Слёзы змеи

      Нурлан отсиживает эту ночь в баре, который находит на полпути до чужого дома. Своя квартира кажется сейчас самым ужасным местом на планете: пусто, мрачно, никого нет. Даже кота, а заходить за ним к соседке в три ночи — ну, идиотская идея.       Уже утром он мнётся, переступая с одной ноги на другую, нерешительно давит на кнопку звонка. После секунды раздумий он отдёргивает руку. Благо не до конца нажал — звонка не было, Лёша не знает о том, что Нурлан тушуется под его дверью, как в жопу раненый, не знает, куда себя приткнуть, только чтобы не мешался у всех под ногами.       Когда перед ним лязгает замок, распахивается железная тамбурная дверь, он и вовсе белеет, проваливается сквозь землю. Ну да, вполне логично, что Леша мог, просто теоретически, подглядывать иногда в глазок, потому что уже девять, выходить на собрание нужно было два часа назад, а тут под дверью этот кретин.       Нурлан здоровается с соседом Лёши и, заметив у того на двери красную табличку «Не беспокоить», невзначай спрашивает, не знает ли он, что с его непосредственным соседом. На что мужчина отходит от него на километр, учуяв за этот же километр добрейший перегар, и отвечает, что, непосредственно, он и не должен знать, что с ним, потому что они вообще не родственники и даже не друзья. Ещё прикрикивает на него, жалуясь, что когда-то Щербаков так ужасно над ним подшутил, заставил его обдумывать всю неделю съезжать ли отсюда. Нурлан усмехается, узнавая своего Лёшу, и так непосредственно понимает, что Лёша уже давным давно знает, что он сидит под его дверьми, и намеренно не суётся из квартиры.       Сабуров собирает последнюю гордость в жменю и уходит. В компанию он опаздывает на пол часа, ожидая крики и ругань в свою сторону от всего начальства, и не говорит ни слова в ответ. За это его и ценят. Сабуров всегда хороший, потому что он знает, когда молчать. Ему не дают ни дня спуску, не смотря на то, что откровенно знают, в каком он состоянии, забивают график, истребляют вид выходных под названием «свободные», потому что он не сопротивляется.       А он даже благодарит.       Через час приходит Лёша. Выглядит свежо, хорошо. Нурлан даже представлять не хочет, что тот всю ночь делал, как провёл утро, позавтракал ли, проверил ли все вещи, которые он мог забыть на концерте, принял ли таблетки, как у него с похмельем, не кружится ли голова. Вообще ни одного вопроса. Совсем не хочется ему помочь.       — Лёх, ты как? — спрашивает он, ловя момент, когда они уже и одни, но пока с Рустамом. Он точно знает, что Лёша не сможет не ответить.       — Нормально, — сухо кидает тот и смотрит в глаза. Зачем? Нурлан никогда не понимал, зачем? Каждый раз, когда осекаешься, Лёша смотрит в глаза, каждый раз, когда просишь прощения, Лёша мониторит прямо в зрачки, всматривается что ли, создаёт взглядовую коррозию, специально жжёт прямо по воздуху своими инфракрасными лазерными лучами, исходящими из голубых радужек. Он всегда подходит близко, будто подставляется, дразнит, будто «вот, Нурик такой тактильный просто», а потом «ты что пидор какой-то, я не понимаю» почти с видимым презрением. Он будто берёт его на слабо, а потом сам убегает, оставляя Нурлана в этих прозрачных сетях проходить, словно через мясорубку, прокручивать свои мысли.       «Прости, давай в следующий бухич. Я точно смогу», — взглядом говорит Лёша, и Нурлан почти счастлив. Почти — потому что уже не понимает, что он на самом деле имеет в виду. И Лёшины глаза отпускают. Он отворачивается от него, сразу вырастает какая-то полоса из шипов на спине Нурлана, или это мурашки. Становится легко, но невыносимо больно от того, что Лёша готов сделать это только в пьяном состоянии. Сколько прошло с их последнего поцелуя? Часов десять, и это кажется непостижимым. «Я вообще целовал его», — звучит в голове Нурлана речитативом. Мысль об этом кажется невероятным пиздецом, а он делал это, приводил действие в жизнь, на самом деле прикасался к его губам. Почему-то любимое и такое непонятное слово «засосать» встаёт в горле иглой.       