем в одной только прозрачной пластиковой юбке. Между его ягодиц блестела анальная пробка с камушком.       — Не волнуйся, ты у меня самая красивая и самая «блядская», — успокоил её Миша, садясь рядом. — А как тебе, Валь?       — Я видел тусовки повеселее. И иногда даже пожёстче и пооткровеннее, — ответил я честно. Михаил рассмеялся, а Таня только ухмыльнулась. Она явно видела больше видео со мной, чем Миша. Возможно, узнала меня и в маске.       — Расскажешь? — попросила она вдруг. — Хотя бы в общих чертах.       — Да, а то мне Танечка рассказывала про тебя только то, что ты на выставках переводишь, и все заказчики после одного раза просят приглашать только тебя, — подтвердил Миша, потягивая коктейль из трубочки.       — Видео, конечно, интересные, но в них же явно всё по сценарию, — добавила Таня.       — Ну… окей, расскажу. Вам больше про секс, про боль, про подчинение?       — Про секс, — ответил Миша однозначно.       Я усмехнулся. Про секс было слишком легко. Я не упоминал имён, порой не уточнял даже пол партнёра, лишь описывал вечеринки и действия — у Эльзы, у Славы, в клубах, а иногда упоминал и некоторые моменты из вечеров наедине с Юрой. Старался опускать техническую информацию, хотя из меня она просто рвалась — какую смазку я выбирал для фистинга, какой лучше угол в случае анального и вагинального проникновения, — и молчал про порку и приказы. Рассказывал только кто, кого, где и как.       —…Так что да, на тех вечеринках бывало интересно, особенно к концу, когда все уже были уставшие и трахались просто на полу на боку, честное слово, — рассказывал я громко, перекрикивая музыку. Допивал газировку. Кофеин всегда бил мне в голову, я становился немного активнее. Говорю же, единственный легальный наркотик.       Миша и Таня — такие простецкие имена и такие необычные ребята, — сидели напротив меня, всё ещё в обнимку. Я тихо завидовал, наблюдая за этой идиллией.       — Так у тебя опыта ещё побольше нашего, — отметила Таня.       — Да, но мой опыт немного… специфичнее.       Как объяснить это посторонним? У меня был личный раб, которого я порол до кровавых разводов и ебал на каждом шагу, невзирая на ситуацию и его состояние. Он подставлял любую часть тела для издевательств в любое время дня и ночи, послушно раскрывал рот и подставлял задницу. Подчинялся мне практически во всём, — исключением были только серьёзные жизненные решения, — прислуживал дома, называл меня Хозяином или по имени-отчеству, хвастался мной на БДСМ-тусовках, целовал мне руки и признавался в любви, засыпая в наручниках и тугом ошейнике. Он был практически безотказный, покорный, иногда даже до сих пор по-детски наивный. Я взял его к себе совсем зелёным и думал, что он будет со мной всегда. Думал, извращенец, что полностью подчинил мальчишку себе. Даже звучит мерзко.       У меня десять лет не было ванильного секса как такового. Да и до этого — не особо. Стереть прошлые десять лет, стереть ещё четырнадцать лет до этого, убрать из памяти отца, — того, каким он был в моём детстве, — и что останется? Кто я вообще такой без всего этого? Есть ли во мне хоть что-то нормальное? Хотя бы такое же, как у всех этих людей вокруг, для которых напиться и потрахаться в клубе под техно-музыку — это невиданная сексуальная свобода.       — Я правильно понимаю, что среди того, что ты перечислил, было много… опыта с мужчинами? — спросил Миша, понизив голос на последней фразе. Я едва услышал через музыку.       — Ну да. Мой… бывший партнёр мужчина, мы с ним были вместе десять лет. До этого я примерно столько же был с женщиной. Но с мужчинами даже больше опыта. Женщины нравятся редко, — я тут же понял свою оплошность и подмигнул Тане: — но метко.       — Просто дело в том, что… у меня вообще нет опыта с мужчинами. А мне всегда было любопытно.       Таня повела бровью, подняв взгляд на мужа:       — Только любопытно?       — Всегда хотелось, — поправился он.       Это было мило: высокий крупный Михаил вдруг чуть поднял плечи к ушам и немного опустил взгляд. Тяжело, наверное, столько лет жить в шкафу.       Хотя, откуда мне знать? Мои желания и ориентация проявились рано и ярко, и сдерживать себя в реализации своих фантазий я не мог уже лет с семнадцати. Я знаю только одного человека, который был похож на меня в этом плане. Он тогда был в том же сумасшедшем возрасте, в котором бушуют гормоны, и хочется только трахаться и исполнять свои хотелки. В этом возрасте влюбляешься совершенно бездумно и считаешь, что эта подростковая влюблённость —и есть любовь навсегда.       Я в этом возрасте отдался первой же верхней, встретившейся на моём пути. В свою очередь, я тоже был для Юрия первым человеком из тематического мира, которого он видел вживую, а не на насквозь фальшивой порно-записи. Просто первым, кто подвернулся под руку.       Я запил горечь кока-колой и улыбнулся Мише:       — Это желание легко исполнимо.       — Таня рассказывала про наши принципы, да? Без привязанностей, без обид, в любой момент можно разойтись, нет — так нет…       — Да-да, это мы всё обсудили.       «Нет» значит «нет». Запомни. С этим у тебя, кажется, проблемы. Это не значит «бей меня до тех пор, пока я не заору стоп-слово, срывая голос».       Я сел чуть ближе, ровно напротив Миши, и перехватил восхищённый взгляд Тани. О, да она из тех женщин, кому нравится такое. Прекрасно.       Я потянулся было к нему рукой, но словил напряжение в его позе. Такой взрослый и пробивной, а так волнуется. Приятно всё-таки быть чьим-то первым опытом. Здесь у меня точно не было сомнений, партнёр ведь однозначно взрослый.       — Можно? — всё-таки спросил я.       — Да.       Если «нет» — это «нет», то «да» — это «да». Вот это да, Валь, вот это открытие.       Я положил одну руку на голую коленку Тани, а другой притянул к себе Мишу за подбородок. Учитывая то, как я рассказывал про свой опыт, эти двое явно видят меня если не в качестве доминанта, то как минимум в качестве актива. Это я умею.       Миша целовался сначала робко, но уже через несколько секунд вошёл во вкус. Если бы не моя больная голова, я вполне мог бы влюбиться в эти голубые глаза и с удовольствием развеял бы эту неопытность. Брал бы его раз за разом, пока он не привыкнет и не начнёт сам просить трахнуть себя. Я уже чувствовал, что с этими двумя мне будет хорошо.       Едва Миша стал отвечать, я оторвался от него и поменял руки. Одна рука на его колене, другая придерживает подбородок Тани, пока я её целую. Почему-то женские губы всегда немного мягче и полнее. На вкус как моя любимая газировка.       Может, моей любви на двоих и не хватит, но вот справиться в постели сразу с двумя я точно смогу.       Михаил быстро учился. Робость слетала с него, подпитываемая выпитым алкоголем — он же пил коктейль, — бьющей по ушам музыкой и обстановкой вокруг. Развратом занимались далеко не одни мы: в углу уже трахали худенького мальчика, а совсем рядом одна девушка перегнула другую через перила и засунула руку ей под юбку.       Таня тоже была будто пьяная. Она подталкивала нас с Мишей друг к другу, обнимала нас, то и дело перекладывала мою руку себе на грудь. После десяти лет с мужчиной ощущать под своей рукой женское тело было невероятно приятно. Мягкие изгибы груди, чёткая талия, а затем — невероятно! — округлые бёдра. Боже, как же я по этому скучал.       Периодически Таня с Мишей переглядывались, улыбались чему-то своему и снова включались в процесс. Я трогал их обоих безостановочно, но не давал себе сжимать и шлёпать — нельзя, на это разрешения не давали. Мне вполне удавалось держать себя в узде. Судя по тому, как завелась Таня, и как активничал Миша — я всё делал правильно.       Наконец Миша потянул нас за руки и увлёк куда-то ниже, в подвальное помещение. Таня хихикала что-то пути, а я её даже не слышал. Я просто радовался тому, что испытываю возбуждение, что мне хорошо. И я даже не пьян.       Мы оказались в одной из сквозных комнат в полуподвальном помещении. Тут музыка была другая, более медитативная. На полу лежали матрасы с чёрными простынями, на которых тут и там трахались парочки и группы побольше. В комнату то и дело попадали лучи цветных прожекторов. Пахло благовониями, потом, смазкой, спермой… и другими человеческими жидкостями.       Мишу это не остановило. Он согнал — не знаю, каким образом, — парочку с одного из матрасов и буквально повалил на него нас обоих.       Дотронувшись до подола платья Тани, он поднял на неё взгляд с невысказанным вопросом — можно? — и вот тогда у меня ёкнуло что-то внутри. Они женаты несколько лет, они делают это не в первый раз, они давно всё обсудили, они понимают друг друга без слов, но он всё равно уточняет, можно ли ему снять с неё платье. Будет ли ей комфортно, хочет ли она этого. Немыслимо для меня и моих отношений, где «Раздевайся!» было приказом.       Я же мог пустить нашу с Юрой жизнь совсем по другому пути, если бы использовал это слово и такой взгляд. Мне не надо было слушать его тогда и не надо было идти на поводу у своих больных фантазий. Не нужен был этот ДС, этот недо-лайфстайл, ничего из этого не нужно было. Может, если бы я его просто любил и отдельно проговаривал каждую деталь и каждую сессию, если бы я спрашивал обо всём, если бы я держал его на равных с собой, если бы я скатывался иногда в ваниль, если бы я сам ему отдавался чаще, если бы…       — Валь? — спросила Таня, уже раздетая до чёрного белья.       — Да. Задумался просто, — принялся извиняться я. — Ты очень… очень красивая, правда.       Таня зарделась, а Миша присоединился к комплиментам:       — Восхитительная, — он поцеловал её в шею, спустился ещё ниже. Мне тоже пришлось подключиться.       