Ignosce me

Джонатан не сможет позднее вспомнить свой путь обратно в Лондон. Он жмёт на газ так, словно от этого зависит его жизнь — и порой, съедаемый тревогой и дурными предчувствиями, верит, что так оно и есть. Сны не отпускают. Он знает: если что-то случится с Шоном наяву, это будет полностью его, Джонатана Рида, вина. Самоуверенный глупец, как он мог посметь предположить, что Печальный Святой променяет дело своей жизни на уединение в холодной Шотландии в роли слуги для двух эконов? Как он мог обещать что-то леди Эшберри, зная, что от него зависит ещё одна невинная жизнь? Ворвавшись в Лондон, доктор бросает машину в первом подвернувшемся переулке. Да, это его город — и путь по крышам позволяет миновать карантинные заграждения. Он не встречает ни одного патруля, и даже осмеливается считать это хорошим знаком. Пока его ноздри не улавливают запах гари. Рид срывается с места, мчится так быстро, как только может, прыгает сквозь тени, не давая себе шанса отдышаться и восстановиться. «Это не может быть приют. Никто не осмелится…» Он бежит. Сквозь прутья ворот он видит почерневший ангар. Непривычная для этого места тишина режет сердце на мелкие кусочки. Всё ещё не веря, Джонатан толкает проржавевшие створки. Нет. Он отстранённо отмечает копоть, покорёженные от жара листы железа, обугленные остовы палаток. Уши закладывает, как после артобстрела — он слишком хорошо помнит это ощущение с войны. Кажется, он вернулся с неё десятилетия назад — а ведь не было ещё и годовщины подписания мира. Нет. Зверь внутри срывается с поводка, но внешне доктор остаётся собранным и спокойным. Случайность или поджог? Он принюхивается. Керосин. Много, так много, что хватило бы на целый автобатальон. Поджог. Ярость пробуждается будто нехотя. Неотвратимая, неостановимая обжигающая волна. Джонатан понимает: никому не уцелеть. Не сбежать. Каждый, кто был здесь, был рядом — и не защитил, не уберёг… Каждый, кто принимал в этом участие. Каждый, кто не помешал. Все они умрут. — Доктор Рид! — обеспокоенный голос, такой знакомый, пробивается сквозь колокол тишины. Он замирает, позволяя добыче подойти ближе — слишком много сил потрачено на бессмысленный в итоге бег. Самое время восстановить силы. Ближе, женщина, подойди ближе… — Доктор Рид, слава Всевышнему! Вы вернулись, вы успели. Старая Бриджет. Он вспоминает имя. Соотносит его в заторможенном и одновременно кипящем сознании с образом. Хорошо. Она может что-то знать. — Что здесь случилось? Где Шон Хэмптон? — собственный голос похож на скрежет несмазанных петель, на предсмертное карканье вороны, попавшей под поезд. Предводительница скалей не приближается, жестикулирует на расстоянии. Джонатан не может двинуться с места. Её голос сливается в резкий, неприятный шум, и он не понимает ни единого слова. — Рид, черт тебя побери, не смей! — резкий окрик почти возвращает его в реальность. Маккалум. Магия, уже готовая сорваться с его ладоней, отступает. Зрение проясняется. — Он жив. Твой чёртов скаль жив, — Маккалум бесстрашно подходит ближе и хватает его за отвороты пальто, встряхивает. — Пока. А ты, кровосос, пойдёшь сейчас и попробуешь его вылечить. «Жив». «Вылечить». Слова пробиваются сквозь звенящую тишину, охватившую сознание. До Рида наконец доходит их смысл, и он резко выдыхает, пытаясь успокоиться и взять себя в руки. — Веди, — коротко бросает Маккалуму. Они почти бегут по кривым вонючим улицам, оставляя за собой лишь грубое эхо от шагов по деревянным настилам. Джонатан гасит злость на человеческую медлительность и неповоротливость охотника — один он уже давно был бы на месте. Джеффри тяжело дышит, пытаясь одновременно рассказать обо всём произошедшем. Рид мысленно благословляет тот день, когда сохранил Стражу жизнь. И ещё тот, в котором у них, наконец, получилось договориться и работать сообща. …Ночлежка загорелась ближе к утру. Огонь сразу перекрыл вход. Вспыхнули брезентовые палатки — будто были сделаны из бумаги. — Кто-то пропитал там всё керосином — очень основательно. И очень