Дух перекрестков: Зеркало и бита

— Я видел только женщину, но там много помещений, куда я не заходил, — торопливо рассказывает Карл. По лестнице уже спускаются вооруженные бойцы. — Эй, хозяева! Есть кто дома? — весело кричит Ниган, отправляясь за ними. — Я лидер Спасителей. Можем договориться. — Чисто. — Здесь тоже, — доносятся голоса разбредшихся по бункеру мужчин. Карл несколько раз глубоко вдохнув свежий лесной воздух, последним спускается в бункер. Он застает тот момент, когда молодую хозяйку обнаруживают и пытаются удержать. Смуглянка со спутанными черными волосами бросается на людей, словно ходячая, неостановимая в своей ярости и безмолвная. Скорее всего, человек, которого они убили на подходах, был ее мужем. — Тише, тише, — Ниган постукивает по руке битой. — Мы же не хотим обижать леди? Ты умеешь разговаривать, красотка? Как тебя зовут? — Не смейте трогать дочь, — шипит хозяйка бункера, которую удерживают за руки. Она дергает головой, отбрасывая с лица пряди черных волос. — Только подойдите к ней, и клянусь, отрежу ваши яйца и сварю из них суп. — Да ты охуенная девочка! — заинтересованно говорит Ниган, опираясь на биту и покачиваясь перед брюнеткой, словно кавалер на свидании. — Карл, хочешь, познакомлю? А где же эта наша дочь? Тем временем Карл проходит в одно из помещений — как выясняется, как раз в детскую. Комната обустроена так, чтобы ребенок не ощущал себя в бункере. Стены оклеены забавными обоями с персонажами сказки «Волшебник из страны Оз». На полках и столиках — мягкие игрушки, множество дорогих нажималок, стучалок, каталок, детских музыкальных инструментов, сенсорных штучек. На полу — игровые коврики. Все вокруг чистенькое, новенькое, блестящее. Яркий, разноцветный мир детства. Чувствуется, с какой любовью выбирались все эти пупсики и мишки, как заботливо расставлялись здесь заранее — на случай, если миру что-то будет угрожать. Или это был набег на игрушечный магазин уже в первые дни конца света? Розовая овальная колыбель прикрыта кружевным пологом. Пару бойцов заглядывают туда и отшатываются со странным видом, с матерными возгласами. Карл подходит за ними. Он, в принципе, уже догадывается, что увидит. По запаху. На нежном матрасике цвета земляники шевелится серый мертвый младенец с белесыми бессмысленными глазами. Полуистлевший. В ошметках грязного розового комбинезона. Хрипящий. Рядом в люльке лежит довольно свежая человеческая рука. Очевидно, зомби-ребенок только что ее грыз… или точнее мусолил, если учесть, что во рту у него только десны. Карл ловит себя на мысли «Зубы еще не выросли», хотя никакое «еще», никакое «потом» для младенца уже невозможно. — Они что, это человечиной кормили? — спрашивает кто-то из парней. — Ух, еб! Дети — самая жуть. Мерзость! — доносятся голоса. В комнату заходят Ниган, парни и мать младенца. Ее больше не держат — очевидно, удалось о чем-то договориться. Она бросается к колыбели и, закрывая собой, с болью кричит: — Не дам! Не троньте! Она совсем маленькая, никому не мешает, моя малышка. Мэгги даже ползать не умеет, не вылазит сама из постельки. Почему ей нельзя жить? Забирайте все, что хотите, здесь много припасов. Только оставьте нас. Мужчины тихо переговариваются между собой. — Ты понимаешь, что это зомби? — интересуется Ниган. — Думаешь, ее вылечат, что ли? — Что вам до нас? — мать отвечает неожиданно тихо, и, наклонившись к