Дух перекрестков: Зеркало и бита

Рано или поздно всегда остаешься один. Как бы ты ни был силен, блядь, наступает момент, когда приходится упасть. И люди, которые шли за тобой, разбегаются. Сколько ни прикармливай, сколько ни запугивай, сколько ни ставь на колени, разбегутся, когда ты ослабеешь. Это работает, только пока ты рядом. Те, кого ты приучил говорить «Я — Ниган», произносят сейчас: «Я — Уайтмэн». Такая вот поебень: если отказался от своего имени, ничего не стоит сделать это повторно. Но иначе — никак. Если это стадо, им нужен вожак, они все равно откажутся от имени, продадут его подороже, как малолетняя шлюха — целку. Молодые бараны. Они чувствуют себя помеченными, пока пастух, блядь, стоит рядом с кнутом. Но если вор угонит скот и выжжет новое клеймо, станут мирно пастись на новом пастбище. Власть — это всегда соглашение. Если ваш лидер — придурок, или тиран, или лютый пиздец, вы именно такого заслуживаете. Те, кому не нравится, сопротивляются до последнего. Предпочитают не жить, чем так жить. Когда люди говорят: им не оставили выбора, они забывают: дверь в смерть всегда открыта. Те же, кто остается, получает свои ништяки. Даже когда их пасет полный урод, а жизнь — как потоки дерьма, остается удовольствие свалить на «глав.придурка» ответственность. Лидер как козел отпущения. Все думают: вот мы бы… да без него бы… И живут дерьмово, но тихо. А если во главе — пиздец какой жестокий деспот, это — часть соглашения «Заставь меня делать то, что надо, но моя нежная ягнячья душонка не позволяет». И тогда можно жить сыто и безопасно, оставаться белым и пушистым, и говорить себе: это все он, мудак. Стадо непременно сбежит, если лидер в клетке и безоружен, а кто-то предлагает жизнь, жрачку и девок. Но есть еще преданные тебе люди, ученики, помощники, будущие лидеры… Единственные, кто на самом деле с тобой. Собственно, знать этого точно ты тоже не можешь, пока не упадешь. Вот тут, блядь, все и выясняется. Ниган с трудом, сквозь боль и туман в голове, думает, что привез с собой лишь молодых барашков. Те, кому он более-менее доверяет, — люди постарше. Они далеко, в Святилище. Ведь предложение съездить на остров поебаться, разбавить генофонд, выглядело так понятно, так просто, что Ниган не учуял подвоха, оставил серьезных ребят дома. Да его вообще обвели, как мальчишку, блядские святоши. Белый цвет, хилые фигуры, улыбчивые лица, отсутствие лидера и оружия, невнятные бредовые идеи. Сработал какой-то древний инстинкт, чуть не с подростковых времен, когда то и дело попадались такие вот читающие мораль учителя, соц.работники, священники и прочие гондоны. Уайтмэны показались фальшивыми, слащавыми, скользкими, но тупыми и безопасными. Ну заебись: Ниган недооценил силу, которую больше всего на свете ненавидел — силу безликого коллектива, силу большинства. Стая бабуинов способна разодрать льва. Нигану казалось: он все контролирует. Он не напивался, не терял бдительности, зорко смотрел по сторонам. Но сложно предсказать, блядь, поступки фанатиков. Они пробовали свой дурманящий напиток не потому, что он безопасен, а потому что сами были не прочь одурманиться. Они предлагали праздник и ходили без оружия, как люди, которым нечего скрывать, потому что врали абсолютно во всем. Они поставили просто на стол, неподалеку от Нигана, кувшин с водой, из которого пили их собственные люди, потому что «великой массе» плевать, если съебаются пару человек. Нет, там была не отрава. Снотворное — мощное настолько, что можно отправить в нокаут медведя. Но когда Нигана резко начало клонить в сон, он пошел не в дом, прилечь на скамеечку, а побрел, быстро, как только мог, в сторону леса. А когда увидал, что за ним по пятам идут пять-шесть крепких парней, подозрение пиздец как переросло в уверенность. Он пытался встряхнуться, договориться, орать — звать своих, но музыка заглушала (ебитесь триебучим проебом все барабаны мира), в конце концов — принять бой. Закончилось тем, что ему выбили пару зубов, подбили глаз, сломали несколько пальцев и, кажется, ребро, тело покрылось ранами — в общем, намяли бока. Потом Ниган отключился. А очнулся уже раздетый, в клетке. Будущее представало в охуенно радужном свете: от перспективы просто быть убитым до перспективы быть сожженным или порезанным на кусочки живьем во время их блядских ритуалов. Белых, пушистых, «безобидных». Кажется, прошел час — или год, когда подошел один из немолодых Уайтмэнов. Возможно, проверить, жив ли их гость в клетке. — Эй, ребята, вы чего? — говорит Ниган, якобы открыто улыбаясь. — Зачем ссориться? Давайте договариваться. Вы же не знаете, что у нас есть в Святилище. Хотите быть главными? Ок. Мы примем вашу веру. Сольемся с вами. Я лично ничего не имею против Матушки-Природы. — Твои люди признали себя Уайтменами и без тебя, — неприязненно замечает мужчина в белом. — И те, что остались в Святилище, примут. Ты не будешь с нами. Ты лжешь. Те, кто уже вкусил