быстро, — Маккалум спотыкается и вполголоса бормочет проклятия. — Мой патруль заметил пожар почти сразу. Прибыли практически одновременно с докерами. Даже Эдвина заставила своих бездельников встать в цепь и тушить ангар. Мы думали, что тем, кто остался внутри, не выбраться. К счастью, у Печального Святого был план и на такой крайний случай. И Лотти, и её сестра знали о «запасном выходе» в канализацию и успели увести туда почти всех. Шон уходил последним. Даже будучи самым уязвимым для пламени, даже зная, что рядом есть другие — живые — для которых одна искра не может стать смертельной… Рид стискивает челюсти до хруста. Он восхищается мужеством Святого, он ненавидит его пренебрежение к собственной жизни. Его сердце разрывается от горькой нежности. Он будто воочию видит Шона Хэмптона, в его неизменной ветхой одежде, сжимающего крест и уговаривающего свою перепуганную паству не бежать, не паниковать, не метаться, а спокойно уходить через канализацию. О, он боялся. Джонатан знает, что маленький скаль вовсе не бесстрашен. Он боялся, но его вера, его любовь ко всем Божьим детям, его чувство ответственности за всех, кого он приютил, всегда были сильнее страха. — «Господь милосерден, Господь защитит нас» — так он говорил? — Джонатан спрашивает, хотя сам знает ответ. — Да, — будто из ниоткуда появляется Старая Бриджет. — Он выводил людей из дыма. Горело что-то едкое и ядовитое… Джонатан кивает. Чувства скаля позволяли Святому ощущать живых, а нечеловеческая природа — не бояться отравления. В какой-то не прекрасный момент Шон оказался отрезан пламенем от выхода в канализацию. Джонатан содрогается, представляя, каково ему было, запертому огнём, страдающему от нестерпимого жара. О чём он думал в том момент? Конечно, молился… К тому времени Стражи Привена, «Мокрые ботинки» и докеры почти смогли победить пожар на входе в приют. Ржавый вентиль натужно скрипит, покоряясь силе экона. Бриджет проскальзывает вперёд: канализация — всё ещё её царство. Рид вздрагивает: он не был здесь с момента схватки с Алой Королевой. — Я думаю, он слышал нас, — продолжает Маккалум. Шаги Джеффри становятся неуверенными, в отличие от своих бессмертных спутников, он не видит в темноте. Джонатан хватает его за руку и ведёт вперёд, не отставая от женщины-скаля. Рид готов покляться, что пальцы охотника дрожат, когда он заканчивает рассказ о той страшной ночи. — Я не знаю, что произошло внутри, — глухой голос, преумноженный эхом, приобретает инфернальное звучание. — В какой-то момент он бросился бежать, наверное, надеялся, что успеет проскочить огонь. Маккалум переходит на горький шёпот, его дыхание сбивается. Да, охотник одновременно потрясён, разъярён и подавлен — почти как сам доктор. Неужели Печальный Святой нашёл подход даже к погрязшему в битвах старому вояке? …У Шона почти получилось. Почти получилось миновать пламя. Но потом произошло что-то — что-то быстрее мысли, быстрее удара сердца — и всё, что успел заметить Джеффри, — это крик и падения тела в огонь. К счастью, охотник тоже был быстр. Глотая дым, он бросился вперёд и успел вытащить Святого прежде, чем его тело обратится в пепел. — Вы спасли жизнь скаля, Маккалум, — Рид недоверчиво качает головой. Джеффри раздражённо шипит и вырывает свою руку из холодной хватки экона: они почти пришли, он уже может видеть сам. — Ты сделал за меня мою работу, упырь, спас Лондон. Я начал делать за тебя твою, — охотник на миг замолкает. — Вылечи его. Подземный городок скалей уже не выглядит как место бойни. Они идут к одной из комнат, и Рид бессознательно ускоряет шаг. Его мягко останавливает Старая Бриджет. — Доктор Рид… Он сильно пострадал. Очень сильно. Я не знаю, останется ли он собой если очнётся… Когда очнётся, — быстро поправляет она саму себя. Джонатан решительно отстраняет её от входа. Где-то за спиной что-то продолжает говорить Маккалум, но ему уже наплевать. Он делает шаг, другой, третий. И останавливается, будто налетает на стену. Нет. Он видел такое раньше — во время учёбы. В