Да к чёрту это всё. В жопу его, не могу больше о нём думать. He lives in my head rent-free, and it has to change. Вина непродуктивна. Если я не перестану себя винить во всём подряд и сожалеть обо всём, то я никогда не выберусь. Так жить нельзя. А жить всё-таки хочется, с ним или без него.       С каждым поцелуем мне хотелось жить. Кожа у Тани была будто бархатная, покрытая лёгким пушком. Я позволил себе поцеловать её везде, где мне хотелось — меня особенно восхищали бёдра и грудь, у парней нет такого. А ещё они не стонут так высоко и нежно, не шепчут «вот там» и не проводят длинными ногтями по шее. Ну, по крайней мере, большинство парней, с которыми я был.       Хотя Миша тоже стонал красиво. Он очень быстро раскрепостился, разделся и показал мне себя во всей красе. Не хрупкий, а худой и жилистый. Может, если мы с ним подерёмся, он сможет меня побороть. Это меня почему-то заводило. Крепкие тонкие руки, живот с кубиками, неожиданно мощные ноги. Бегает, наверное. Да, и задница вон какая упругая.       Я переключался с Тани на Мишу и обратно, удивляясь тому, как легко мне это даётся. И почему я всегда фокусировался лишь на одном человеке, лишая себя других удовольствий? Каково живётся людям со строго определённой ориентацией? Наверное, скучно.       Мне было весело. Я слушал музыку вполуха, шёл за медитативным ритмом. В кои-то веки мне не нужно было контролировать всю ситуацию, только лишь себя и свои действия. События разворачивались сами собой, одно действие логично следовало за другим, и никто из нас не оставался в стороне. Мы делали именно то, что было в кайф всем троим.       Стянув с меня бельё, Миша округлил глаза. Таня приподнялась, чтобы посмотреть на причину его удивления, и тоже ахнула — но её улыбка была шире.       — Охренеть. Можно? — спросил Миша, потянувшись к моему члену рукой.       — Можно.       Он смог обхватить его полностью только большим и средним пальцем, остальные свести не смог. Таня вообще не смогла сомкнуть на нём руку, прям как Юрка. Я не знал, плакать мне или смеяться: с моим размером всегда были проблемы.       — Давай тогда я первая, — объявила Таня, вытаскивая из сумочки презервативы.       Надевал Миша, руки у него чуть тряслись от предвкушения и возбуждения. Тоже мне, би-любопытный. Скорее, би-трусишка, пошедший в своё время по социально приемлемому пути и не испытавший второй половины наслаждений, дарованных человеку. Глупенький ты, Мишка. Но мы это исправим.       Презерватив кое-как, но всё же налез — я обычно брал размер побольше. Миша сам убедился, что Таня достаточно возбуждена, сам же подтолкнул меня и встал сзади, направляя мой член в неё. Таня не знала, на кого смотреть: на меня и на то, как в неё входит мой член, или же на своего мужа, обнимающего меня сзади.       Вот это кайф. Не понадобилось даже дополнительной смазки, член проскользнул внутрь вагины гладенько и быстро. Внутри было не так узко, как в анале, но очень тепло и просто анатомически правильно. Я любил это чувство, что всё происходит как надо. С женщиной не ошибёшься, не сделаешь больно, порвать намного сложнее. Она сжимается, и я точно знаю, что это не спазм боли. Глубину я контролировал, входил лишь наполовину. Разогнался только потом, когда Таня совсем расслабилась подо мной.       Естественная смазка оставалась даже у меня на лобке. Миша слизывал её, поднимался выше, облизывал мой живот и вновь спускался вниз, чтобы ласково провести языком по клитору Тани, вверх-вниз. Одной рукой я удерживал Таню за бедро, а другой гладил по шее Мишу, иногда подталкивая в нужном направлении.       — Ого, агрессивненько, — прокомментировал он в какой-то момент.       — Да? Прости, пожалуйста, я просто… — я почти что запаниковал. Я просто мудак, не понимающий границ дозволенного.       — Всё хорошо, просто не делай так больше, — ответил он с улыбкой. А потом поцеловал меня, и всё и правда стало хорошо.       Мне было видно, что Новиковы больше увлечены друг другом, чем мной: я лишь дополнительный участник, от меня требуются только чёткие движения и эрегированный член. И всё равно я пытался не просто пользоваться дыркой, а заниматься сексом — вот с этими конкретными людьми. Сфокусировать внимание на эмоциях, а не тупо на физических ощущениях.       Но мой секс никогда и не был про физику. Все те разы, когда, как я думал, я просто пользовался Юрой, были не ради физической разрядки. Он никогда и не был для меня обезличенной дыркой и пустым местом. Я брал его силой для того, чтобы почувствовать свою власть над ним. Чтобы он прочувствовал мою власть над ним. Чтобы помнил, что я его держу, что я рядом, что я никогда не отпущу, что я люблю его — люблю так сильно, что проявить это можно только через жестокость.       Да, если бы дело было только в достижении оргазма, в мире было бы гораздо меньше изнасилований и гораздо больше продаж силиконовых вагин.       Сейчас я трахался тоже вовсе не ради разрядки, а чтобы почувствовать, что я ещё живой. Что меня хочет ещё кто-то помимо Юры, и хочет сильно. Я нравлюсь им, я могу доставить им обоим удовольствие, на меня смотрят — причём без того отвращения и ужаса, с каким я сам смотрю на себя в зеркале.       Здесь зеркал не было, что к лучшему. Понятия не имею, насколько сумасшедшим я выглядел, втрахивая Таню в матрас, пока Миша помогал ей кончить своим языком и пальцами. Между колонн то и дело заглядывал фиолетовый прожектор, освещал десятки трахающихся тел, пробегался по лицам двух моих партнёров. На нас смотрели какие-то зеваки, даже комментировали что-то на немецком. Я чувствовал себя пьяным — по-хорошему пьяным, ещё до того, как от выпитого начнёт тошнить.       Таня кончила довольно быстро, ярко, перекрикивая музыку. Она ритмично сжималась и разжималась изнутри, так приятно обволакивая мой член, что я и сам едва удержался. Придерживая её ноги, я замедлился и потянулся за поцелуем. Она мне не отказала. Миша тоже.       — Ну что, попробуем? — подмигнула Таня мужу. Он улыбнулся, показывая зубы, но при этом отвёл взгляд.       — Слишком большой для меня, — отмазался он наконец, пока я стягивал с себя презерватив.       — А мы тебя подготовим.       — Подготовим, — вторил я. — Я с не первый раз с… неопытным партнёром.       Девственником, хотел сказал я. Правда, прошлый был девственником во всех смыслах слова — до меня он даже ни с кем не целовался. Тот партнёр был юным и наивным мальчиком, которого я, как истинный поганый извращенец с неуёмной жаждой подчинять, вознамерился воспитать под себя. Воспитание не удалось, он переиграл меня и добрал опыта в другом месте. Ну и к лучшему. Если ему так хорошо, то пусть так.       — Идём сюда, — Таня села, опёрлась спиной о стену и увлекла мужа к себе, легко развернув его лицом ко мне. Шептала что-то ему на ухо, медленно стягивая с него мягкие штаны.       В её бездонной сумочке нашлась ещё и хорошая смазка. Она растягивала Мишу сама, пока я нагло разглядывал в полутьме их тела. Тонкие длинные пальцы Татьяны, узкую дырочку Михаила. Горящие глаза обоих.       Странно, но я ни разу за всю жизнь не усомнился в своей ориентации, как и в тематическом позиционировании. Были определённые перекосы, но я никогда не мучался, выбирая между мужчинами и женщинами или верхом и низом. Я не хотел останавливаться на чём-то одном в попытках быть «правильным». Я и так всегда считал себя ненормальным.       Сегодня, в этом пьяном угаре техно-клуба, ненормальными были все. Все были в изменённом сознании, помешанные на сексе и удовольствии. Контроль на входе отсеял всех скучных, впечатлительных и осуждающих. No judgement whatsoever. Я чувствовал себя в своей тарелке, такое редко бывало со мной в общественных местах.       — Почти готов? — спросил я у Миши, раскрасневшегося от сладкого стыда. Провёл по его члену рукой, скользнув большим пальцем по уздечке.       — Почти, — кивнул он.       — У Тани такие тоненькие пальчики, а у меня очень толстый член, — объяснил я, спускаясь рукой ниже. — Хочу ей помочь. Можно?       — Давай.       Миша почти что задыхался. Мне нравилось, как он ёрзал нетерпеливо, пытаясь насадиться сам, а потом, опомнившись, вновь отодвигался. Смешной, сам себя боится, не даёт себе получить удовольствие. Вот проблемы у людей. Давай, Мишка, надо всего лишь расслабиться и принять себя.       Таня улыбалась мне через его плечо, её пальцы касались моих. Она вновь потянулась к сумочке и протянула мне ещё один презерватив. Миша, увидев, задержал дыхание.       — Тихо, дыши нормально, — шепнул я ему, приблизившись. Таня обнимала мужа за плечи, чуть сковывая его движения.       Я мог бы влюбиться в его холодные голубые глаза и её теплые карие, но, наверное, у меня уже никогда не хватит сил на такие чувства. Ресурса нет, как говорится. Всё, меня ждут только вот такие связи. Сойдёт и так.       Так даже хорошо. Вталкиваться в него — пиздец, как же внутри узко, — и знать, что после от меня не будут ожидать чувств, заботы и ответственности. Обычного человеческого, дружеского отношения будет достаточно. Вот на это моих сил хватит.       — Всё нормально? Продолжаю? — уточнил я, поглаживая его по груди. Таня была прямо за ним, и я дотронулся и до её плеча. Мне не хотелось оставить кого-либо без внимания.       — Да, только глубже не надо.       — Окей.       Я продолжил медленно двигаться, ускорялся совсем постепенно. Миша наконец-то расслабился, раскрылся мне навстречу, перестал зажиматься. Ну вот и всё, совсем не страшно. Принимаешь член наполовину, как большой мальчик.       Мне хотелось разговаривать. Называть его послушным мальчиком, сучонком и пидорочком, но я молчал, буквально прикусывая себе язык. Это странная практика, это может не понравиться. Скорее всего, не понравится — ему не нравилась агрессия и даже резкие движения. Просто ваниль. Давай, Валь, ты сможешь. Так ты тоже умеешь.       