Неблаговерный Юрий

      — Пиздец, хочу сразу в душ, — громко заявил Юра, снимая туфли. За окном вовсю лил летний дождь.       — И тебе привет, — откликнулся я из кухни, где работал за компьютером. Подсунули письменный перевод, сволочи. Письменник из меня тот ещё, в кабине мне комфортнее. Так ещё и завтра переводить этого грузина с утра пораньше. — Чё у тебя?       — Да в Судане, блин, наводение, у нас подмыло стену, да ещё дороги все перекрыли. Разгребали всю эту ситуацию весь день. Но вроде завтра должны уже всё пофиксить, — он мыл руки в ванной. Голос у него был совсем не домашний. Я тоже так же орал, когда приходил домой из школы.       Я отставил компьютер, подошёл к Юре, встал сзади, обнимая.       — Это, конечно, всё очень плохо. Но это не повод со мной не здороваться, — я положил голову ему на плечо, смотря на нас обоих в зеркале. Голос у меня был совсем не строгий. Но иногда с Юрой можно было сладить без строгости, особенно когда он такой взвинченный и без меня.       — Извини, Мастер, — вздохнул он уже тише. — Здравствуй.       — Вот так лучше, — я поцеловал свежий тёмно-фиолетовый шрам у него на затылке, прямо над серебряным ошейником. Только-только затянулся. — Не переключился ещё, вижу. Рассказывай, что ещё?       — Чё ещё… Ещё, блять, Арс по-немецки пиздит отлично, а по-английски что-то ломается. В итоге все звонки туда на мне, — он вытирал руки и качал головой. Показал взглядом на свой пах. — Снимешь? Хочу смыть с себя этот ебаный день.       Я пошёл за ключом, спрашивая на ходу:       — Кстати, про Арсения. Ты с ним поговорил?       — Нет пока. Скоро поговорю.       — Он знает, что ты со мной живёшь?       — Да. Но я ему пообещал, что это временно, — смутился Юра. Он держал рубашку приподнятой, пока я расстёгивал его ширинку и снимал замочек с пояса верности.       — Вот, значит, как? То есть, ты и мне какие-то обещания даёшь, и ему?       — Я с ним поговорю и всё объясню, — он поднял руки вверх. — Просто он немного сейчас ходит… ну, ты понимаешь, из-за всей этой ситуации с Дашей он просто как в воду опущенный. Не хочу его одного оставлять в этом. Я знаю, что я его обижу своим уходом.       — А меня ты обидеть не боишься, нет? — спросил я уже строже. Намного строже.       — Я завтра с ним поговорю!       — Уж будь добр, объясни ему ситуацию. Иначе с ним поговорю я. А я не буду подбирать слова.       — Ладно, — сказал он примирительно. — Просто, понимаешь, это сложно…       — А ты думаешь, мне не сложно? — я приподнял его подбородок. От ножа Дениса над кадыком тоже остался шрам. — Ты думаешь, мне тут легко, зная, что ты каждый день видишься с этим своим любовником? Я тебе давно сказал, что тебе надо с ним расстаться и, по возможности, свести контакты к минимуму. Какого хера ты тянешь две недели?       Юра смотрел на меня умоляюще, щёки засветились розовым. Мне хватило одного взгляда вниз, чтобы понять, в чём дело.       — Ах ты сучонок, — я взял его за стоящий колом член. — Тебе, блять, нравится, когда я ревную, да? Когда я злюсь, заставляю что-то делать? Специально резину тянешь?       — Нет, я не специально. Но ты мне нравишься такой, да, — он подался в мою ласкающую руку. — Это очень… горячо.       — Ах, горячо тебе, — улыбнулся я. — Раздевайся.       Он быстро стянул с себя рубашку и уже расстёгнутые брюки, касаясь меня локтями и коленками — места в комнате было мало. Я шлепком подогнал его в ванную. Включил воду, взял в руку душевую лейку.       — Холодная, — поморщился он, когда вода коснулась его стоп. — А ты со мной?       — Нет, я попозже в душ. Руки за голову.       — Валь… — протянул Юра с опаской. Температурные игры он не любил. Ну как, кусочек льда и воск — это всегда пожалуйста. А вот холодной воды он уже десять лет как побаивался. Загнать его в ледяную воду невозможно было даже после бани, а новости про купание в проруби в январе он смотрел с сущим отвращением.       — Руки. За голову. Три раза повторять не буду. Да и два уже слишком.       Он скрестил пальцы чуть выше шрама и зажмурился. Я не стал играть — заткнул ванну пробкой и теперь лил сразу на стоящий член, наблюдая за тем, как спадает его возбуждение. Через полминуты каменный стояк погрустнел и повис, яички подобрались. Вода в ванной уже поднялась на сантиметр.       — Ну как, охладился?       — Ага, — у него уже бежали мурашки по рукам и по груди. С терморегуляцией у него было не очень.       — А мне кажется, надо ещё. Садись, слишком высокая ванна.       Юрий хотел было пожаловаться, но прикусил язык и сел на колени в ванной, боком ко мне и лицом к крану. Я поливал его ледяной водой, а он еле держал руки на затылке. Подумав, я окатил его с головой. Он давно уже не болеет простудными так часто, как в университете. Его иммунитета должно хватить.       К тому же, я довольно быстро переключил воду на тёплую и полил уже ей. Юрий жмурился от воды и прилипших ко лбу волос, плевался, но сидел смирно. В какой-то момент всё-таки расцепил руки и убрал волосы. Я вернул их на место, снова обливая его с головой.       — Тебе кто разрешал двигаться? Руки на место. А хотя… — я положил шланг на его плечи, спустив лейку вниз. — Грейся пока.       — Ещё будет холодная? Я же заболею, Мастер.       — Чтобы не болеть, надо закаляться, — повторил я слово в слово фразу своего отца, удаляясь в комнату. — А будешь ныть — будешь отныне вообще мыться только холодной.       Когда я вернулся, уголки рта у него был обиженно опущены вниз. Он чуть не всхлипнул, увидев, какие я принёс зажимы. These fuckers hurt like hell. Это из-за них же он у меня разнылся на самом первом нашем экшене.       Ну а чего ты ожидал, когда говорил садисту, что ты готов на всё? Ты, Юра, знаешь меня, как облупленного, и знаешь, что я захочу перепробовать всё то, что ты не любишь. Посмотреть на реакцию.       На вот эти заломленные брови, наморщившийся нос, скривившийся рот. Подтянутые к ушам плечи, напряженную спину. Скованные наручниками за спиной руки, сложенные вместе изящные ладошки. Краснеющие от зажимов соски и яйца.       От четвёртого зажима на мошонке он всё-таки простонал. Из-за воды зажимы соскальзывали, и надо было немного изловчиться, чтобы хорошо закрепить их на коже.       — Больно, Мастер, — пропищал он, зажмуриваясь и пытаясь дотянуться руками до своих яичек. Ему не хватало для этого гибкости. — Очень зажало.       — Руки убери оттуда, держи их спокойно.       — Да я и так не достаю, блять! — почти прокричал он, изворачиваясь. Глаза уже на мокром месте. — Ну прям очень больно. Пожалуйста, больно что пиздец.       — Ты на работе так же ругаешься, а, Юрий Алексеевич? Материшься на немецком? — я правой рукой потянул цепочку наручников вверх. Юра неловко переставил коленки в воде и пригнулся, повинуясь тяге в плечах.       — Да, только на немецком.       — Ай-ай-ай, Юрочка. Ругаться нехорошо. Скажи «а».       Он протянул что-то недовольно, увидев кусок мыла для рук у себя перед лицом, и покачал головой. Я всё ещё держал его за наручники в неудобном наклоне.       — Не «м», а «а». Не назальный согласный, а гласный нижнего подъёма, — объяснил я. — Ротик открывай, больно он тебя грязный. И слова нехорошие говоришь, и чужие хуи в рот тянешь. Давай-давай, иначе расширитель принесу и налью уже жидкого мыла. Сразу разучишься мне перечить. Вот, другое дело.       Это выглядело лучше всякого кляпа. Неприятно, унизительно, с прекрасным щелочным послевкусием и привкусом старинного детского наказания. Юрий удерживал мыло широко раскрытыми губами, ёрзал по эмалированному дну ванны от боли и то и дело дёргал руками, стремясь снизить давление на плечевые суставы. Из лейки всё ещё бежала сильной струёй тёплая вода.       Ещё секунда — и я обливал его уже холодной водой, держа в той же позе. Сначала ноги, потом спина, а потом и с головой. Юрий жаловался через импровизированный кляп, убегал от холода. Но я сильно ограничивал амплитуду его движений. Повесил цепочку зажимов на сосках на кран над ванной. Так его тянуло в обе стороны.       — Контрастный душ, очень полезно для здоровья, — комментировал я, переключая температуру каждые тридцать секунд. Не забывал поливать ледяной водой и член. — Как раз меньше болеть будешь. О тебе же забочусь, Юрочка.       В какой-то момент воды в ванной набралось столько, что он едва не касался её торчащим изо рта мылом. Я переключил воду на тёплую и вытащил кляп. Отпустил его и присел рядом на корточки. Взял за волосы на макушке.       — Ну что, могу я рассчитывать на то, что ты точно поговоришь завтра с Арсением и чётко ему объяснишь, что к чему?       — Да, Мастер, — ответил он задушенно. Его очень беспокоили зажимы.       — Что-что? Я тебя не слышу! — рассмеялся я, опуская его голову в воду. Зажимы на сосках сорвались, цепочка осталась на кране — надо будет проверить, чтобы не воспалился пирсинг. Юрий брыкался от боли, и я для надёжности снова потянул свободной рукой за наручники.       Он булькал что-то в воде, а я внимательно следил за его движениями и поднимающимися на поверхность пузырьками. Для начала подержим всего секунд пятнадцать. Так, для устрашающего эффекта. Вода как раз скопилась относительно тёпленькая.       — Что-что, говоришь? — переспросил я, поднимая его голову. Он жадно глотал воздух. Я обрызгал всю свою одежду, да и похер.       — Говорю, да, Мастер, — сказал он, но ещё тише, чем в прошлый раз. И хрипло.       — Не услышал. Дыхалки у тебя мало, тренировать надо.       Следующий раз был уже двадцать секунд. Потом — тридцать, потом и сорок пять. Минуту он не продержался. Каждый раз, когда я позволял ему выныривать, он смотрел на меня покрасневшими сумасшедшими глазами и пытался говорить громче. Но дыхание у него было сбитое, и слова выходили всё менее чёткими.       — Ещё разок, — повторял я, не удовлетворяясь ответом, и снова макал сучонка мордой в воду. Стоп-слово? Умоляю, какое тут стоп-слово. Он может рассчитывать только на мою благоразумность и милосердие. — Так что ты завтра собираешься делать?       — Я… — он резко покачал головой, и я понял, что вода попала в ухо. — Поговорю с Арсением, Мастер. Обязательно.       — Вот и отличненько, договорились. Сразу надо было так, ещё две недели назад, — я потянул его голову в сторону. Он, поняв намёк, дёрнул ей несколько раз. — Ухо прочистилось? — спросил я уже другим тоном.       — Ага, — он зевнул и сглотнул для верности. — Да, всё, нет воды.       Голос у него подрагивал. Даже в воде зажимы причиняли явное неудобство. Я потянулся снять их, и Юра весь сжался в ожидании. А потом заорал мне на ухо так, что я, разозлившись, влепил ему пощёчину мокрой рукой.       — Хорош орать!       — Больно очень, — всхлипнул он, пока я разминал его мошонку.       — Я и делал больно, — кивнул я головой. — Что надо сказать?       — Спасибо, Мастер. Спасибо за воспитание.       — You’re fucking welcome, — улыбнулся я. Такое было для нас необычным: я знал, что для Юры такая боль неприятная, невкусная. Холодную воду он не любит, а вот контроль за дыханием не особо люблю я — боюсь непоправимо накосячить. Но у нас получилось. — Давай, быстренько мойся и в кроватку.       Он принял душ под моим надзором, я вытер его полотенцем и донёс до спальни. Наконец-то он набрал вес. Ещё не норма, но уже на пути.       Я постелил под ним полотенце, и он послушно раздвинул ноги, согнув их в коленях.       — Это же последняя? — спросил он, косясь на то, как я распаковываю свечу.       — А точно всё прошло?       — Не знаю.       Свечу даже не пришлось смазывать, она была жирная и скользкая, и я просто протолкнул её в измученный две недели назад проход. Не спешил вытаскивать палец. У Юры легко дёргался правый уголок рта.       — Ещё болит, — констатировал я.       — Чуть-чуть совсем, — он подался бёдрами на мой палец. Да, похоже, и правда болит несильно, раз он возбуждается и пытается насадиться. Его член ещё не был закован в железо, и я медленно дрочил ему другой рукой. — Можно мне кончить, пожалуйста? Мастер?       — Уже? — удивился я, осторожно надавливая на простату. Вдруг до меня дошло, что такая небольшая боль его и ещё и подстёгивает. Просто пиздец. — Нет, сегодня ещё нельзя. Я хочу, чтобы ты кончил от члена, а не от пальца. А член тебе ещё рано.       — Ну что же ты надо мной сегодня издеваешься… — протянул он. Я убрал руки и вытянулся вдоль него.       — Потому что ты обожаешь, когда я над тобой издеваюсь, — шепнул я ему на ухо. — И не притворяйся, что нет, сучонок.       Юрий только возбуждённо дышал и пытался трахнуть воздух, мелко толкаясь бёдрами вверх. Пытался коснуться меня, но я ему не позволил.       — Фу. Нельзя. Замри, — приказал я так же тихо. Если бы не тренировки, Юра бы уже был за гранью оргазма. Он всегда кончал легко и быстро. — Вот так, умница, хороший мальчик. Подними руки.       Я хотел было приковать его к изголовью кровати, а потом, подумав, примотал цепь к изножью. Пришлось специально для этих целей купить металлический каркас. Пока Юра лежал, послушно вытянув руки, я мучался с цепью, карабинами и наручами.       Наконец я подтянул его по кровати за ногу, развернул на девяносто градусов и закрепил его запястья и лодыжки, от которых тянулась к каркасу кровати цепь. Подтянул под него полотенце. Юра свернулся в клубок в изножье кровати, чуть ограниченный в движениях. Всё равно спит в позе эмбриона, ему там будет удобно.       — Пусть член передохнёт сегодня ночью, а то клетка пережимает всё, — подмигнул я.       — Да лучше бы с ней, блин… — простонал Юра, дёргая руками. Но я уже шёл в душ.       Когда я вернулся, мой мальчик уже почти спал, уткнувшись носом в сведённые вместе предплечья. В такой позе кажется совсем маленьким. Как будто метр с кепкой, а не гордые сто семьдесят сантиметров.       Я накрыл его одеялом, выключил свет и залез в кровать сам, перпендикулярно ему. Закинул на него обе ноги.       — Мне нравится так, — признался Юра, устраиваясь так, чтобы мне было удобнее. — Спать у твоих ног.       В другое время я сказал бы в ответ, что мне тоже так нравится. А теперь я просто улыбнулся:       — Что надо сказать?       — Спасибо, Хозяин, — ответил мне Юра с той же улыбкой в голосе. Даже использовал русский перевод слова. — Спокойной ночи.       — Спокойной ночи, маленький, — я чуть подтолкнул его ступнёй. Мне было очень приятно осознавать, что Юра там, внизу — и никуда не денется. Я почувствую каждое его движение.       Он зашевелился среди ночи. Как в прошлый раз, метался с закрытыми глазами, открывал рот в беззвучном крике, сжимал пальцы, но не просыпался. Я сел и отцепил карабины, не снимая наручей и поножей.       — Давай, давай, проснись, это всё сон, Юрочка, хороший мой. Ты видишь сон, — шептал я, поднимая его к себе, наверх. Он проснулся уже буквально в моих объятиях. Моргал изумлённо.       — Сон…       — Да. Приснилось тебе.       — Валь, а там… в Судане, помнишь… — говорил он сбивчиво, еле ворочал языком. Глаза ещё не полностью открыл. — А кто стрелял? Я помню, у меня был в руке автомат, я его отобрал, прикладом его приложил, этого мудака. А потом был выстрел, и началась перестрелка, и я уже под тобой лежал… Первым выстрелом убили Дашу, а чей был второй? Я же не мог человека убить, Валь?       — Мой, — ответил я, не раздумывая. Нельзя дать ему вспомнить, надо переписать память, пока он в полусне. А то ещё и за это заставит меня его наказывать, измучается виной. — Ты не стрелял. Ты успел выбежать, тот главарь развернулся, спустив меня с мушки, и я выстрелил ему в спину. У меня же с собой ещё пистолет был, Беретта, — плёл я. — А потом уже началась перестрелка, и я тебя прикрыл. У тебя даже автомат в руках был не заряжен, — я усмехнулся.       — Я же даже пользоваться им не умею, — согласился Юра. — У меня же категория «Д».       — А у меня категория «А», и где-то валяются офицерские погоны, — заявил я на полном серьёзе. Fake it till you make it, да? — Даже «А1», элитные войска. Меня учили, знания пригодились.       Юрий уже проснулся и, кажется, успокоился, услышав мою версию произошедшего. Поверил. Ну и прекрасно, меньше знает — крепче спит. В буквальном смысле. Надо только повторить это ещё несколько раз, чтобы у него в мозгу отпечаталось.       — Так что да, стрелял точно я. А ты вроде держал автомат, но не успел, — резюмировал я.       — Это что, получается, вы мне жизнь спасли, товарищ лейтенант? Дважды? Или сколько уже раз? — Юра сонно улыбался.       — Ой, давай без этого, — я прижал его поближе. — Прошло? Спим?       — Спим, — он передвинулся было вниз, но я его удержал, подтянул к себе за плечо. Обнял, чуть наваливаясь на него, закрыл всем телом, как тогда, на жёлтом песке. Повторил себе новую версию: я и стрелял, и прикрыл. Всё успел.       В такой позе Юра уснул почти мгновенно, прижимаясь ко мне спиной. Грёбаный ты живучий везунчик.