анатомическом театре, когда пришлось вскрывать тело человека, погибшего при пожаре. Это не может быть Шон… Тело, скорчившееся в позе эмбриона — совсем как то, что он вскрывал на холодном столе прозекторской. Обуглившаяся плоть с торчащими костями. Рид замечает мутный блеск креста, всё ещё зажатого в иссохших, скрюченных болью пальцах. Нет! Израненный перепуганный мужчина, которого он вырвал из лап свихнувшегося Бишопа, о, его сердце тогда колотилось так часто… Пациент Пемброука, смиренный и трогательный в своём беспокойстве за оставленный приют. Новообращённый скаль, так стойко сопротивляющийся своей жажде. Святой из доков, благословляющий скудную трапезу для всех отчаявшихся. Нет, эта обгоревшая плоть не может быть… Рид готов упасть, готов вновь сорваться в спасительное алое безумие — но тут он видит. Едва заметную даже для экона, слабую, как огонёк светлячка, алую искру жизни. Да, Шон едва жив — но жив. На плечо ложится горячая человеческая рука. Голос Маккалума доносится как будто сквозь толщу воды. — Действуй, доктор. Рид чувствует горькую иронию. Вся его смертная жизнь — учёба, исследования, практика — всё это сейчас так бесполезно! Единственное истинное лекарство — проклятие, которое передали ему древние и кровавые кельтские боги. Как это всё дико и бессмысленно. Недрогнувшей рукой доктор вскрывает собственную вену. В оцепенении смотрит, как тяжёлые, густые капли падают на обожжённую плоть. Подносит руку ближе, чтобы кровь, уже текущая тонкой струйкой, коснулась обгоревших губ. Джонатан не может заставить себя дотронуться до тела — боится, что оно рассыплется в пепел. Несколько секунд ничего не происходит. Кровь всё так же течёт, Рид испытывает лёгкое головокружение. Он пытается почувствовать Шона, и вдруг замечает — за пределами человеческих ощущений — слабую дрожь как будто внутри изувеченного тела. Сердце скаля делает первый удар, и доктора накрывает волна ослепляющей боли. Это не идёт ни в какое сравнение с ранами от пуль или стрел стражей Привена, даже удары Алой Королевы кажутся сейчас лишь детской игрой. Джонатан кричит и падает на колени — но не отнимает руку. Он знает: эта боль — не его, и он должен, должен забрать её столько, сколько сможет. Сквозь эту боль он чувствует острые зубы, впивающиеся в запястье. Видит, уже в полузабытьи, как осыпается с чужих рук чёрная сажа, открывая нетронутую бледную плоть. Джонатан никогда не наблюдал такого стремительного исцеления, он хочет смотреть, но не может, не в силах больше терпеть эту муку. Прежде, чем наступила тьма, он слышит — или ему только чудится — ставший вдруг таким родным испуганный голос. Его вновь воскрешает жажда. Рид слепо тянется на запах крови, рычит, пытаясь различить что-то кроме алых пятен перед глазами, скалит клыки… И получает звонкую горячую пощёчину. В лоб упирается металл, и остатками разума Рид понимает, что это дуло пистолета. — Не-на-ви-жу кровососов, — чётко и по слогам произносит Маккалум где-то над ухом. Прежде, чем Джонатан может сориентироваться, в его зубы упирается край стакана. Запах сводит с ума, и доктор жадно глотает, прежде чем до него доходит абсурд происходящего. Опорожнив стакан, он наконец понимает, где находится. Мир перестаёт вращаться и искажаться в кровавых тонах. Он лежит на полу в канализации скалей, рядом Маккалум — всё ещё с оружием наготове и с наспех сделанной повязкой на запястье. Рид откидывает голову назад и смеётся: он хорошо запомнил вкус этой крови, крови охотника, и не перепутает его ни с чем другим. Джонатан почти пьян и абсолютно счастлив. Даже со своего неудобного места на полу он слышит размеренное биение сердца своего скаля. — Джеффри, вы только что напоили меня своей кровью, — отсмеявшись, произносит доктор. — Довольно странное поведение для того, кто ненавидит кровососов. Маккалум разражается цветистыми проклятиями, но Рид не чувствует в них прежней ярости Стража. Поднявшись, наконец, с пола, он устремляет взгляд на Шона. Скаль больше не выглядит, как обгоревший труп, скорее, как