дочери, ласково добавляет: — Наша Мэгги никого не может укусить. Видите, я так давно за ней ухаживаю, но жива и здорова. Глажу ее ножки, кормлю. Ей нравится. Мэгги знает, что мама плохого не сделает. Мама любит свою девочку. — Но Ваша дочь умерла, — возражает Карл, который просто не может смолчать. — Ее нет. — Не говори так! — вскидывается женщина. — Ты не смеешь! Моя Мэгги двигается. Я слышу ее голосок. Бросаю ей разные игрушки, и может, когда-то она поймет, что это такое. Она никогда не вырастет, да, ну и что?! Всегда будет моим ангелочком, моей маленькой маминой дочкой. Моей жизнью. —  Она же тоже заслуживает уважения, — говорит расстроенный Карл. — Разве Вы бы дали надругаться над ее телом? Зомби — это не другая жизнь. Это надругательство. Женщина будто не слышит. Карл чуть не в отчаяньи думает о том, что в который раз ему не удается донести то, что он видит. Если бы мать ребенка могла увидеть зомби его глазами… Если бы он умел убеждать… — И долго думаешь ее нянчить? — интересуется Джейкоб. — Как долго? — непонимающе переспрашивает хозяйка бункера. — Всегда. Я могу шить ей розовые одеяла. Приносить еду, и видеть, как голод отпускает ее хоть ненадолго. Вы же видите, в ее животике теперь ничего не усваивается! Могу улыбаться ей по утрам. У нее нет будущего, но у меня оно есть только с ней. Могу находить ей игрушки. Она реагирует, смотрите! Женщина берет с полки желтого утенка с разноцветными кнопками на животе. Нажимает — и в бункере начинает играть веселая детская песенка «Голова, плечи и коленки». Карл невольно отмечает, что на левом плече младенца сквозь мертвую плоть видны кости. Зомби хрипит, вертится в своем ложе, скашивает глаза на утенка. Как всех ходячих, мертвую привлекают громкие звуки. — Да на хер! — у Дуайта, кажется, от всего увиденного срывает крышу. Не ожидая команды Нигана, который уже ушел из детской, не задумываясь о последствиях, он всаживает топор в голову крохотного зомби, словно в маленькую тыкву. — Не-е-ет!!! — душераздирающе кричит мать. Она хватает останки тельца, прижимает его к себе, встряхивает. — Детка! Мэгги! Зачем?! Она не шевелится! Женщина оглядывается, встает и, скрючив пальцы, кидается в глаза Дуайту. Тот отбивается. Другие спасители бросаются ему на помощь. Только Карл молча выходит из детской. Он понимает, что силы неравны, с женщиной справятся и без него, да и вряд ли оставят в живых в таком состоянии. Вряд ли сама она захочет остаться в живых. У лестницы Ниган командует парнями, которые выносят мешками провизию и утварь. — Что там за вопли? — раздраженно спрашивает он. — Зомби убили. Мать напала на Дуайта. — Материнский инстинкт и все такое, — хмурится Ниган. — Чувства, блядь. Тебе не понять. Карл пожимает плечами. Ему грустно. Приходит в голову, что можно кое-что сделать, чтобы на душе полегчало. Он возвращается в детскую, забирает трупик ребенка, завернув в одеяльце, и, с трудом удерживая странный груз, вылазит наверх. Кто-то из парней спрашивает, что он делает. — Хочу сжечь, — поясняет он. Благо, дождь давно закончился. Ниган слышит это, и распоряжается развести костер побольше, вытащить наверх тело убитой женщины, и сжечь их обеих вместе, а не бросать трупы в бункере. Когда все уже сделано, и сквозь высокое пламя просвечивают сосны, Карл долго смотрит на огонь, а потом, отходя, шепчет: — Свободны. И молчит всю обратную дорогу в Святилище.