***

      В ЗАГСе под пожелтевшей лепниной на потолке проходила непонятного назначения металлическая труба. Крепкая, ещё не ржавая. Возможно, выдержит мой вес, если повесить меня на ней.       Вчера в ванной я держал руки у себя на шее, представляя, что это удавка. Я так успокаивал себя. Говорят, когда человек принимает решение и назначает дату самоубийства, то на какое-то время он становится по-настоящему счастлив, завершая все свои дела на земле. Решение у меня ещё не оформилось, даты тоже не было. Наверное, мне поэтому так хреново — потому что никак не могу решиться. Трус ты поганый, Вэл.       Я ненавижу свадьбы всей душой. Здесь всё насквозь пропитано фальшью, люди приходят посплетничать и пожрать, и скандалы таятся за каждым углом. Таинство брака, блять. Скорее, секреты в шкафу. Как у Эльзы. Как у Серого. У Валерки ещё было терпимо.       На этой свадьбе — Юркины одноклассники, Аня и Илья, — я не знал ни одного секрета, но мне было плохо просто от атмосферы. Я сожрал две таблетки транквилизатора с утра, затем ебанул сваренного Юрой крепкого кофе, а уже здесь ухватил где-то три бокала шампанского. Сказать, что меня колбасило — это ничего не сказать. Но, наверное, без допинга мне было бы ещё хуже.       Когда заиграл марш Мендельсона, у меня в животе начала разрастаться паника. Я ничего не мог с ней поделать: если она пришла, то она возьмёт своё. Я смотрел на расплывающиеся лица людей вокруг, пытался называть какие-то цвета про себя, старался дышать со счётом. Вдох на четыре – задержать на семь – выдох на восемь.       Задержать воздух в лёгких я мог. Вдохнуть или выдохнуть — нет. Сердце прострелило болью. Я не чувствовал под ногами пола, как будто бесконечно падал сквозь землю — обратно в Калифорнию через раскалённое ядро.       Вот оно. Я умру прямо здесь и прямо сейчас, от судьбы не сбежишь, смерть настигнет всё равно. Я заставлял себя стоять неподвижно. Если не двигаться, паническая атака поймёт, что мне на неё плевать, и уйдёт. Это же так работает, верно?       После того, как брачующиеся произнесли клятвы и обменялись кольцами, были фотографии. Нас с Юрой поставили в последний ряд на ступени. Лестница уходила у меня из-под ног. Я держался, но она всё равно от меня убегала.       — Валь? Ты чего? — Юра присел напротив меня, на ступень ниже. Я сам не заметил, как сел на пол. Толпа впереди нас всё ещё фотографировалась, мы сидели за стеной тел в платьях и костюмах. — Плохо тебе, что ли?       — Плохо, — признался я, еле выдавливая из себя слова. — Надо… на свежий воздух.       — Пойдём, вставай. Держу. Идёшь?       Он держал меня сначала за руку, а потом просто закинул одну мою руку себе на плечо.       — Давай, давай, идём. Не падай тут, я тебя не удержу, ты тяжёлый.       — Не падаю, — врал я. Я не понимал, идём мы сквозь стены или всё же проходим дверные проёмы.       — Если падаешь, давай к стенке отойдём.       — Просто мне надо на воздух, — я дёргал ручку белой пластиковой двери перед собой, видя за ней свет солнца. Не поддавалась. Юра подтолкнул меня в соседнюю, уже давно открытую створку.       Свет ослепил меня, и сразу же меня накрыла темнота. Всё, это конец. Have you heard the news that you’re dead?       Я открыл глаза от резкого покалывания в носу. Юра смотрел на меня строго, махал у меня перед лицом ваткой с нашатырём. Вокруг были ещё какие-то люди, но я мог фокусироваться только на его голубых глазах.       — Поехали домой, — вздохнул он. — Всё хорошо, — объяснил он кому-то позади. — Валь, ляг, полежи.       Я лёг прямо на скамейке у выхода из ЗАГСа, закинул ноги на спинку. Разглядывал пластиковые кольца над входом. Брюки у меня были все в пыли. Похоже, упал я на выходе, а Юра каким-то образом вытащил мою почти девяностокилограммовую тушу наружу.       — Пойдём, — из тумана появилась рука. Всё ещё опираясь на неё, я залез в такси.       — Прости, испортил тебе праздник, — извинился я уже в такси.       — Не надо было тебя тащить на свадьбу, я бы и один сходил, — кисло улыбнулся Юра, кладя руку мне на лоб. Его касание было почти что исцеляющим.       Я начал пить ещё до того, как самолёт приземлился. На трансатлантических рейсах всегда давали вино без доплат, и я выпил уже четыре маленькие бутылочки красного. Стюардессы посматривали на меня с откровенной неприязнью. Действительно, странный какой — летит из грязной Москвы в город мечты Нью-Йорк и безбожно бухает.       Перед иммиграционным контролем и пересадкой на рейс до Сан-Франциско я усиленно жевал мятную жвачку и с трудом раскрывал веки, чтобы казаться трезвее. Прокатило. На рейсе в Калифорнию я уже доплачивал за алкоголь на борту баснословные деньги.       Переводить на пьяную голову было ещё веселее, и мне даже ещё больше нравился мой американский акцент. Мой напарник недовольно косился на меня, пока я безбожно сокращал лекцию какого-то уважаемого русского профессора, выступающего в Калифорнийском университете в Бёркли. Но от меня не пахло, я не скатывался в панические атаки и точно доносил мысль оратора. Не прикопаться.       Примерно месяц мне казалось, что всё хорошо. Вернее, всё было очень плохо. Но мне было плевать. Вскоре после моего приезда из Штатов Юра тоже укатил в двухнедельную командировку. Тогда можно было перестать прятать ром, водку, виски и колу и пить прямо дома. Я даже вздохнул с облегчением. Чем больше я пил, тем меньше мыслей было у меня в голове, тем меньше всплывало образов и обрывков фраз.       Я не давал себе просыхать, опасаясь панических атак или чего похуже. В состоянии опьянения мне было хорошо. Я мог ходить, смотреть кино, даже делал какие-то письменные переводы — не знаю, правда, какого качества они были. Судя по тому, что через неделю со мной отказались сотрудничать два бюро — не очень хорошего.       Но мне было кристально похуй. Я любил напиваться до состояния, когда мне было на всё наплевать. И на происходящее вокруг, и на прошлое, и на будущее. Только тогда я существовал в моменте, до следующей бутылки. Не надо было смотреть на часы, на календарь, на ежедневник. Можно было не бежать и не прятаться, а просто жить, ходить по квартире от дивана в своём кабинете до туалета, переключаться между компьютером и телефоном, между ромом и транквилизаторами. В запое и взаперти я был по-настоящему свободен — от себя самого.       Я не встретил Юру в аэропорту: забыл. Помнил с утра, но в нужное время вдруг не смог встать с постели. Вот вообще не смог выползти. У меня не двигалось тело, я даже с трудом переворачивался на другой бок. А ещё было мне наплевать. Внутри у меня пустота, позади пустота, а впереди только темнота. Я всё равно бесполезный член общества, и так никудышный партнёр, мне уже ничто не приносит радость, и мне бы лучше просто умереть. Иного выхода нет.       Я отпивал у стоящей у кровати бутылки, засыпал ненадолго, глотал таблетку и засыпал снова. Так и буду продолжать, пока меня не станет. И тогда станет легче.       Меня били по щекам. Не жестоко, но достаточно неприятно, чтобы я проснулся. Я чувствовал, что Юра хочет ударить сильнее, но сдерживает себя.       — Валь, ну ты чего, а? — спросил он устало. В глазах у него было отчаяние. А я не почувствовал ничего. Полная апатия. — Ну что мне теперь с тобой делать?       — Ничего, — еле выговорил я. Язык не двигался тоже, а ещё я две недели разговаривал разве что сам с собой. Не помню.       — Это всё из-за той свадьбы, да? Не надо было тебя брать…       — Это всё из-за того, что я больной придурок. Иди, Юр. Оставь меня. Мне так хорошо.       — Я вижу, как тебе хорошо, ага, — съязвил он. В тот же момент у меня скрутило желудок от выпитого сегодня. Ничего нового — меня тошнило каждый день, но это не мешало мне бухать.       Я с трудом встал и всё-таки дошёл до туалета. Умываться после не пошёл — мне было похуй. И даже перед Юрой было не стыдно. Он всё равно рано или поздно от меня уйдёт. Лучше пусть это случится сейчас, как раз дам ему повод. И хоронить меня ему будет не так обидно.       Когда я лёг обратно, Юра накрыл меня одеялом и присел на корточки рядом с диваном. На нашу с ним общую кровать в соседней комнате я не ложился в таком состоянии — я всегда пил только тут, рядом со своим рабочим столом.       — Чем мне тебе помочь? Я просто не знаю, что делать в таких ситуациях.       — Отъебись просто, ладно?       — Что случилось, а? Расскажи?       — Ничего, — я покачал головой, поднимая с пола полупустую бутылку. Отпил прямо из горла. Когда я поставил её на место, Юра цокнул языком, закрутил крышку и забрал выпивку с собой. Закрыл дверь в комнату.       — У-у-у, — Валерка качал головой, сложив руки на груди. Юрий сидел тут же, на стуле за моим столом. Брат присел передо мной. — Ну что, мелочь, выбирай, в какой диспансер едем: в наркологию или в психиатрию?       — Ни туда, ни туда, — ответил я, сомневаясь, что моя речь выходит чёткой. — Чего вот ты припёрся?       — А что мне делать? Мне Юра звонит, говорит, ты лежишь, блюёшь и шлёшь его. Ты думаешь, ты хорошо поступаешь?       — Чё ты как папа, заладил…       — Это я-то «как папа»? На себя посмотри.       — Я прекрасно знаю, кто я, — закатил я глаза. От меня, наверное, несёт. А ещё я одежду домашнюю не стирал три недели. Я в хлам бухой боров, вот я кто.       — И чё делаешь, транки жрёшь вместе с алкашкой? У тебя печень лишняя? Или сердце? Откуда они вообще они у тебя? Я тебе столько рецептов не давал.       — Я копил, — признался я. В нашем районе есть аптека, где провизор никогда не ставит штампы. В таких случаях я покупал там и тут же шёл в другую аптеку за ещё одной упаковкой рецептурного транквилизатора. Складывал их потихоньку.       — Где? — строго спросил брат. — И чё ты, не додумался СИОЗСы начать? Ты же, блять, знаешь, что транки не панацея для тебя.       Я молчал, а Юра уже знал, где я могу хранить лекарства. В ящике под документами, куда я велел ему не лазить, конечно. Открыв его и подняв все папки, он замолчал. Валерка, заглянув, присвистнул. Там лежали упаковок тридцать просроченных транквилизаторов, а сверху — желтый нотариально заверенный документ с жирным заголовком «Завещание». Умирать мне, конечно, не хотелось. Хотелось просто, чтобы мне перестало быть плохо.       — У, всё, пизда рулю. Давай, вставай, умывайся, я тебя отвезу, — Валера похлопал меня по руке. — В частную клинику. Там тебе помогут, будет лучше.       — Ну не, — я покачал головой. — Не поеду.       — Я тогда тебя силком отвезу.       — Не отвезёшь, — усмехнулся я. — Я ещё в состоянии дать внятный отказ, а насильственная госпитализация у нас невозможна.       — По бумагам и официально — невозможна. А в частной клинике и за деньги — вполне. Будешь брыкаться, я Серого позову, мы вдвоём точно справимся.       — Да иди ты нахуй…       — Пусть остаётся дома, — ответил вдруг Юра. — Я справлюсь. Ему хватит консультаций.       — Думаешь? — спросил Валера. — Там всё-таки врачи, а ты…       — Там медбратья хамло и жратва противная, даже в частных, — подал я голос. Мне не хотелось сотрудничать, но, похоже, придётся. — Из хорошего там только капельницы в первые дни. Именно от них и есть эффект. Тогда лучше дома, да.       Валера всё ещё строго смотрел на меня, оглядывая с ног до головы. Юра еле заметно улыбнулся. Они оба знали, что под верхушкой моего поведения есть ещё целый айсберг дерьма у меня в голове.       — Давай, не боись, в такую вену грех не попасть, — подбадривал Валера. У Юры тряслись руки. А мне было плевать, пусть хоть десять раз мимо вены попадёт. — Сейчас проткнёшь — и провал. Вот, умница, и всё, и проталкивай катетер дальше, а иглу держи как есть. Красавчик вообще.       — Молодец, — похвалил его я.       Пришлось передвинуться в спальню — в кабинете было слишком много хлама, а ещё там пахло. После душа я чувствовал себя странно, тело было не моё.       — Смотри у меня, чтобы завтра был в состоянии перед психиатром появиться, понял? — пригрозил мне Валера. Я кивнул.       — И прикинь, значит, там этот гештальт-терапевт, — рассказывал я Юре за ужином.       Прошла неделя с первой консультации у врача. Лучше мне не становилось, но теперь я хотя бы не пил. Мир всё ещё был пустой и смазанный. Я как будто заново учился ходить, разговаривать, есть. Юра взял отпуск, не отходил от меня ни на минуту. Вычистил мой кабинет, готовил, ставил капельницы, возил к врачу. Мне было безумно стыдно, но сам я бы ни за что не сделал все эти вещи. У меня не было сил, я едва заставлял себя встать с кровати. Я даже жевал с трудом.       — Говорит, что… — я сбился с мысли. Последнее время такое бывало часто. Долго же я буду снова идти к синхрону. — Типа, про «незакрытый гештальт», — смеялся я. — Ой, пиздец, напридумывают концепций. КПТшники самые нормальные, у них хоть методы рабочие конкретные, а это что вообще, о чём?       — Это что значит? — спрашивал Юра устало. Он тоже ничего не ел, возил вилкой по тарелке.       — Это, типа, непрожитая ситуация насилия, которая возвращается ко мне. Назвал ситуацию с Эльзой «ситуацией насилия», прикинь? Эти ванильные врачи нихрена не понимают в БДСМ и даже не пытаются.       — Ты же мне сам говорил, что там от БДР мало что осталось.       — Нет, ну разумность была, делали мы это вполне безопасно, постоянных каких-то последствий нет, — я сложил ногу на ногу. Чувствительность в мошонке так и не восстановилась полностью, а ещё руку с повреждённым нервом периодически сковывало туннельным синдромом. Но это совсем мелочи. — Ну и добровольно всё было. Я же по своей воле к ней приезжал.       — Уверен? — переспросил Юра, смотря мне в глаза. Взгляд у него был очень взрослый. Как будто он понимал что-то, чего ещё не понимал я. Как будто ответ лежал совсем на поверхности, а я отказывался его видеть.       У меня сжало грудь болью. Вдруг пришёл тот самый ужас, который я так усердно заливал алкоголем, словно пытался продезинфицировать рану. Остатки непрожитого, запрятанного, подавленного. Того, что вызывает панику и раз за разом выталкивает меня в очередной порочный круг.       — Да уже не особо, — признался я, пытаясь выровнять дыхание. Получалось уже лучше, чем на свадьбе.       Я опустил вилку и положил ладонь на стол. Юра накрыл мою руку своей, пока я пытался выкарабкаться из кошмара.       Тогда мне было в разы хуже, чем в Берлине.

***

      Я проснулся от того, что тёплое тело отодвинулось от меня, оставив одного под одеялом. Юра, счастливчик жаворонок, всегда просыпался ещё до своего будильника, и быстро привыкал к любому режиму. Почти всегда вставал раньше меня, ведь уже неделю ходил на работу.       — Таблетку выпил? — спросил я хрипло, вновь проваливаясь в сон. Семь утра для меня всё равно что глубокая ночь.       — Уже пью, — ответил он, отпивая из моего стакана. Он пил свои утренние таблетки до завтрака на автомате, а я всё равно вечно спрашивал, не забыл ли он. — Спи ещё полчаса, — он поцеловал меня куда-то в висок. Я с радостью закутался в одеяло и повернулся набок.       Едва я прикрыл глаза, как меня снова будили. Тёмные шторы уже были открыты, Юра лежал позади меня и осторожно прикасался губами к моему затылку.       — Ты просил разбудить тебя пораньше, — шепнул он. На кухне играла какая-то музыка. Медленная, для утра самое то. Быстро вскочить для меня — значит, испортить себе день. — Валюш…       Я не хотел открывать глаза, посмотрел на мир и снова прикрыл веки. Ненавижу эти ваши утры. Юра продолжал поцелуи, спускался ниже по позвоночнику. Растирал мои плечи рукой с кожаным браслетом на запястье.       — Ва-аль, — звал он меня тихонько. — Валечка… Просыпайся.       Когда он добрался губами до моего бока, я перевернулся на спину и возмутился:       — Щекотно там.       — А тут? — он поднялся на руках, подтянулся наверх и запечатлел поцелуй где-то у меня на брови. На лбу, на закрытых веках, на щеках. От него пахло зубной пастой.       Я не спешил просыпаться. Дрейфовал где-то между сном и реальностью, позволяя себя целовать. Постель казалась мягкой, как облако, но губы Юры были мягче. Он спустился на шею, потом на плечи, на руки. Поцеловал даже раскрытую подмышку.       — Это какой-то странный фетиш, — прокомментировал я.       — А чего странного? Мне нравится, как ты пахнешь. Собой, сном. Потом тоже, да. Ты мне просто нравишься. Весь, — он даже коснулся меня там языком в подтверждение. Я только вскинул брови, удивляясь.       Я часто забывал, что у меня есть тело. Я никогда себе не нравился, диссоциировался с отражением в зеркале. Мне всегда казалось, что я грузный, неповоротливый, неизящный — узкие джинсы из нулевых никогда не сидели на мне как надо. Но до типажа широкоплечего качка мне тоже было далеко, сколько бы я ни упахивался в зале. Эльза часто говорила с раздражением, что я не вписываюсь ни в какую категорию, и поэтому на меня мало заказов. Я никогда не знал, что с собой делать и куда себя девать, и иногда почти ненавидел тот сосуд, в котором я находился. Таня говорила, что у неё так же.       Юра продолжал самозабвенно меня целовать, касаясь языком кожи и глубоко вдыхая запах. До меня с запозданием доходили его слова о том, что я ему нравлюсь. Так странно. Иногда мне казалось, что ему нравится только то, что я ним делаю.       Практически worshipping. Он покрывал поцелуями всё моё тело, с головы до ног. Погладил по животу, уткнулся носом, вдыхая глубже, в место между бедром и мошонкой, мазнул губами по внутренней стороне бедра. Приподнял и поцеловал левую ступню, стоя на коленках в изножье кровати.       — Как по линеечке, блин, — восхитился он, касаясь пальцев ног.       Размял ступни, сильно надавливая большими пальцами. В моём замке вдруг появилась ещё одна комната. Шикарные покои наверху, под самой крышей, в которых юный фаворит делал королю массаж ног. По крайней мере, ощущалось это именно так. Только надо его отправить на курсы массажа, чтобы наслаждаться этим каждый вечер и каждое утро.       — Пиздец, какой ты горячий. So fucking hot, — выдохнул Юра, ложась на меня. Я ушам своим не верил. Как Таня с трудом примеряла на себя комплименты, так и я.       Он взял меня за запястье и целовал правую ладонь. Я гладил его по щеке, касался большим пальцем маленького носика. От таких поцелуев у меня всегда бежали вдоль позвоночника приятные мурашки. Хотелось, чтобы это никогда не кончалось.       Юра целовал и левую ладонь до тех пор, пока я не привык к прикосновениям, и мурашки не спали. Приподнялся, запустил обе руки мне в волосы и провёл ногтями по коже головы. Кажется, у меня даже глаза закатились.       — Ну вот, совсем другое дело, — он провёл большим пальцем по моей нижней губе, как бы подчёркивая улыбку. Я и не заметил, что улыбаюсь. — Доброе утро, Мастер.       — Доброе, — ответил я вполне искренне. После такого расслабона будет ещё сложнее работать. Тревога уже копилась внутри ядом.       — Пойдём, там завтрак стынет.       Пока я умывался, Юра успел чуть подогреть остывший завтрак и налить кофе из турки. Себе поставил тарелку и кружку на полу. Сел у меня в ногах и сам же постелил под себя плед, чтобы я не бегал лишний раз. Поднял на меня вопросительный взгляд.       — Ешь, можно, — я погладил его по голове. Я практически никогда не контролировал, как он ест, но две недели назад он начал спрашивать, можно ли ему притронуться к еде. Я пошёл у него на поводу, дав разрешение. Разве что выбил из него обещание есть обед на работе без моего царственного разрешения — но присылать мне фото.       На столе рядом с тарелкой с американскими панкейками с сиропом он поставил маленькое блюдце с одной-единственной таблеткой — моим антидепрессантом, работающим намного эффективнее, чем транквилизаторы. Рядом стояли мои любимые вишневые слойки. В кофе уже были и полторы ложки сахара, и молоко. Меня всегда подкупало, что он помнил такие мелочи. Мама всю жизнь забывала и всегда делала и мне, и Валерке чай с лимоном — а так у нас любили только папа и Серый.       Завтрак был отличный, мысли — приятные, но я знал, что сейчас мне пора сосредоточиться на неприятном. До перевода час.       — Принеси мне ноут, открой там файл в центре рабочего стола, — подогнал я Юру хлопком по плечу. «Пожалуйста» даже говорить не стал.       — Что-то важное сегодня? — он поставил передо мной раскрытый компьютер.       — Да там оратор тараторит так, что в переводе целые куски приходится выбрасывать. Нам потом даже слушатели жаловались, что некоторые вещи выпали. В этот раз он пообещал говорить медленнее и прислал текст, но вот жопой чую, что ничего не поменяется, — я смотрел на текст. — Так и будет пиздеть, как из пулемёта.       — Давай я тебе текст быстро прочитаю, а ты потренируешься на скорости, — предложил Юра.       — Там текст на целых полчаса, на работу опоздаешь, — я погладил его по голове, не отрывая взгляда от экрана.       — Опоздаю — и ладно. Начальство не опаздывает, начальство задерживается. Если что, я вечером могу задержаться на работе.       — Точно? Мне реально помогло бы.       — Точно, — улыбнулся Юра.              Он читал хорошо: выразительно, эмоционально и, главное, быстро. Я переводил, нашёптывая, и отмечал в файле места, где запнулся, не сделал нужную трансформацию или употребил не ту лексему. Таких мест было немного, но нет предела совершенству.       — Пятёрка тебе за технику чтения, — я шлёпнул его по бедру. — Давай, беги, собирайся. И не забудь поговорить сегодня с Арсением и объясниться.       — Ладно, — ответил он не совсем довольно, доставая одежду из шкафа. Предусмотрительно вытащил и повесил на стул мою рубашку и пиджак. Они понадобятся через полчаса.       — Мне — аудио- или видеозапись этого разговора. Хочу всё услышать.       — Да блин, — он застёгивал ремень. — Как я это сделаю? Не говоря Арсу, что ли?       — Ну да.       — Мне кажется, это нечестно по отношению к нему — сливать запись разговора.       — А по отношению ко мне это честно? — ответил я вопросом на вопрос. — Пообещать поговорить с ним и две недели тянуть резину? Не заставляй меня сомневаться в тебе, — я встал перед ним, навис сверху и положил руку ему на пах, крепко сжимая. — Расстёгивай обратно, я про пояс забыл. А ты мне даже не напомнил.       — Точно, — выдохнул он сквозь зубы, вновь обнажаясь. — Извини.       — Ага, — усмехнулся я, направляясь в ванную. Вернулся с горошинкой зубной пасты на пальце. Размазал её по головке Юры, прежде чем надеть пояс и закрыть замок. Мой мальчик зашипел сквозь зубы. Жжётся. Не так адско, как перцовый экстракт, но заметно. — Это чтобы ты больше не забывал.       — Да, Мастер.       — И выкинь уже эту рубашку, она никогда мне нравилась, — махнул я рукой. — Серый тебе вообще не идёт, блёкло, как будто прячешь себя. Вон, синюю возьми, к глазам твоим подходит, и с этими брюками тоже лучше.       Юра поджал губы, но рубашку стянул. Я подошёл к нему застегнуть пуговицы на новой.       — Отчёт когда будет?       — Сегодня в обед, — пообещал Юрий, расправляя плечи.       — Я буду ждать.       Грузинский оратор действительно прислушался к просьбе и немного замедлился. У меня после утренней тренировки перевод шёл как по маслу, хоть спикер и отходил от текста. Оксана же хорошо справилась с неожиданным фразеологизмом и научилась сжимать ряды синонимов до одного слова.       Через пару часов после моего совещания пришла запись от Юрия. Разговор длился почти час. В начале Юра звучал относительно спокойно и уверенно, но уже через пару минут его голос начал дрожать. Он сказал несколько очень приятных для меня вещей: «Я люблю его всю свою сознательную жизнь», «Это была моя ошибка» и «Только Валентин может дать мне то, что мне нужно». Интересно, в своих мыслях Юрий тоже называет меня полным именем?       После первых пятнадцати минут началось выяснение отношений. Арсений говорил что-то про данные Юрой обещания, про ложь, про чувства, про неискренность. Обвинял его во всех грехах, что мне очень не понравилось; если кто и имеет право винить Юру, то это я. В ответ Юрий только и делал, что извинялся, и это тоже меня бесило. Мне хотелось бы, чтобы он бросил своего случайного любовника быстро и жестоко. Вот только чья бы корова мычала, но точно не моя.       — И что, останешься с ним? С этим насильником? — у Арсения был громкий серьёзный голос. Так вот кто посадил Юре в голову идею о том, что я его насилую. Заставил сомневаться в самом себе. А тот тоже дурак — послушал его. — Чтобы он тебя заклеймил и на цепь посадил?       — Ну почему сразу «заклеймил»? — Юра устало иронизировал. — От прижигания шрамы некрасивые остаются, а вот от скальпеля в руках мастера…       — Я тебя не понимаю, — он проигнорировал его иронию. — Ты же сам мне жаловался, что он тебя бьёт и контролирует. А теперь оказалось, что тебе так и нужно? Чтобы тебя кто-то ограничивал?       — Да, — ответил Юра спокойно. — Оказалось, что так. И Валя мне не «кто-то»! Вот, смотри.       Раздалось тихое шуршание одежды. Мне оставалось только догадываться, показал он ему лишь шрамирование и цепочку, или же снял с себя рубашку полностью и продемонстрировал ещё и зажившие царапины от ножа, натёртые запястья и маленькие пожелтевшие синячки на боках и бёдрах.       Юра так и не понял за столько лет, что для ванильных людей повреждения кожного покрова — это лишь повреждения кожного покрова, а не доказательства любви. Мне иногда казалось, что он живёт в какой-то параллельной реальности. Или же просто так хочет в ней жить, что выносит то, что должно остаться только между нами, и в реальный мир.       — Ты больной. Псих, — бросил Арс, рассмотрев то, что показывал Юра.       — Тебе не понять.       — Действительно, куда уж мне!       — Слушай, — Юра смягчил голос, и разговор пошёл по третьему кругу. — Это правда тяжело понять, я знаю. Извини, я сам запутался, я не…       — Да пошёл ты!..       Юра сам загнал себя в ситуацию, где оказался виноват по всем фронтам — и с Арсением, и со мной, — и сам же теперь будет её расхлёбывать.       Но сил простить его, кажется, хватило только мне. Через час разговора Арсений хлопнул дверью, посылая его далеко и надолго. Задушенный всхлип Юры перед тем, как запись прервалась, убедил меня, что это не постановка.       Возможно, мне стоило сделать то же самое ещё несколько месяцев назад: хлопнуть дверью и свалить. Но я слишком сильно его люблю, до умопомрачения, просто за гранью здравого смысла. И он это знает — знает, что ему я прощу всё. Да, таких поблажек, какие даю я, не дают в реальном мире. Только в семье, только дома. И я готов быть этим домом. Потому что это мой чёртов ребёнок.       Который наконец-то начал меня слушаться. Он знал, что единственный способ доказать мне свою верность — это быть паинькой и выполнять приказы.