человек, сильно пострадавший при пожаре. Оставшиеся ожоги кажутся свежими и требуют медицинского внимания доктора, но главное — Святой будет жить. Пациент спит, и Джонатан наконец позволяет себе дотронуться до его пальцев. — Прости меня. Рид игнорирует фырканье Маккалума. Он изучает ожоги, уже планирует последовательность дальнейших действий. И вдруг замирает. Хорошее настроение разбивается вдребезги. Доктор осторожно касается раны на груди Шона, невесомо, лишь кончиками пальцев. Нет, это не огонь. Он видел такие множество раз — на трупах, устилающих его путь после перерождения. Кровавое копьё экона — только оно могло стать причиной подобного увечья. Он кивает Маккалуму — и охотник понимает без слов. Да, конечно, он тоже знаком с такими повреждениями. Джонатан видит в оскале Стража отражение собственной ненависти. Смерть. Того, кто посмел поднять руку на невинных, того, кто покушался на его скаля, на его почти потомка — того ждёт смерть, будь то экон, смертный или сам Дьявол. Пожалуй, впервые доктор согласен на все сто со своим внутренним монстром. — Доктор Рид… — слабый голос Шона возвращает его к действительности. Взгляд скаля затуманен страданием. Джонатан берёт его за руку, бережно, чтобы не причинить ещё больше боли. Ком подступает к горлу, он не знает, что сказать. — Моя… паства… все уцелели? Экон беспомощно переводит взгляд на Маккалума. Тот коротко кивает. — Да, всем удалось уйти. Никто не пострадал. — Я думал, вы не вернётесь, — едва слышно выдыхает Печальный Святой. Джонатан чувствует его стылое отчаяние, страх неминуемого безумия, горечь обманутой надежды. Холод прошивает насквозь. — Ты не получил моё письмо, — доктор чувствует себя идиотом. — Я должен был остаться с леди Эшберри. Ей нужна была помощь… Скаль снова закрывает глаза. Губы едва шевелятся, и Джонатан скорее угадывает, чем слышит: «Но вы вернулись». Буря эмоций, слишком ярких даже для смертного, мешает не то, что говорить, — дышать. Доктор беспомощно гладит подживающие пальцы, он хочет пообещать так много, он хочет украсть, увезти Святого из Лондона — не в замок Эшберри, нет. Куда-нибудь далеко, подальше от погрязшей в болезни Англии, от безумных эконов и покрытых плесенью легенд, что обернулись явью. — Отдыхай, — наконец выдавливает из себя доктор Рид. — Я буду с тобой. Джонатан настаивает, что для окончательного выздоровления Святого канализация категорически не подходит. Он тревожится не только за здоровье, но и за безопасность Шона. Милтон Хукс по старому знакомству — и за немалые деньги — соглашается перевезти раненого в особняк Рида. «Паршиво выглядите, док, — бросает ему водитель. — Отпуск не пошёл вам на пользу». Маккалум помогает втащить носилки в дом. Он обещает разузнать, кому из бессмертных Лондона мог перейти дорогу Печальный Святой. Охотник тоже принимает покушение на жизнь маленького скаля близко к сердцу. Рид может лишь криво улыбаться: с каким трудом ему в своё время удалось убедить Стража в мирных намерениях Шона Хэмптона! Он вспоминает потерянное выражение лица Святого, когда они с охотником впервые вместе пришли в ночлежку — Шон был уверен, что они явились положить конец его жизни. «Доктор Рид, мистер Маккалум… Пожалуйста, только не здесь. Не на виду у моей паствы. Этим людям немало пришлось пережить, не стоит пугать их ещё сильнее». Голос Святого дрогнул лишь на мгновение, но Джонатан успел проклясть себя тысячу раз — за то, что снова заставил испытать его этот лишающий воли, парализующий страх в ожидании скорой смерти. Охотник тогда лишь расхохотался. Дворецкий Эйвери стоически воспринимает ночное вторжение молодого хозяина в собственный дом, лишь удивлённо изгибает бровь, записывая список поручений на день. Матушка, в своей неизменной шали, тоже являет собой образец британской сдержанности и гостеприимства. Маккалуму не удаётся избежать приглашения на чай, а потом и на поздний ужин — когда Эйвери замечает, с какой жадностью охотник принюхивается к кухонным запахам. — Надеюсь, Джонатан, ты задержишься