Миша потянул меня на себя так, что я едва не упал, и угол проникновения стал ещё удобнее. Таня села сбоку от нас и утягивала в поцелуй то меня, то Мишу. Видно было, что ей интересно: она касалась до нас обоих, всюду лезла руками и восхищённо вздыхала, обводя кончиками пальцев растянутую вокруг моего члена дырку. Дотронулась до моих яичек, а потом принялась дрочить Мише.       Я увидел, что он уже близок к оргазму, и тоже отпустил себя. Мне хотелось кончить уже давно, я едва держался. Музыка била по ушам, свет резал глаза, со всех сторон была слышна иностранная речь и чужие вздохи. Кажется, я тоже стонал. Не помню. Мне было хорошо.       Мы лежали там ещё долго, обнимаясь втроём, трогаясь, переплетая руки и ноги. Встали только тогда, когда нас согнала оттуда ещё какая-то компания. Пошатались ещё по клубу, посмотрели на вакханалию, выпили ещё по напитку, даже выползли на танцпол на полчаса. Люди обжимались и трахались по всем углам, кто-то скакал под наркотиками по кругу, кто-то размахивал дешёвыми плёточками с от силы десятью хвостами, задевая окружающих.       В туалете голубоглазый парень в костюме собаки минут пять объяснял мне на немецком, что он хочет, чтобы я поссал ему в рот. Наконец кто-то рядом начал делать то же самое, и тогда я понял. Я был не против — не мой кинк, ну да ладно, — но в процессе понял, что мне пора идти. Кто знает, куда ещё может занести меня эта ночь. Надо уметь вовремя остановиться.       — Я, наверное, пойду, — крикнул я на ухо Тане, выйдя к главному танцполу.       — Да, надо идти. I’m too old for this shit, — ответила она, утягивая за руку Мишу.       Свежая весенняя ночь уже сменилась весенним рассветом. От реки тянуло влагой. Людей на улицах было немного, только самые ранние пташки и такие же тусовщики, как мы. Но мы, в отличие от всех, были кристально трезвые — даже Миша. Мне это нравилось.       Таня держала нас обоих за руки и вела к метро.       — Поехали к нам? — спросила она у меня.       — Я… Спасибо, но я откажусь. Мне всего четыре станции ехать. Да и сплю я только один.       Да, я сплю в полной темноте, в берушах, под тремя одеялами, закинувшись двумя-тремя транквилизаторами, отгоняя кошмары всеми возможными способами. А чтобы уснуть, я считаю на итальянском от пятисот до нуля. Спать в одиночку было настолько невыносимо, что пришлось в очередной раз обращаться к ритуалам. Засыпание — это глупо, долго и совсем не весело.       — Плохо спится? — она прищурила один глаз, как будто бы из-за пробившегося сквозь облака луча солнца.       — Ага.       — Тогда тебе точно к там, — Миша улыбнулся. Улыбка у него была широченная и добродушная.       Просто друзья. Friends with benefits. Я повторял это себе у них в ванной, а затем в их широченной кровати, застеленной нежнейшим белым постельным бельём. Спальня у них была маленькая, но очень уютная. Не чета нашему затемнённому траходрому в Москве.       Я быстро глянул на телефон — нет, он не пишет. Только Валерка спрашивает, как у меня дела, и Ульяна просит проверить эссе по английскому. Потом.       — Ложись на живот, — велела Таня, подталкивая меня. — Мишунь, достанешь ту свечку? Которая с ванилью?       С ванилью. Смешно.       — Конечно, зайка.       Мишуня. Зайка. Как в дешёвом сериале. С другой стороны, Юрий проходил у меня путь от «блядского сучонка» до «маленького котёнка» за пару часов. Не мне судить о прозвищах.       Я чуть напрягся, когда Миша зажёг свечку. Хотел спросить, что они собираются делать, а потом решил, что уж горячий воск я переживу в любом случае. Но всё равно как-то напрягся всем телом.       Таня запустила руку мне в волосы, провела длинными ногтями по коже головы, осторожно сжала прядь в ладони и отпустила. И ещё, и ещё. Мне пришлось спрятать лицо в подушке.

***

      Так делала мама, если она была рядом, чтобы меня успокоить.       Я по привычке сидел за столом над книгой и делал вид, что меня не задело высказывание папы. Если достаточно долго смотреть в учебник и скользить глазами по строчкам, воображая свой пыточный замок, то эмоции уйдут. Они сами зароются в песок, а я ещё засыплю их делами и задачами. Моих эмоций всегда было слишком много — а ведь так нельзя, неприлично, не положено, не по-мужски. Их надо закрывать в себе и никогда не выпускать. Разве что в виде злости и агрессии, и то не всегда.       Мама гладила меня по затылку и мешала успокоиться. К шестнадцати годам я уже научился эффективно сдерживать слёзы, но от её прикосновений всегда хотелось плакать. Нытик.       — Папа воспринимает это близко к сердцу, ты же понимаешь, — объясняла она, чуть нагибаясь к моему лицу.       — He’s being ridiculous! — ответил я на английском. Мама поймёт смысл из интонации. — У меня, блин, третье место по городу, а ему всё мало!       Десять минут назад я вернулся с городской церемонии награждения олимпиадников. Я был очень доволен третьим местом по городу, — я даже назывался «победителем», а не «призёром», — но папе надо было только первое. Он сказал, что если я не первый, то я не победитель, а проигравший. «A miss is as good as a mile». Даже если до абсолютного победителя мне не хватило двух баллов.       — Не обращай на него внимания. Ты огромный молодец, — она нагнулась и поцеловала меня в лоб.       Я больше не вёлся на советы не обращать внимания и не верил похвале, особенно от неё. Она мне просто льстит. Я не заслужил. Я проигравший, это объективно.       Слезы всё-таки собрались в уголках глаз, но пока не капнули. Я их удерживал, у меня всё было под контролем. Я только непроизвольно подрагивал — это трещала по швам больная психика. Но я всё равно удержусь, чего бы мне это ни стоило.       — Ты же едешь на заключительный этап, верно?       — Ага, — я улыбнулся ей через силу, уходя от прикосновений. — Там будет ещё один шанс. Сейчас немного подтяну страноведение и точно буду первым. Можно я позанимаюсь один?       Мама так же кисло улыбнулась мне в ответ, скользнула рукой по моему плечу и кивнула. Только когда за ней закрылась дверь, я позволил себе упасть лбом на учебник. Хорошо, что успел его закрыть, иначе испортил бы страницы слезами.       На заключительный, всероссийский этап, я не поехал: побоялся, что плохо подготовился, и не хотел опозориться ещё раз.

***

      — Валь, ты чего? — Таня убрала волосы у меня со лба. — Ты так напрягся. Это же массажное масло, оно не жжётся, не ссы. Сейчас чуть расплавится, увидишь.       Вон оно что. Массажное масло, а не тугоплавкая свеча, которую я использовал на Юре.       Миша провёл рукой по моей спине — мышцы были напряжены до предела, я знал.       — Ты чего боишься? — почти шепнул он мне на ухо. — Мы ничего с тобой не сделаем. Только хорошее.       Я подтянул к тебе одну руку, согнул локоть и уткнулся в него лицом. Закупоренные уже две недели эмоции нахлынули разом, стали комом в горле и щиплющим ощущением в носу. Почему их нельзя просто похоронить где-то глубоко и никогда не вытаскивать? Зачем всё это проживать? Я хотел просто забыть про Юру и идти дальше, быть сильным и непоколебимым.       — Валь…       — Я боюсь всего, — выдавил я. Честно: я боюсь людей, боюсь общественных мест, боюсь отношений, боюсь секса, боюсь сам себя. Боюсь своей работы, боюсь Москвы, боюсь США, боюсь Берлина и Кройцберга. Боюсь панических атак, боюсь не встать однажды утром с кровати, боюсь окончательно сойти с ума. Боюсь даже темноты и громких звуков. Боюсь быть в компании и боюсь оставаться один. Просто ходячий ком тревоги. Всегда таким был и всегда таким буду.       — Но чего боишься больше всего именно сейчас? — Таня погасила свечу и вылила на мою спину немного масла. Тепло, но точно не обжигает.       — Да мне кажется, что мой страх уже сбылся.       — Это тот самый «бывший партнёр»? В нём дело? — продолжал допытываться Миша, присоединяясь к массажу. Я сразу же перестал разбирать, где его руки, а где руки Тани. В четыре руки, чёрт, почему же так хорошо…       — Мы же обещали не превращать это в психотерапию, — возразил я, сдерживаясь из последних сил.       — Ну ладно, как скажешь.       В сгибе локтя уже было мокро. Таня осторожно взяла меня за руку и вытянула её вдоль туловища — ну да, прямую спину намного удобнее разминать. Я повернул голову набок. Миша стёр с моей щеки остатки влаги, улыбнулся мягко, но ничего не сказал. Моя боль рвалась наружу. Оставалось только надеяться, что мои новые друзья не сделают мне ещё больнее.       — Да, дело в нём, — выдохнул я. — Мы расстались окончательно.       Оставался небольшой шанс, что браслет он где-то благополучно проебал — это же Юра, да и остаться без яркой серебряной побрякушки в самой бедной и криминальной стране мира довольно просто, — но тогда он должен был об этом сказать. У него ведь есть связь, все сообщения доходят.       А он молчал и присылал фото как ни в чём не бывало. Как будто бы прошло то наваждение, которое нашло на него, когда он на коленях умолял меня не забирать ошейник. Наверное, его просто отпустило вдали от меня. И мне тоже пора его отпустить.       — Но теперь мне страшно, — я продолжал. Напряжение постепенно отступало, Таня довольно сильно разминала мои практически каменные мышцы вдоль позвоночника. — Я теперь один, и я очень сомневаюсь, что у меня когда-либо ещё будут отношения.       — Ты себя в зеркало видел? — Миша точь-в-точь повторил фразу Валерки, лёг рядом со мной и заглянул в глаза. — Я тебе отвечаю, тебя сегодня полклуба хотели.       — Но это же всё внешнее, фасад. Внутри я… не очень адекватный и не очень нормальный человек.       Таня цокнула языком, буквально мне на ухо.       — Из всех, кого мы приглашали к себе в постель, ты пока самый адекватный. Ты выслушал наши принципы, поделился чем-то своим, говорил словами через рот, всё делал уважительно и тактично. А «нормальных» вообще нет.       — К тому же, ты не один. У тебя есть… мы ведь как минимум друзья, верно? — улыбнулся Миша, утягивая меня в поцелуй. Целоваться мне сначала не хотелось, но он был очень настойчив и одновременно нежен. Я всё ещё вспоминал, какой он был изнутри.       — Друзья, — подтвердил я.       — И дома, я уверен, у тебя есть друзья. И семья, — он гладил меня по щеке.       — Есть, — кивнул я и вдруг понял, что немного улыбаюсь. Надо ещё у Мирона спросить, как у него с написанием эссе, а то экзамены на носу.       — Всё у тебя будет хорошо, — пообещала Таня, нагнувшись. Я редко такое слышал. Фраза картонная, пустая, не дающая никаких гарантий и обещаний — но почему-то я ей поверил.       — Хорошо. If you say so, — согласился я.       Миша продолжал целовать меня, но теперь он приподнялся и целовал шею под линией роста волос. Я наконец-то привык к рукам и поцелуям и перестал бояться, что меня сейчас ущипнут, ударят или начнут щекотать. Прикосновения были приятные и предсказуемые. Когда присоединился Миша, стало ещё лучше. Они переговаривались между собой.       — Нашла. Вот здесь?       — Наверное. Давай попробуй. Валь, давай, вдох и быстрый выдох.       Я понятия не имел, что происходит, так что просто послушался. Выдохнул, и Миша резко надавил мне на спину двумя пальцами, совсем рядом с позвонками. Раздался страшный хруст, у меня по всему телу прошла волна сначала лёгкой боли, а потом нереального кайфа. Мне показалось, что я кончил — но член вообще не участвовал в этом действе.       — Ещё несколько раз так же сделаю, — предупредил Миша, меняя положение пальцев.       — Блять…       — Давай-давай, выдыхай.       Меня точно так же встряхнуло ещё раз. Я и не думал, что мой позвоночник может так хрустеть — и что после этого настанет такое облегчение.       — Вот так, отлично. Тут, наверное, десятилетия болей, а?       — Наверное… — только и смог простонать я. Они делали со мной что-то невообразимое. Я пытался лечить эту напряжённость психотерапией и медикаментами, а Миша приносил мгновенное облегчение лишь двумя пальцами.       Клянусь, они прохрустели меня всего, а я просто расслабился и позволил им делать со мной всё, что вздумается. Каждое движение и каждая поза как будто снимали с меня по килограмму веса, который я всегда носил на себе. Охуенно, прекрасно, восхитительно. Под конец я стонал, уже не скрываясь. Мне было слишком хорошо.       — Вот и всё, — объявила Таня, снова взгромоздившись мне на бёдра и продолжая массаж с остатками масла. Миша касался меня чуть ниже, продолжал работу над поясничным отделом.       — У тебя вот тут только узелок, его надо регулярно разминать, разойдётся. И двигаться тебе больше надо. Но с твоей спиной не в спортзале тяжести тягать, а плавать или со своим весом работать.       — Вы что вообще со мной сделали… — протянул я. Глаза у меня закрывались против моей воли, каждая мышца моего тела оказалась расслабленной. Постель была идеально мягкая.       — Да обычная мануальная терапия, — усмехнулся Миша. — Ты просто очень запущенный экземпляр. Придётся тебя приглашать ещё.       — Окей.       — А вот теперь — спи, — шепнул мне кто-то из них. Я уже не разобрал, кто. Просто провалился в сон, даже без кошмаров и флешбэков.       Я проснулся последним, уже один. Солнце светило в глаза, с кухни доносился смех, пахло кофе и какой-то выпечкой. Тело было лёгкое, и у меня в первый раз за много лет не помутнело в глазах, когда я встал. Что же там было пережато?       Мои штаны висели на стуле, а поверх них лежала свежая футболка. И тут Новиковы всё предусмотрели.       — И смотри дальше, она тут ещё приглашает к ним в отдел работать, — говорил Миша, обнимая Таню за талию и показывая ей свой телефон, — и в конце ещё раз называет меня «Мишель». Она думает, что я француз?       Таня и так улыбалась, а тут снова рассмеялась в голос, откинув голову мужу на плечо.       — Ну что теперь поделать, будешь Мишель, — она пощекотала его под подбородком двумя пальцами. Затянула медленно и очень красиво: — Michelle, ma belle. These are words that go together well…       — …qui vont très bien ensemble… — присоединился я. Я не пел, конечно — так, произнёс фразу нараспев.       — О, а вот и настоящий француз проснулся, — Миша похлопал меня по плечу, поставил передо мной кружку кофе. — Я вчера забыл спросить, это же ты тот самый переводчик, про которого мне Танька все уши прожужжала? С французским работаешь?       — Французский… не особо, — признался я, садясь за стол. Таня пододвинула ко мне блюдо с выпечкой. Круассаны, очень в тему. — Он у меня слабее. На русский смогу, если есть материалы для подготовки, а обратно нет.       — Ой, не скромничай, ты на выставках чего только не вытворял, и с французами, и с итальянцами, — махнула она рукой, уже жуя. Открыла балкон и закинула длинные ноги на подоконник. Шёлковый халат сползал с плеча, а ей было без разницы: все свои. — Всё он может, Миш. Вообще всё.       — Итальянский?       — Такой же, как французский, чуть ржавый. И португальский ещё хуже. В основном рабочие английский и испанский.       — О, испанский! — загорелся Миша. Искал что-то в телефоне. Когда нашёл, поставил экран передо мной и велел: — Давай, переводи.       Я едва успел проглотить кусочек круассана, быстро запив его кофе. На экране валенсиец из «Евроньюс» тараторил что-то про вакцины, Ближний восток и обвал цен на нефть. Я чуть прокашлялся:       — А теперь к главным новостям, — мой голос пронёсся по кухне эхом. При переводе я всегда говорил громко и чётко. Переводить без кабины и наушников было неудобно, но я не волновался. — Европейский союз согласовал санкции в отношении…       Миша внимал минуты две. Таня улыбалась, попивая кофе, и смотрела на проезжающие под окном машины.       — Так, отлично, муй бьен, теперь французский.       Я вдохнул поглубже, пока он переключал видео, и настроился на французский. Ничего, как-нибудь. Ce n’est pas la mer à boire.       — А итальянский осилишь?       — Sì, — я не успел даже кивнуть, как началась новая запись. — Вчера в Европейском парламенте состоялась…       — Ну и английский, — сказал он наконец. Таня даже засмеялась.       — Английский вообще не вопрос. В любую сторону, хоть как, хоть какой. Только у меня произношение очень американское, это не всем нравится.       — Не доллар, чтобы всем нравиться. А давай тогда с… испанского на английский. Смогёшь? — Миша улыбнулся хитро. Он, наивный, не понимает, что это даже проще, чем на наш громоздкий русский с его падежами и пятисложными словами.       — Good morning, my name is Jose Diaz-Balart, and you’re watching Friday news online. The decision of CDC regarding…       Мой экзаменатор меня не останавливал. Подпёр голову рукой и просто слушал, не отрывая от меня взгляда. Да, в эти голубые глаза я бы точно мог влюбиться, если бы у меня были на это моральные силы. И в длинные ноги Тани и изгибы её бёдер тоже. С другой стороны, меня ведь уже почти ничего и не держит.       Нет. Пока пойдёт так, легко и по-дружески. Принципы же все обговорены.       — Бля, да как вы с Танькой это делаете? И голос так вниз идёт в конце предложения… — Миша качал головой, выключая запись.       — Это называется «vocal fry», — ответила Таня за меня. Пошла доливать себе кофе, а попутно растрепала мои волосы. — Понижение голоса. Считается плохим тоном, многих раздражает, но что поделать, такой вот он модный калифорнийский мальчишка с региональным говором.       — The pot calling the kettle black, — ответил я, осторожно хлопнув уходящую Таню по бедру. Хотелось её коснуться. — У вас так говорят в вашем New Joisey? — передразнил я её.       Всё-таки как приятно быть рядом человеком с похожим опытом. Она ведь прошла через то же, что и я, пусть и на другом конце страны: три раунда отборов, предполётную ориентацию, год в американской школе, адаптацию к новой культуре. Классный был экспириенс.       — У нас никто так не говорит, — она закатила глаза. — Зато говорят cawfee и chawcolate.       Миша приподнял брови и закрыл глаза, качая головой.       — Нихрена не понял, но очень интересно, — улыбался он. — Валь, а съездишь на интервью в ООГ? Там либо в Платформу по климату, либо в Секретариат по биоразнообразию нужен переводчик. Меня как раз просили кого-то порекомендовать, если найду. C русским много работы стало.       Я как-то стушевался. Так ничего и не поел, уже не хотелось. Волнение скрутило живот. Я всегда хотел работать в Организации объединённых государств, но знал, что моего уровня недостаточно. Я умею переводить, но не когда меня записывают и на мне огромная ответственность. Там ведь всё жёстко, берут только лучших.       Миша смотрел на меня с надеждой. Взгляд Тани выражал что-то наподобие «Я же говорила».       — Я, наверное, не тот человек для такой работы. Я дважды сдавал их лингвистический экзамен. Один раз провалил с треском, второй просто переволновался и не пошёл. Я не смогу.       — Ну, это пусть там они сами решают. Давай, не артачься, у нас как раз с ними переговоры, нам нужен перевод. Поедешь и всё узнаешь сам, а?       — Ты же вроде в частной компании работаешь? Откуда вообще у тебя связи с ООГ? — удивился я искренне.       — Откуда, откуда… — улыбнулась Таня. — Вот ты знаешь людей, у которых всюду связи и знакомые, и всё можно устроить за пару звонков? Вот это мой Мишель.       Миша легко засмеялся, а она положила ладонь ему на плечо и легко поцеловала, тоже улыбаясь. Я сидел и тихо, по-хорошему завидовал им двоим. Будет ли у меня теперь в личной жизни такая же гармония, или мне останется только быть третьим «другом» в их отношениях?       — Так что давай, не смей отказываться, — сверкнула глазами Таня. Я кивнул.       — Хорошо. Я попробую.