***

      Он меня почти не слышал: настолько, похоже, отекло левое ухо из-за радиотерапии. На пассажирском сиденье машины он поворачивал голову, чтобы звук дошёл до правого. Но Юра не жаловался. Он вообще никогда не жаловался на самочувствие, держался молодцом все последние три месяца.       Новость о новой аденоме он воспринял совершенно спокойно и как-то сразу начал действовать: позвонил знакомому врачу, нагуглил лучшие московские клиники, проверил банковский аккаунт, прикинул вслух, что и кому он завещает. Флиртовал и тащил меня в кровать по три раза на дню, пока его не положили в больницу. Там он успокаивал мать, рассказывая про статистику выздоровлений, и каждый раз встречал меня с улыбкой.       Когда после операции решили проводить лучевую терапию — чтобы снизить вероятность ещё одного рецидива, — он шутил, что рабам как раз принято брить голову в знак принадлежности хозяевам, и теперь-то он уж точно от меня не денется.       — Юр, ты чего? — спросил я уже дома, заходя в ванную. Он стоял у зеркала и просто смотрел на своё отражение, не моргая. Повернулся ко мне.       — А? — переспросил он. В руке у него был клок русых волос.       — Ты чего завис? — сказал я уже громче.       — Да вот, — он показал на волосы в своей руке, смыл их и тут же выдернул из своей головы ещё клочок двумя пальцами. Получилось легко, как будто он рвал и без того опадающие осенние листья.       — Ну а чего ты хотел? Облучают, всё-таки, уже третья неделя. Или ты думал, ты такой везучий и у тебя супер-фолликулы?       — Везучий, что пиздец, — покачал он головой. — Ну что, неси машинку, включай Бритни Спирс, будем возвращать две тысячи седьмой.       Песню я действительно включил, присаживаясь на край ванной. «I’m a Slave 4 U». Юрий явно не слышал эту песню на пике популярности, но текст понимал и смеялся. Сбривал летящие волосы аккуратно, скидывал их в заранее подготовленный мешок в раковине. В какой-то момент он остановился и просто завис над фаянсом, держа работающую машинку в руке.       — Давай я? — предложил я. — Неудобно же.       — Да, я что-то… — он сглотнул. — Подташнивает опять.       — Давай, садись, — я усадил его на край ванной вместо себя. Волосы потом придётся собирать отовсюду, ну да и хрен с ним, я разберусь. — Дыши глубоко, сейчас пройдёт тошнота.       Он сидел, подставлял голову, а я видел, как и без того натянутая улыбка на его лице тает. Взглянул на себя в зеркало, когда я закончил.       — Как в этих дебильных объявлениях. «Помогите спасти ребёнка», — резюмировал он. — Лысый и несчастный.       — Ну хочешь, я тоже побреюсь?       — А?       — Хочешь, говорю, я тоже голову побрею? — повторил я громче.       — Ага, а потом в Одноклассниках опубликуем совместную фотку и будем собирать классы, — скривился Юра, выключая завывания Бритни. — Не надо, тебе не пойдёт. И нет в этом никакого смысла. Блять, как теперь это убрать всё…       — Иди лучше полежи, — велел ему я. — Бледный совсем что-то. Я уберу.       Когда я вернулся, Юра лежал поперёк кровати, смотря в потолок. Впервые за три месяца я видел, что у него глаза на мокром месте. Мне не надо было объяснять, я знал причину. Будешь тут плакать. Я и сам только и делал тут, что ныл в одиночестве каждую ночь, пока он был в больнице.       — Ну что ты, маленький? — спросил я, вытягиваясь вдоль него. Погладил по пока ещё колючей голове. — Вырастут обратно, куда они денутся.       — Волосы-то вырастут, — он звучал глухо. — Вот только через пару лет может ещё раз вырасти эта аденома. И ещё. И ещё. И так, пока я не умру.       — Прогноз хороший, — попытался возразить я. У меня и у самого было мало уверенности.       — В первый раз тоже был хороший. И вот, — он развёл руками. Едва не подавился собственными словами: — Я умру, Валь.       — Обязательно умрёшь. Но не скоро.       — Скоро. У меня, наверное, всего несколько лет только есть.       — You’re such a drama queen, — усмехнулся я. — Да там пятилетняя выживаемость девяносто с чем-то процентов. Всё с тобой будет нормально.       — Нет, я уверен, что как раз в оставшихся трёх-пяти процентах, — заявил Юра. — Потому что я всегда в этих крошечных процентах, во всём в своей жизни.       — Давай просто надеяться, что нет, — я всё-таки обнял его, не удержался. Просто ничем больше не мог помочь, только своими прикосновениями.       — Вот за что, а? — слеза всё-таки капнула у него из глаза. — За что это мне, за что тебе, за что моей маме такое? Маме так вообще плохо. У неё уже и родителей нет, и папы моего, и теперь вот меня не будет. И тебя тоже не будет, потому что ты следом за мной уйдёшь.       У меня в носу защипало. Он прав. Уйду за ним, почти сразу же.       — Самое обидное, что непонятно, за что! — продолжал возмущаться Юра. — Я же ничего плохого даже наделать не успел! Папа мой хотя бы пил, хотя у него цирроз был хер пойми какой степени уже. Ему врачи так и говорили: будешь пить — умрёшь. Ну вот так и случилось, всё просто и понятно. Но я ведь ничего не делал, чтобы эту аденому заработать.       Я молчал, гладил его по плечу. А что сказать обритому молодому парню, который вопрошает, за что ему онкология? Его можно только послушать.       — Вот знаешь, в жизни с тобой всё чётко: накосячил — получил по жопе. Накосячил сильно — получишь по жопе до крови и рубцов. А в этой вашей реальной жизни никакой справедливости нет! Тебе просто прилетает ни за что, жутко и очень больно! Так нечестно!       — Нечестно, — согласился я. Он хлюпнул носом, и я протянул ему тканевый платок. — На, не вбирай в себя, высморкайся лучше. Тебе нос беречь надо.       Юра послушался, сел, прочищая ноздри по одной. Громкий такой, слонёнок.       — И давай не плачь больше, а то заложит, отёк будет, не надо, — велел я мягко, снова обнимая его. Юрий как-то сразу подсобрался, закрыл слёзы на замок.       — Я жалею, что я пошёл в универ, — заявил он вдруг. — Мне даже не в кайф было учиться, за оценками гоняться. Мне было в кайф только тебя там видеть и к тебе же приходить вечером. Ходить к маме чай пить и ездить по выходным на вашу дачу и в клубы. И всё.       — Да ладно тебе, это же веселая студенческая жизнь, знакомства, всё такое. Работа вон у тебя какая, ещё с третьего курса!       — Это всё потраченное время, которое я мог провести просто у твоих ног, — он опустил глаза.       — Ну Юра, — я гладил его по спине, улыбаясь. — Это же всё быстро надоедает. А с образованием и работой ты всегда можешь что-то хорошее сделать. Даже если ты считаешь, что тебе осталось несколько лет, ты можешь сделать что-то нужное для этого мира. Я вот считаю, что я на работе помогаю людям понять друг друга. Это очень важно.       — У тебя работа тебе прям в кайф, я вижу. А мне не всегда нравится. Мне иногда кажется, что я просто хочу дома сидеть. Просто хочу тихой, спокойной жизни под твоим крылом.       — Работа правда не всегда в кайф, — согласился я. — Но в мире же ещё столько всего классного! Я бы на твоём месте, наоборот, не останавливался, а продолжал искать себя. Тебе двадцать три, у тебя прогноз замечательный, куда ты себя хоронишь? Но раз так боишься, что умрёшь, то надо перепробовать всё, что хочется! Всё испытать, всё от этой жизни забрать. Успеть и в работе удовольствие найти, и по клубам погулять, и попутешествовать. Как в той книжке Ремарка, помнишь?       — Помню, я же даже в оригинале читал, — вздохнул Юра. — Ты правда считаешь, что правильно так? Всё от этой жизни забрать?       — Правда. А ещё я считаю, что ты страшный везунчик, — подмигнул я. — Поедешь, кстати, на мотокросс в сентябре? На мотоцикле покатаешься, измажешься в грязи, попрыгаешь на кочках. Адреналину — дохрена!       Юрка вдруг заулыбался. Маленький мой, даже улыбаться тяжело, так болит ухо.       — Поеду, Мастер.

***

      Он всё не ехал домой. Я смотрел на точку на карте, зависшую в баре в центре Берлина, и матерился вслух. Уже час как должен был приехать.       — Юра, блять, третий раз звоню, бери трубку, а то получишь! — шипел я, направляясь к метро.       — Да, — ответил он наконец.       — Где ты шляешься? Адрес!       Юра усталым голосом произнёс название бара. И я так уже знал, где он, но мне хотелось, чтобы он сказал мне это сам.       — Через двадцать минут буду, не натвори глупостей за это время, — предупредил я.       Войдя в какой-то ужасно китчевый ирландский паб, я сразу же увидел на столе глупость: девять разноцветных шотов в красивой подставочке. Но Юра не пил, послушно ждал меня. За соседним столом группа девушек в пластиковых диадемах и одинаковых футболках отмечала девичник.       Больше всего мне хотелось схватить его за шкирку, выволочь из бара и отвезти домой. Затем привязать и не пустить больше суку никуда — а с работы его пусть увольняют, нахуй. Будет сидеть в квартире связанный, с кляпом во рту и пробкой в жопе. Тоже мне, удумал тут бухать.       Меня, как всегда, остановили налитые щенячьи глаза. А ещё понимание, что за верхушкой скотского поведения кроется целый айсберг мучений.       — Выпьешь со мной?       — Ты уже пьян? — я приподнял его подбородок, ловя в глазах хмельной блеск. Мне нравилось трогать его в общественном месте. Особенно так.       — Я выпил только кружку пива. «Праздник» же, отмечаю, — он скосил правый уголок рта наверх. — Мне очень плохо, Валь.       — По одной, — ответил я тяжело, садясь напротив. Одному бухать нельзя. Вдвоём — уже лучше.       — Ну что, auf Brüderschaft? — Юра протянул мне локоть, взяв в руку стопку. Я переплёл свой локоть с его — маленький стол позволял.       Я осторожно поцеловал его в щеку после. Говорить больше было нечего, мы уже всё проговорили. Я почти физически чувствовал, как ему больно. Он трещал по швам. Интересно, я был такой же?       Нет, Валь, ты был хуже. Ты был омерзителен. Юрий хотя бы смог сам расстаться со своим любовником сам. Ты, трус, оставил кольцо в сейфе и улетел, надеясь, что пронесёт. Как подросток, понадеявшийся, что штраф за превышение скорости на Садовом кольце не придёт. Я много задолжал ему. За каждый момент, когда он был вынужден быть сильнее меня.       Официант забрал у нас оставшиеся семь шотов и отнёс девушкам за соседним столиком, которые громко нас благодарили и слали воздушные поцелуи. Юра улыбался устало. Я задолжал ему за каждую вымученную улыбку.       — Я точно могу вернуться к тебе? — спросил он тихо. — Правда примешь? Без оговорок? Если какие-то условия есть, ты скажи. Я соглашусь на все.       — Точно, — кивнул я. — Но у меня и правда есть одно условие.       Юрий напрягся, вытянулся в струнку.       — Да?       — Твоё абсолютное, беспрекословное подчинение мне, — сказал я серьёзно. Врал, врал безбожно. Но мне казалось, что он хочет это услышать. А уж стребовать с него я смогу, это не сложно и даже весело.       — Да, Мастер, — он смотрел на меня горящими глазами, отдающими почти что в тёмно-синий в тусклом освещении паба.       После мы пошли гулять по набережной. По той же, где мы гуляли с Таней, разглядывая отражение огней в Шпрее. Тут дышалось легче.       Мой мальчик поднимал голову наверх, безмолвно спрашивая что-то у звёзд. Мне хотелось прижать его поближе к себе, вести его на поводке. Иногда я пропускал его вперёд и смотрел на шрам на его шее. Фактически, поводок уже есть, просто невидимый.       Не удержавшись, я всё-таки оглянулся по сторонам и осторожно положил руку на его талию. Докопаться не должны, всё-таки центр Берлина. Юра остановился и положил голову мне на плечо. Летом Шпрее была даже красивее. Освежала нагревшийся за день центр города.       — Валь, как ты думаешь, я правильно поступаю, что отпускаю его вот так? Только честно.       Я честно поискал в себе ответ. Прижал его маленькую тонкую фигурку ближе к себе, погладил по мягким волосам.       — Я считаю, правильно. Ты… во-первых, я не думаю, что ты полностью психически здоров. Ты такой человек, которому нужно немного больше. Больше любви, чем тебе может дать обычный ванильный партнёр. Больше понимания. Ты ведь всегда сначала делаешь, а потом думаешь. За тобой надо присмотреть, о тебе надо позаботиться, поухаживать, где-то повоспитывать, где-то быть опорой, якорем и стеной. Ты просишь намного большего, чем может дать обычный человек. Я вижу это теперь. И только я могу тебе это дать. Арсений, боюсь, на такое не способен, как бы он тебе ни нравился.       — Да, — Юра оживлённо кивал, зажмурившись. — Ты прав. Ты, как всегда, прав, — он посмотрел на другой берег реки, вдаль. — В тебе я никогда не сомневался.       — Сомневался, — усмехнулся я. — Были моменты.       — Это было так давно, что я уже не помню. На данный момент я знаю только то, что с тобой не страшно. Безопасно. Справедливо. Мне это нужно намного больше, чем какие-то глупые влюблённости.       Влюблённости между мной и Юрой уже и правда не осталось. Ушли интрига, флирт, мандраж, новизна и запретность этих отношений. Я целовал его на набережной Берлина совсем по-взрослому, как партнёра всей своей жизни. Я больше не плыл по течению; я принял решение любить его. Я в ответе за того, кого приручил.       — Сколько ты мне способен дать вторых шансов, а? — шутя спрашивал Юра, пока я, разорвав поцелуй, приглаживал его волосы. Любит он их отрастить. Постричь надо.       — Не знаю. Для тебя — хоть миллион. Только я тебе этого не говорил, — погрозил я пальцем.       — Да я так больше всё равно не буду, Мастер, — он опустил глаза. Мой недолюбленный взрослый пятиклашка. Я поцеловал его в переносицу, одной рукой доставая телефон, чтобы вызвать такси.