в этот раз подольше, — светским тоном произносит миссис Рид, но доктор слышит в её голосе отчаяние и внутренний надлом. Он не может себе позволить разбить материнское сердце ещё раз — и даже почти не лжёт, когда отвечает: — Да, матушка. Я, наконец, вернулся домой. Джонатан оставляет Джеффри на растерзание своих домочадцев и почти бежит на второй этаж. Печальный Святой не просыпался всю дорогу, и Рид не знает, считать это хорошим или плохим знаком. Он бережно осматривает Шона. Обгоревшая до угольной корки кожа сходит как плохо приставшая грязь. Доктор пользуется своим «диагностическим» умением экона — и понимает, что внутренние повреждения тело скаля не может залечить с той же быстротой. Он накладывает стерильные повязки на незаживающие ожоги, укладывает пациента в собственную кровать, укрывает белоснежной (спасибо Эйвери!) простынёй. Экон придирчиво изучает свой арсенал — часть оружия осталась в замке Эшберри, часть — в машине. С этим он мысленно попрощался. Ночной Лондон не поощряет забывчивых. Конечно, после сражения с Алой Королевой он стал сильнее. Но сейчас Джонатан не намерен рисковать безопасностью Шона. Письмо в Пемброук — чтобы устроить на время сестёр Пакстон. Список покупок для Эйвери. Перечень ингредиентов для сывороток — их сможет достать только Маккалум. Джонатан осознаёт, что слишком доверился охотнику, но сейчас он просто не видит другого выхода. Перед уходом он просит лидера Стражей достать ему ещё оружия. И увеличить количество патрулей в Вест-Энде. — Рид, у тебя паранойя, — качает головой ирландец. — Может, смотаешься к Его Величеству, попросишь в помощь королевские войска? Кивнув, Рид соглашается, что пара батальонов стрелков бы не помешала. Маккалум только смеётся и качает головой: этот кровосос окончательно спятил, но он ему по-прежнему нравится, так что будет ему оружие, будут и патрули. — Только сам им не попадись, — предупреждает Джеффри на прощание. До утра доктор пытается работать, но взгляд то и дело останавливается на перебинтованной голове Шона, утопающей среди его подушек. Снова накатывают воспоминания о войне. Скольким потерянным, никому не нужным, искалеченным её жертвам Печальный Святой помог вернуться к жизни? Чтобы самому оказаться прикованным к постели уже в мирное время, даже после окончания эпидемии. Джонатан наконец признаётся себе, что завидует мистеру Хэмптону: в этом безумии и хаосе он может видеть логику и даже смысл. Его вера, выглядящая на первый взгляд как глупость и невежество, требует колоссальной внутренней силы и мужества. Розарий, с которым маленький скаль не расставался даже после своего обращения, почернел и закоптился. Джонатан просит дворецкого отнести его к ювелиру. Ненавязчиво интересуется семейными делами. После смерти Мэри деньги тратились лишь на еду и лекарства. Жалование доктора за время работы в Пемброуке сохранилось практически нетронутым. Рид рассеянно кивает: хорошо. Потом, когда он уничтожит поджигателей, ночлежку необходимо будет восстановить. Экон засыпает на полу, прижавшись спиной к кровати, на которой спит Шон. Совсем как в ту первую ночь, когда он заставил скаля выпить своей крови. Только сейчас доктор сжимает в руках дробовик. Следующей ночью в особняк Рида начинается настоящее паломничество: то ли Милтон оказался не способен держать язык за зубами, то ли Калхун Расселл, наблюдавший за прибытием пемброукской «скорой» в Вест-Энд. Сестра Крейн хочет ухаживать за раненым — о, она не сомневается в медицинской квалификации доктора, но он последнее время чаще берётся за оружие, чем за скальпель. Конечно, она поможет постояльцам Шона — тем, кого не смутит соседство с иммигрантами. — Мне кажется, доктор, вам и самому не помешала бы помощь, — мельком бросает мисс Крейн. — Вряд ли мистер Хэмптон одобрил бы ваше состояние. Рид мимоходом смотрит на своё отражение в дверце книжного шкафа в гостиной. Да, пожалуй, ещё день — и его чудовищную натуру будет не скрыть. Он плохо спал, он голоден, он на взводе от тревоги за Шона и от ярости