Есть только «целовать», потому что Лёша с его голубыми глазами, новой умопомрачительной причёской, хотя, казалось, самой обычной, Лёша с его «ойбой» и «а чё происходит?», с его «эт-то видеоблог» и «будьте-здрасьте», такой выводящий в моментах, такой по-дурному искренний и свой, что Нурлан даже представить не хочет, как будет жить без него, и что это будут за будни, если он хоть раз не услышит его дебильный смех.       Нурлану снова некомфортно. Он хватает Лёшу под локоть, делая вид, что злится. Знает, что он не станет такому ему перечить, но тот вырывается, глядя на него каким-то встроенным в зрачки огнемётом. Вся напускная злость теряется, слетает, как нелепо накинутая на плечи шаль. В коридоре они одни, Нурлан приближается к Лёше и шепчет тому на ухо:       — Пошли со мной. пожалуйста, — и эта просьба звучит как мольба, которую Лёша уже не берётся оспаривать.       Всю ночь он думал о Нурлане. Конечно же он не спал, конечно же у него похмелье, и болит голова, естественно он не принял таблетки, но разве он позволит себе рассказать об этом?       — Что ты собираешься снова сделать? Мы ещё ничего не пили, — Лёша припирается к стене недавней курилки, стоя как можно дальше от раздражённого Нурлана, который — видно — еле держится.       — Обязательно пить для этого, да? — он защёлкивает дверь, закрывает форточку, вытягиваясь по струнке.       — Как видишь. Я на трезвяк ёбнутый гомофоб, — на самом деле отвечать вообще не хочется, поэтому Лёша решает уже захлопнуться до более радостного момента или хотя бы дать трясущимся губам Нурлана высказаться.       — Короче, Лёха, давай так, — он поворачивается к нему и подходит, не удивляясь тому, что Лёша совсем ни от чего не напрягается, — я предлагаю, — смотрит мельком в его глаза и тут же осекается, потому что те в ответ смотрят даже с какой-то полуулыбкой.       — Потрахаться? — выдаёт Щербаков, и Нурлан не понимает, смеются над ним или просто иронизируют.       — Нет, дослушай, — он не сдаёт позиций, мол, есть патроны — нужно стрелять. — Давай прекратим играть в кошки-мышки, окей? Пусть всё плывёт, как тому хочется, Лёх, честно, я уже заебался. Я хочу целовать тебя, обнимать, прижимать к себе, блять, сам не понимаю, почему это во мне есть, но и радуюсь — честное слово, потому что так ни с кем ещё не было. Если бы было возможно, я бы поменял настройки, сделал бы тебя бабой изначально, но хуй его знает, почему-то кто-то вечно всё решает за нас.       — Кто сказал? А ты думаешь, я не хочу быть мужиком? — Лёша перебивает его, загоняя в краску и ступор.       — Чего? То есть, тебя сейчас только это напрягло? — повисает тишина, в которой тонет Лёшин смешок.       — Знаешь, я и сам сдаю позиции, — тот как-то устало отворачивает голову и закусывает губу. — Ночами не сплю, всё представляю, как ты меня… ну ты понял. И губы классные. Ну что ты ржёшь? Реально говорю. А ещё я вечно хочу залезть тебе под руку, вот так вот поместиться, прижаться и быть там всё время съёмок, собраний. Вообще везде. Но это же какой-то несусветный проёб… — всё это время Нурлан не делает ни шагу вперёд, только как-то неумело принимает болезненные подачи из угла в угол в груди.       — Давай отпустим ситуацию? — он предлагает, осознавая, что вот сейчас они наконец сдвигаются с мёртвой точки. — Друзьями мы уже не будем, правда? — Лёша молчит, будто нечем возразить, но сделав спасительный глоток воздуха, отвечает вопросом на вопрос:       — Ну, почему? Ты не сможешь прикинуться что ли?       — А ты сможешь?       — Конечно, — и Нурлан понимает, что Лёша не врёт. Вот его никогда не получалось взять на слабо, потому что на самом деле отпустить ситуацию для Лёши легче лёгкого. Правда не в голове — там он будет просить прощения, терзать себя и жалеть без конца и края, что позволил себе дерзость навсегда отказать любимому симпатизирующему ему Нурлану.       