***

За хорошую работу все Спасители получают праздничный ужин и немного выпивки. Парень, который должен следить за Карлом и Джейкобом, спит на табурете, и можно спокойно выбраться наружу. Карл бесцельно бродит, не осознавая, чего ему хочется, пока не замечает курящего на улице Нигана. Карлу сложно признаться даже себе, но он не может забыть тот разговор, когда он в первый раз побывал в Святилище. Его неприятно поразило явное восхищение Нигана, когда пришлось рассказать о смерти матери. Интуиция подсказывает Карлу, что у предводителя Спасителей был кто-то любимый, наверное, какая-то Люсиль. И он не захотел или не смог ее убить, когда было необходимо. И если такой немолодой психопат не способен на это, а он способен, может, он, Карл, на самом деле какое-то чудовище, будущий серийный убийца? Дразнит ли Ниган его наобум или что-то о нем знает? Все эти прозвища отзываются, царапают душу, падают в темноту внутри. Александрийцы смотрят на Карла сквозь прошлое. Для них он все еще беспечный мальчик, разве что увеличивающийся в размерах. Но если бы они знали, сколько внутри Карла зреет гнева, будто там хранилище динамита! Что, если Ниган видит Карла сквозь будущее, в котором ему уготована страшная роль?! Но ведь он выстрелил в маму, не потому что это было легко, а потому что это самое лучшее, что он мог в тот момент для нее сделать. Если бы люди только знали, что такое зомби… Если бы Ниган знал… Если бы хоть до кого-то можно было докричаться… Карл бы пожертвовал несколькими годами жизни, только бы его понимали. Только бы дать другим почувствовать хоть тень своих чувств. Он молча пристраивается рядом с Ниганом. — Что? Сегодня опять показал, насколько ты крут, мой будущий киллер? — усмехается мужчина, но нехотя, словно размышляя о чем-то своем. — …это не привязанность, — говорит Карл решительно, будто продолжая спор. Он думает, конечно же, о женщине из бункера. Слишком уж потрясло увиденное. — Когда любят, не удерживают. Это не привязанность, а страх потери! Ниган смотрит тяжело, недоуменно. — Отпускать страшно, я знаю, — Карлу непременно надо выиграть в этом противостоянии, убедить хотя бы себя, пусть не Нигана. — Девочка из бункера… ну, если б можно было спросить ее, живую, выросшую… она ни за что не согласилась бы стать зомби. Разве кто-то вообще хочет быть зомби?! Ерунда какая-то! Когда Карл волнуется, он незаметно для себя начинает размахивать руками. — Даже в этом вашем старом мире… я читал… никто не хотел быть «овощем» или валяться в коме. Выживание не абсолютно. Выживание не абсолютно! — Карлу очень нравится, как звучит эта фраза, как удалось выразить мысль. — Иногда достойнее умереть. Тогда зачем для близких выбирать такое унизительное выживание? Это не забота, не любовь. Лучше же отпустить. Понимаешь? Ниган все еще молчит и внимательно слушает долгую тираду. Сложно прочитать что-нибудь на его лице, тем более в полутьме. На Карла вдруг наваливаются воспоминания о маме, словно мелькают кадры. Ее улыбка, когда она смотрит в полуоборот. Ее длинные волосы, клетчатая рубашка и серебристый кулон на груди. Ее теплая рука у него, еще маленького, на плече, а вокруг — душное золотистое пшечничное поле, по которому они неспешно бредут. — Мы же не за близких боимся, а просто за жизнь без них, — торопливо доказывает Карл, не замечая, как начинает говорить «мы». — Халата боимся, уже не нужного… еще со знакомым запахом… Голоса, который никогда больше не услышать… который постепенно забывается… Дней, которые должен был заполнять умерший человек… Но это же все для себя, не для них! Мы бы, сцепив зубы, выполнили любую просьбу тех, кого любим. И они просят, просят! Умирающие всегда просят их отпустить. А мы их больше не слышим! Разгоряченный Карл думает, что говорит, как никогда, убедительно. Даже сам что-то новое понял, пока доказывал. Он весь дрожит от волнения, смотрит на Нигана воодушевленно, и поэтому никак не ожидает, что тот ответит ему с насмешкой и яростью. — А ты, Карл, в 17 лет, пиздец, как много о жизни знаешь, да? — злобно спрашивает Ниган. — Где всего этого начитался? Что это, блядь, за проповеди? Карл вспыхивает, вскакивает и уходит, борясь с желанием убежать из Святилища навсегда или вернуться и наброситься на Нигана с кулаками. Мало того, что его опять не услышали и ткнули в возраст, так он еще и не остановился вовремя. Изливал душу перед этим уродом, этим старым гандоном. Будто тот в принципе может понять. Когда Карл отходит уже далеко, он едва-едва слышит, как Ниган рычит в темноту что-то неразборчивое. Похожее на: «Можно подумать, именно ты любить ебать как умеешь». Сжимая кулаки и сглатывая, парень шепчет: — Умею. Как раз я и умею любить, Ниган.