***

      Я начал ещё в машине: положил руку ему на колено, как ни в чём не бывало — как будто всегда так делал. Таксист смотрел на дорогу, а Юра напрягал мышцы и чуть вздрагивал, когда я надавливал подушечками пальцев.       Конечно, по-хорошему его бы оставить в покое и позволить пережить расставание, но у меня не было цели быть с ним хорошим. Я хотел его взять его именно таким: чуть нетрезвым, с красными припухшими веками и печально опущенными плечами. Напомнить ему, зачем нужен был этот разрыв, и кто его Хозяин. Я видел, что он и сам этого ждёт.       Целовать его я начал ещё в лифте. Не дал ему активничать самому, завёл его руки за спину, придерживал за волосы на затылке. Юрий поддавался мне легко, отвечал на поцелуи.       В коридоре квартиры он вспомнил про свои обязанности: тяжело дыша от возбуждения, снял с меня куртку и повесил её на плечики. Сел на колени, чтобы снять мою обувь.       — Вот так и сиди, отлично, — велел я, расстёгивая ширинку. У меня уже не было терпения, мне хотелось взять его поскорее и погрубее. Чтобы забыл обо всяких Арсениях напрочь. Выебать в глотку так, чтобы не мог завтра глотать пищу и разговаривать.       Сказать, что я извращенец — это ничего не сказать. То, что Юра такой раздавленный и печальный, меня очень возбудило. Мне хотелось его добить, раздавить, прогнуть под себя, затрахать до умопомрачения, закрыть и никуда больше не выпускать. Чтобы не осталось в нём ни капли сопротивления, никакой блядской самоуверенности, и ни доли самостоятельности. Чтобы он зависел от меня полностью. Чтобы единственным его предназначением и счастьем в жизни было ублажать меня. Показать ему, что он моя вещь, живая игрушка, кукла для секса. Раб.       — Ну и чего ты, блять? Разучился? Не скользит даже, — я оттянул его голову назад, стаскивая с члена. Головка блестела от слюны, но всё равно было суховато.       — От алкашки, наверное, — он облизнул сухие губы.       — Рот открой. И не закрывай.       Он послушно открыл рот и высунул язык, почти сдержав недовольство. Жидкости он не любил, и слюну и сперму он просто терпел постольку-поскольку. Зато я любил смотреть, как он делает то, что ему неприятно. Кривится и жмурится от моего плевка на языке, но рот не закрывает.       — Вот так-то лучше, — я засадил снова.       Пошло и правда немного лучше, член прошёл глубже, почти наполовину. Уже через пару толчков он начал давиться, и слюна стала более вязкой. Хорошо идёт.       — Ну и чего ты, шлюшка? Разучился совсем, опять тебя переучивать? — я хлопал его по щеке, проталкивая головку ещё глубже. — Давно тебя нормальным хуем не ебали, я смотрю. У Сеньки маленький, да?       Я не ждал от него ответа, но Юра еле заметно кивнул, даваясь в очередной раз. Я рассмеялся. У Арсения, скорее всего, нормальный размер, это просто у меня член больше нормы. С одной стороны, повод для гордости, а с другой — у меня бывало, что потенциальные партнёры разворачивались, говоря, что они не будут себя калечить. Юрий же никогда не был против, всегда принимал меня до конца в любую дырку. Я знал, что я для него — эталон.       Подтащив его к зеркалу, я наблюдал, как он давится, но изо всех сил старается насадиться.       — Сейчас привыкнешь, блядь. Вот так, давай, вот так, в горло прям бери, сука… — я надавил обеими руками на его затылок, с силой прижимая его голову к себе. Юра закашлялся, но я его не отпускал. Он шлёпал меня ладонями по бёдрам, сигнализируя, что больше не может. — И не пизди мне, что не можешь, ты ещё и не так брал в том подвале. Будешь сопротивляться — вытащу расширитель.       Эта пытка продолжалась секунд двадцать. Юра напрягал спину, пытаясь отодвинуться, а я удерживал его изо всех сил, заставляя давиться и сдерживать тошноту. Когда я всё-таки его отпустил, он резко набрал воздуха, а потом с трудом сглотнул, кривясь и держась за живот. Надул щёки.       — Да беги уже, — я подтолкнул его в затылок.       Он даже не разогнулся, шёл до туалета в полуприседе, придерживая рукой рот, благо тут было недалеко. Санузел был смежный, и я зашёл следом — помыть руки.       — Вот так и буду делать каждый раз, когда ты «отмечаешь» без меня, — пообещал я. Юра только всхлипнул что-то в ответ, вновь нагибаясь над унитазом.       Я сидел на краю ванной и с удовольствием наблюдал за тем, как он умывается и тщательно чистит зубы. Удивительно, как мне нравится каждое его действие, каждое движение. Я мог бы смотреть на него вечно.       Но особенно — когда он стоит передо мной на коленках, сложив руки за спиной, готовый ко второму раунду.       — Не, не здесь. Пойдём, сучонок, — я потянул его за волосы и потащил за собой, не давая подняться. Он полз за мной на четвереньках, сбивая коленки и шипя от боли в скальпе. Я радовался тому, что не смогу выдернуть крепкие волосы, даже если захочу. — На кровать, на спину.       — Там ещё не зажило… — возражал он, залезая.       — И голову свесь с края, — я снова дёрнул его к себе.       Юра расположился поудобнее, откинул голову и открыл рот, но я уже отвернулся. Мы с Таней и Мишей успели прикупить парочку новых игрушек.       Старые фиксаторы на руки и ноги, три метра чёрной бондажной ленты и один кожаный капюшон, закрывающий всё, кроме рта, лишь с двумя маленькими дырочками под ноздрями. Я не пользовался раньше таким — слишком много фильмов с моим участием было снято в подобной маске. Но теперь меня наконец-то отпустило, и я надел её на Юру, потуже затянув ремешки сзади.       Вся фишка здесь — в депривации. С таким мешком на голове ты слышишь всё как через толщу воды, не видишь абсолютно ничего и не чувствуешь себя человеком. Ты всего лишь функция, влажная дырка без права голоса. Особенно если надеть поверх расширитель, удерживающий челюсть открытой.       Юрий недовольно скулил, когда я вертел регуляторы, раскрывая его и без того большой рот шире. Застонал, когда я вытер кончик его языка и нацепил на него жёсткий зажим с длинной цепочкой.       — Ну а нечего было кусаться и давиться так. Сам виноват, — приговаривал я. — Терпи теперь. Если ты не хочешь, чтобы я тебя выгнал на улицу с голой жопой — будешь терпеть и слушаться меня.       В тот момент я уже не знал, было ли это игрой. Я говорил это вполне искренне, сам в это верил. Теперь я был однозначно настроен на то, чтобы подчинить его полностью, без полумер. Не как в прошлый раз, когда я отпускал поводок так далеко, что мог потерять его из виду.       В ответ Юрий простонал что-то. Хотелось бы верить, что «Да, Мастер».       Теперь он мог брать глубже. Я видел, как он напрягался всем телом, как сводило у него живот, как ладони сжимались в кулаки, когда я засовывал член почти полностью в его глотку. Видел, как моя головка выделяется бугорком под его кадыком.       — Вот так, молодец. Можешь же, когда хочешь. Ты же опытная блядь.       Когда дело пошло лучше, я убрал надоевший металл и ебал его в горло уже просто так. Он брал полностью, до самого конца, и я чувствовал, как касался подтянувшейся мошонкой его носа.       Остановившись ненадолго, я стащил ноутбук со стола одной рукой. Положил его прямо на живот Юры и открыл первый же попавшийся порносайт. Не стал даже переключать на гомо-версию, фальшивые женские стоны даже лучше. Юра подо мной простонал что-то возмущённо, обнимая мой член губами. Я даже не смотрел на экран — только на него, его перетянутое скотчем беспомощное тело и запертую в кожаном мешке дурную голову.       — Чего? Молчать, говорю, — я ущипнул его за бок. — Твоё дело молчать и сосать, понял, дрянь? Пидоры должны сосать. Давай-давай, не ленись, бери глубже, а то хуже будет.       Глубже было уже некуда. Он то и дело давился, и по капюшону уже текла вязкая белая слюна. Наверняка и под капюшон затекала. А мне было похуй, мне было хорошо и влажно внутри него. Глотка то и дело сокращалась, сжимала головку почти до боли. Я шипел сквозь зубы и толкался глубже. Уже даже не боялся: мой раб тот ещё опытный хуесос, умеет брать так, чтобы не задохнуться.       Уже ближе к оргазму мне пришлось выключить порно, звуки слишком сильно отвлекали. Мне больше нравились влажные хлюпающие звуки из Юриного горла.       — Давай, Юрочка, губами и язычком работай, вот так, — я всё-таки вытащил член наполовину, дал ему поработать над чувствительной головкой. Он обсасывал её мокрыми губами, ласкал уздечку кончиком языка, пытался двигать шеей, чтобы сделать мне приятнее. Кончал я, помогая себе одной рукой, а другой удерживая вновь зацепленный зажим на его языке. Чтобы не смел закрыть рот.       Я не дал ему проглотить сперму, всё ещё держа зажим. Чудом извернувшись, я всё-таки стянул с него капюшон свободной рукой, так и не дав ему закрыть рот. Посадил его, всё ещё связанного, на кровати. Синяя рубашка была вся мокрая, ведь я его даже не раздевал.       Волосы у него слиплись от пота, щёки порозовели. Нос был заложен, по щекам стекали слюна, слёзы и сопли. Из разорванного в уголках рта текла по зажиму моя сперма. Веки слиплись из-за тесной маски. Глаза у него были красные, сумасшедшие и абсолютно пустые, преданные, полные только обожания и желания служить. Он был одновременно здесь, со мной — и как будто не здесь вовсе. Словно мы оба существовали в каком-то отдельном мире. Он видел только меня.       Он смотрел прямо на меня, видел меня всего, знал каждую маленькую деталь моей поганой души и моего извращённого разума — и всё равно выбирал меня. Потому что он абсолютно такой же. В чём-то он смелее, в чём-то решительнее меня, а в чём-то глупее и наивнее, но суть у нас с ним одинаковая. Мы, конечно, выживем поодиночке, но мы очень нужны друг другу. Возможно, я ему нужен дальше больше, чем он — мне.       Я целовал его прямо так, всё ещё с зажимом на языке, слизывал сперму с языка и кровь из уголков губ. Юрий пытался прижаться ко мне поближе, коснуться меня закованным в металл членом, всё ещё спрятанным под брюками. О, его всегда заводит, когда я трахаю его в рот.       — Ашалуста, — просил он, всё-таки впечатываясь в меня бёдрами. Я наконец-то снял зажим, освободив язык. — Выеби меня, пожалуйста… Прошу, Мастер, мне очень надо. Выеби меня в анал, пожалуйста. Валентин Валентинович, пожалуйста, я очень хочу. Я очень соскучился по твоему члену. Мне мало. Ты же знаешь, я блядь и шлюха, и меня драть постоянно, и я…       — Ты только что мне жаловался, что там всё ещё болит, — возразил я, осторожно придерживая ладонями его шею, как будто душа. Он подался в прикосновение, ограничивая воздух сам себе. Я видел, как он буквально тает в моих руках.       — Да плевать уже. Порви ещё раз. Не останавливайся, даже если буду кричать, просто продолжай ебать. Можно не членом, если ты устал. Игрушкой, бутылкой шампанского, ручкой от швабры, фруктом-овощем, кулаком, чем хочешь…       — И кончить, наверное, хочешь, да? — я поцеловал ещё в щеку, задрав его голову к себе. Одной рукой начал разматывать бондажную ленту.       — Да. Но знаю, что не заслужил.        — Правильно мыслишь. Не заслужил. Пойдём-ка умоем тебя.       Мне понравилось держать его за шею. Он был как фигурка на шарнирах: его голова двигалась туда, куда я хотел. Освободив его руки и ноги, я наконец-то раздел его и натянул на него самую правильную одежду: тяжёлый, широкий стальной ошейник с большим кольцом и поводком-цепью. На самом деле это было какое-то дорогущее дизайнерское украшение, которое подарили Тане на выставке, а она передарила его мне — для неё металлический чокер в полкило был тяжеловат и не в её стиле.       На Юре ошейник сел как влитой, крепко обхватил его шею, чуть ограничивая движения. Моя цепь с крупными звеньями подошла идеально.       — Офигенно тяжёлый, — восхищался Юра, трогая ошейник двумя руками. — Так чувствуется.       — Пойдём уже, — я дёрнул за цепь, наматывая её на руку. Юра сразу понял, что идти на двух ногах ему не положено, только ползти.       Я так и держал цепь натянутой, пока он умывался и быстро принимал душ. Пояс я снял лишь на минуту. Я не упускал ни одного его движения, это была услада для моих глаз. Теперь всё гармонировало: ошейник, пирсинг, пояс верности. Я увлекался мягкой кожей, а ему всё это время нужен был жёсткий металл.       Обратно к кровати он тоже полз. Остановился у края, прося у меня разрешения залезть на мебель, а вместо ответа я снова потянул его за цепь. Притянул к себе. Подтянул под него заготовленное полотенце и принялся разворачивать свечу.       — Уже же две недели как…       — Ещё неделю тебя полечим, — заключил я. — Приподними ногу.       Лёжа на боку, он поднял ногу и подтянул к себе колено. Как собачка. Протолкнув лекарство внутрь, я не спешил вытаскивать палец. Юра тяжело дышал, его член был снова напряжен до предела, старался вытолкнуть себя из стального плена.       — Тебе даже такое нравится, да? — посмеялся я, натягивая цепь ещё туже. Юра лежал, скрутив туловище, и смотрел мне в глаза.       — Нравится, — он попытался глубже насадиться на палец. Я позволил, легко скользя пальцем внутри с помощью масляной лечебной свечи.       — А так нравится? — я поцеловал его левое ухо, которое было так близко к моим губам, что невозможно было удержаться. Ускорил движения внутри.       — Ага, — голос перешёл в шёпот.       Отпустив цепь, я перенес руку на его член и вытащил заранее заготовленную игрушку. Занимался Юрой с двух сторон: одной рукой удерживал вибратор-ванд у клетки на члене, а другой трахал его одним пальцем.       — Пожалуйста, Мастер…       — Пожалуйста что?       — Можно мне кончить? Вернее… мне же нельзя кончать? Не мучай меня, пожалуйста, — он сучил ногами. Вибрация явно его пробрала.       — Ну так ты же не хочешь, чтобы я разрешал тебе кончать?       — Не хочу, — скулил он. — Хочу, чтобы мне было нельзя. Никогда нельзя. Хочу быть просто дыркой. Не надо, пожалуйста, я не могу больше.       — А я считаю, что кончать тебе иногда нужно. Но немного иначе…       Я ускорил движения внутри, переключил вибратор на режим выше и целовал его нежное ушко.       — Я не могу, не могу, Мастер, — завыл он наконец, толкаясь бёдрами в такт моим движениям.       — Хорошо. Кончи для меня, — шепнул я, касаясь раковины губами. Сработало.       Но едва его начало скручивать оргазменными судорогами, я резко вытащил палец и отодвинул вибратор. Натянул цепь на себя, оборачивая её вокруг ладони.       Юрий кончал уже просто так, без всякой стимуляции. Сжимал бёдра, стонал сквозь зубы, шарил руками по простыне, не смея касаться себя. Сперма из неудобно согнутого члена выплёскивалась толчками на полотенце под ним. Подрагивания его тела отдавали даже в натянутую цепь.       — Блять, ты что сделал, — протянул Юра, пряча недовольную мордочку в подушке. — Я же почти ничего не почувствовал, никакого кайфа.       — Это называется ruined orgasm.       — Да уж, похерил просто его… — жаловался он.       — Ничего не знаю, ты кончил, как и хотел, — усмехнулся я. — Привыкай. Теперь ты будешь кончать только так. Рабам не нужны настоящие оргазмы. Только в поясе и только так.       — Ну хоть иногда? По праздникам?       — Нет, — ответил я строго. Я понимал, что обещание большое, но теперь я был уверен, что смогу его сдержать. — Ты же сам хотел быть denial slut. Так и будет. Ты радоваться должен, что я исполняю твои мечты.       Юра ныл без слов, зарываясь лицом в подушку, и недовольно дёргал бёдрами. Я притянул его к себе уже непосредственно за ошейник. Положил одну руку ему на шею, а другой притянул за бедро. Раньше я бы уже закончил игру на этом моменте и приласкал его. Но теперь я намеревался приласкать его, не снимая с себя личину доминанта. Сам удивился, как легко мне это давалось.       — Заканчивай нытьё, сучонок. Что надо сказать? — я похлопал его по щеке.       Он боролся сам с собой. Это всегда в нём было: внутреннее сопротивление, схватка со своей независимой, нежелающей подчиняться стороной. Сдаваться ему всегда было тяжело.       — Я жду ответа, блядь, — я с силой сжал его сосок, сжал штангу пирсинга. Ещё секунда тяжелого дыхания — и он сломался.       — Спасибо, Мастер, — выдохнул он.       — Не верю.       — Спасибо, Мастер, — сказал он уже твёрже. — Я правда не заслужил кончать так, как вы.       — Ещё.       — Спасибо, Мастер, — повторил он ещё громче. Вот теперь я слышал тихую спокойную уверенность. Ну что, добро пожаловать в новую жизнь, маленький. Оставь старого себя за дверью.       — Вот, умница, — похвалил я его. Он целовал мои пальцы. — Отныне я буду требовать от тебя только «Да, Мастер» и «Спасибо, Мастер». Нытьё и возражения не принимаются.       — Да, Мастер.       И он совсем расслабился, влился в меня, откинул голову, уже не натягивая цепь. Стал той версией себя, которой так хотел быть. Я знал, что такой процесс придётся повторять снова и снова, прогибать его под себя каждый день. До тех пор, пока в нём не останется сопротивления. Теперь я был к этому готов.

***

      — I need yo' help, — Юра ворвался в мой кабинет без стука. Сел на край дивана и поставил планшет на стол перед моим ноутбуком. — Серебристую или белую? Нужен подогрев руля? Обогрев стекла? Стеклоподъёмник с электроприводом? И самое главное — автомат или механику? Автомат не сильно дороже, но я знаю, что ты механику любишь…       — Да мне без разницы, это же твоя машина, — я отодвинул планшет в сторону. Передо мной был открыт отвратительный перевод, явно сделанный то ли студентом, то ли просто непрофессионалом. Каждое первое слово не вставало в контекст, и я думал, исправлять или сразу отправить обратно в бюро со словами, что перевод ужасный. Ни эквивалентности, ни адекватности.       — Ну же я же её беру, чтобы тебя в ней возить, — он хлопал светлыми ресницами. — Просто скажи, какой вариант тебе больше нравится. Хотя бы цвет скажи!       — Юр, блин, я занят. Возьми тот вариант, который нравится тебе. Водить её тебе, с работы ты всегда позже меня приходишь.       — Тебе совсем без разницы, что ли? — в голосе послышалась обида. — Я не могу сам решить.       Я закрыл на своём экране текст и открыл почту. Буду сразу писать менеджеру, что это говно я редактировать не буду, своих дел по горло.       — Ну хоть посмотри! — донимал меня Юра, всё ещё суя планшет под нос. Он напоминал мне моих вечно лезущих под нос племянников. — Валь!       Я всплеснул руками:       — Мне похуй, какая у тебя будет машина. На ходу, новая, безопасная — и ладно. Бери ту, которую тебе будет комфортно водить.       — Да я не знаю, какую мне будет комфортно водить! Ты же взрослый, у тебя стаж лет двадцать. Ты должен знать, как лучше.       — А ты не взрослый? Ты в зеркало на себя посмотри, тебе двадцать шесть лет, у тебя тоже стаж вождения восемь лет. Чего ты меня-то спрашиваешь? Погугли, чё. Я занят, не мешай.       Юра аж покраснел от недовольства. Сгрёб свой планшет и захлопнул кейс, а потом ещё громче хлопнул дверью.       Сочинив и отправив письмо, я немного отошёл. Жестковато я с ним. Белая будет лучше, серый совсем блёклый. И я действительно люблю механику, хоть это и глупо в московских пробках. Но на механике лучше чувствуешь машину. Всегда знаешь, какие у тебя обороты под капотом.       Юрий сидел на кухне, забравшись с ногами на стул, и заполнял какую-то анкету с планшета. Взгляда на меня не поднял.       — Ну как, выбрал? — спросил я примирительно.       — Да, я погуглил. Беру серую, с АКПП.       — Молодец, — ответил я спокойно, ставя чай. Юрий всегда умел принимать решения.

