***
Полчаса назад, сразу после разговора с Ниганом, Карл прибежал к Тане. На этот раз кухарка не так рада ему. Она пытается быстро обойти его, таща кастрюлю с чем-то в дом, и шипит сквозь зубы: — Уходи. А то мне из-за тебя достанется. Но все же на вопрос про ключ отвечает: — Даже думать забудь! Он на шее у этого их… пророка. Нет, оракула! Ну, уродца. Не видел еще? Пол головы набекрень. Рубен, вот. Он в храме живет. Ну, или как там называется… Парень хуже животного, только подойди — визжать начинает. Ключа тебе не видать. А потом Таня останавливается, даже ставит кастрюлю на землю, и смотрит на Карла холодным, недобрым взглядом: — А зачем это тебе Ниган? Я вот жена его — и мне плевать, что с ним будет. После того, что он сделал с другими! Что ты угомониться не можешь?! Правду, что ли, говорят…? Карл молча уходит. Он быстро находит темное здание с покатой крышей. Через приоткрытую дверь видно алтарь с книгой, огромное зеркало и человека, сидящего на полу и что-то рисующего красками, причем прямо пальцами, не заботясь о кисточках. Карл входит не сразу. Вначале собирает нехитрые подношения, способные заинтересовать ребенка (Карл думает, что по уровню развития оракул соответствует несмышленышу): блестящий камушек, брошенную кем-то ленту, пару желтых цветов. И вот наконец он ступает в священный дом, тихо, успокоительно повторяя имя парня, показывая свои дары. Но Рубен даже на них не смотрит. Да и правда, удивить нечем: мало ли это дитя природы видит камушков и цветов каждый день?! Зато он и не кричит. Вместо этого подходит к Карлу, издавая странные свистящие звуки: «уип-уип-уип». Кажется, он пытается что-то сказать. Карл думает: позволяет ли строение его рта говорить, если Рубен не совсем обделен интеллектом? Как насчет неба, гортани? И тут же от всей души желает, чтобы оракул понимал не так уж много. Недостаточно, чтобы страдать от своего положения. Страшно вообразить себе муки человека, который мыслит, хочет быть понятым, но физически не способен общаться. — Я тебя не обижу, Рубен, — Карл разводит руки, чтобы показать, что у него нет оружия. — Не бойся. Одиноко тебе, да? Оракул смотрит на него, поводя головой, словно принюхиваясь. Карл, пытается понять, что за человек перед ним, и делает самое естественное для себя: берет его ладонь в свои руки. Оба парня замирают. Карл погружается в несвязные картинки, не очень осмысленные, бессловесные, но наполненные чувством. Играть — землей, камнями, палками — вдали от людей. Спать на жесткой лавке в пустом священном доме. Пытаться войти в теплый общий дом, наполненный смехом и интересными вещами. Наблюдать, как дети и женщины убегают от тебя с визгом и хохотом. Сопротивляться, когда мужчины вытаскивают наружу. Уныло рисовать. Поглядывать искоса на рыжую девушку, единственную, которая подходит поближе. Посмотреть прямо — и видеть, что она не отводит глаз и улыбается в ответ. Обожать ее за это. Ждать, когда вырастешь настолько, чтобы тебя пустили в праздничный хоровод. Слушать слова и не понимать. Долго слушать. Однажды понять без слов, что тебя туда не пустят никогда. Поклоняться рыжей девушке, как дикари — богине. Дарить ей припрятанные с обеда пирожки, перья птиц и венки. Ходить за ней по пятам, пока не начнут гнать. Жаждать поцеловать ее в лоб, но бояться, что она умрет от этого. Пытаться выговорить «мама». Отгонять от нее нехороших людей. Помогать ей носить поклажу. Гладить мокрую землю, на которой остался ее отпечаток ног. Видеть, как другой, высокий парень с таким, как у всех лицом, ведет ее, голую, в дом, где ты спишь и где все женщины кричат, когда на них лежат мужчины. Тосковать и маяться по ночам на лавке, потому что рыжая больше не смотрит тебе в глаза. Завидовать собаке, которую она гладит. Пугать мычанием, пытаясь ее позвать. Впервые в жизни не кричать, а плакать со слезами. Карл чувствует это все и ощущает, что Рубен тоже «считывает» его, пытается понять, по мере сил. Оказывается, оракулом выбирают не только за шокирующую внешность. Рубен и впрямь способен, не зная слов, увидеть то, чего не различает большинство людей, как Карл не раз убеждался. И вот — знакомство завершено. Оракул смотрит на него. Все зависит от Рубена.***