на тех, кто посмел причинить ему вред… — Всё хорошо, сестра. Я абсолютно уверен, что справлюсь, — он выпроваживает гостью на грани вежливости. Если мисс Доротею ни капли не впечатлил особняк доктора, то Том Уоттс, кажется, дожидавшийся у порога, пока она уйдёт, явно подавлен всей этой сдержанной роскошью. Бармен робеет, хотя пытается не показать виду, глазеет по сторонам и постоянно теряет нить разговора, пальцы его почти белеют, до боли впиваясь в старомодную кепку. О, он пришёл всего лишь справиться о состоянии Святого, не нужно ли ему чего. Джонатан сдерживает раздражение — в конце концов, Том действительно единственный, кого скаль мог бы назвать другом. Он некстати благодарит хозяина «Черепахи» за то, что он организовал тушение ночлежки. Уоттс мнётся. — Да… Да, я всё пытаюсь узнать, кто мог сотворить такое, — бармен вздыхает. — Если получится, дам вам знать, доктор. Но если вам удастся выяснить раньше — не сдерживайтесь, — Том кивает на рукоять револьвера, торчащую из-за пояса брюк Рида. — Эти подонки заслужили только самого худшего. Едва за ним закрывается дверь, Джонатан почти бежит наверх. Скаль всё ещё спит, процесс заживления заметно замедлился. Экон чертыхается: он понимает, что нужно больше крови, его крови, но он не может сейчас её дать: слишком сильна жажда, он слаб и сам ещё не восстановился. Дверной звонок снова издаёт мелодичную трель, и Рид мчится вниз в надежде увидеть Маккалума с патронами и реагентами для сывороток, которые быстро бы привели его в сносную форму. Однако на пороге ещё один нежданный гость: Клейтон Дарби. Мысленно Джонатан клянётся вырвать Милтону язык. Как и предыдущие визитёры, журналист пытается предложить помощь — не доктору, а Печальному Святому. По мнению Дарби, поджог ночлежки заслуживает самого широкого общественного резонанса. И он даже готов сам написать эту разгромную, цепляющую за живое статью — но для этого ему, безусловно, необходимо пообщаться с самим мистером Хэмптоном. Или хотя бы убедиться, что он жив… Доктор быстро выпроваживает Клейтона и понимает: если даже этот журналистишка в курсе, где искать Святого, то и для тех, кто поджигал ночлежку, не составит труда определить его местонахождение. Экон размышляет: насколько странно будет ходить по собственному дому в пальто? Другого способа держать при себе в дополнение к револьверу ещё и дубинку, он не видит. На всякий случай он плотно закрывает ставни и водружает на самый край подоконника вазу. Падение этого керамического гиганта, по его задумке, должно дезориентировать возможных взломщиков. Следующий звонок в дверь. Рид не двигается с места: он предупредил Эйвери, что не намерен больше общаться ни с кем, кроме мистера Маккалума. Однако очередной знакомый голос заставляет его с рычанием схватиться за голову. Эйвери обеспокоенно стучится в комнату. — Мастер Джонатан, к вам… полиция! — Да, я сейчас спущусь. Пальто и дубинку пришлось всё же оставить. Детектив-инспектор Оллбрайт — не тот человек, который поверит, что он просто замёрз. — Добрый вечер, доктор Рид, — те же протяжные интонации, тот же подозрительный и цепкий взгляд — как будто и не было всех этих недель, минувших с их последней встречи. Джонатан не может не отдать должное интуиции полицейского: она безошибочно указывала стражу порядка на убийцу-экона. — Простите, детектив-инспектор, я весьма занят. Давайте сразу к делу: что привело вас в мой дом? — Что ж, вы ничуть не изменились, доктор. Извольте: вам наверняка известно, что несколько дней назад в доках был пожар. Сгорело заведение, известное среди портовых жителей как приют Печального Святого, — Оллбрайт замолкает и испытующе смотрит на Рида. — Продолжайте, детектив-инспектор. — Мои ребята нашли вашу брошенную машину, — ещё одна многозначительная пауза. Стараясь сдерживать себя в рамках приличий, Рид мрачно шутит про себя: объяснить матушке труп полицейского в гостиной будет гораздо сложнее, чем придумать историю о занавеске, упорхнувшей в краску, когда они с Мэри играли в привидение. — Я