власть над людьми, испорчены. Они всегда будут рваться подмять других под себя. У нас же все равны. Мы бы еще подумали, если б ты был юн, но ты стар, ты для нашей жизни не годишься. — Убить меня хотите? — эту фразу надо произносить вот так — небрежно, с улыбочкой, будто она к тебе не относится. — На колбасу сгодишься, — странно шутит (или нет?) Уайтмэн. — Но вначале пусть твои люди полюбуются на тебя в клетке — голого, побитого, беспомощного, с выколотыми глазами, вырезанным языком. Жалеть они тебя будут или злорадствовать — не столь важно. Ничто так не очищает мозги от идеи тирании, как лицезрение жалкой участи тирана. Достаточно показать это нескольким парням — и они, вернувшись, подорвут дух сопротивления во всем твоем Святилище. И оно мирно присоединится к нам. — И как вы собираетесь выколоть мне глаза? — интересуется Ниган. Он думает, что на вошедших можно будет напасть, и это какой-то шанс на спасение. — Рано или поздно ты захочешь пить, — кивает Уайтмэн на миску с водой в углу. — В этот раз ты слишком быстро пришел в себя. Поэтому мы удвоили в воде дозу снотворного. — Хера с два я это выпью, — начинает раздражаться Ниган, тело которого, между прочем, болит при каждом движении. — Тогда мы покажем лидера, умирающего от жажды, — пожимает плечами мужчина в белом, — с вывалившимся опухшим языком, текущей слюной и бормотанием идиота. Какая разница? Ниган еще пытается с ним говорить. Предлагает сокровища и оружие, о которых якобы никто не знает, даже заикается про вакцину — мол, может свести с теми, кто ее нашел. Но Уайтмэн больше не вступает в диалог. Какое-то время он равнодушно рассматривает человека в клетке, а затем спокойно уходит. Рано или поздно всегда остаешься один. Умирать, блядь, приходится одному, даже если рядом дохнут тысячи. Каждый в последний момент сам за себя. Ниган привез с собой только молодых послушных барашков. И еще чужого барашка: Джейкоба из Александрии. И — Карла. Будущего серийного убийцу. Его юного киллера. Карла. На этом мысли Нигана останавливаются. Остается только картинка из прошлого: Карл, выскакивающий с винтовкой из грузовика. «Мне нужен только Ниган». Да ну на хер. Нет. Вряд ли. Что Ниган сделал ему хорошего? Не убил? Приволок к себе? Оскорблял отца? Размолотил на его глазах головы александрийцев? Хотел его трахнуть? Что, блядь, из этого может укрепить отношения? Карл — особый случай. Но, увидав Нигана в клетке, он подумает что-то типа: александрийцы отмщены. Добро восторжествовало, блядь. Умирать не страшно, но и не хочется. Подыхать в муках на глазах зевак — пиздец как не хочется. Но Карл, Карл… это самое херовое. Несбывшееся. Будущий ученик, правая рука, тот, кому можно было бы доверять со временем, талантливый лидер, растущий на его глазах… И еще… еще прижавшееся к нему гибкое тело. И еще… вкус поцелуя, дурманящий жар, взгляд в упор, пробирающий до печенок. Несбывшееся. Ниган впадает в неистовство, начинает орать и дергать прутья клетки, будто может их разломать или раздвинуть. Из этого состояния выводит его — какое, блядь, совпадение — знакомый голос: — Ниган! Ниган! Он закрывает глаза — и тут же со стоном открывает. Одна история — увидеть Карла, умирая, в толпе, когда уже не будешь соображать, когда, кроме жажды, ни до чего нет дел. Другая — сейчас и наедине: худшее из мучений. Ниган отползает в угол клетки, как загнанный зверь, прячет лицо в ладонях, приглаживает волосы. В висках начинает шуметь кровь. Кажется, Нигану не по себе — впервые за десятилетия. Кажется, это называется стыд. Оглушающий стыд. — И ты, ковбой… посмотреть? — криво усмехается он через силу. — Уже справился с девкой, отличник? — Как тебя заперли? — спрашивает Карл, задыхаясь от волнения. — Ниган, знаешь, они здесь едят людей! Джейкоба съели! Представляешь? Ого! — его взгляд переходит на кровоподтеки и раны. — Ты как? В порядке? Ты идти сможешь? — Да это… плевать… просто шкуру подпортили, — Ниган постепенно приходит в себя, потому что Карл разговаривает так, будто ничего не изменилось. — А вот уйти не так просто. Клетка, как видишь, заперта. — У кого ключ? — тут же спрашивает Карл. — Не знаешь? Ладно, найду. Надо бежать, пока они празднуют. — Эй, киллер, не кипятись, — неожиданно для себя отвечает Ниган. — Они готовы принять всех, кроме меня. Если не полезешь на рожон, стоит сделать вид, что заодно с ними, а затем при случае бежать. Ты даже не Спаситель… На хер я тебе сдался?! Безопасность этого мальчишки — вот что чертовски важно. И пока Ниган беспокоится об этом, он не чувствует себя полностью конченым. — Ну, уж помешать-то ты мне точно не сможешь, — дерзко усмехается Карл. — Давай! Я пошел, а то времени нет. Ты… нууу… Держись! Парень разворачивается и почти бегом направляется к постройкам. Как бы ты ни был силен, блядь, наступает момент, когда приходится упасть. И если в этот миг кто-то протягивает руку, это на самом деле твой человек. Вот такая вот ебаная правда.