***

      На работе назначили неожиданную встречу в субботу в Бонне, и я едва дождался Юру с работы в пятницу вечером, чтобы встретить и сказать, что уезжаю на выходные. Как раз можно будет посмотреть сдающиеся квартиры, которые я мониторил уже неделю. Он почёсывал затягивающийся шрам и смотрел на меня растерянно.       — А можно я с тобой поеду?       — Оно тебе надо? Устанешь, делать там нечего, квартиру я крошечную снял…       — Не хочу быть тут без тебя, — он опустил глаза. Я вздохнул:       — Ладно, поехали. Собирайся быстро.       В этот раз мы поехали на машине. Аренда была на мне, так что за рулём был я. Юра разглядывал в темноте города, которые мы проезжали. Через всю страну ведь ехали. Через несколько часов стемнело, и он начал дремать.       — Откинь кресло и спи, — велел я, приглушая музыку.       — А ты сам-то не уснёшь? Я всё за тобой слежу.       — Я-то? Я без таблеток и сидя точно не усну, — покачал я головой. — Спи давай.       Юра немного откинул кресло, повернул корпус чуть набок, насколько позволял ремень безопасности. Я ехал спокойно, зная, что на этих дорогах ям и кочек не предвидится. Скорость была больше сотни, но даже не чувствовалась, и мне не было тревожно. После гонки с перестрелкой в Южном Судане водить в Германии было вообще не страшно.       — Чего не спишь? — я заметил открытые глаза Юры, взглянув в правое зеркало для обгона.       — На тебя смотрю, — сказал он тихо. И так же тихо продолжил: — Я люблю тебя. Любого люблю, но таким ты мне очень нравишься.       У меня внутри стало тепло. Признаний в любви я не слышал с момента его отъезда в Африку. Я потрепал его по волосам, не отрывая взгляда от дороги.       — Спи, котёнок. У тебя же режим.       Юра угукнул что-то, стянул мою ветровку с заднего сиденья, укрылся ею и наконец-то закрыл глаза.       В снятой на двое суток однушке обнаружилась только узенькая односпальная кровать и нераскладывающийся диван. Я затащил всё ещё сонного Юру с собой в кровать, не желая отпускать его от себя. Надел на него металлический ошейник, держа в руках цепь.       Через несколько часов эта цепь уже обернулась вокруг меня, я успел полежать на ней, а Юрка успел зарядить мне в бок локтем, поворачиваясь. Как раз тот самый бок с ушибленным ребром. Оно уже не болело, но не когда в него бьют.       Блять. Я осторожно вылез из-под одеяла, прикрыв спящего Юру. Раскрыл шкаф, где лежали запасная подушка и куча одеял, и принялся стелить себе на диване. А то не высплюсь перед переводом завтра.       — Валь? — поднялась с подушки растрёпанная макушка.       — Спи-спи, — шепнул я в темноте. — Не вставай.       — Давай ложись нормально, у тебя же завтра перевод, тебе надо поспать, — Юра встал, волоча за собой звенящую цепь. — Давай, на кровати удобнее. А я высплюсь где угодно и как угодно, ты же знаешь.       Я засомневался. Но с другой стороны — Юра действительно хоть стоя может уснуть, а с утра будет огурчиком. Если без кошмаров, конечно. Я же, если посплю плохо, буду тормозить на переводе. Мой мозг — мощная, но капризная машина, за которой надо правильно ухаживать.       — Давай, — согласился я, нехотя залезая в тёплую постель.       Когда я лёг, Юра вдруг достал ещё одно одеяло и начал перекладывать уже постеленное с небольшого дивана на пол возле кровати.       — Спина же будет болеть, — возразил я.       — Потерплю. Зато я буду ближе к тебе, — он уже залез в свёрнутый на полу кокон. Вложил конец цепи мне в руку, а я обмотал её вокруг ножки кровати. Юрий поцеловал мои пальцы. — Спокойной ночи, Мастер.       — Goodnight, — я пощекотал его под подбородком, как кота. Почувствовал, как натянулась кожа в улыбке.       Встречи в субботу плавно перетекли в совещания в воскресенье, и к моменту просмотров жилья вечером у меня кружилась голова. Мы объездили аж пять вариантов, три квартиры и два частных дома. И ничто не подходило идеально. Где-то по цене, где-то было неудобное расположение, а где-то был плохой ремонт.       — Вот этот мне больше всего нравится, но ремонтировать здесь… — прокомментировал я.       — Ага, это ничего домишко, — ответил Юра.       Дом был и правда хороший: удобно расположенный, с гостиной, кабинетом, огромной спальней, гардеробом и даже подвалом. И цена аренды была очень приятная. С Юриной зарплатой, неотработанными отпускными, моей зарплатой и релокационным пакетом должно хватить на депозит, комиссию и первые три месяца. Если бы не несколько «но».       — Страшные стены можно перекрасить, в подвале пол переложить, а уж с трубами… про водоснабжение я, кажется, знаю всё, так что смогу поменять, — заявил Юра. Мы перешептывались в коридоре, пока риэлтор показывал дом другим людям.       — Я не хочу этим заниматься. Головная боль одна. Нет, не наш вариант, — я покачал головой.       — Но я же уйду с работы через полторы недели. Буду свободен, как птица. Надо же мне чем-то заниматься, пока ты на работе?       — И что, сам будешь всё делать?       — Ну да. Потихоньку. Комнат-то много. Пока крашу одну, можно просто в неё не ходить. Пол мы с мамой сами тоже перекладывали дома, так что это я знаю, как делать. Трубы и бойлер вообще не вопрос. Тут, на самом деле, не так много работы. Я тут за пару месяцев всё в конфетку превращу, — обещал мне Юра, подмигивая. Тоже мне, международник-инженер.       — Не заработаешься? Заебёшься ведь.       — Не, — он махнул рукой. — Я же сейчас в основном головой работаю. Это туда, это сюда, указания раздаю. Мне кажется, мне как раз будет полезно поработать руками. Но решение за тобой, конечно.       — Дай подумаю, — ответил я, прогуливаясь по первому этажу. Это был практически дом американской семейки среднего класса. Два этажа, свободные пустые комнаты. Даже мебель была нормальная. Мне особенно понравился огромный деревянный стол с полками из чёрного дерева. Здесь получится классный кабинет для работы.       Я прошёлся ещё, задал несколько вопросов риэлтору, прогулялся по подвалу. Да, тут можно сделать подходящее освещение и даже расположить какой-нибудь андреевский крест в углу. Прикупить кровать для секса и полки для девайсов.       — Ладно, — ответил я Юре. — Хорошо. Но цвет стен выберу я, а трубы пусть меняют профессиональные сантехники под твоим надзором. Пол ты ни в коем случае сам класть не будешь, там бетон надо таскать, тяжело.       — Да мы с мамой вдвоём у нас дома положили, я тебе говорю, я смогу… — начал он уверенно. Слишком уверенно.       — Рот закрой, — велел я, откровенно пользуясь тем, что нас никто вокруг не понимает. — Вы с мамой сумасшедшие. Я вас знаю, Нечаевы, что угодно ради экономии. Пусть это делают специально обученные люди, тебе тяжести поднимать не надо.       — Кроме тебя, когда ты на меня ложишься всем весом, — он закатил глаза. — Или это другое?       — Это другое. А что, мне больше так не делать, тебе это не нравится? Могу не делать, могу вообще от тебя отстать, раз тебе со мной так плохо, — сорвался я. Получилось очень жёстко, риэлтор-немец даже обернулся. Не представляю, как это выглядело со стороны. — Ты каждый раз мне будешь так перечить?       Юра тяжело вздохнул, опуская глаза, и виновато поднял плечи.       — Извини, Мастер, — сказал он тихо. — Ты прав, это тяжело. Спасибо, что заботишься обо мне.       — Вот, другое дело, — я погладил его по шее сзади, прошёлся пальцем по шраму. Обратился уже к риэлтору: — Passt gut zu uns.       Бумаги и оплата заняли ещё около двух часов. Юра долго и тщательно вычитывал договор на немецком, всё-таки у него уровень языка был выше. Основным арендатором был я, но подписи попросили от нас обоих.       Мы оба вышли оттуда уставшие, но довольные результатом. Работы было ещё дохрена, включая сам переезд, но основное решение было принято. Юра улыбался чему-то своему.       — Давай я поведу? — предложил он.       — Нет, я поведу. Я же Верх, в конце концов.       Юра скосил на меня глаза:       — Но я же вижу, что ты устал. Дай мне о тебе позаботиться.       А я видел, что было что-то ещё, помимо заботы обо мне.       — Ах, ты на автобане хочешь прокатиться, — дошло до меня. — Маленький ты экстремал. На.       Я удивился реакции, когда передал ему ключ. Он прижал его к груди, улыбаясь до ушей — и вдруг подпрыгнул на месте три раза. Совсем детский жест. Мне стало смешно.       — Спасибо!       — Сделай так ещё раз, — попросил я, смеясь и показывая пальцем.       — Как? Вот так? — он подпрыгнул на месте ещё три раза. — Я просто очень рад.       — You’re a fucking child, — мне вдруг срочно захотелось его обнять. Я не стал отказывать себе в удовольствии. Юра не обнимал меня в ответ, просто прижал свои руки к груди, давая мне держать себя. — Ладно, поехали. Больше ста тридцати не разгоняйся.       — Yes, daddy, — сказал он совсем неиронично. Вот и мы завернули на территорию странных кинков. Я вздёрнул бровь, но не ответил, садясь на пассажирское сиденье.       Водил Юра действительно хорошо — менее нервно, чем я. Я видел, что он ведёт расслабленно, наслаждается процессом, посматривает в зеркала по необходимости. Никого не обгоняет и спокойно едет в своей полосе. Ровно сто тридцать километров в час. Я не уснул, но меня действительно сморило после перевода, и я немного задремал.       С Юрой за рулём мне было спокойно. Особенно теперь, когда он вёл машину не потому, что она его, а только лишь потому, что я разрешил ему помочь мне. Почему-то у меня оставалось ощущение, что всё под моим контролем.       Мы доехали до Берлина за четыре часа вместо шести. Оставили машину, доехали до дома на метро. Теперь устал Юра, я был немного бодрее.       В коридоре квартиры он собирался уже помочь мне снять куртку, но я его остановил. Погладил по плечу и расстегнул его жакет.       — Да дай я тебе помогу, я же должен быть полезным, — начал было он, потянувшись к моей одежде. Я положил указательный палец ему на губы. Повесил его жакет на вешалку и присел, чтобы развязать его шнурки. Как будто он сам не справится.       Юра замер, не зная, как реагировать. Убрал руки за спину и смотрел на меня, приоткрыв рот. Я видел, как он поплыл.       — Рот закрой, а то муха залетит, — я подтолкнул его подбородок одним пальцем, поднимаясь. Расстегнул свою ветровку. — Что стоишь? Иди руки мыть.       Он только кивнул. Раздевшись, я заглянул в ванную.       — Тщательнее, ну. Между пальцами тоже. На руках же микробов полно, ты знаешь.       — Ага, — ответил он растерянно и начал мылить руки тщательнее. Я встал позади него, взял его мокрые ладони в свои. Добавил ещё мыла и взбил пену. Провёл по каждому его пальцу, уделил особое внимание ногтям. — Вот так, видишь?       — Хорошо, Валентин Валентинович, — он улыбался. Позволил мне вытереть его руки. Я отодвинул для него стул на кухне, и он залез на него с ногами, обнимая свои коленки.       — Фрикадельки или суп? — спросил я, заглянув в холодильник.       — Фрикадельки, — Юра пересел в позу лотоса. Он никогда не мог долго сидеть на месте. Я, впрочем, такой же. В кабине на работе могу поменять положение десять раз, а руками разобрать все три ручки, которые лежат на столе. — А можно какао?       — А не поздно какао? — возразил я. Пачка у меня стояла, но я добавлял порошок в кофе, когда хотелось вкус помягче.       — Там же почти нет кофеина.       — Могу сделать тебе, но только без сахара.       — Окей, — согласился Юра. Смотрел за тем, как я готовлю, внимательно и наклонив голову. Я спиной чувствовал его обжигающий взгляд.       Ел он, как всегда, с огромным удовольствием. Жевал фрикадельку и пытался обсудить со мной новый дом:       — Там можно ещё дверь поменять входную, она совсем уже никакая.       — Сначала прожуй, потом будешь говорить, — осёк его я. Он посмотрел на меня так, как будто призрака увидел. Потянулся к кружке с какао. — И пить будешь потом. Сначала есть, потом пить.       Правило было странное, не подкреплённое абсолютно никакой логикой. Просто я так привык. Юра лишь кивнул и опустил глаза в тарелку.       — Время десять. В ванную и спать, — объявил я, когда с ужином было покончено. Юра встал помыть посуду, пока я включал воду в ванной.       — Ты что там делаешь? Я просто в душ на пять минут, — крикнул он из кухни.       — Не-е-ет, — шепнул я, подходя сзади. Обнял его мокрыми руками, поцеловал в шею. — Хочу тебя вымыть, маленький.       — Ты извращенец, Валентин Валентинович, — смеялся Юра, уворачиваясь от поцелуев. Я даже не дал ему домыть тарелки.       Я видел, как бегут у него по предплечьям мурашки, когда я его раздевал. Наблюдал за его очарованным взглядом, когда я усадил его в ванную, придерживая за обе руки. Щёки у него покраснели, когда я набрал в ладони гель для душа и начал растирать его тело.       Я делал так и раньше, но контекст всегда был другой. Тогда он был партнёром, о котором я просто заботился. Сейчас я ухаживал за ним, как за беспомощным, полностью зависящим от меня ребёнком, и не давал ему сделать ничего самому. Юрий не возражал. Сидел, закусив губу и сложив руки. Поднимал их только тогда, когда я тянул его, как марионетку.       Особенно интересно было мыть ему голову. Он щурился, чтобы в глаза не попали вода и шампунь, и подавался, как щенок, навстречу моим рукам. Собрал пену с головы рукой и сдул её в мою сторону. Она прилипла к закатанному рукаву рубашки.       — Нехорошо себя ведёшь, Юрочка, — цокнул я языком. — Давно не шлёпали тебя?       — Да, — рассмеялся он. Я пропускал его волосы сквозь пальцы. — А давай со мной?       Он потянул меня за рубашку и едва не опрокинул на себя. За это я шлёпнул его по руке и облил его тёплой водой из душа, смывая шампунь. Юра вытянул язык, поморщившись от попавшей в рот химии.       — И зубы ещё надо почистить, — вспомнил я, взяв в руки его щётку. Он потянулся было правой рукой, а потом понял, что я собираюсь делать, и открыл рот. Процесс был интересный и неожиданно интимный.       — Шире немножко, я не вижу. Вот так, молодец. И флоссом ещё надо. Шире ротик.       Он слушался, убрал язык и не мешал мне. Когда с зубами было покончено, я запустил руки ему под мышки, вытягивая из почти опустевшей ванной. Он не желал подниматься.       — Ну залезай со мной, Мастер, — он надул губы. — Дай я тоже тебя вымою. Пожалуйста?       Я пошёл у него на поводу — в который уже раз. Сложил одежду на стиральную машину и залез вместе с ним в уходящую воду. Он мыл меня уже под душем, трогал меня везде своими маленькими ладошками. Прижимался лицом, вдыхая запах меня и геля для душа. Встал на колени на дно ванной, чтобы хорошо промыть пах. Чуть приласкал член и спустился ещё ниже. Уделил, как всегда, особое внимание ступням. То и дело посматривал на меня снизу вверх, как будто спрашивая, правильно ли он всё делает. Я только благосклонно кивал.       Вытирание мы превратили в соревнование: он пытался обернуть вытереть меня, а я его. В конце концов я оказался чуть быстрее и напористее, и буквально завернул его в махровое полотенце.       — Попался, — я держал его обеими руками. — Ты как пирожок, так бы и тебя и съел, — укусил за мочку.       — Не ешь, подумай! — вертел он головой, пытаясь выбраться из плена мокрого полотенца.       — Нет, сладенький, и не крутись.       Вырваться не получилось, я держал слишком крепко. Приподнял его за пояс и донёс до кровати. Положил осторожно. Он тут же выпутался из полотенца.       — Куда бежишь? — я подтянул его к себе за ногу и тут же пощекотал стопу. — Мы вроде условились, что ты давно по попе не получал. Эй!       — Ну щекотно же, — он перелез на другую сторону кровати, где я снова до него дотянулся, щекоча уже бок. — Ай! Щекотно! Не надо!       — Не могу удержаться, you’re too cute, I just wanna tickle you, — мой голос перешёл в какой-то странный регистр. Так я общался с маленькой Валентиной Сергеевной, но не со своим партнёром. — Tickle-tickle-tickle.       Юра, хохоча, продолжал убегать от меня, а я всё догонял его по кровати. Уже загнал его в угол, как вдруг он схватил подушку и укрыл ею туловище. Вторую подушку зажал между ног.       — Всё! Я в домике! Не пущу!       — Сейчас как дуну, поросёнок, весь твой дом разлетится, — пригрозил я, вытаскивая подушку у него между ног и стаскивая ещё одну с его груди. Перевернуть его и положить к себе на колени задницей кверху оказалось секундным делом. Первый шлепок был лёгкий, но звонкий.       А Юре и не надо было больше боли сегодня. Ему и так хватило. Он капризничал что-то, ёрзая по моим коленям, и недовольно кривил рот — но я уже видел по его глазам и состоянию, что он ровно там, где хотел быть. Не было больше начальника Юрия Алексеевича, не осталось даже серьёзного собранного Юрия — только маленький вредный Юрочка, о котором надо позаботиться, которого надо воспитывать и любить.       Я шлёпал его легко, придерживая одной рукой за голову, но каждое моё прикосновение, кажется, прошибало его насквозь. Он блаженно закрыл глаза и только тихо постанывал.       — Ну не надо, пожалуйста. Я же был сегодня хорошим мальчиком.       — Почти, — согласился я. — Но успел со мной поспорить. И пеной в меня кидался.       — Ай, больно же! Извини! Daddy, I’m sorry, — сказал он на идеальном американском английском и сам рассмеялся от этой фразы. Легко и по-детски.       Я знал, почему он сказал это именно на английском. На русском слова «папа» или «папочка» отдавали тянущейся болью и горечью внутри — у нас обоих. В английском же это слово он чаще слышал в порно, чем где-либо ещё, и коннотации были скорее связаны с сексом.       — Oh, you should be, little one, — отвечал я, уже просто гладя его, а не шлёпая. Ягодицы даже не порозовели. — Потому что ты сегодня заслужил наказание.       — А мы можем как-то… Я могу что-то сделать, чтобы его избежать? — он вскинул брови умоляюще, переворачиваясь, но оставаясь у меня на коленях.       Конечно, он шёл по какому-то воображаемому сценарию у себя в голове — но по непонятной мне причине эта игра казалась мне реальнее, чем когда-либо. Ведь это правда мой ребёнок, и теперь его даже не надо пускать гулять на длинном поводке. Я имел полное право держать его рядом, у своих ног, и контролировать, чтобы больше не убегал.       — Дай подумать, котёнок, — я провёл пальцем по его губе. — Думаю, да… Но только маме не говорить. Это будет наш маленький секрет.       — Yes, Daddy, — улыбнулся он. — А что надо сделать?       — Тебе надо будет сделать мне приятно.       — Вот так? — он, вытянув шею, поцеловал мой большой палец. Взял его в рот.       — Почти. А ещё я хочу надеть на тебя одно украшение.       — Откуда ещё один? — спросил Юра, глядя на новенький розовый ошейник. Это уже я купил сам, совсем недавно. — Что у тебя там за бездонный шкаф с игрушками?       — Ну а ты не знал? У каждого Дэдди есть бездонный шкаф и волшебная прикроватная тумбочка, — пошутил я в ответ. — Давай-ка сюда шейку.       Юра склонил голову, позволяя надеть на себя дешёвенький нежно-розовый ошейник с металлическим сердечком в центре. Китчево-пошлый, несерьёзный, не-мужской аксессуар. Моему мальчику понравилось: у него глаза загорелись, когда он посмотрел на себя в зеркало.       — You’re such a pretty boy, — хвалил я его, поглаживая по лицу, спускаясь на плечи и живот. Встал к нему вплотную. — Ты очень меня заводишь. Будь хорошим мальчиком, сделай мне хорошо. Вот так, осторожно, попробуй, оближи. Как чупа-чупс.       — Так? — он поднял на меня взгляд, осторожно и с любопытством облизывая мою головку. И не скажешь, что несколько дней назад его ебали в глотку так, что аж тошнило. Сама невинность.       — Да. И ручками себе помоги. Умничка, ты же моё солнышко. Such a good boy. Продолжай.       Я сел на кровать, поглаживая его по голове. На самом деле трахаться не хотелось, хотелось просто его любить.       — Молодец, всё получается. Я так тобой горжусь. И ты очень правильно сделал, что всё мне рассказал. Я это ценю.       Эта моя фраза всё поменяла. Взгляд Юры был наполовину грустный, а наполовину виноватый. В глазах, как всегда, стояли слёзы — но где-то за ними было извращённое, изысканное, болезненное, сотканное из причуд и загадок человеческой психики удовольствие. Ему хотелось быть передо мной виноватым, и всю последующую жизнь пытаться покрыть неоплатный долг.       — Прости меня, пожалуйста,— шепнул он.       — Простил, — ответил я, наклоняясь, чтобы его поцеловать. — Простил, всё простил. Выдохни уже. Ты же мой маленький, я не могу тебя не простить. Всё, всё, расслабься. Отдыхай. Ты со мной. Всё будет хорошо.       Он всхлипнул, вытер слёзы и залез ко мне на колени, обнимая. Специально сгруппировался, чтобы уместить голову у меня под подбородком. Я крепко прижимал его к себе и чуть раскачивал.       Я всегда считал его разумным, крепким, стабильным молодым парнем, который справится с любыми невзгодами в разы лучше меня. Я оказался неправ; у меня на коленях сидел взрослый человек с непростой судьбой, прошедший за свои тридцать лет через столько трудностей, сколько некоторые не видят за все семьдесят. Смерть близкого в совсем детском возрасте, две опухоли и пожизненный приём таблеток в юности, непутёвый психически больной партнёр, эмиграция, африканский плен. Разочарование в новом романтическом партнёре. Гробы, перестрелки и ночные кошмары.       Насколько же усталой должна быть душа, чтобы человек хотел отдать себя другому вот так, полностью стирая свою личность, сдавая все свои права, всю свою телесную и духовную автономию — буквально уходя в детство? Он ведь не играл, он действительно был в изменённом состоянии сознания. Он полностью зависел от меня в тот момент, раскрылся как никогда. Я боялся сделать что-то не то, травмировать его сейчас резким словом или излишней силой, ведь и так уже напомнил о провинности. Поэтому я прижимал его к себе, качая, как качал когда-то маленьких племяшек.       Мне самому никогда не хотелось подчиняться так. Мне хотелось быть рядом с Эльзой, меня устраивало моё положение, но мне всегда хотелось сделать её моей. Партнёршей, супругой, верхней, нижней — что угодно, но с ней. У Юры же подчинение рвалось изнутри. Это была особенность его личности, внутри себя и для себя. Подчиниться и служить, чтобы самому стало спокойно. Он только искал того, кто его примет его полностью, со всеми закидонами, капризами, особенностями и фантазиями. Я готов был взять на себя такую ответственность, тем более что в обмен я получал безграничный контроль.       Юра действительно расслабился: отпустил каждую мышцу, опирался на меня полностью. Для меня не составляло труда держать его. Я гладил его по спине и иногда целовал. Когда его совсем развезло, я медленно повалил нас обоих на кровать. Мой детёныш уже не открывал глаза, только нежился у меня в руках.       — Споёшь мне колыбельную? — спросил он вдруг, потирая веко. Я усмехнулся:       — Ты знаешь, что я плохо пою. Да и не знаю ничего особо.       — Ну какую-нибудь. Из твоего детства, например?       Я выключил свет, накрыл его одеялом и снова обнял, притянув за ошейник. Удивительно, какой он сегодня мягкий и покладистый. Наверное, до утра не выйдет из этого состояния.       Из моего детства, помимо блядского Гаудеамуса, вспоминалась только одна песня. Папа тихо пел её маме на кухне по утрам, когда думал, что мы с Валеркой за стенкой ещё спим. Это были почти стихи, как раз не нужны были вокальные данные. Юра всё ещё с надеждой поглядывал на меня в темноте.       — Ты у меня одна, словно в ночи луна… — начал я. Почти шептал, не распевался. Я как-то пел эту песню Эльзе — лет в двадцать, когда квартирники убедили меня, что я умею петь под гитару. Вот только она не поняла ни слова, а потом спросила, как такая печальная мелодия может быть о любви. Я тогда почему-то так расстроился.       А вот Юра точно понимал слова. Положил ладонь мне на сердце и слушал внимательно.       — Нету другой такой ни за какой рекой. Нет за туманами, дальними странами…       Вот ты какой, культурный код. Юра, скорее всего, не слышал раньше эту песню. Но у меня не было ни малейшего сомнения, что каждое слово отпечатывается где-то у него внутри.       — Вот поворот какой делается с рекой. Можешь отнять покой, можешь махнуть рукой. Можешь отдать долги, можешь любить других. Можешь совсем уйти, только свети, свети.       Мы лежали в тишине ещё несколько секунд. Юра прятал лицо у меня на груди.       — Классная песня. Я её наизусть знаю. У меня папа маме пел.       — Надо же, как бывает, — удивился я. — У меня тоже, я тоже только поэтому её и вспомнил. Всё, маленький, закрывай глазки и спи. Ты у меня самый хороший мальчик.       — И я никуда больше не уйду, — добавил он тихо. — Честно.       — Спи, говорю. Глазки закрывай, — велел я, устраиваясь на подушке удобнее. Коснулся его переносицы, и он послушно закрыл глаза, чуть улыбаясь.       — А всё-таки я везунчик, — заключил Юра.