ещё раз прошу вас: объясните, чего вы от меня хотите. Да, я знаю о пожаре в ночлежке и да, я буквально вчера вернулся в Лондон. Морщась и вздыхая, полицейский, наконец, переходит к делу. — Тогда, полагаю, вы не удивитесь, если я спрошу вас: где сейчас сам Печальный Святой? Теперь очередь Джонатана вздыхать и морщиться. — Судя по тому, что вы задаёте мне этот вопрос в моей же гостиной, вы и так знаете на него ответ. Мистер Хэмптон здесь. Предупреждая ваши вопросы: он в очень тяжёлом состоянии и допросить его не получится. Не раньше, чем дней через пять. Или неделю. По правде говоря, я бы не рискнул сейчас строить прогнозы. Однако, если он очнётся раньше и будет в состоянии с вами побеседовать, я непременно вам сообщу. — Я был бы вам очень признателен, доктор, — Оллбрайт не торопится уходить. — Позвольте задать ещё несколько вопросов. Вы всегда ходите по дому вооружённым? Или вы просто знаете, что ночлежку подожгли и опасаетесь, что это было покушение на Шона Хэмптона? Доктор Рид, расследуя это дело, я побеседовал кое-с-кем из жителей Ист-Энда. Говорят, во время эпидемии вы часто захаживали в этот приют. Некоторые даже считают, что у вас с Печальным Святым была некая… связь, — полицейский таинственно понижает голос. Рид знает, без сомнения, знает, что это — всего лишь неуклюжая провокация. Но нервное напряжение последних дней, наконец, прорывается наружу, он не может и не хочет сдерживать свой гнев. Руки сжимаются в кулаки, и он лишь колоссальным усилием воли не даёт пальцам превратиться в вампирские когти. — Связь, детектив-инспектор… — нет, доктор не повышает голос. Но наступает на полицейского так угрожающе, что тот нервно пятится в сторону двери. — Да, между нами была — и есть связь. Та, что вам трудно будет себе вообразить. Как между двумя людьми, которые посреди хаоса бок о бок спасали жизни. Видите ли, в то время как лондонская полиция — вернее, её остатки в вашем лице — тряслась за безопасность Вест-Энда, там, за карантинными ограждениями, умирали люди. Я приносил Шону Хэмптону лекарства. А он, вооружившись лишь своей верой, разносил их заболевшим в трущобах. Я осматривал его постояльцев и делал назначения — а он следил, чтобы медикаменты принимали вовремя. И, поверьте, он спас гораздо больше жизней, чем вы можете себе представить. Один человек! В то время, как вы, страж порядка и закона, до сих пор боитесь сунуть нос в Ист-Энд. Что заставило вас заняться этим расследованием? Дайте угадаю: Клейтон Дарби и его писанина. Что ж, вовремя. Всё уже сгорело. Вы, живя в Лондоне столько лет, можете себе представить, чтобы кого-то здесь при жизни назвали святым? Я — не могу. Не мог, пока не познакомился с мистером Хэмптоном. Бандиты, рабочие, попрошайки, проститутки, иммигранты — он помогает всем. И вам бы, детектив-инспектор, предложил стакан воды, тарелку супа и ночлег — даже после ваших инсинуаций в его адрес. В этом человеке больше сострадания и милосердия, чем во всех жителях этого города вместе взятых! Да, я понимаю, как вам пришла в голову эта мысль — кто-то рассказал вам о том, через что ему пришлось пройти в детстве. И если вы, детектив-инспектор, посмеете когда-нибудь заикнуться о ваших нелепых фантазиях в присутствии моего друга и пациента — клянусь, вы заплатите за это не только своим лицом, но и своей карьерой и остатками репутации. Убирайтесь! К концу своей речи Джонатан почти кричит. Он ничего не может с собой поделать. Он хочет вырвать полицейскому горло, напиться здесь и сейчас, чтобы дать Шону ещё крови. Тогда от этого бесполезного человечишки будет хоть какой-то толк… — Простите, доктор, я всё понял, — пытается успокоить его Оллбрайт. — Это всего лишь моя работа! Рид не успевает ответить. В дверях возникает матушка. — Джонни, это правда? Ты так кричал, что я волей-неволей услышала часть рассказа об этом замечательном человеке. Он сейчас у нас? Обязательно познакомь меня с ним, когда ему станет лучше! — Да, мама. Конечно, — доктор выдыхает сквозь зубы. Он благодарен старушке за