***

      Едва я вышел на улицу, жёлтое Нью-Йорское такси поплыло и смазалось перед глазами. В раскалённом воздухе остался золотистый след, слился с цветом бордюра. Жёлтый, yellow, amarillo.       Кто-то толкнул меня в спину, и только тогда я понял, что стою, как вкопанный, посреди тротуара. К горлу подкатила тошнота, меня трясло, рубашка уже насквозь пропиталась потом. Воздух обжигал нос и горло. Пахло подгоревшими претцелями, карри и дешёвыми хот-догами. Шум улицы разрывал перепонки. Люди казались враждебными и говорили на каком-то непонятном инопланетном языке.       Всё, нет, не смогу. To hell with that, не смогу. Fuck it. Я развернулся и пошёл обратно к отелю, молясь про себя, что не потерял ничего по пути и что смогу дойти до нашего номера.       Юра вскочил, едва я закрыл дверь комнаты:       — Забыл что-то?       — Нет. Я не пойду, — я привалился к стене, скидывая туфли. Юра пол-утра начищал мою обувь и гладил костюм, пока я повторял слова к экзамену. А я вот так всё похерил. Идти-то было всего один блок, а я вышел на улицу и почти сразу же развернулся. — Не смогу.       — Ты с ума сошёл? Ты же год готовился к этому экзамену! Отбор проходил! Мы сколько тысяч километров пролетели, чтобы здесь оказаться! Давай, я тебя провожу, ещё есть время.       — Юр…       — Валь! — парировал он. — Давай! Пошли!       — Я не смогу, мне очень плохо. Тревожно. Не смогу в синхрон, не в этот раз.       — Ну ты чего? Давай, выпей таблетку, придёшь, хотя бы попробуешь. Может, по пути ещё и отпустит, до самого экзамена ещё час.       — Нет. Там улица, там люди, там ограничение по времени, незнакомый текст…       — Давай вызовем такси, — он заглядывал мне в глаза умоляюще. Тоже за меня переживал. — А люди-то что? Срать на них десять кучек. Ты всегда с людьми хорошо сходился, ну ты же такой весь коммуникабельный, блять, Валь…       Я отреагировал, как всегда, агрессией: оттолкнул его и для пущей убедительности припечатал ладонью по лицу. Не очень сильно, но мысль донёс. Только тогда Юрий отступил.       — Нет. Не могу сегодня, — повторил я, снимая пиджак. Повалился на заправленную кровать и закрыл глаза, вслушиваясь в шум отельного климат-контроля.       Юрий присел на коленки у кровати. На нём всё ещё был оставшийся со вчера кожаный ошейник. Только вот я уже был нихрена не верхний — я был комом неврозов и паники, добровольно проебавшим шанс получить работу мечты. В те времена отбор был очный, и надо было специально ездить и сдавать экзамен.       Мой мозг просто ушёл в отказ, всё было в тумане. Я знал, что в таком состоянии я просто облажаюсь, как в прошлый раз. Я подставил и себя, и Юру, которого притащил с собой для моральной поддержки. Заставил его потратить последние дни отпуска.       Глаза у него были большие и печальные. Ему было не менее обидно, чем мне. Возможно, даже более: он очень старался помогать мне последний год, когда я готовился к экзамену. Ходил вокруг на цыпочках, приносил чай к столу, перепечатывал написанные мной от руки глоссарии, читал вслух упражнения и тексты для моего перевода. Ну что поделать, вот такой вот я лох, Юрочка.       — В следующий раз, — пообещал я шёпотом, касаясь его лица. Того самого места, которое чуть порозовело от удара. — Я подучу ещё, пропью ещё курс таблеток и точно сдам в следующий раз. И всё сделаю сам, даже тебя никуда не буду тащить. Выправлю свою больную голову, получу эту работу. Переедем ещё с тобой за границу, как хотели, вот увидишь. Не волнуйся за меня, я буду в порядке.       Я гладил его по голове, как котёнка, а он закрыл глаза и кивнул, сглатывая. Я знаю, мой хороший. Я знаю.

***

      Я вышел от Новиковых со смешанными чувствами. Боялся, что затуманит голову так же, как в тот раз, или что похуже. Но мне было хорошо, как в тот первый день без Юрия. Мысли не бежали, не путались, не цеплялись друг за друга. Это так мыслят нормальные люди? Нереально.       На мои кожаные штаны и несчастную портупею всем было плевать даже на улице при свете дня: в Кройцберге таким никого не удивить. Вместо несъеденных круассанов я позавтракал восхитительным турецким донером — Москва, привет, у тебя нет такого, честно, — и не спеша пошёл к своему дому.       Возможно, Юрин план был по-своему мудрым: здесь, в Берлине, мне совершенно ничего не напоминало о нём. Глаз не падал на знакомые скамейки в парке, где мы целовались ночью, оглядываясь по сторонам; на кафе возле бизнес-центра, где я ждал его после работы; на ювелирный, мимо которого я ходил каждый день и так и не решился зайти; на станции на схеме метро, на которых мы встречались с друзьями, чтобы поехать потом в клуб; не было здесь знакомых удобных парковочных мест и любимых ресторанов со вкусными десертами. Не было ставших родными кинотеатров, где показывали фильмы с субтитрами и где в туалете были широкие кабинки, в которых так удобно прижимать Юрия к стене и целовать до одури, пока он сам не попросит о большем. Нет, этот город я открывал сам, в одиночку.       Ну, может, не совсем в одиночку. Моя группа поддержки пусть и была за две тысячи километров от меня, но оставалась на связи. Я позвонил маме, скинул Серому фотку мемориала Берлинского воздушного моста, — Luftbrückendenkmal, он как-то читал про него книгу и рассказывал о ней восторженно, — отчитался Валерке о самочувствии, спросил Славу про какое-то грамматическое правило немецкого, проверил эссе Ульяны, спросил у Мирона, как дела, и отправил смешную картинку Вале-младшей — её ещё можно было повеселить картинками, старшие дети уже не оценят мой старпёрский юмор. Ответы пришли почти мгновенно от всех. Даже ученица Кира вернулась и просила возобновить занятия. Всё было хорошо.       Придя домой, я засел — но не за книги, а за перевод. Вспоминал семантографию и двусторонний перевод, делал эхоповторы и практиковал синхрон, повторял всякую климатическую-экологическую-биологическую-энергетическую-водную лексику, прочесал и обновил старые университетские глоссарии.       К вечеру понял, что один из моих языков хромает очень сильно и едва ли находится на уровне А2: немецкий. Я выглядывал в окно, наблюдал за людьми на улице, вслушивался в разговоры и ничего не понимал. Так не пойдёт, язык надо учить в среде и с носителем, и нельзя упускать свой шанс.       Я просмотрел все языковые клубы Берлина, но ни один из них не встречался сегодня. Ходить и приставать к людям на улицах в наше время глупо, а практиковать немецкий с русскоязычными друзьями — такая себе затея. Решение пришло неожиданно быстро: приложение для знакомств.       Удивительно, но в нём даже сохранился мой профиль десятилетней давности. Я поменял фото — взял то, что сделал Юра в московском кафе, — и переделал описание. Так и сказал: хочу выпить пива и поговорить на немецком. Долго думал, искать среди мужчин или женщин, и в итоге остановился на вторых. С мужчиной есть большой шанс в тот же вечер оказаться в постели и общаться уже только языком тела; женщины чаще действительно приходят на первое свидание узнать больше о человеке и просто поговорить.       Через пару часов я, уже переодетый в нормальную одежду, направлялся в Митте на встречу — свидание? — с Астрид, пробовать какие-то знаменитые берлинские пончики.       Она была похожа на своё фото из приложения, если бы не волосы: та фотография обещала мне рыжеволосую девушку, а на свидание пришла идеально-пепельная блондинка. Нет, это, конечно, мелочь для любого нормального человека. К тому же, Астрид этот цвет и стрижка были к лицу.       Я встал, чтобы поприветствовать её и отодвинуть стул: она едва доставала мне до плеча. Нет, рост — это тоже, конечно, мелочь. Как и типично скандинавское имя. Как светлые глаза. Сильный голос с красивым тембром. Немецкий узкий нос. Ногти с неизменным красным лаком. Короткое платье.       Мне было страшно с ней говорить. Мало того, что мой немецкий был едва живой, так ещё я не мог на неё смотреть. Мне хотелось её обнять, заговорить с ней на калифорнийском английском, спросить, как дела у неё и у её студии.       Хватит, Валь. Это другой человек.       Я гнал от себя ненужные мысли и всецело концентрировался на том, чтобы правильно составлять предложения на немецком. Астрид улыбалась, поправляя мои глупые ошибки, и с удовольствием рассказывала о себе. Даже специально говорила медленнее и понятными словами, чтобы я лучше понимал.       Мы проговорили два часа, перешли из кафе в бар и переключились с кофе и пончиков на пиво и сосиски. Я чувствовал себя лучше и разрешил себе алкоголь, но только слабый и только в компании. Мне нужно было чем-то запить шок от такой встречи. Слишком уж она была похожа на неё.       Разошлись только поздно вечером. Астрид приобняла меня на прощание и подняла голову вверх — возможно, ожидая поцелуя, которого не получила. Сказала, что можно встретиться ещё. Я вежливо согласился, прекрасно зная, что ещё одного свидания с этой копией Эльзы я не выдержу.       Меня накрыло уже в квартире. Не паникой, не тревогой — ноющей ностальгией. Она была для меня первой и останется ей навсегда. Какая-то часть меня всё ещё любила её. Тонкой, едва живой, потушенной и постоянно угасающей любовью. Рана, конечно, уже затянулась, но шрам ныл фантомной болью. Я нажимал на него, вспоминая всё хорошее и специально игнорируя всё плохое.       Моя привязанность перевешивала всё. Если бы это было возможно, я бы с удовольствием вернулся к ней сейчас. Мне было стыдно, я ненавидел себя за эту мысль и приказывал себе никогда больше не вспоминать об этом и уж тем более не произносить это вслух. Вот только какой смысл молчать, если мои слова некому услышать? If a tree falls in a forest and no one is around to hear it, does it make a sound?       Если с Юрием всё кончено, то какая разница, что я буду делать теперь? Надо поступать так, как нужно мне. Теперь в моём мире существую только я. Я один, совсем один, и мне нужно принимать решения самому. Мои решения теперь не могут никого обидеть или оскорбить. None of anyone’s business.       Найти страничку Эльзы в сети было секундным делом. Причёска и красные ногти никуда не делись, и она не постарела ни на день. Дальше я не смотрел, увидел зелёный кружок рядом с именем и нажал кнопку видеозвонка. Как в ледяную воду нырнул.       — Hi! — протянула она высоко и радостно. И правда ведь — ни на день, всё такая же шикарная женщина, как двадцать четыре года назад. Она улыбалась с зубами, как будто это было интервью на вечернем ток-шоу, а не простой личный звонок. — I haven’t seen you for ages! How are you? You look great, Val!       Ох уж эта американская радушность. Эльза всегда была такой: делала вид, что не помнит нанесённых ею обид. Приветливая, гостеприимная, щедрая на комплименты. Она очень приятный в общении человек — когда не пытается сделать больно, конечно.       — Ты тоже замечательно выглядишь, — ответил я, рассматривая декорации за её спиной. — Я просто хотел спросить, как дела. А ещё у вас же сегодня… годовщина свадьбы?       — Да, девять лет! — она вскинула левую руку со всё тем же помолвочным кольцом с огромным камнем. И ещё одним, поскромнее — обручальным.       Я поздравлял её, она благодарила и с радостью, в деталях рассказывала про подготовку к празднику. Даже показала мне праздничный стол и пульт диджея. Расспрашивала про меня. Я рассказал про переезд в Берлин, про подвижки в ментальном состоянии и работу.       — А этот твой… Юрий? — спросила Эльза внимательно. И я понял, что радушность кончилась. Я попал. Она знает меня как облупленного, и даже знает, почему я звоню.       — Мы расстались, — ответил я коротко.       — Давно?       — Давно, — соврал я.       — И как ты?       — Я… в порядке. В полном порядке.       Кажется, поверила. Или, если не поверила, то виду не показала. Как мне спросить её, могу ли я вернуться? Куда мне деваться? Что мне делать со своей жизнью? Ну же, you’re my counselor, you gotta know.       — Дорогая, а где тот набор для рисования? — ворвался в аудиодорожку Сэм. А потом появился и на видео. В нормальной одежде, без ошейника — зато с кольцом на безымянном пальце. — О, Вэл, привет!       — Привет, — улыбнулся я искренне.       Это был единственный человек в её доме, кого я был если не рад, то хотя бы не против видеть. Он был единственный нормальный человек из её окружения. The house slave — он всегда оставался на вторых ролях, заправлял уборкой, готовкой и ремонтом. Вот кто оказался по-настоящему особенным. Вот кто действительно дождался Эльзы.       Мы поговорили с ним немного. Тоже ни о чём, о предстоящей годовщине и моём переезде в Берлин.       — Мам, ну а где набор для рисования?! — раздался возмущённый детский голос. — Мы с папой хотели нарисовать горы, как в прошлый раз!       — Солнышко, а ты искала в моём кабинете?       — Не-а.       — Он точно на какой-то из полок там. Найдёшь?       — Не хочу, — девочка даже топнула ножкой. Маленькая капризная принцесса — копия Эльзы, только волосы натурального цвета.       — Давай, поищи. Как в фильме про шпионов: надо найти доказательства, обыскать всё-всё, — заявила Эльза серьёзно, но голос у неё всё равно был ласковый и игривый. Я так разговаривал, когда меня ставили вести урок у младших классов.       — А какой будет гонорар? Шпионам платят гонорары, — дочка упёрла руки в бока.       — Найдёшь — мы с тобой пойдём рисовать горы. А папа доделает тут всё, а то я устала.       — Ага! Ты доделываешь, а мы с мамой порисуем! — она похлопала папу по руке, убегая. Сэм закатил глаза:       — Видишь, у меня теперь две начальницы.       — Вижу, — отвечал я.       Я не знал, что чувствовать. С одной стороны, это было очень мило. С другой — я никогда не думал, что из садистки Эльзы может выйти хорошая мать. По крайней мере, из меня, садюги, точно вышел бы хреновый отец. Я бы из кожи вон лез, но всё равно травмировал бы ребёнка чем-то. Вон, одного ребёнка я уже загубил.       — А студия..? — спросил я как бы невзначай. — Или вы её просто в подвал не пускаете?       — Студии больше не существует, — махнула Эльза рукой. — Ты же не думал, что я буду заниматься этим дерьмом всю жизнь?       Думал. Я думал, тебе в кайф держать дома ораву рабов, ублажать извращенцев и создавать один из самых жутких легальных видов контента в интернете.       — Нет, конечно.       Повисла пауза. Эльза знала, что я вру. Ох, как же я не любил эти многослойные разговоры с ней. Когда ведёшь светскую беседу, но все знают, что за этим скрывается.       — А приезжай в гости. Можно летом, можно зимой. В Колорадо всегда есть, чем заняться, — пригласил Сэм. Эльза энергично кивала.       — Просто в гости, — вставила она. — Поговорить, в горы съездить, на лыжах покататься, если зимой. Тут даже недалеко от Денвера есть отличные места.       — Как-нибудь. Обязательно, — пообещал я.       Нет. Не поеду туда ни за что и никогда. Это чужая семья, я там никто, и приглашают они просто из вежливости. Я не буду заставлять себя страдать.       Мы поговорили ещё немного. Наконец прибежал ребёнок и разговор снова прервался.       — Ладно, мне пора идти рисовать, — пожала плечами Эльза. — Я рада, что ты позвонил. You take care, okay, Val?       — Okay. You too.       — Bye, love you! — произнесла она нараспев и добавила: — As a friend, of course!       — Love you too, then, — ответил я. — Bye.       Я положил трубку и откинулся на спинку кровати. В душе было больно, но… совсем не так, как раньше. Чары Эльзы меня всё-таки отпустили. И Юра отпустит когда-нибудь. У меня ещё всё впереди. Я смогу так жить. Я точно смогу.

***

      В поезде в Бонн я понял, что повторять больше нечего. От новой лексики и перевода просто тошнит, да и перед смертью не надышишься. Я отставил в сторону компьютер и бумаги и просто лёг щекой на стол. Нервно приподнял телефон — нет, никаких уведомлений.       Может, всё же написать ему? Чёрт ведь знает, что там с этим дурачиной происходит. Мало ли, вдруг нужны деньги или ещё какая помощь?       Вот только я каждый раз представлял, как моё сообщение приходит совсем невовремя. Как раз когда этот рыжий жёстко ебёт его в задницу, распластав по кровати с москитной сеткой вместо балдахина. Юрий связан, не может пошевелить ни руками, ни ногами, и кусает подушку, стараясь не стонать. У него, конечно, не получается — когда подкатывает оргазм, он становится громким и не может себя сдерживать. Он трётся свободным от оков членом о простынь, а Арсений то дрочит ему, то оставляет его без внимания, отчего Юрий всегда течёт только больше и стонет громче. Его новый топ натягивает его всё жёстче и больно бьёт по заднице. А ведь мой мальчик может иногда кончить от лёгкой боли.       Моё сообщение тогда точно будет бессмысленным и жалким. Как будто бы у меня в жизни нет других дел, кроме как писать ему. Мне есть, чем заняться.       Я сделал пять полных вдохов и выдохов, поднял голову, размял шею и вновь принялся за работу.       В кампусе ООГ на берегу Рейна меня встречал русскоязычный руководитель секции устного перевода — приятный дядечка с неприличной фамилией Шитов. Он провёл мне небольшую экскурсию по новёхонькому стеклянному зданию, расспросил про образование и прошлый опыт и, наконец, привёл меня в небольшой зал с несколькими кабинами для синхрона. Атмосфера была совершенно не экзаменационная — впрочем, это и не было экзаменом в прямом смысле слова. Так, закрытый отбор.       За столом сидели несколько других переводчиков, — меня познакомили со всеми, хотя имён я не запомнил, — а в одной из кабин уже сидела молодая девушка не старше Юры. Она энергично помахала мне рукой, смешно улыбаясь.       — Это ваша, как мы надеемся, будущая коллега, — пояснил Шитов. — Начнём с лёгких речей с опорой, потом перейдём к более сложным. Проходите, Валентин.       Я не чувствовал себя Валентином. Я чувствовал себя Валькой, облажавшимся на вступительных в вуз, не нашедшим нормальную работу после универа, завалившим первый лингвистический экзамен в ООГ и не пошедшим на второй. Как будто у меня вовсе и не было знаний, навыков и опыта работы. Всё стёрлось вмиг.       — Можете пока подготовиться, пара минут у вас есть, — послышалось в наушниках.       Я выдохнул на четыре счёта, остановил подкатывающую панику, расправил плечи, «повесив» их, и, зажмурившись, принялся читать скороговорку, которая всегда меня успокаивала. Плевать, что обо мне подумают. Это мой процесс подготовки.       — В четверг четвёртого числа в четыре с четвертью часа лигурийский регулировщик…       Моя соседка прищурилась, посмотрела на меня внимательно, прислушиваясь, а потом вдруг села прямо и начала нараспев:       — There’s antimony, arsenic, aluminum, selenium…       — …регулировал в Лигурии, но тридцать три корабля лавировали, лавировали, да так и не вылавировали…       — …and hydrogen, and oxygen, and nitrogen, and rhenium. And nickel, neodymium, neptunium, germanium       — …а потом протокол про протокол протоколом запротоколировал, как интервьюером интервьюрируемый лигурийский регулировщик…       — …and iron, americium, ruthenium, uranium. Europium, zirconium, lutetium, vanadium…       Я еле закончил свою скороговорку, губы против моей воли расплывались в улыбке. Приятно, когда коллеги поддерживают. Наблюдатели смотрели с некоторым удивлением, но не с шоком: они понимали, что речевой аппарат разминать полезно.       Когда началась речь, я даже не смотрел на предоставленный текст, буквы слишком отвлекали. Я закрыл глаза и просто делал то, что делал уже лет пятнадцать. Пройду отбор — супер. Не пройду — разберусь. I am a fucking professional, after all.       В музыке я не разбираюсь и в ноты не попадаю, но точно знаю, что у меня хорошее чувство ритма и чуткий слух. Моя профессия на самом деле далека от душных костюмов и строгих формальностей. Синхрон — это своего рода фристайл, полёт мысли в заданных рамках. Эминему такое и не снилось. И это не механика; это творчество, попытка удержаться на волне и создать мимолётное произведение искусства. Произношение, синтаксис, грамматика, лексика, интонационный паттерн — всё должно быть встроено в текст, должно доносить смысл и красиво звучать. Точно в яблочко, чтобы слушатель даже не понял, что у него в наушнике перевод, а не оригинал.       Сначала был английский, потом испанский. Потом включили французский, и там я уже безбожно сокращал текст, потому что не понимал примерно четверть. Но молчать нельзя, надо держать удар, что бы ни случилось. Я переводил то, что знал, и додумывал остальное, выкручиваясь, как мог. Пусть будет, как будет. Главное, чтобы слушатель понял основную мысль. Я и правда вошёл в поток, закрыл глаза и позволил тексту лететь.       Из кабины я вышел выжатый после сорока минут работы. Девушка — Оксана — тоже выглядела уставшей. Комиссия вроде бы смотрела благосклонно.       — Да, берём, — просто объявил Шитов, даже не посоветовавшись ни с кем. Мы с Оксаной радостно переглянулись. — Документы у вас с собой?       Я практически бежал вниз по ступенькам, держа в руках подписанный контракт. Пятнадцать грёбаных лет работы в кабинах, годы мечтаний, три попытки — а в итоге всё оказалось так просто, надо было оказаться в нужное время в нужном месте. Нужно будет подучить всю эту лексику и немного побегать, оформляя в посольстве визу, но это всё уже мелочи — особенно в масштабе обещанной зарплаты, а ещё бонусов вроде страхования, дипломатического паспорта и даже возможности работать дистанционно из Берлина с приездом в Бонн на некоторые важные мероприятия. Всё вдруг свалилось на меня разом. Хотелось прыгать, скакать и даже петь.       Внизу меня уже ждали Новиковы. Я буквально повис на Мише, совершенно бессовестно прижался к нему всем телом и коснулся его щеки своей. Таня присоединилась к объятиям.       — Спасибо, спасибо, спасибо! Блин, Миш, я не знаю, ты просто чудо!       — Чудо — это ты, — ответила Таня.       — Ага, — подтвердил Миша. — Они давно искали людей именно с такими языковыми парами, а большой экзамен ради этого устроить не могли. Ты прям очень вовремя.       — Ну что, ребятки? Праздновать?       Праздновали в ресторане. Я пересказывал скороговорку, Миша пытался повторить, Таня смеялась над нами обоими. За окном неспешно шептал Рейн, и я то и дело засматривался на реку и деревья, пытаясь расслабиться после тяжелого перевода.       Когда мы пошли гулять по центру, я решил, что смогу здесь жить. Город небольшой, но приятный и очень дружелюбный по отношению к иностранцам. После сумасшедших Москвы и Берлина — самое оно. В сорок лет уже пора переезжать в более спокойное место. Как только объяснимся с Юрием, я и перееду.       В отель мы завалились — реально завалились, я и Миша были не очень трезвы — уже почти ночью. Михаил был не трезвее, но шустрее, а я даже не мог ему сопротивляться. Он стягивал с меня костюм, пока Таня меня целовала. Голова шла кругом, я был пьян с одной лишь пинты пива. Сдерживал себя.       Хотелось жёстче. Мне не хотелось, чтобы меня раздевали, — и уж тем более тот, кто может соревноваться со мной в силе, — а хотелось раздевать самому. Я закрывал глаза и представлял на месте этих двоих своего мальчика. Которого я поставил бы сейчас на колени, отымел бы в рот, а потом перекинул бы через колено и отшлёпал. Не в наказание, а просто потому, что мне так хочется. А потом его горящие ягодицы грели бы мои бёдра, пока я трахаю его в анал. Вот так было бы хорошо, так было бы правильно.       Не надо было пить, так болит сильнее. Я скучаю по нему, и желание его вернуть колется и жжётся. Нет, Валь, так не пойдёт, так ты не вылечишься. Тебе надо включиться в процесс.       Я специально открыл глаза, подглядывая за целующей меня Таней, а одной рукой расстёгивал рубашку Миши. Гладил его по груди, отмечая, насколько он больше моего Юрки. Нет, больше не моего. Пусть уходит. Он призрак, он наваждение. Его нет больше рядом и никогда не будет.       Передо мной мои новые друзья-любовники. Да. Таня мягче и нежнее, Миша — больше и крепче. Прекрасно.       — Как мне вас благодарить, а? — спросил я, повалив их обоих на кровать. — Ну правда, без вас бы я так и бегал бы по собеседованиям.       Миша и Таня вдруг переглянулись, и я сразу понял, что дело запахло жареным. Миша не без усилия подтолкнул меня, поворачивая набок, а Таня помогла и перевернула на живот. Я не особо сопротивлялся, шёл навстречу. Уже знал, чего они хотят.       — Натурой, Валечка, натурой, — шепнул Миша мне на ухо. Я чуть не рассмеялся в подушку от его притворной наглости. В этой фразе не было ни капли того садизма, который вложил бы в неё я. О, если бы я брал натурой, то ты бы уже испугался, Мишель.       Платить натурой мне было не впервой. Я был уже расслаблен из-за алкоголя, но теперь, поняв, что от меня сегодня не потребуется активных действий, размяк совсем. Таня целовала меня и гладила по спине, намазала на мой член и соски какую-то приятно пахнущую возбуждающую смазку. Миша осторожно растягивал меня сзади.       Я лежал послушно, раздвинув ноги, и просто позволял себе плыть по течению, второй раз отдался на волю их рук. Таня шёпотом давала мужу советы, гладила меня по ягодице, чуть оттягивая её.       Хотелось бы мне быть сейчас под ошейником. Хоть под Эльзой, хоть под Юрой. Не по дружбе, а по любви, в тематическом контексте, с полной отдачей и без этой боли в груди.       Но чем дольше они ласкали меня, тем быстрее боль уходила. Удовольствие сконцентрировалось на головке члена и внутри. Растягивали и разминали они меня долго, вся комната пропиталась пошлым запахом смазки и пота.       — Готов? — спросил Миша, пристраиваясь. Я приподнял бёдра, чтобы ему было удобнее. Таня легла рядом, трогая себя. Я давно понял, что ей нравится на нас смотреть.       — Всегда готов, — усмехнулся я.       С членом внутри стало ещё лучше. Я чувствовал, что ситуация полностью под его контролем, и мне ничего не надо делать, лишь получать удовольствие. Я редко позволял себе отпустить контроль, ведь я тревожный тип, и мне надо постоянно знать, что в мире всё в порядке, и бесконечно делать что-то для этого. Но в этот раз получилось.             Размеренные движения члена внутри, поцелуи Тани у меня на щеке и жгучая смазка на члене, от которой хотелось тереться о простыню, но делать это медленно и лениво.       Голова была тяжёлая, глаза закрывались сами собой. Я кончил уже от Таниных рук, а потом, извиняясь, свернулся на боку и провалился в сон. Таня с Мишей не обиделись — только посмеялись.       На пути обратно в Берлин они пересказывали мне, как мгновенно я уснул, и пообещали трахать меня каждый раз, когда я буду жаловаться на сон. Я был совершенно не против — меня устраивал любой расклад в этом тройничке.       В поезде мы совершенно бессовестно обсуждали на русском смазки, игрушки и даже некоторые фетиши и кинки. Таня завела разговор про БДСМ, заявляя, что хочет попробовать, и тут уже блеснул познаниями я. Миша ковырял меня, задавая вопросы, и пришлось сдаваться.       Ощущалось как каминг-аут. За три часа я успел рассказать про принципы, практики, меры безопасности и московские тусовки, и даже успел упомянуть вскользь про студию Эльзы и опыт «лайфстайла» с Юрой. Я выбирал деликатные слова, но в целом не осторожничал и честно рассказывал всё. Теперь я им доверял. Всё было транспарентно и конгруэнтно.       К концу пятичасовой поездки Новиковы даже разработали небольшой список того, что хотели бы попробовать, и посмотрели парочку обучающих видео. Я чувствовал себя так, как будто отвёл несколько уроков в школе. Правда, мои ученики никогда не были настолько восприимчивыми и понимающими. Ну, кроме одного.

***

      Две недели — полёт нормальный. Дистанционный перевод на совещаниях оказался чуть сложнее, чем я ожидал, но моя молодая напарница помогала мне с техническими вопросами, подсказывая, где нажать и куда кликнуть. Говорящие — англичане, американцы, латиносы и испанцы — в основном понимали, что их переводят, и старались не тараторить. Я пополнил свой глоссарий несколькими сотнями слов и постоянно практиковался.       Было много разговоров про водоснабжение, и я вспоминал Юрину рабочую лексику. Вспоминал уже почти тепло: всё-таки с ним мне было хорошо. Жаль, что это прошло, но здорово, что это хотя бы было. Теперь пора открывать новую страницу.       По вечерам я или ходил в бассейн, или практиковал немецкий: оформлял в госслужбах документы, ездил в университет на занятия и ходил на свидания из приложения. Пока они не заканчивались ничем значимым — так, приятные разговоры под пиво.       Ночи с Новиковыми были веселее. Мы развлекались то у них, то у меня. Устраивали массажные вечера и ванильные секс-марафоны, пробовали разные расклады, испытывали игрушки на всех троих. Добрались до нескольких клубов, посмотрели на секс-вечеринки и на БДСМ-экшены.       Меня особенно впечатлил минималистичный подвал в одном из берлинских клубов, — десятиметровый потолок и голые бетонные стены, — и там же Таня и попросила опробовать на ней мой флоггер. Я был не против, даже научил Мишу более-менее сносно управляться с инструментом. Раскрасив спину и ягодицы в розовый, я всё-таки сигнализировал конец эксперимента, и мы увели Таню в один из специальных чиллаутов для секса — пробовать двойное проникновение, как договаривались. Михаил буквально потирал руки, а Таня смеялась, обнимая его.       А с утра вновь была работа. Под конец первых двух рабочих недель меня и Оксану даже вызвали в Бонн на какое-то особо важное совещание. Говорили как раз про Южный Судан. Я переводил, но сути не запоминал. Что-то про вооружённые банды и строящийся завод. В синхроне часто так: выходишь из кабины, и всё улетучивается. Да и чёрт с ним. У меня была запланирована встреча с Таней и Мишей, а потом — поезд в Берлин.       Едва я вышел из здания вокзала в Берлине, как меня позвали в аэропорт.       — Быстро дуй в Берлин-Бранденбург, — приказал Серый по телефону. — У меня всего двенадцать часов.       Я помахал рукой Новиковым, закрыл за Таней дверь их такси.       — Ты здесь?       — Ну да. У Суперджета опять сломалась дверь, — усмехнулся старший брат. — Так что мы здесь немножко застряли. Мне нежелательно уезжать из отеля, могут вызвать в любой момент. Но я подумал, что ты хотел бы со мной увидеться.       — Ща буду, — обрадовался я, разворачиваясь. С вокзала как раз едет поезд-экспресс. — Минут через сорок.       — Серый! — я буквально прыгнул ему на шею в лобби отеля рядом с аэропортом. Плевать, что подумают, с Серым мне можно всё. С ним рядом даже я казался мелочью — я был ниже и чуть уже в плечах.       — Мелочь!       Он обнимал меня в ответ, хлопая по спине. Я затаил обиду на то, что и он не рассказал мне о похождениях Юры, но виду не показал. Хер с ним, это на его совести. Как и его собственные измены жене.       — Ты как? — он внимательно посмотрел мне в глаза. Я как в зеркало смотрелся — правда, чуть постарше и красивее.       — Я нормально. Правда, — ответил я. — Ты как? Светка, Валька?       — Светка… Да, Светка в декрет уходит, — сказал он с улыбкой. — Пойдём, что ли, в номер?       — Ого! Да ты опять папашка будешь? Поздравляю! Какой месяц? Пол уже знаете?       