Например, когда-то после шоу парни уставшими завалились в фургон и поехали в баню, где каждый из них прошёл метаморфозу «из потного уставшего говна в чистое ещё более уставшее говно» и улёгся спать на зоне отдыха. Специально забронированный комплекс не только обеспечил их лучшим эвкалиптовым маслом, точнее «лекарством от всех болезней, усталостей и взрывов жировых желез», а ещё и лучшим «Шабли». Парней удивил больше не сам напиток, а то, что он был настоящим французским сухим, сделанным из шардоне, белым вином. Факт оригинальности изделия красной лентой горел на лбу менеджера, ему никто не смел не поверить. Так вот когда все уже улеглись спать, Нурлан продолжал бороться с весьма удивлённым и разгорячённым Лёшей, который «пробовал» третий бокал и всё никак не мог понять, почему «Шабли» на вкус как «Бозио гави».       — Лёш, ну всё оно белое сухое, — он держал его поперёк живота и толкал на себя, пятясь в сторону двери. Бокал желтоватого напитка в Лёшиной руке хорошо гармонировал со внешней цветовой гаммой. Белые халаты соприкасались, стены на фоне были отделаны деревом, отливавшим янтарной позолотой под лучами ламп. Лёша сделал глоток, когда уже приземлился на двухспальную постель, раскинувшись. Он согрел горло, как обычно согревают какие-нибудь оральные спреи, и обволок его, как это делает сироп от кашля. В общем и целом казалось, что эта жидкость действительно лечит. И когда в бокале осталось на дне, самый осадок от этой сладкой жизни, Лёша осознал, что Нурлан попросил глоток.       — С одного бокала пить. Я по-твоему пидор?       Он сказал это без зазрения, даже не подумав о том, что, возможно, теоретически, прямо тогда поставил точку, и выпил.       Бокал остался на тумбе, Лёша вот так — поперёк кровати, а куда делся Нурлан, ему и утром не было интересно. Осознание пришло поздно, когда уже ничего не намекало на симпатию с другой стороны, когда уже никаких холостых выстрелов не поступало от Нурлана, Лёша внезапно вспомнил их все, как будто заново всё услышал, наконец словил радиоволну, только незадача вот в чём — была бы она показателем кардиограммы — выровнялась бы по струнке. Никаких колебаний. И Нурик как будто сам не заметил, что больше не то, что не тянет к Лёше, а просто уже не тянется. Как будто резина полежала на солнце, огрубела, и никакие пальцы с их теплом уже не способны её размягчить.       Говорят, на смену старому триста раз сшитому сердцу приходит новое, только этим сердцем полюбить человека, который изуродовал первое, уже сложнее.       И эта шутка превратилась для Лёши в больной квест.       До времени, пока Нурлан не поцеловал его тогда в комнате, отбывая с ним рай, Лёша проходил квест, играя. Все эти неловкие штучки, подставки, шуточки про геев. Моментом, когда Лёша почувствовал обманный щелчок в груди, стала фраза Нурлана: «Лёх, чё, в париж махнём?» Обманный потому, что Нурлан-то ничего не имел в виду, просто шуточка, стёб их пейринга, а Лёша сначала воспринял это немного в свою сторону да ещё и с разрывом от абсолютной реальности до шутки в длину экватора. Осознание снова пришло потом.       И вот сейчас Лёша жмёт к стене ладонь всем своим весом, молчит, может, ждёт, пока Нурлан что-то надумает первым. Проходит ужасно долгое время, прежде чем Лёшу спасает стук в дверь.       — Ребята, вы там давайте ещё не долго, меня, короче, это… снова проклинают. Я им, видите ли, курить запрещаю, — Рустам прислушивается, и когда ему не отвечают, продолжает. — Ну, вы, короче, хоть говорите потише, по вытяжке немного слышно, — по его голосу понятно, что он уловил суть и уже давно всё знает, но ещё ощутимо волнение и стеснение перед таким. Для Рустама оно всё что ли неизвестное. Он медленно отпускает ручку двери, ожидая хотя бы короткого ответа, которого в итоге не последует.       Парням тоже страшно. Они даже между собой молчат, как младшеклассники, несмышлёныши, и не знают, что нужно делать, тушуются. Нурлан уже просто не лезет, а Лёша поджал хвост.       — Ты всегда был таким ссыклом? — говорит первый с досадой, глядя в пол.       — Чего это я ссыкло? Не ты ли?       — Переводишь стрелки.       — Тише, Рустам сказал, что слышно.       — Да и пусть слышно, и что, что слышно, блять? Я хочу быть с тобой, всё, — Лёша не находит слов для ответа. Вообще нет ни одного варианта выражения эмоций, кроме ебала-камня, которое обычно используется повседневно в любых ситуациях.       — Ну приплыли, – пару минут снова царит молчание. Неведомый оползень случается внутри Нурлана. Он съезжает с фундамента, как дом, который перевернули, уверен, ещё бы одна фраза, и крыша пошла бы следом. Парень выжидает короткое время, уже стоя к Лёше спиной и держась неуверенно за защёлку. На счёт десять, пять, один, ноль ничего не происходит, никто не оборачивает его за плечо, не обнимает сзади, не просит остаться, и он уходит.       Намеренно быстро собирая вещи, Нурлан покидает здание раньше, чем растерянный Рустам успевает что-то возразить. Тамби увлечённо жестикулирует, корча рожицы в новенькую гоупро, Серёжа дразнит кого-то по телефону и ржёт, задирая голову. Почти никто не замечает пропажи, и только когда в комнату возвращается Лёша, всё затихает. На его лице от эмоций осталась только печаль и «ну, а чего ты хотел», которое он додумал в своей голове, когда смотрел в широкую спину выскользающего из курилки Нурлана. Рустам просит поговорить с ним, но Лёша отрицательно кивает, мол, я не готов, и, надев куртку, выходит подышать свежим воздухом.       Стоя у стены, Лёша прокручивает в своей голове, как бы громко сейчас закричал, но пока что нельзя. Нельзя, чтобы все слышали. Он придёт домой как нормальный человек и выкричит весь свой страх в подушку, конечно же. Потом соберёт всю свою волю в кулак, встанет и поедет к Нурлану. Господь его знает, где он — это немаловажный факт, но почему-то в Лёше не находится сил позвонить ему.       — Нурик, мы обязательно махнём в париж, — его шёпот тонет в сгибе локтя, брови сходятся, и мир внутри так опасно кренится, что частично вырывается крик, который очень хорошо сдерживает рука. Поразительно то, что за ним никто не побежал. Наверное, дело рук Рустама, на этом ему большое спасибо.       Парень больше не намерен здесь находиться. Что ему делать — работать? Обсуждать что-то, строить планы? Однозначно нет, потому что голова не сможет варить в русле противоположному руслу «отчаяние», в котором Лёша тонет с головой. Он таки звонит Нурлану, тот отвечает незамедлительно. По неизвестной причине Лёша всё-таки надеется на то, что он не ответит, но это отслаивается коркой, когда в динамике слышится тихий голос. Волнение сразу выдаёт себя дрожащим «ты где?», на которое отвечают спокойным «дома». Почему-то Лёша всегда боялся звонить Нурлану, и хорошо, если бы на это была причина «потому что просто так», но он чётко знает, что обманывать самого себя — дело не очень. Он корит себя за столько пропущенных возможностей услышать Нурлана через расстояние, за боязнь звонка, «мало ли, не хочу отвлекать» — глупую отмазку, прикрывающую комплекс друга.       Лёша влюбился, но настолько привык держаться мужиком и другом, который готов вытащить Нурлана из любой задницы, но свою подставить не может чисто из жопного принципа дружбы: «спасай из чужих и оберегай от своей», что это превратилось в блядскую комнату без дверей и окон. Постепенно Лёша, конечно же замечая, сам стал отдаляться от Нурлана. Первые несколько месяцев это не было таким очевидным, но потом и сам Нурлан будто бы от него отвык, пока их не позвали на тот судьбоносный день рождения. Тогда в Лёше замолчало его вечное предостережение, и наконец он почувствовал себя спокойно, когда смотрел в упор на стекающие слёзы. Каждую из слезинок хотелось заморозить, сложить в шкатулку и копить, как самые редкие драгоценности во вселенной. Необычайно дорого ему обошлось это чувство, потому что оплатой стала дружба, которую Нурлан уже не смог бы поддерживать в нормальном для неё состоянии.       Вряд ли посиделки перед теликом за фифой остались бы обычными, вряд ли собрания в виде рабочих консиллиумов или обычных шашлычков не начали дарить парням неловкость и совершенно тупые мысли, которыми Лёша до осознания своих чувств голову вообще не забивал.       В момент становится на всё наплевать. Лёша срывается к Нурлану, зацепив пару бутылок темного пива и тюбик вазелина в ближайшей к работе аптеке. На кой чёрт ему вазелин? — скидывает всё на «мало ли, может, человеку нужно дверные петли смазать». Ничего больше. Смущение он затаптывает на словах: «Я заебался уже бегать. Просто хочу к нему», — и едет, сломя голову, с перепугу путая дорогу. Он всё бросает недоверчивые взгляды на смотрящий в ответ из открытой барсетки тюбик смазки, выругивается, пиздит там что-то неразборчивое на своём «лёшинском» и наконец сворачивает во двор.       