***

      Паническая атака в кабине — это самый большой прикол, который только может выдать мой мозг. Особенно весело, когда переводишь форум по тревожным расстройствам. Я сам напросился переводить здесь, сам решил, что всю нужную лексику я помню наизусть, и сам же выбрал сходить вчера вместо подготовки в клуб, похерив свой режим сна минимум на трое суток.       Теперь я переводил на каких-то сущих резервах организма, на двух часах сна и в панике. Сломал в руках два карандаша, смял лист бумаги и пять раз вскочил со стула, повинуясь паническому биению своего сердца. В паузах выключал микрофон и глотал, не чувствуя вкуса, растворимый кофе из автомата, делая себе ещё хуже. Забывал дышать, из-за чего голос садился к концу каждого предложения.       Меня хватило ровно на семь минут, и я буквально скинул с себя наушники. Коллега, бывший одногруппник, посмотрел на меня с недовольством, но подстраховал и подхватил перевод. Сорри, за мной должок.       Тогда же зазвонил мой телефон, из-за чего в наушниках раздался треск. Мне никто не мог позвонить в этом режиме, только Юра и только в самом экстренном случае. Я беззвучно извинился перед коллегой и выскочил из кабины.       — Да? Что такое? — спросил я. Получилось резко. Но блять, он же знает, что у меня форум, и я не могу отвечать во время перевода. Руки всё ещё тряслись, белые стены коридора плыли, рисунок под ногами сливался.       — Валь, мне что-то… грустно очень, — сообщил мне Юра на том конце.       — Серьёзно? Ты мне звонишь, потому что тебе «грустно»?       — Да, просто вчера было так хорошо, а тут я пришёл на работу, и тут… все чего-то от меня хотят, а я… я просто не в состоянии тут всем заправлять. После этого повышения вообще какой-то пиздец начался…       Не в состоянии он. Этот засранец после вчерашней порки спал всю ночь, как младенец. Устроился у меня на плече, пока я смотрел в потолок и думал, почему, сука, вторая таблетка транка не работает, и почему я не могу спать, и как я буду переводить. Примерно такого пиздеца я и ожидал. А этот сидит в своём офисе и скучает, заполняет бумажки. Поработай хоть раз на моей работе, блять! Тут от тебя хотят идеального перевода каждую секунду, только попробуй выкинуть хоть одно слово.       — Ну Юр, ну я не знаю, кофе попей, на обед сходи, с коллегами пообщайся, энергией у них зарядись. Найди себе друзей в новом офисе, ты же умеешь. Что, это такая большая проблема, что мне надо звонить прямо во время форума? Я вообще-то не скрепки тут перекладываю.       — Мне после вчерашнего не очень, — сказал он тихо. — Я хочу отпроситься и домой уехать, тебя подождать.       — Езжай, если так хочешь, — махнул я рукой. — Но на твоём месте я бы не куксился, а попытался влиться в работу. Я же сижу, вливаюсь тут. А я вообще не спал, — я допил кофе в один глоток. На дне оказалась противная порошковая гуща.       — Ты считаешь, так будет правильно?       — Конечно. Ты молодой здоровый лось, чего тебе будет? Иди работай, сейчас раскачаешься, всё у тебя получится. И не грусти, конечно, — сказал я иронично. Если бы все проблемы решались с помощью простого «не грусти», жить в этом мире было бы в разы приятнее. — Тебе друзей надо найти там. Вот тебе задача на сегодня, сходи с кем-нибудь на обед. Всё, солнышко, давай, мне надо бежать, я и так тут уже коллегу подставил.       — Ладно, давай, — вздохнул Юрка. — Пойду не грустить и искать друзей.

***

      — Да, мам, сегодня у них официальное открытие завода, целое мероприятие в берлинском офисе. Да, вдвоём пойдём. Да ты что, немцы корпоративы проводят, и ещё как!       Я нарезал круги по кухне с телефоном в руке, уже одетый в супер-формальный чёрный костюм с любимой фиолетовой рубашкой. Мама, как всегда, задавала миллион вопросов по делу и не по делу, и я с радостью отвечал на все. Ещё десять лет назад эти вопросы меня страшно бесили, а теперь я улыбался. В конце концов, мама у меня одна.       Вдруг у меня завибрировал прямо у уха телефон, и меня сразу же кольнуло неожиданной тревогой — за Юру, за маму, за Валерку, даже за Серого, у которого никогда не бывает ЧП.       «Я сделаю это сегодня», — такое сообщение отправил Юра Арсению, и оно высветилось у меня на экране. Они не переписывались уже давно, с чего вдруг? О чём он?       — Не, мам, не в Мюнхен мы едем, в Бонн, а меня же там работа, — пояснял я маме. — Мы уже дом арендовали. Там надо ремонт закончить, но…       Снова пришлось оторвать телефон от уха на секунду. И ещё раз.       «Просто хочу, чтобы ты знал. Извини меня заранее».       «<3».       Я заглянул в комнату — Юра, тоже весь при параде, сидел на кровати и нервно вертел в руках телефон. Вон оно что. Эта тревога не моя, а его. Сочится через стены и колет меня.       — Ладно, мам, давай, нам выходить скоро…       Я попрощался, навернул ещё круг по кухне и вернулся в спальню. Юра уже отложил свой телефон в сторону и разглядывал себя в зеркале.       — Пиджак поменяй, у этого вот как локти вытянулись, — велел я. Юра кивнул и без возражений скинул старый пиджак. Я помог ему застегнуть пуговицу на новом, приблизился. — Чего ты нервничаешь? Работа же уже закончена, всё, осталось только праздновать.       — Да так, там… на корпоративах всегда всплывает что-то…       — И как ты думаешь, что там всплывёт?       Юра просёк меня за секунду, губы тронула улыбка:       — Ты читаешь мои сообщения, да?       — Ага, — признался я, прикидывая, заведёт ли он себе второй телефон, и если да, то как скоро, и как я буду это пресекать. С ним всегда надо быть начеку, держать в ежовых рукавицах. — Так что ты собираешься сегодня сделать? И почему об этом должен знать Арсений, но не я?       — Да там… один проект, который я давно уже готовлю. Мы с Арсом его обсуждали. Просто там несколько… амбициозная идея, и я не знаю, получится или нет. Вернее, я знаю, что получится, но сомневаюсь…       — У тебя вчера был последний официальный рабочий день. Какие ещё проекты?       — Ну… личный мой проект, — мялся Юра, пытаясь спрятаться от меня в пиджаке. Поднимал плечи и опускал голову. Я заставил его посмотреть на меня.       — Ты мне врёшь, я же вижу. Что за проект такой?       — Моя последняя самостоятельная идея. Честно, последнее моё самостоятельное решение в этой жизни. А потом всё управление передаю тебе.       — А сейчас ты мне не можешь сказать?       — Тебе понравится, честно, — он хлопал ресницами. — Тебе не о чем волноваться. Просто хочу, чтобы это был сюрприз. Если тебе не понравится — делай со мной что угодно, ты имеешь право. Но пусть это пару часов побудет секретом.       Я вздохнул, не зная, что и думать. Вертит мной, как хочет, зараза, сюрпризы какие-то готовит. Ненавижу неожиданности и бесконтрольные ситуации. А сегодняшний вечер и так весь будет бесконтрольный.       — Смотри у меня. You’re already in big trouble. Если мне не понравится — получишь.       — Да, Мастер, — у него дрогнул уголок рта.       — И чтобы твой Арсений от нас держался в ста метрах, видеть его не хочу.       — Я ему напишу.       — И удали это грёбаное сердечко! Я знаю, что ты всем такое отправляешь, но блять! — сорвался я. Даже ударил его легонько по щеке. Юра только усмехнулся.       — Удаляю, удаляю, всё, видишь? — он поднёс телефон к моим глазам. — Это просто смайлик, я ничего не имею в виду под ним. Не ревнуй.       — А мне кажется, тебе нравится, когда я ревную, — я выхватил телефон у него из руки, кинул на кровать. Прижал к шкафу, прямо к зеркалу, придерживая обеими руками за шею, но пока не душа. — Смотри, не зли меня, а то хуже будет.       — Не буду, Мастер, — ответил он, смотря мне в глаза, хотя ему очень хотелось отвести взгляд. Замер, боясь моих рук. Надо же, он как шёлковый весь последний месяц. Только и слышал от него «Да, Мастер». Это мне нравилось.       — Ладно, поехали уже, — я отпустил его.       Обычные, не-тематические вечеринки я никогда не любил. Куча народу в маленьком пространстве, алкоголь, странная незнакомая еда, пафосные речи, а иногда даже дебильные конкурсы. Свадьбы, корпоративы, дни рождения и поминки — это идеальная среда для тревоги, социальной неловкости и панических атак.       Нас посадили за стол с Юриными коллегами. Кто-то из них был вместе с ним в Южном Судане, и у нас хотя бы нашлись общие темы для разговора. Говорили на немецком, и я еле складывал слова в предложения. Юра отдувался за меня: я осторожно клал руку ему на бедро под столом, когда уставал говорить, и он тут же перехватывал разговор.       Еду предложили брать и накладывать самим, вроде шведского стола. Юра держал в руках тарелку, поглядывая на меня. Я положил руку ему на талию. Этот жест дался мне неожиданно тяжело, я привык прятать наши отношения и не показывать их на публике. Но я знал, что Юрка сразу поплывёт от такого.       — Ну смотри, мясо вроде неплохое вон там, — указал я. — И картошка тоже. Салат ещё возьми. И мне тоже. Справишься с двумя тарелками?       — Ага, — отвечал он с улыбкой. Он же сам хотел почувствовать мой контроль не только в спальне, но и в вот таких простых вещах. Вот пусть займётся делом. Плевать, как это выглядит со стороны.       На отдельном столике стояли несколько десятков бокалов с шампанским. Чуть дальше можно было налить соки, воду и прочее.       — Возьми нам ещё чай, — велел я, когда мы сели с едой. Старался сделать свой голос мягче, чтобы для немцев не звучало как приказ. Юра кивнул, косясь на шампанское, но напоролся на мой строгий взгляд. Не сегодня. Я не хочу, и ты не будешь.       Через несколько минут директор фирмы вышел в центр зала, под проектор, и начал увлечённо рассказывать что-то на немецком и показывать фото завода. Я это всё уже видел, мне было неинтересно, так что я просто ел и заглядывался на Юру в реальности и на фотографиях из Судана. Какой же он всё-таки умница у меня.       Потом слово передали и Юре. Я похлопал его по спине, когда он встал из-за стола. В его немецком я даже не слышал акцента. Вот уж действительно, ученик превзошёл учителя, добил свой второй язык до совершенства.       После его речи всё закружилось: начались какие-то фотографии, поздравления, ещё речи. Юру то и дело водили от стола к столу, а он улыбался, вежливо отказываясь от предлагаемого шампанского, и поглядывал на меня. Я тоже не отрывал от него взгляда, одобрительно кивая. Пусть наслаждается своей пятнадцатиминуткой славы и прощается с коллегами.       В какой-то момент меня спросили что-то соседи по столу, и я отвлёкся, потеряв Юру из виду. Он нашёлся в углу зала, объяснял что-то Арсению. Я едва удержался от того, чтобы пойти и разбить эту парочку. Будете продолжать болтать — рассажу, блять.       Но разговор длился буквально минуту. Они покивали, Арсений кисло улыбнулся, приобнимая Юру, а у меня внутри снова всё горело. Тварь, как смеет, прямо у меня на глазах. Вот ведь получишь дома, Нечаев. Я тебя, блядь, действительно на цепь посажу, кастрирую и спину тебе разрисую шрамами. Никуда от меня не денешься, не пущу.       Я уже встал было из-за стола, едва контролируя себя, но тут Юра почувствовал на себе мой взгляд и обернулся. Я сел, видя, что он направляется ко мне. Плечи назад, шаг слишком широкий для его роста, правая рука в кармане. Он сел за стол рядом со мной, но как-то неловко — как будто собирался убежать.       — И что это такое было? Опять? — спросил я строго. На нас смотрел весь стол, но я знал, что русскоговорящих среди них нет.       — Он мне кое-что передал, я ему отдавал на хранение, — он нервно заправил за ухо прядь волос.       — «Кое-что» — это что? Меня начинают бесить твои секреты. Юрий, что происходит? Я думал, мы уже всё решили. Почему именно сейчас?       — Просто… есть одна вещь, которая меня в наших отношениях не совсем устраивает, — начал он. — И я хотел бы сделать её… чуть лучше.       — И что же это? И почему, блять, ты мне говоришь это именно сейчас и при всех?       — Эм, — он вертел часы на своей руке. Сквозь волнение проглядывала глупая улыбка, он вдруг пригладил свои волосы. На лбу у него выступила испарина. Люди в зале вдруг притихли. — Да, мне хотелось… сейчас и при всех, и я… и… Валь, в общем, я тебя люблю, — выдохнул он.       Я не ответил, смотрел на него пристально. Разговор был странным, а Юра был очень странным.       — Ты — самый важный человек в моей жизни, ещё с моих семнадцати лет. Ты мой учитель, мой наставник, мой Мастер. И я точно хочу быть только с тобой, — он подсобрался, говорил ровнее. — Всю оставшуюся жизнь.       — Но…? — тянул я. У меня же сейчас сердце откажет, нахуй. Прибью сучонка. — Из тебя всё клещами надо тянуть?       — Не «но», а «и», — поправил он меня. — И партнёрство — это, конечно, круто, но… — он встал.       — Блять, — шепнул я себе под нос. До меня наконец-то дошло, что происходит, что это был за сюрприз, и почему весь зал вдруг замолчал. Это я должен был делать, а не он.       Вместо того, чтобы опуститься на одно колено, Юрий сел сразу на два, в первую позу. Завёл одну руку за спину, покорно склонил голову в сабмиссивном жесте, а в другой протянул мне открытую бархатную коробочку. Кольцо было крупное, золотое, с ярким голубо-сиреневым камнем.       — Ты выйдешь за меня, Валь?       Глаза у него были большие, широко раскрытые, полные волнения и надежды. Он закусил губу, ожидая ответа. Плечи чуть подрагивали. Do it trembling, if you must, but do it.       Я поднял его за локоть, захлопывая свободной рукой коробку с украшением, забирая её. Посадил его к себе на колени. Мелкий такой, удобно.       — Юра, мать твою, — смеялся я, целуя его. Я очень не хотел, чтобы на нас обращали внимание, но люди всё равно начали хлопать. Но моя тревога уже ушла, мне было плевать на всех, у меня в руках был самый ценный бриллиант. — Чтоб тебя, секреты у него…       — Так какой твой ответ? Скажи, пожалуйста.       Я чуть отодвинул его от себя, посмотрел ему в глаза.       — Мой ответ — да. Ты другого ожидал?       — Нет, — он расплылся в улыбке. — Но вдруг…       — Oh gosh, you silly, silly boy… — я снова прижимал его к себе. Юра удобно расположился у меня на коленях и обвил меня руками. Я отдавал себе отчёт, что мы, должно быть, очень странно смотримся, но как же мне было похуй. Мы такие, какие есть. С разницей в возрасте и в размере, со странными ритуалами, с кашей в голове у обоих, с дикими фантазиями, от которых можно избавиться, только воплотив их в реальность. Мы два исключения из всех систем, нашедшие друг друга. И если кому-то это не нравится, то он может отвернуться. — Юрка, блин, дурачина, я тут уже надумал…       — Прости. Я хотел сюрприз.       — Да я уже понял. Сюрприз удался, — заключил я с усмешкой. Наконец-то раскрыл коробочку. — Дай угадаю, суданское золото и танзанит? Вот это огромный камень, конечно.       — Ну танзанит всегда крупный делают. Смотри, как он к рубашке идёт, — он приложил кольцо к моей рубашке. Я отпустил его, он отсел на свой стул. Поднял мою левую руку, как принято в Германии. — Можно?       — Очень красивый цвет, — я разглядывал собственную руку с кольцом. Вот уж чего я не ожидал, так это предложения. Хотя от Юры такой шаг можно было предвидеть. Он любил большие решения, красивые жесты — и чтобы все видели, что он со мной. Мне всегда это льстило, потому что я всю жизнь себя стыдился. — А переливается-то, блин…       — Я тоже так сказал, когда впервые увидел настоящий танзанит, — Юра гордо улыбался. — Я специально хотел что-то из Африки, а ещё искал нормальные компании, которые не используют рабский труд. Я там закупил материалы, а доделывали уже ювелиры здесь. Вообще мне сказали, что это скорее женская модель, но…       — Кольцо же не на член, а на палец, — фыркнул я.       — Я так и подумал. Тебе всегда шли такие… нетрадиционные элементы.       — Валерка с Серым всегда говорили, что это потому, что я пидор, — смеялся я, пытаясь глотнуть чая. Пить не получалось, я не мог собрать улыбку. От смеха на глазах выступили слёзы. Я сам не понимал, над чем смеялся. Наверное, над абсурдностью всей ситуации.       — Однозначно, — Юрка заразился смехом. — По тебе сразу было видно, Валентин Валентинович. Я тогда сразу решил, что ты будешь моим.       — Ну тут у меня вообще не было шансов. Если Юра Нечаев решил — то это всё, не отвертишься больше.       — Именно так, — ответил он неожиданно серьёзно. — Может, тебе ещё чаю, Хозяин? — спросил он уже тише, зная, что рядом могут быть русскоговорящие. — Нам с тобой ещё тортик обещали.       — Неси, солнышко. И себе возьми.       Когда он отошёл, мне пришлось выплывать из какого-то тумана. Принимать поздравления от людей, многих из которых я даже ни разу не видел, на русском, немецком и английском. Улыбаться, жать руки, показывать всем кольцо. Потом позировать вместе с Юрой для фотографий, делить торт, смотреть сделанные кем-то во время предложения фото.       — Не надо было так публично, конечно, — я вытирал пот со лба. Шёл второй час вечеринки.       — Я знаю. Но мне очень хотелось, чтобы все знали. Ты же меня знаешь.       — А ты знаешь, что я не люблю, когда вокруг куча народу, но всё равно сделал так, как хотел, — осёк его я.       — Ну, — он смотрел в опустевшую тарелку. — Дальше всё будет, как ты скажешь. Можно просто прийти расписаться пока, особенно сейчас, когда виза нужна. И свадьбу-свадьбу не надо. Я знаю, что ты их тоже не любишь. А мне… пофиг, мне просто нужен ты. И я хотел увидеть на тебе это кольцо.       — Ладно. Дома обо всём этом поговорим, — пообещал я, доедая свой торт. Юра уже знал, что я имею в виду. Ох и достанется тебе сегодня, маленький ты затейник.       — А давай пойдём уже? — предложил он. — Они тут ещё несколько часов будут ерундой заниматься, конкурсы какие-то собираются устраивать. А ты уже устал, я вижу.       — Да, я устал, — признался я. — Пойдём.       — Yury, kann ich kurz mit dir reden? — нарисовался прямо за нами директор компании. Юра легко коснулся моего предплечья, извиняясь, и встал.       Пока Юру поздравляли, я тоже извинился перед сидящими за столом. Мне нужно было срочно подышать свежим воздухом, пока атмосфера шумного застолья не спровоцировала никаких реакций. Мне надо беречь себя и свою нервную систему, I’m wired differently.       С балкона открывался красивый вид на одну из штрассе в центре города, а вдалеке переливалась фонарями набережная Шпрее. От летней прохлады спасал только пиджак.       — Привет, — раздался голос сзади. Неожиданно похожий на… мой собственный? Я слышал себя на записи тысячи раз, так что точно знаю, что голос похож. Фигура в проходе тоже была близка к моей — такая же длинная, чуть громоздкая, и сразу ощущается присутствие этого человека. Но это не Серый, нет, что-то послабее. Валерка? Тоже нет.       Когда из темноты вынырнула рыжая макушка, я ещё полсекунды не мог сложить два и два. Я же видел его вблизи лишь один раз, в клубе в Москве. Так вот ты какой, Арсений. Симпатичный, с тонкими чертами лица и бархатным голосом. Портят его лишь синяки под глазами.       — Привет, — ответил я просто. Арсений прошёл к перилам и опёрся на них локтями, вбирая вид. Я решил не разглядывать его, тоже посмотрел вдаль. Встал рядом с ним, но на уважительном расстоянии. — Как ты после...?       Арсений только кивал, не глядя на меня. А я стоял и думал, что это такой же ребёнок, как мой Юрка. Молодежь, салага. В разговоре сразу почувствовалась неловкость, но Арсений сам сюда пришёл, я его не звал. У меня не было желания ему отомстить или высказать своё недовольство. Вина за измену лежит на Юре, не на нём.       — Нормально. Завтра в Москву лечу, сорок дней скоро.       Я спрашивал его про Юру и его неожиданное публичное предложение, но у него, видимо, голова была забита совсем иным. Я бездумно поглаживал большим пальцем правой руки сверкающий танзанит у себя на левой.       — Я… сочувствую твоей потере, — сказал я искренне. Я всё ещё помнил заплаканное лицо Дарьи, оглушающий выстрел и лужу не впитывающейся в почву крови. — Я был там совсем рядом, это жуткая смерть.       Парень недовольно двинул челюстью, притворяясь, что зевает. Сдерживал слёзы? Не знаю. Серые глаза, почти как у моего Юры, блестели. Впрочем, это, должно быть, ветер.       — Ага, — голос у него надтреснул, как у меня во время панической атаки. — Это я должен был быть там. Я должен был застрелить этого говнюка, а не Юра. Это я виноват, что он вывел Дашу наружу.       Неправда, Арс. Это случайность, игра судьбы, это невозможно было предвидеть.       — Эй... Можно? — я приподнял руку. Арсений, обернувшись, удивился, но кивнул. Я положил руку ему между лопаток. От него очень приятно пахло, чем-то древесным и одновременно сладким. — Ты ни в чём не виноват. То, что творит Юрка — это трюки, которые могут выполнять только каскадёры. Он грёбаный сумасшедший везунчик. Любого другого на его месте бы застрелили. Не вини себя за здравый смысл.       Арсений провёл рукой по своему лицу, кивнул. Задумался. Я убрал руку, но далеко не отходил. Видно было, что парень напряжён, на иголках. Мне хотелось его пожалеть. Теперь я понимал, почему Юра остался с ним с Южном Судане.       — А Юрка как? Всё ещё с кошмарами? — он повернул лицо ко мне. Красивый. Что-то в нём есть.       — Было пару раз, но прошло.       — Хорошо. А то в Судане он каждую ночь просыпался, даже до плена. Меня твоим именем звал, — он сглотнул. — Ему с тобой, наверное, лучше.       — Лучше, — ответил я уверенно. — Я знаю, что наши отношения со стороны выглядят… странно. Но Юра сам обо всём этом просит, всегда.       — Да я уж понял, — ответил он как-то горько. — Он и у меня что-то такое просил. Он действительно сумасшедший везунчик, раз нашёл себе партнёра, готового идти на такое.       Я был согласен, но не стал отвечать. Арсений оказался приятнее, чем я думал. Не увиливает от разговора, выкладывает как есть.       — На, это твоё. Виноват, не хотел видеть на нём это напоминание.       Он вынул из кармана ещё одно украшение в прозрачном пакете. Тоненькая серебряная цепочка, которую он снял с Юры в самолёте. Я цокнул языком, но ошейник забрал, убрав его в коробочку из-под кольца. Да, это моё, как и весь Юра, и напоминания обо мне с его тела уже не стереть.       Мы стояли так ещё несколько минут, не смотря друг на друга. Хотелось курить, но мне нельзя. Вместо этого я глубоко дышал. Арсений надолго закрывал глаза, открывал их и закрывал снова. Я чувствовал, как реальность уходит у меня из-под ног — но это была не моя реальность, это я ловлю отсветы чужой и примеряю её на себя. У меня это была одна быстрая поездка, а у человека вся жизнь перевернулась.       — Ладно, я пойду. Поздравляю с помолвкой, — сказал Арсений без особой радости, разворачиваясь. Порадуешься тут, ага.       — Погоди, — я обернулся следом. — Ты когда в Москву?       — Завтра.       — Ты не работаешь с психологом? Тебе бы надо.       Арсений вскинул рыжие брови, как будто я сказал что-то дикое и неуместное.       — Да я не псих, я в порядке. Уж я-то пару себе найду.       — Нет, — я покачал головой. — Тебе не партнёр сейчас нужен, а врач. Поверь мне, уже с пары сеансов легче станет. Правда. Это не только для конченых психов. У меня брат в этой сфере работает, могу скинуть контакты, он тебе подберёт специалиста. Даже не так, Юра тебе скинет контакт. А дальше ты уж сам разберёшься, надо оно тебе или нет.       Он почесал затылок, раздумывая.       — По-хорошему, конечно, надо. Мне Юра то же самое говорил.       — Вот и не отказывайся от помощи.       — Ладно, — он протянул мне руку. Я пожал её, удивившись крепости. Серый жал руку так же. И я тоже. Надо же, у Юрки есть типаж.