— Я — свой, — говорит Карл. — Я друг. Дай ключ, пожалуйста. Он медленно, осторожно поднимает руки и обнимает Рубена. Тот улыбается и беспокойно оглядывается, а затем сам прижимается к Карлу. Юноша из Александрии тянется к веревочке на его шее, но оракул отшатывается. А затем дергает рукой его рубашку, мнет материю, перебирает ладонями выше и с жадностью хватает повязку на лице Карла. — Хочешь посмотреть на мой глаз? — спрашивает Карл. — Ну, давай. Он, не колеблясь, снимает повязку. Рубен довольно урчит, рассматривает, обходя Карла кругом. Он взмахивает рукой, и палец тянется прямо внутрь глазницы. — Нет, — вскрикивает Карл, отодвигаясь. Интерес оракула переключается на повязку. Кажется, она занимает его больше всего. Рубен забирает ее у Карла, мнет в ладонях, тянет ко рту. Опять слышится странное «уип-уип-уип». — Хочешь надеть? — вдруг понимает Карл. — Я помогу. Давай так: ты мне ключ, а я тебе повязку. Оракул ожидаемо не отвечает, но кажется, что-то сдвинулось с мертвой точки. Карл надевает повязку на больной глаз Рубена. Тот вертится на месте, машет руками. Кажется, он хочет увидеть свое отражение, но не понимает, что надо искать зеркало, поэтому всматривается в Карла. — Хорошо, хорошо, тебе очень идет, — заверяет он. Возможно, Карл драматизирует, но он почти уверен: Рубен хочет сделать себя красивее для той самой рыжеволосой девушки. Скрыть дефект. И в этом нехитром жесте столько надежды, что сердце стискивается. Красотка никогда его не выберет. Да оракул и сам любит ее скорее по-детски, чем по-мужски. Но если бы она была настолько добра, чтобы обнимать и улыбаться Рубену! Вряд ли это возможно… — Теперь можно ключ? Кричать не будешь? Карл сам развязывает веревку на его шее, и прячет ключ в кармане. — Спасибо, Рубен. Не грусти. Я твой друг. Ты хороший. Через минуту Карл уже спешит к клетке. И только огибает угол очередной постройки, как чьи-то сильные руки хватают его за плечи, и тут же второй Уайтмэн присоединяется к первому. — Еще одного нашли! Теперь все! — кричит он кому-то. — Ты чего тут шатаешься, а? Карлу приходит в голову притвориться пьяным. Он мычит, смеется, делает лицо расслабленным и бессмысленным. Очевидно, выходит убедительно. — Этот тоже надрался, — говорит один мужчина другому. — Слабаки какие на этот раз… Разбрелись. Ищи их по всему острову. Изображать кого-то легко и приятно. Почему Карл не делал этого раньше? Если бы сейчас была старая жизнь, он обязательно играл бы в школьных спектаклях. Карла приводят в постройку, неподалеку от священного дома. Там уже стоят три пьяных Спасителя в белом. От юноши требуют, чтобы он немедленно переоделся за ширмой в белый халат. Все, о чем думает Карл: как незаметно спрятать ключ. В новой одежде нет карманов. Он зажимает свой трофей в кулаке. Теперь приходит мысль: а что с нами будут делать? Уайтмэны дают подышать каким-то дымом, от которого сознание туманится и бликует, и конвоируют их в священный дом. Парни смеются, оглядываются. — Из меня растет трава, смотрите! — бормочет один из них, одурманенный до галлюцинаций. Дверь распахивается: на месте алтаря стоят женщины. Много женщин. И все абсолютно голые. Тела, тела, тела. Тонкие, гибкие и толстые, дряблые, моложавые и старые, седые, морщинистые, усыпанные родинками. Просвечивающие ребра, толстые животы, груди, груди разных размеров — овальные, свисающие, по-старчески иссохшие. Желтоватая, иссиня-белая, смуглая, покрасневшая кожа. Женщины, положив руки друг другу на плечи, покачиваются, словно публика на концерте. Внизу, на полу, сделаны четыре овальных ложа из соломы, травы и синих цветов. Ароматные клумбы, утопающие в зелени и лепестках. На них ждут четыре обнаженные девушки, юные, почти подростки. Увидав парней, они одинаково разводят согнутые в коленях ноги, раскрываясь, как цветы навстречу солнцу в ускоренной киносъемке. Женщины улыбаются парням, кивают. Часть из них подходят к гостям и стаскивают с них халаты, оставляя совсем голыми. Карл сопротивляется, но все вокруг лишь