Выйдя из машины, он автоматически обращает взгляд в окна друга и, поправляя на ходу лямку пресловутой барсетки, поднимается на его этаж. Ключом, который Нурлан разрешил ему сделать, открывает тамбурную дверь и застывает у порога входной, разглядывая огромную стойку обуви Нурлана и одну пару туфель, видимо, его соседки. По сравнению с этой колодочкой, кроссовки Нурлана просто великанские, над чем Лёша смеётся. Выйдя обратно, он жмёт на звонок, прислушиваясь к размеренной трели какой-то птицы, которую Нурлан сам же высмеивал на одном из выпусков чбд. «Противоречивый, пиздец», — усмехается Лёша и покорно ждёт своего часа.       Щёлкает ручка, из открытой двери показывается два лица: первое Нурлана, а второе, мельком, какой-то женщины. Улыбка с лица Лёши постепенно, миллиметр за миллиметром сходит.       — Чего ты пришёл? — спрашивает Нурлан, выбивая последний воздух из лёгких парня. Лёша упирается взглядом в особь женского пола, появившуюся в проёме с удивлённым лицом.       — Кто это? — всё, на что его пока что хватает.       — Иди сюда, — он кивает ей. — Это Диана. Диана, это Лёша, — девушка ставит ногу в домашнем тапочке на порог и протягивает руку, тот уверенно её пожимает, выровнявшись. Его лицо принимает обычный оттенок «Лёши»: круглые глаза и немой вопрос «а что происходит?»       — Здравствуй, очень приятно.       — Приятно… Так я чего пришёл, — он резво достаёт из кармана флешку с незаконченным блоком шуток, кладёт её в руку Дианы и обращается к Нурлану, — это моё задание. Проверь, почитай… Скажешь потом, как… — Лёша запинается, перебарывая желание врезать кое-кому по самое не балуй.       — Уходишь? — Нурлан, глядя на это всё, мониторя, спрашивает с какой-то надеждой, которая, кажется, просто мерещится Лёше.       — Ну, ты, я вижу, занят, поэтому ухожу. Так бы остался. Вон даже пива купил, — он кивает на пакет в руке и зачем-то вспоминает о кое-чём ещё. Тут же румянец поспевает не только на щёки, но и в сам мозг.       — Пиши, — кидает он напоследок, отдаёт пакет озадаченному Нурлану и убегает через лестничную площадку. Тот кидает ему что-то в спину, но в звоне эха, раздающегося по всему периметру, он улавливает только идиотское «останься».       По пути домой Лёша встречает много знакомых, которые ему сигналят, здороваются из окон своих машин, а особенно много их на перекрёстке, который он, видать, путает с мёртвой петлёй, разгоняясь до такой скорости, когда уже страшно не врезаться в машину, а вылететь на обочину. Лёша очевидно думает о своём, на светофорах чисто машинально дожидаясь зеленого света, который улавливает краем глаза. Главный вопрос на повестке сегодняшнего дня — что это нахуй за баба такая? Из него выливаются ещё как минимум два: откуда она взялась, и кто она Нурлану?       Дома Лёша не находит интересней занятия, чем пустые гляделки в потолок и нездоровый сон до трёх часов ночи с перерывами на поссать и подумать, сидя на кухне за столом. В один момент Лёше хочется опрокинуть чашку с водой, которую он едва сжимает пальцами. Хочется, чтобы мелкие брызги керамики разлетелись по полу, рассыпались на его ноги. Хочется разорвать обшивку уголка, на котором он периодически отсиживает яйца, оставаясь до нескольких часов неподвижным на своём отдельном месте со встроенным саморучно подогревом, но он просто сидит. На его лице неадекватно играют гримасы, которые он не контролирует, поддавшись фантазии, чтобы она поглотила его с головой, рисуя самые откровенные моменты ярости. Отвлекает его только раздражительный свист чайника, который тоже ненавязчиво так хочется расхерачить о стену.       Парень возвращается в свою комнату, так и не выпив заваренный чай, и засыпает ещё на добрую половину дня. Студии дали неделю отдыха, к Нурлану Лёша больше не пойдёт, родственники его не наведают, не звонили, поэтому он отпускает всё, что только есть в этом мире, надеясь на спокойный отдых без кипишей.