***

      Поцелуи в лифте уже стали почти традицией. Юра цеплялся за мой пиджак, гладил меня по бокам. Я прижимал его к себе, придерживая за шею. За месяц шрам там уже перешёл из ярко-фиолетового в красный. Заживал хорошо, ровно и красиво.       Уже в квартире Юрий, сев на колени, снял мою обувь, стянул пиджак. Надо будет разработать более конкретный список детальных правил для него — чтобы ему было, что нарушать и за что получать. И надо будет периодически устраивать ему встряску, как тогда в подвале. Это я могу жить ровно и спокойно, а ему всегда нужны будут сильные эмоции. Хочет «реальнее» — будет реальнее.       В спальне он тянулся за поцелуями, уже притираясь пахом к моей ноге. Я ответил на поцелуй, но отодвинул его от себя.       — Зря, конечно, ты это сделал, — сказал я. — Мне очень не понравилось.       — Что не понравилось?       — А ты сам не знаешь? — ответил я вопросом на вопрос. Two can play this game. Угадай, что мне не понравилось. — Я тебе уже сказал.       — Но я же уже объяснил, что мне просто хотелось, чтобы все знали, и видели, и я на работе много про тебя говорил, и чтобы перед Арсом тоже, чтобы ты точно не сомневался… — разозлился он. — Я ещё хотел, чтобы сюрприз был. Что я должен был сделать?!       — Ты мне скажи, что ты должен был сделать, — я сложил руки на груди.       Юрий пока не сдавался. Скуксился весь, отзеркалил мою позу. Побрэтить захотелось? Ну давай.       — Не знаю. Ну подумаешь, на публике. Ты же не развалился, довольный был. Вон, фотки зато такие классные. Зачем вот ты сейчас портишь впечатление, а?       О, Юрочка, я не порчу. Наоборот, я делаю сегодняшний вечер лучше. А заодно донесу до тебя свои пожелания. Ведь это ты для меня, а не я для тебя.       — Раздевайся, — велел я, расстёгивая свою почти насквозь мокрую рубашку — social anxiety, мать её. — Вставай в угол и подумай о своём поведении.       — Блин, да чего ты, ну вот зачем это сейчас, давай просто… — начал он. Стоять в углу он очень не любил. Он любил, чтобы всё внимание было направлено на него, а не смотреть в стенку.       — Вставай. Или я поставлю.       Меня всегда удивляла его внутренняя борьба с самим собой. Я видел, что он хочет подчиниться и угодить мне. И в то же время я видел, что он неподдельно возмущён моими указаниями и не до конца убеждён в моём авторитете. Вроде и послушался, но сжал губы и раздевался намеренно медленно.       Я подогнал его пряжкой ремня — по ещё не снятым трусам, но вполне ощутимо. Может, даже синяк останется.       — Быстрее, блять! Быстрее встанешь — быстрее начнёшь мыслительный процесс. Давай-давай, вон в тот угол. Руки за голову.       — Ай! Да я встаю!       — А руки где? — почти прорычал я. Второй раз пряжка ударила по его выставленной руке, прямо по локтю. Больно, зато он сразу завёл руки за голову и скрестил пальцы на затылке.       — Да что я такого сделал? Всё же классно прошло! Тебе не угодить!       — А мне надо угождать. Это твоя работа — угождать мне, — ответил я почти с улыбкой. Юра что-то возмущённо пыхтел и смотрел в стену.       Ни один из нас не играл, мы ссорились по-настоящему. Я был недоволен прошедшим вечером, он был недоволен моим неожиданным недовольством. Но это пока, совсем скоро я выбью из него извинения. Накосячил же, можно было сделать всё иначе.       Так прошло минут пять. Юрий молчал и дулся, стоя в углу, пока я готовил всё к вечеру. Он не оборачивался — знал, что нельзя смотреть.       — Всё равно тебе понравилось, и ты уже сказал «да», — возмутился он тихо. — Всё ведь хорошо прошло.       Я только вздохнул, отправляясь на кухню. Воспитывать и воспитывать его ещё. И самое главное, что это всё равно не поможет. Раз за разом придётся подчинять. Мне как раз не терпелось этим заняться.       — Да блять… — протянул Юра, глядя на горсть гречки у меня в руке. — Где ты её вообще нашёл здесь?       — Не ругайся. В русском магазине, конечно. Там ещё шоколадка есть. Но это только для хороших мальчиков, не для тебя. Давай, вставай на коленки.       — А я хороший! — воскликнул он совсем по-детски. — Валь, я же столько это планировал! Тебе же самому понравилось, ты просто на ровном месте злишься. Так несправедливо, за что…       Разойтись он не успел, снова получил по заднице ремнём. На колени его пришлось ставить, держа за волосы. Он ещё и пытался разогнуться, но ремень его успокоил, и он наконец-то опустился коленями на острую крупу. Опёрся было на носки, но я пнул его по ногам и, сам опираясь на стену, ещё и легко наступил на его лодыжки, ровно на ахилловы сухожилия. Ему пришлось перенести весь вес тела на колени.       Я надавливал совсем немного, но обратку получал потрясающую: Юрий уже жмурился от боли, ёрзал коленками, делая себе ещё хуже, и еле держал руки за головой. Но всё ещё недовольно сжимал зубы и никак не начинал говорить. Обожаю наблюдать за этой борьбой на его лице.       Времени понадобилось немного: пять минут — и он уже весь мокрый, пот течёт по бокам, а глаза слезятся. Я держал его всё это время, ожидая, пока он сломается.       — Ну как, до чего-нибудь додумался?       — До того, что ты сука, — выплюнул он. Ах, вот как мы сегодня играем…       — Смотри сюда, — я показал ему свою левую руку, повертел кольцо, развернул его камнем внутрь ладони. — Ты сам меня выбрал. И ты прекрасно знаешь, что я таких слов в свой адрес не потерплю.       Трюку с пощёчиной с камнем внутри я научился у Эльзы. Боль так получалась резче, чем при обычном ударе, а после под скулой остался крошечный красный синячок. Судя по тому, как Юра недовольно заворочал языком во рту, я разбил щеку и изнутри.       Ещё несколько ударов ремнём по заднице — и он опустил взгляд. Such a pathetic crying mess. С каждым ударом я чувствовал в своих руках всё больше силы, и мир вокруг становился чётче. Я выстроил весь план сегодняшней сессии, и знал, какую реакцию я получу от Юры. Прекрасно.       — Ничего не хочешь мне сказать? — я продолжал легонько размахивать ремнём у его задницы, всё ещё наступая на лодыжки. От пряжки на ягодицах тоже проступили чёткие красные следы. Это только начало, little one. — Неужели ещё не дошло?       Я видел ровно тот момент, когда его прорвало. Долго он же сегодня держался. Видимо, слишком вжился в начальника на своей вечеринке.       — Извини, — всхлипнул он. — Мне не надо было так публично это делать, я же знал, что тебе будет некомфортно.       — Получается, ты не для меня это делал?       — Для себя, — кивал он. Слёзы наконец-то потекли. — Потому что я так хотел, это было моё желание. Надо было тебе хотя бы сказать заранее. Но, наверное, надо было это сделать, когда мы были вдвоём, не ставить тебя в такое неудобное положение.       — И?.. — я снова дёрнул его за волосы.       — Я поступил… эгоистично. Неправильно. Не угодил тебе. Извини.       — И?       — Накажи меня, пожалуйста, — выдавил он. — Мастер.       От последнего слова у меня мурашки побежали по спине, а пальцы начало приятно покалывать. Мир стал более размытым, зато теперь я был полностью сконцентрирован на Юре. Я обожал этот момент, когда после долгого сопротивления он всё-таки признавал моё превосходство.       — Валь, ну очень больно, — скулил он, перебирая коленями, насколько мог. Шла девятая минута стояния. Его личный рекорд уже побит. Я начал с довольно жёсткой пытки, и теперь сбавлять обороты уже нельзя. — Пожалуйста, накажи, но не так, я больше не могу, пиздец как больно. Валь, сука…       Он был такой подрагивающий и послушный под моей рукой, что мне захотелось почувствовать, насколько легко я могу управлять его телом. От толчка одновременно рукой и ногой он упал назад, но успел выставить локти. Пинок по бедру чуть прокатил его по полу. В покрасневшей, ребристой коже на коленках всё ещё была застрявшая гречка. Он пытался одновременно скинуть её с себя и увернуться от пинков.       — Третий раз уже ругаешься, а. Это ты меня «сукой» назвал?       — Да не тебя, ну это просто междометие… — он свернулся в позу эмбриона, уворачиваясь от ударов и защищая органы. Я бил не сильно и в основном по ногам, но вполне ощутимо.       — Excuses, excuses, — я сел на него сверху, на бёдра, и с удовольствием смотрел, как он дёргался от каждого моего движения, ожидая удара по лицу. — Сука, Юр, из нас двоих именно ты, — я завёл руку назад, просунул её между его бёдер и с силой сжал мошонку. — Маленький бессовестный сучонок.       Произносил я это почти ласково, нараспев, с каждым слогом оттягивая яички всё сильнее. Юра не сопротивлялся, раскинул руки и просто позволял над собой издеваться.       — Наглая ты блядь. Ты этот сюрприз устроил для себя, а не для меня. Ещё и на два колена встал. Ты специально это, да? Хотя… по нам и так видно, кто из нас топ, настолько мы вписываемся в стереотип. Ты этого добивался? Чтобы все знали и понимали, что тебя долбят по вечерам в жопу? О, я видел, как некоторые женщины на нас смотрели… — усмехнулся я. Нихрена я не видел, я смотрел только на Юру. — Все ведь видели, как ты сидишь у меня на коленках, как маленький. Моя послушная дырочка.       Я опустил руку ниже, коснулся пальцами ануса и быстро, агрессивно толкнулся внутрь насухую несколькими пальцами. Чисто напугать, а не проникнуть. Но всё равно Юре было дискомфортно. Он краснел, но внимал каждому слову.       — О, нет, тут уже не дырочка, — протянул я, шлёпая его между ног, по промежности и сжатому отверстию. — Тут уже давно раздолбанное дупло. Держу пари, ты бы и дальше пошёл, если бы это было социально приемлемо. С удовольствием показал бы всем, какая ты дырявая шлюшка для меня, да?       Никак не ожидал, что он ответит — но он закусил губу и кивнул. Я улыбнулся невольно. Захотелось ударить по лицу, и я не сдерживал себя. Пару раз ему прилетело и кольцом. Классный девайс, мне нравится.       — Ах ты дрянь, Юра. You little piece of shit. Ты бы себя сейчас видел, такое ничтожество… При всех, при своём же бывшем. Буквально на коленках ко мне приполз с кольцом, прощение вымаливать.       — Извини, Мастер, прости, виноват… Я думал, что тебе кольцо понравится.       — Кольцо понравилось, — я остановился на секунду, а потом снова продолжил шлёпать его. По заднице, по бокам, по лицу. Так я чувствовал, что каждая клеточка его тела принадлежит мне. У меня сорвало все фильры, я даже не думал, о чём говорить. — Но неужели ты думал, я из-за какой-то побрякушки всё сразу забуду? Тебе ещё свою преданность доказывать и доказывать, потаскушка. Тупая ты блядь.       — Ну почему сразу «тупая»? — обиделся он, чуть постанывая от ударов. Оскорбления он терпел всегда, но вот обидные слова в адрес своего ума не любил. Но он сам меня просил перейти границы, и я был намерен это сделать.       — Да потому что мозгов у тебя нет. Только членом и дыркой думаешь. Это же надо было додуматься: привлечь столько внимания. А если бы у меня там на месте началась паника, а? Об этом ты подумал?! Придурок.       От плевка в лицо Юра зажмурился, и почти сразу же из правого глаза капнула слезинка.       — Подумал, но решил, что ты переживёшь, — всхлипнул он. — Прости, пожалуйста, Мастер…       — О, я переживу. Накажу и переживу, — пообещал я, переворачивая его. Пушинка.       Он уткнулся лицом в свои предплечья, а я встал и надавил ногой между его лопаток, придавливая его к полу. Юра отклянчил задницу, подставляясь под удары ремня. Но это мы только разминаемся.       — Как думаешь, сообразил ли кто-то из твоих коллег, что ты не только в горло и в зад берёшь, но и вот так передо мной на полу валяешься, а? Кто-нибудь догадался, что тебя, пидора, дома не только ебут, но ещё и наказывают?       — Думаю, да. Шрам всё-таки проглядывает из-за ворота, — выдохнул Юра, не удержав позу. Удары были хлёсткие и сильные. — Спасибо за наказание, Хозяин.       Я рассмеялся, проходясь ремнём по его бёдрам и бокам. Яички чуть выглядывали между ног, и я, развернув ремень, прицельно ударил по ним пряжкой. Мой мальчик едва не перевернулся от боли, я удержал его ногой.       — Я ещё даже не начал наказание. На кровать, раком, быстро.       Меня восхитил контраст его поведения пятнадцать минут назад и сейчас. Только что он ругался, не желая признавать, что сделал что-то не так, а теперь уже благодарил за побои. Умеет же быть послушным, когда хочет. Просто ему надо постоянно показывать, кто сильнее.       — Зад выше, колени шире, прогнись. Голову вниз, — я сам опустил его голову, надавив на затылок. Положил трость ему на спину, чтобы он понял, что ему предстоит выдержать. Закрепил на шее тяжёлый металлический ошейник. — Руки вместе. Фиксировать не буду, стоишь сам и считаешь до пятнадцати. Собьёшься или дёрнешься — начнём снова.       — Это ж что за трость, если всего пятнадцать будет… — он попытался было развернуться и посмотреть, но я сразу решил дать ему почувствовать её на себе. Взял трость и легко ударил ею по губам. Он успел уловить краем глаза, какой она длины и толщины.       — Я тебе велел считать, а не комментировать. Голову вниз.       Мазохизм — мазохизмом, но к боли невозможно привыкнуть. Её нельзя не бояться, особенно когда знаешь, что такое ротанговая трость, и какие она оставляет следы. Эта трость была новая, довольно длинная для меня, с изогнутой ручкой. Толщина — средняя. Достаточно и для того, чтобы обжечь кожу, и для того, чтобы пробить мышцы тупой болью.       Юра отчётливо вскрикнул от первого же удара и перенёс вес тела вперёд, сжимая ягодицы. Ярко-красный след проявлялся, как изображение на фотоплёнке.       — И положение поменял, и счёт пропустил, — цокнул я языком. — И не ори, у нас пока не дом, а квартира. Мне не нужно, чтобы соседи вызвали полицию.       Он медленно вернулся в позу, скрывая лицо в предплечьях.       — Зад ещё ко мне, а то по копчику попаду. Не так, так по кости. Встань так, чтобы вот сюда прилетало. И быстрее! — я легко и быстро касался места удара тростью, но не прилагал усилий. — Вот так. Другое, блять, дело. Пятнадцать, заново.       Я не собирался щадить его сегодня; absolutely no fucking mercy. Замахнулся сразу сильно, едва не задев шкаф, и точечно приземлил трость на обе ягодицы, ровно параллельно первому удару.       — Один, — произнёс Юра сквозь сжатые зубы. Руки и ноги у него задрожали, но он не двинулся с места.       У меня снова начало приятно покалывать в руках. Как будто в них была безмерная сила, и я способен на всё. Не было больше страха, тревоги и переживаний. Мне казалось, что я всемогущий, всепроникающий, непоколебимый. И в то же время работали все тормоза: я чётко регулировал силу удара, наблюдал за реакцией Юры, понимал, что происходит вокруг. Всё было под моим жёстким контролем, всё было прекрасно, всё шло как маслу. Как хороший перевод на высокой скорости, где ты идеально подбираешь и встраиваешь в предложение каждое слово.       