смеются, обступают его, удваивают усилия. Становится как-то сразу понятно, что речь идет не о развлечении с девушками, как о подарке для гостей. От них ожидается участие в священном обряде зачатия. Оргии. Они — не более, чем статисты. Все предопределено. Но если кто-то нарушает традиции, противится вере Уайтмэнов, их ждет та же участь, что и Джейкоба. «Если бы они ели только врагов и постоянно принимали новых людей, им бы приходилось все время воевать, — думает Карл. — И побеждать. Или вскоре они бы не смогли накормить разрастающееся население. Или — Таня солгала: большинство новичков так или иначе нарушают ритуалы, правила, и каннибалы их пускают в расход, пополняя запасы». В углу огромного дома, прямо здесь же, на лавке лежит Рубен. Карл опасается, чтобы он не подошел, не выдал, не навел на мысль о ключе. Всех Спасителей подводят к лежащим островитянкам. Карла подталкивают к светленькой девушке, призывно раздвинувшей ноги на подушке из разнотравья. Возможно, для других юных бойцов все происходящее — заманчиво и возбуждающе. Но Карл ощущает себя в липком кошмаре. Чужие, бесстыдно раздетые люди. Давящая со всех сторон человеческая плоть. Незнакомая девушка, требовательно ждущая от него секса. Ее черные глаза блестят, как жуки в траве. От них веет чужой, суетливой жизнью, не интересными Карлу делами и привычками, блеклым, почти стертым характером. Карл боится к ней прикоснуться, чтобы не увидать ее привычный мир. Все, кроме него, особо не церемонятся. Невзирая на зрителей, они пристраиваются к девушкам. В цветочных ложе уже вовсю обнимаются, целуются, возбужденно изучают тела друг друга, облапывают, хватают. И только Карл все еще стоит. Женщины вновь выстраиваются в «хор», покачиваясь, постанывая, напевают, не раскрывая ртов, и вдруг начинают издавать громкие вскрики. Они извиваются, стоя над молодыми, стискивают пальцами груди, мнут, словно тесто, хватаются за животы. Ложные оргазменные конвульсии выглядят невыносимо пошлыми, особенно у немолодых островитянок. Карл оглядывается в поисках способа бежать. Но вдруг одна из старших женщин начинает расхаживать, ласково поглаживая девушек и парней — по щекам, по спинам. Заглядывает в их глаза. Кладет руки на плечи Карла и мягко пытается опустить его на ложе, к светловолосой. Но самое поразительное — она поет. И это не выглядит неуместным мюзиклом. Это внезапно прекрасно! Высокий чарующий голос летит прямо в небо. В нем слышится память предков и непреклонная правота. На лице певицы — ласковая улыбка матери, которая гордится своими детьми. И в то же время опытность умудренной жизнью женщины. Ее песня затягивает. — Живите с нами. Станьте частью нас. Вы молоды и прекрасны. Вы найдете тут семью, кров, любящих женщин и детей. Достаток и заботу, — так говорит она без слов. — Вы прекрасны. Вы — часть природы. Семя уйдет в землю. Вырастут новые цветы. Вырастут новые дети. Они станут взрослыми и снова придут сюда. Мы все — часть круговорота Природы, — так поется в ее песне. — Юноша, ты красив и могуч. Твое живое копье готово пронзить. Мы все вместе с тобой. Делай же то, чего хочет Природа. Девушка, ты красива и нежна. Твое лоно раскрыто, как цветок. Мы все вместе с тобой. Делай же то, чего хочет Природа. Слейтесь с землей, водой, огнем, ветром. Сотворите человека, нового человека. Ничего нет выше! Ничего нет прекраснее! Нами правит любовь… Пронзительные звуки словно прилетают из прошлого и улетают в будущее. Карл потрясен. Что есть жизнь? Круговорот. Все мы рождаемся и умираем, проходим времена своей жизни, словно весну, лето, осень и зиму. Рая и ада нет. Есть тела. Они не бессмертны. Разве это не часть природы, как грибы или деревья? Разве не все, что требуется от человека — породить новых людей и пережить собственный круговорот времен, по-возможности не нарушая гармонии? Разве не все, что требуется от Карла, — согреть своим теплом девушку, зачать сына, трудиться, радоваться жизни и позабыть навеки о немолодом убийце и тиране — не родственнике и не друге. О ком-то, с кем Природа не предусмотрела никаких естественных отношений, никаких прекрасных чувств.