***

      Лёше дают хорошо отдохнуть, проспаться на несколько недель вперёд, решить некоторые свои проблемы, отдраять квартиру добела-доблеска, и даже приготовить себе кастрюлю супа с любимыми фрикадельками, который он тщательно варит по рецепту из интернета. Получается вкусно, не смотря на то, что главная звезда блюда не держит свою форму, и суп превращается из супа в варенную картошку с мясом. Весело, вкусно. На некоторое время Лёша даже забывается, осознавая постепенно, что за целую неделю вышел на улицу только раз — по хлеб и ингредиенты к супу, но это его даже радует. Меньше пересечений с надоедливыми людьми.       Рабочий понедельник проходит хорошо, Лёша так же мало пересекается с коллегами, как и со всеми людьми. Вторник пролетает быстрее, среда ещё быстрее, в четверг Лёша вообще остаётся дома, отпросившись с репетиции. Нурлан, сидя на ней со стопкой бумаг в руках, которую читает поверхносно, едва улавливая буквы, напечатаные там, думает о чём-то невероятно сложном, раз строит такое сосредоточенное лицо с абсолютно расстерянными глазами. Аккурат в затылок ему прилетает скомканная бумажка, которую он поднимает с пола, нагло оборачиваясь и зыркая на всех. «Зайди в ватсап», — написано на листе почерком Тамби. Нурлан закатывает глаза и проверяет пропущенные сообщения от друга.       Тамби       Нурлан       Отче, ответь       Алло, у тебя звук выключен?       Блин, приём, Земля вызывает Юпитер, ответьте       Короче, где Лёха? Что ты с ним сделал?       На последнем сообщении Нурлан зажимается в плечах. Да ничего он с ним не делал. Что он мог сделать?       Нурлан       чё тебе нужно от Лёхи? отвали       может, ему плохо, или ещё что       Тамби       Мне рассказали, что было на вечеринке       Нурлан, что у вас за хуйня происходит? Взрослые мужики       Нурлан откладывает телефон, снова зыркает в сторону Тамби и ясно даёт понять, что итак места себе не находит, а тут ещё этот заёб. В общем и целом, ему тоже не очень хорошо, и, была бы возможность, — он как Лёша остался бы дома, спал бы сутки напролёт и мучил кота, но простой и важный принцип «нужно, потому что я не хочу сидеть и ныть» срабатывает точечно. Парни долго засиживаются, вся эта катавасия подходит к концу, когда Нурлану объявляют, что сегодня лучше бы посидел дома, а пришел на репетицию завтра с готовой головой, вниманием и без рассеянности. Юмор и смех друзей превращается для него в глупую иронию, и он сам усмехается на это, понимая, что ныть дома лучше, чем при всех.       Он приезжает домой с пустой черепной коробкой и полными глазами слёз, те покапывают из них на белый кафель его ванной, потом на ковролин в комнате, на который Нурлан садится, опираясь спиной о кровать. Набрав номер, он высчитывает ровные гудки, слышит голос и просит одно:       — Приедь ко мне, пожалуйста, у тебя есть время?