Точно так же я выверял каждый удар. Трость была продолжением моей руки, выражением моих желаний, а Юра был продолжением меня самого. Весь мой фокус был направлен только на него. Я ловил каждый его вздох, вскрик и всхлип. Каждое его движение было для меня высочайшей наградой, признанием моего мастерства.       — Семь!       — Опять свалился вперёд. Заново.       Мой голос звучал громко и ясно, и я сам наслаждался этим звуком. Юра начал возмущаться повтору ударов, и я дал ему ещё один, штрафной, по ступням.       — Вставай. Заново, пятнадцать, — повторил я терпеливо, как с пятиклассником. Пощады не будет, не жди. Ты мой, и я заставлю тебя пройти через это, потому что я так хочу. У меня на пальце доказательство того, насколько ты мой.       Юрий всхлипнул, но повиновался. На ягодицах уже расцветали полосы, которые быстро наливались фиолетовым.       Я порол намеренно медленно, давал ему прочувствовать все оттенки боли, которые, я знал, путешествовали по его телу. Это было видно: вот задрожали ягодицы, а вот волна дошла до ног, и поджались пальцы. Вот он не смог вдохнуть, а вот пальцы сжались в кулаки ещё крепче. Но Юрий всё ещё стоял, мужественно принимая наказание. Даже не орал, только выкрикивал числительные.       — Двенадцать!       — Нет. Это был одиннадцатый. Заново.       — Мастер, я не выдержу больше…       — Выдержишь, куда ты денешься. Вот, даже крови ещё нет. Вставай.       У меня было ощущение, что я играю в какую-то очень сложную интеллектуальную игру — и выигрываю в ней, потому что знаю все правила. Потому что я очень хороший игрок, у меня сегодня очень хороший день, и я просто на волне. Голова приятно зудела в затылке, цвета казались ярче, а постоянный тремор в руках полностью исчез. Я прекрасно знал, что делаю. Это — моё.       — Девять… — и Юра снова сорвался. Застонал и вытянулся на кровати, обнимая подушку. Выпрямил ножки. — Мастер, пожалуйста, мне уже хватило.       — Я определяю, когда достаточно. Вставай, блядь, не валяйся. Раком, быстро, а то хуже будет.       Юрий знал, что я могу сделать ещё хуже, и послушно вернулся в позу. Слёзы уже лились беспрерывно, рыдания рвали грудь, но он повиновался. Как хороший раб.       — Дай-ка я тебе помогу…       Я туго обмотал его мошонку тонкой цепью, закрепил карабином и так же туго натянул цепь, приковывая мальчика к изножью кровати. Теперь Юрий стоял в коленно-локтевой с широко разведёнными ногами, и не сможет рвануть вперёд и лечь на живот после удара. Если яйца дороги, конечно.       — Только не по ним, пожалуйста, только не по ним…       Изначально я и не собирался бить его по яйцам, но он так красиво молил, что парочку легких шлепков по ним я всё же нанёс. Юра сдвинул колени от боли, но вперёд свалиться не смог, только сильнее оттянул свою же мошонку, делая ещё больнее. Цепь впивалась в нежную кожу. Вот на такой цепи и надо держать таких блядей, как этот засранец.       — Считай. Пятнадцать, ты сможешь. Дышишь неправильно, на ударе надо выдыхать.       Я провёл рукой вдоль его позвоночника, приободряя, и практически чувствовал электричество на кончиках своих пальцев. Его страдания были отчётливые, яркие, пробирающие. Произведение искусства, которому нет равных.       Бил я, без преувеличения, очень сильно, но каждый раз давал ему длинную передышку, вплоть до минуты, чтобы он успел вспомнить, на каком мы ударе, и произнести это вслух тоненьким сбивчивым голосом. Поменял сторону, чтобы равномерно покрыть ягодицы следами. Я чувствовал себя очень жестоким, безжалостным, и очень явно ощущал собственную власть. Я старше, я сильнее физически, я успешнее. Я, в конце концов, умнее, чем мой жалкий плачущий нижний.       На седьмом ударе выступила первая кровь, и тогда же Юра опустил голову и расслабил шею и спину. Натянул цепь на яйцах до предела, как будто ему было уже не больно. Номер удара так и не произнёс.       Я повернул его голову, чтобы посмотреть в глаза. Всё, уплыл, дошёл до нужной точки. Взгляд одурманенный и пустой, как у куклы. Моя ты любимая игрушка.       — С-семь? — спросил он, еле шевеля губами. Из уголка рта потекла слюна.       — Семь, — кивнул я с улыбкой. — Дальше можешь не считать.       Остальные удары не считал даже я. Я бил так, как мне хотелось, и наслаждался видом проступающих капелек крови. Юрий почти не реагировал, лишь легко вздрагивал, распластавшись по кровати, насколько это было возможно. Маз, кончечный маз, который всегда будет подчиняться через боль — моральную или физическую.       — Молодец. Всё. You’re such a good boy. Мой ты хороший мальчик. Всё, прощён.       Я отвязал его, укладывая к себе на колени ягодицами вверх. Он едва двигался, только тянулся губами к моим рукам. Я продлил его кайф, легонько пошлёпывая по истерзанной, окровавленной, красно-фиолетовой заднице. Держал одной рукой за волосы, чувствуя, что его тело полностью под моим контролем, от макушки до кончиков пальцев ног. Юрий был совсем не здесь.       Я и сам плыл. В тот момент не существовало мира, не было пространства за пределами этой комнаты, не было прошлого и будущего. Сердце у меня билось спокойной, чистой, уверенной любовью. Существовали только мы двое, я и он — и он в моих руках, битый и в тяжеленном ошейнике, закрывающим шрам в форме моего инициала. Мне казалось, вся моя жизнь сошлась в этом моменте, сконцентрировалась на этом человеке.       Через несколько минут я медленно вынырнул, удивившись существованию предметов и комнаты вокруг. Начал неспеша обрабатывать места, где кожа треснула от ударов. Зад у него горел, а он даже не шевелился.       — Юрочка, — шепнул я, гладя его по затылку и осторожно целуя. — Ты как?       — Я… хорошо, — ответил он низко и хрипло. — Не хочу… дай ещё так полежать…       — Лежи, котёнок, лежи сколько надо, — я положил перед ним левую руку, и он целовал её, с огромным удовольствием касаясь губами синеватого камня. Почти под цвет его глаз.       — Как же хорошо, что не надо выходить из этого. И завтра не дропнет, — сказал он, сладко потягиваясь. Я лёг рядом с ним, вытянувшись вдоль и приобнимая его. Мы были оба мокрые.       — А должно?       — А мне всегда было хуёво, когда я после таких сессий на работу шёл, — признался он. Глаза уже более осознанные, но всё равно блаженные. — Очень было плохо, невозможно переключиться. Только вчера меня били и ставили в угол — а на следующий день я уже всем заведую, руковожу, от меня что-то все хотят. А я хочу лежать связанный в клетке и ждать тебя. Я делился этим с Арсом, а надо было просто отпрашиваться и домой ехать, а то и увольняться сразу, как плохо стало. Я сам виноват.       — А до работы такое было?       — И до этого тоже так было. Только что ты меня ебал в рот в туалете — а тут мне надо идти на пару. Вечером ты меня порол на даче — а с утра твои родаки приехали. В больнице только ты пришёл — как мне надо на процедуры. Понятно, что жизнь неизбежно вносит свои коррективы, но в идеале я не хочу из этого состояния выходить. Вообще никогда, — он прижался ко мне, глубоко вдохнул мой запах. — Хочу постоянно чувствовать, что я твой.       Вот оно как всё просто. Постоянно, без входа и выхода, двадцать четыре на семь. Ох, а если я буду себя чувствовать таким сильным семь дней в неделю…       — Я постараюсь, маленький, — я убрал волосы с его лба, целуя. — Не обещаю, что постоянно будет так же хорошо, как прямо сейчас. Но ты всегда будешь моим.       — И не пускай меня больше никуда, — он снова расслабил все мышцы. — Чтобы я больше глупостей не наделал.       — И не пущу никуда. You’ll be my little house pet.       — Yes, please, Мастер, — отвечал он сипло.       Я почему-то вспоминал Сэма в доме у Эльзы. Он реально никуда не выходил, постоянно делал что-то по дому, следовал любому её приказу — и другим приказам, даже моим, если Эльза велела слушаться. У него едва ли была одежда, почти не было свободного времени и увлечений. У него не было работы, собственности, денег и, кажется, даже документов. Он весь растворился в своей верхней, был её незаметной тенью все эти годы. Я даже внимания на него не обращал, считал его за обслугу. He was just the house slave. А оказалось, что он был для неё ценнее всех. Теперь я понимал, что Юрий хочет того же: быть для меня ценнее всех, да и меня поставить на пьедестал.       Оставшись в душе один, я разглядывал кольцо. Не стал снимать его даже в воде, настолько мне хотелось смотреть на него на своей руке. Сорок лет мужику, а туда же, как сорока, заглядываешься на камешек. В воде танзанит переливался изнутри радугой, как настоящие природные бриллианты. Можно было рассматривать белые, сиреневые и розоватые отсветы бесконечно. Цвет был восхитительный, от нежно-сиреневого до голубого в зависимости от освещения. Голубого, ха-ха.       Золото шло к моей коже. Серебряную цепочку, которую отдал мне Арсений, я решил так и оставить в коробке. Чёрт с ней, надо её «потерять». На Юре и так хватает знаков принадлежности мне.       И всё-таки как красиво. Мне никто и никогда не дарил таких дорогих непрактичных подарков. Это всегда было что-то, чем можно было регулярно пользоваться, от винных бокалов до кнутов. Да и кольца я никогда не любил, даже кольцо от Эльзы надел лишь один раз, оно было мне мало. А вот это как раз, сидит как влитое. Женское — не женское, плевать. Мне по размеру, и на руке смотрится. Угодил, правда угодил. Это только помолвочное, потом надо будет подобрать обручальные в тон.       Когда я вернулся в комнату, Юра уже свернулся в клубок у изножья кровати. Я подтянул его к себе, прильнул к нему. Каким-то образом я оказался ниже его и уткнулся носом в его шею. Пахло от него обалденно, хочу вечно чувствовать только этот запах.       — Чего ты? — улыбался Юра, поглаживая меня по мокрым волосам.       Я опустил взгляд вниз, в который раз заглядываясь на камень.       — На самом деле мне очень понравился твой сюрприз, — признался я почти шёпотом. — Может, действительно не надо было прямо при всех это делать. Но, если честно, я в тот момент про всех забыл. Мне было очень приятно.       — Ну а чего ты хотел, ты же сам с эксгибиционистом связался на свою голову, — смеялся Юра, взяв мою руку в свою. Целовал и пальцы, и кольцо. Потом посерьёзнел. — Я просто знал, что ты сам на это не решишься, Валюш.       — Нет, я бы никогда не решился.       — Ты слишком обжёгся в прошлые два раза. Я сам всё это видел, — кивал Юра. Мне захотелось снова попросить у него прощения, но я знал, что он уже всё мне простил. В любом случае, теперь мы квиты.       — Да, — просто ответил я.       Меня развезло. Юра продолжал меня целовать, зачёсывал назад непослушные волосы, нежно разминал мои ладони и пальцы. Мне не хотелось спать, но и двигаться тоже не хотелось. Просто лежать с ним рядом.       Я как-то упустил момент, когда его рука оказалась сначала у меня на боку, потом на вставшем члене, а потом на бедре. Я едва ли не зевал, умостившись у него на плече.       — Валь? — он коротко чмокнул меня в нос. — А можно…?       — Ну что с тобой поделать… Можно, — я послушно перевернулся на живот, обнимая подушку. Глаза у меня слипались. — Только сначала массаж, достань там свечу.       — Хорошо, Мастер, — он поцеловал меня куда-то в затылок и встал.       Массаж он делал не так умело, как Миша, зато его руки были роднее. Он слушал мои указания и осторожно размял болезненный узел у лопатки. Добился того, что я полностью расслабился, и только потом спустился руками ниже.       Растягивал он меня тоже медленно, почти медитативно. Я любил такое под настроение. Всё-таки для меня анальный секс, будь то с мужчиной или с женщиной, всегда лежал в области власти. Ты делаешь с человеком то, что, по идее, физиологически противоестественно, разрушаешь барьеры и получаешь огромную власть над ощущениями партнёра.       Я любил ненадолго передать эту власть, дать ему воспользоваться мной и почувствовать себя топом. А потом снова отобрать бразды правления, да ещё и наказать за такие вольности.       — Снимешь?       — Давай, — усмехнулся я в ответ, доставая из кармана брюк ключ от пояса верности. Ярко-розовый член стоял так, что было тяжело вытащить его из клетки.       Юрий брал меня медленно, тяжело дыша и прижимая меня одной рукой к кровати. Он знал, что это огромная привилегия и награда для него. Я лежал спокойно, зная, что его член никогда не доставит мне неприятных ощущений, и легонько дрочил себе одной рукой.       Долго он не продержался — в активе он вообще держался не очень, для него это были слишком непривычные острые ощущения, он давно привык кончать задницей и не касаясь себя. Юра тихо постанывал мне на ухо, сжимая мои плечи, а потом начал умолять:       — Мастер, можно мне кончить, пожалуйста?       — Нет, — я и сам уже был близок к оргазму.       — Почему?       — Во-первых, не заслужил ещё. Во-вторых, просто нет.       — А хотя бы ruined orgasm? Пожалуйста…       — Нет, — смеялся я, ускоряя движения на своём члене. — Чуть выше поднимись, мне так приятнее. Вот, и не останавливайся.       — Валь, я не могу…       — Можешь, можешь. Давай, ещё чуть-чуть, я уже…       Я чуть прогнулся, двинул рукой по члену, прошёлся большим пальцем по уздечке — и кончил охуенно сладко, с классной стимуляцией внутри. Вот теперь я был удовлетворён на сегодня. Почти, оставался ещё один момент.       Отодвинувшись от Юры, я размазал по ещё стоящему члену собственную сперму. Он всё ещё смотрел на меня недовольно, когда я одним движением опрокинул его на спину. Я дополнительно плюнул на руку, смазывая его вход.       — Да ты чего, блин…       Он попытался отодвинуться, но вовремя передумал, чтобы не получить по лицу. Я вошёл опадающим, едва смазанным членом наполовину. Достаточно, чтобы Юра прочувствовал и заёрзал по кровати от дискомфорта. С его члена аж капало, на его животе были полосы смазки — как его, так и искусственной изнутри меня. Он не смел трогать себя руками, только чуть сжимал меня сфинктером и смотрел щенячьими глазами.       — Можно? — он попытался насадиться глубже.       — Нет, — ответил я, чуть смеясь.       — Пожалуйста?       — Нет. Ты же сам хотел absolute denial, быть только дыркой. Вот я тебе и напоминаю, что ты такое.       Юра зажмурился, выстанывая что-то нечленораздельное, и попытался двинуть бёдрами ещё, но мой стояк уже опал. Я похлопал мальчишку по тёмно-фиолетовой заднице, пинком скидывая с кровати.       — Всё. Иди умойся, промой член под холодной водой. Бегом!       Ему даже не надо было напоминать, что надо ползти на четырёх конечностях, а не идти на двух. Attaboy. Но надо проследить, чтобы не дрочил, да и мне тоже надо в ванную.       Ещё через пятнадцать минут мы наконец-то легли спать. Юра без напоминаний свернулся в изножье, улыбаясь. Я сначала не хотел пристёгивать его цепью к кровати, а потом решил, что надо. Его надо держать, и держать крепко, на короткой цепи.       — У тебя ноги холодные, — отметил он, накрываясь одеялом. Прижал мои ледяные ступни к своему животу, накрыл стопы руками. Поцеловал меня куда-то в лодыжку. — Вот так лучше.       — That’s better, — согласился я, закрывая глаза.