Я спрашивал с энтузиазмом, а в душе всё равно кольнуло. Как и в прошлый раз, когда я узнал о беременности его жены. Поганое чувство. Слишком много детей в семье, я уже давно у него не самый младший и никогда им не буду. Я взрослый, я большой, у меня самого есть племянники. Жизнь пролетела невозможно быстро.       В номере Серый открыл мини-бар, налил мне колы — из бутылки в стекле, как я люблю. Я сел на кровать, он расположился напротив на стуле и пересказывал мне московские новости. Я смотрел на то, как взлетают и садятся за окном самолёты. Говорил что-то про себя.       — …Планирую вот переехать в Бонн, как только Юрка вернётся и мы с ним поговорим, — сказал я со вздохом, допивая.       — А он-то поедет в Бонн? Или ты его не спросишь? — усмехнулся Серый.       — Не поедет, конечно. Я так думаю, мы с ним расстанемся, — я отставил бокал.       Мой голос звучал убедительно. Слушатель в зале не заметил бы и нотки сомнения, посчитал бы это за качественный уверенный перевод. Но Серёжу мне не провести. Мне хватило одного лишь взгляда на него, чтобы понять: видит меня насквозь. Я склеил себя по кусочкам, замазал и закрасил трещины. Но один хороший толчок — и я могу развалиться.       — Думаешь? — Серёжа осторожно присел на кровать рядом со мной.       — Знаю. Ты же там был, на этих вечеринках. Ты видел, что он вытворял. Вы же все только и ждали, когда он мне расскажет.       — Мы боялись, что если информация дойдёт до тебя из третьих уст, то тебе будет хуже.       Звучало логично. Обидно для меня, но логично. Юрий всегда знал ко мне подход. Вон, даже в Берлин увёз, чтобы я не расслаблялся в знакомой обстановке, а вертелся и занимался делом, пока его нет.       — Ну да, — только и ответил я, пожимая плечами. В горле стоял ком. При незнакомых я ещё мог себя сдерживать. При родных я чувствовал себя в безопасности, и срыв сразу рвался наружу. Нытик.       — Он, кстати, всё время про тебя говорил. Мне кажется, он только про тебя и думал там. Твердил, что познакомит тебя с Арсением, что тебя надо на эту вечеринку привести.       — Так и не привёл, — ответил я горько. Если бы всё вскрылось раньше, может, было бы проще.       — Так я этому Олегу запретил тебя пускать. Сказал, увидишь мелкую копию меня — не пускай ни за что, он склонен к зависимостям, мы его потом не вылечим. Юрка-то твой попробует и бросит, а тебя затянет по старой памяти.       Я вспыхнул, как подросток, всплеснул руками:       — Серьёзно?! Юрка теперь считается разумнее меня?!       — Иногда — да. Он только развлекается, а ты увлекаешься. Ты везде заходишь слишком далеко и не думаешь о последствиях.       — Да иди ты нахуй! Я обо всём тревожусь и всё продумываю наперёд!       Серёжа расплылся в хитренькой улыбочке:       — Ага, секс в туалете самолёта тоже был запланирован?       — А это ты откуда знаешь?! Как у вас в компании просачивается информация?!       — Ну, знаешь ли, у нас такие слухи разлетаются быстро. А когда штраф на такую же фамилию, как у меня, и на рейсе в Берлин…       — Блять! — выругался я, стукнув ладонью по прикроватной тумбочке. Знал ведь, что это когда-нибудь прилетит бумерангом в самый неожиданный момент.       — Да не волнуйся ты, мелочь, штраф я оплатил, в чёрный список вас не включили, — заулыбался Серёжа, закинув руку мне на плечи. Растрепал волосы, почти что заключил мою шею в захват предплечьем. Мне как будто опять было семнадцать лет.       Он был горячий, пах точно так же, как и я, только парфюм другой. Я закрыл глаза и прильнул к нему, уткнулся носом в его плечо. Как же я устал. Да, теперь я вывожу всё сам, но мне неоткуда черпать силы.       — Спасибо, — сказал я тихо, прижимаясь к нему.       — Не шали так больше, — он обнимал меня за плечи, подталкивал мою шею к себе. Я закинул ногу на ногу, чтобы скрыть свой стояк. Боже, за что мне такое проклятие?       Мы сидели так несколько минут. Брат гладил меня по спине, я просто опирался о него, пытаясь успокоиться. Мысли бегали, тревога не утихала. Пиздец, как же я его хочу. Меня всю жизнь влекло к нему: в детстве он был моим защитником, моим островком безопасности, единственной надёжной единицей в моей семье. Примером настоящего мужчины. Я хотел быть и таким, как он — и быть с ним.       Но каждый раз было нельзя. А как это нельзя, когда на самом деле можно? Почему, блять, нет? Почему я каждый раз отказываю себе в том, чего хочу?       Серёжа поцеловал меня в лоб и попытался осторожно отстраниться. Я его не пустил.       — Нет.       — Давай, жарко.       — Серёж… А когда твой второй пилот вернётся в номер? — спросил я. Сергей прекрасно знал, почему я это спрашиваю.       — Валь, ты с ума сошёл?       — Ага. Совсем с катушек съехал, — подтвердил я, обнимая его ещё сильнее. — Слушай, ты ведь много лет изменяешь Светке. Даже на секс-вечеринки с Юрой ходишь. Одной изменой больше, одной меньше, какая разница? Раньше меня удерживало то, что я несвободен, а теперь… Давай, никто ведь не узнает, ты сегодня улетишь в другой город. Мы с тобой взрослые люди, мы удержимся в рамках. Ты меня удержишь, я знаю.       — Валюш… — он снова погладил меня по затылку.       — Пожалуйста, Серёж, — взмолился я. Мне это было нужно. Как-то пережить уход Юры. Вспомнить, что меня любят — всегда любили.       Сергей как-то странно выдохнул, цокнул языком и вдруг развернул меня. Повалил на кровать и поцеловал сладко и правильно. У нас ведь одинаковые губы. Я целуюсь так же хорошо?       Я потянулся к нему всем телом, цеплялся за его рубашку, выгибал бёдра, стараясь коснуться его своим стояком. Пусть он видит, что он со мной делает. Как я горю. В этом огне сгорали все печали и воспоминания о бывших. Сгорал и здравый смысл. Да и ладно, я всё равно давно его потерял. Морального компаса у меня никогда и не было.       — Всё, всё, — он надавил мне ладонью на грудь, пришпиливая к кровати. Снизу вверх он казался ещё красивее. В зеркале я видел совсем не то. — Поиграли — и хватит.       — Да блять, Серый… — взвыл я, пытаясь притянуть его к себе ещё раз. Слёзы вновь навернулись на глаза. Почему же ничего не получается?       — Давай так. Если вы с Юрой всё-таки расстанетесь — мы это сделаем, когда я в следующий раз прилечу в Берлин. Один раз, — сглотнул он.       — Давай сейчас один раз. С ним всё кончено.       — Он тебе так и сказал? — спросил Серый серьёзно. — Или это ты решил?       — Я бы никогда не принял такого решения, ты же знаешь. Он сказал другое.       Серый нависал надо мной и смотрел в глаза, но больше меня не касался, только ногами.       — Что сказал?       — Сказал, что любит и обязательно вернётся.       — Сказал — значит, вернётся, — заключил Серый, отсаживаясь обратно на стул. Глотнул воды. Тоже весь взъерошенный и со стояком. — Это же Юрка, он слово держит. И любит он тебя до безумия. Вот увидишь. Наиграется и приедет, как миленький — ещё умолять будет, чтобы ты его простил.       Я уже ему сказал, что всё простил. Но, конечно же, я соврал. Горечь, ярость, ревность и обида только копились внутри всё это время, делая ночи без транквилизаторов почти невыносимыми. Юрий просто сломал меня об колено. Второй раз в жизни.       — А я не прощу, — объявил я вдруг, сам удивившись твёрдости своего голоса. — Не заслужил он прощения, засранец. Так что я, считай, свободен. Давай сделаем это сегодня.       Сергей тяжело выдохнул и покачал головой. Я собирался уже начать умолять его вновь, стоя чуть ли не на коленях. Юрий, Новиковы, новая работа, Берлин — всё было пустым и бесполезным в свете того, что я мог заполучить Серёжу. И дело было вовсе не в желании хорошо потрахаться.       Мои размышления прервал звонок. Я раздражённо взглянул на экран и хотел уже сбросить, но, увидев имя, передумал.       — Да, Софья Сергеевна?       — Валюш, ты не списывался с Юрой? Он не пишет, не звонит…       — Давно? — спросил я, уже чувствуя панику.       Я уже в тот момент понял, что что-то не так. Очень сильно не так. И это было не моё психическое расстройство — чистая интуиция, чуйка, внутреннее ощущение.       — Три дня. Я волнуюсь, мало ли что…       — Сейчас попробую с ним связаться, перезвоню вам, — ответил я быстро.       Времени на панику не было, я отмечал её мимоходом, периферийно. Вот колотится сердце, вот потеют руки, вот сохнет во рту. Всё херня, сейчас важно выяснить, что не так.       Юрий не ответил, телефон был недоступен, сообщения не отправлялись. Я нашёл номер его компании в интернете. Долго возился с автоответчиком. У меня было ощущение, что я теряю драгоценные секунды. Это было что-то очень, очень плохое. Что-то, на фоне чего меркли и измены, и враньё, и расставания.       — Здравствуйте! Я звоню по поводу Юрия Нечаева, он мне не отвечает уже несколько дней.       — А вы кто? — спросили меня на том конце.       — Я его… — слово не подбиралось, пришлось говорить на английском: — Я должен быть записан как emergency contact. Валентин Леонов.       Вот так вот. Всего лишь контакт для экстренных ситуаций. А так я ему никто.       — Да, герр Леонов, подождите, я перенаправлю вас на менеджера.       Пока играла музыка, я успел вытащить из кармана транквилизатор. Сейчас нельзя уповать на то, что пройдёт само — надо действовать превентивно. Нельзя допустить паники. Сейчас надо собрать все силы и действовать холодно и быстро. Разобраться, что к чему, и не медлить.       — Нихрена ты на немецком шпаришь, — отметил Серый, пока я ждал. Я даже не заметил, что говорил на немецком. — Что-то случилось?       — Да, — ответил я коротко.       Не знаю, откуда у меня было столько уверенности. Я просто знал, что случилось что-то очень плохое. Вот всегда так: только я начинаю выбираться, случается какая-то феерическая хуйня. Все кошмары сбываются, и паника на самом деле никогда не врёт. Она готовит вот к такому. К худшему раскладу.       Я разговаривал с менеджером минут двадцать. Выяснял, что он знает, а сам едва удерживался от крика. Потом ещё двадцать минут — уже с другим менеджером. Ходил по Серёгиному номеру взад-вперёд, нервно постукивал по всем поверхностям.       Больше никто не имел значения. Где мой взрослый ребёнок, мой самый способный ученик, мой непутёвый нижний, мой партнёр по жизни? Где мой самый близкий человек? Куда ты вляпался, где потерялся?! Тебя, блять, нельзя было никуда отпускать. Юрка, мать твою, как же я тебя накажу…