своевременное появление. — Я горжусь тобой, сын. И наша Мэри гордится, — старая леди переводит взгляд на полицейского. — А вам, молодой человек, стоило бы научиться выбирать выражения. И начать, наконец, работать. Подумать только: вместо того, чтобы искать убийц и поджигателей полиция ходит по домам и оскорбляет людей! Разбитый в пух и прах, детектив-инспектор ретируется. Рид кричит ему в спину: — Если желаете помочь, организуйте дежурство пары констеблей у моего дома, хотя бы днём. Дверь хлопает, и Джонатан может вздохнуть с облегчением. Ничего не значащий разговор с матушкой — кажется, она стала меньше времени проводить в своих фантазиях — не может избавить доктора от гнетущего чувства вины. Доктор прислушивается к тому, что происходит в его комнате — кажется, всё спокойно. Печальный святой, наверное, ещё спит. Он ведь действительно был готов вцепиться в горло этому Оллбрайту! Гнев и ярость, и при смертной жизни бывшие его дурными советчиками, всё чаще угрожают взять верх над разумом. Джентльмен, держащий руку на пульсе современной науки, исследователь, военный врач… Все эти его ипостаси ничего не значат, когда зрение затмевает кровавая пелена. Неужели его судьба — с годами стать циничным кровожадным зверем, подобно лорду Рэдгрейву? Джонатан содрогается, вспоминая рыбьи глаза его светлости и тошнотворно-сладкий запах крови, пропитавший весь особняк. Нет, члены «Аскалона» не отказывали себе ни в каких удовольствиях. Некстати в голову приходят рассуждения Ракеша Чаданы о бессмертии. Неужели маленький самозванец прав и всем его благим устремлениям суждено трансформироваться в пресыщение и скуку? Превратится ли он с годами в извращённого негодяя, как тот француз, который пытался обратить подругу Шарлотты — Амелия, так её звали? Мысли возвращаются к леди Эшберри. Даже в её долгой жизни был период кровавого разгула. Только ли проклятье Алой Королевы тому виной? Надо бы попытаться поговорить с ней об этом, но доктор заранее предчувствует провал. Элизабет по-прежнему не слишком любит распространяться о себе. Быть может, заточение в замке — не самая плохая идея, если он хочет сохранить свою человечность. Доктор Рид поднимается наверх. Тяжёлые мысли не отпускают его. Что если однажды, поддавшись гневу, он причинит вред Шону? Если снова не успеет вовремя и не сможет его защитить? Джонатан подходит к кровати. — Вы опять спасли мне жизнь, доктор Рид. Я уже сбился со счёта, в который раз… Шон не спит. Его голос всё ещё слаб, лицо искажается гримасой боли. Но каким-то шестым чувством Рид знает, что скаль пытается улыбнуться ему. Джонатан падает на колени и беспомощно замирает, не решаясь прикоснуться. — Я опоздал… — это всё, что может выдавить из себя доктор. — Джеффри Маккалум — вот, кто спас тебя, вытащил из огня. Прости. Прости меня. Святой бережно дотрагивается до его щеки кончиками пальцев. Каждое движение причиняет ему боль, но он не позволяет экону себя остановить. Джонатану кажется, что это прикосновение способно остановить его бессмертное сердце. — Когда я проснулся, здесь, сейчас… Подумал: Господу угодно, чтобы я был мёртв. Подумал, что сделал в этом мире всё, что мог. Что я больше не нужен, и поэтому… Поэтому должен умереть, и такова Его воля, — голос скаля всё так же едва слышен. — Я… позволил себе усомниться в Его милосердии, в Его любви. Такой грех… — Шон вздыхает и на мгновение замолкает, собираясь с силами. — А потом я увидел вас, Джонатан. Почувствовал вашу боль, вашу тревогу и ваши сомнения. Ваше отчаяние. И, знаете, доктор… Я понял, что вы тоже нуждаетесь в помощи. В том, чтобы кто-то напоминал вам, скольких людей вы спасли. Господь Всемогущий, вы спасли весь город… Напоминал о вашем огромном сердце и самоотверженности, о том, что именно вы были тем человеком — или бессмертным, — который не брезговал помогать обитателям самого дна. Господь бесконечно мудр и справедлив. Если в моих силах будет подарить вам хоть толику мира… Силы оставляют скаля, он не может больше говорить, лишь бережно гладит мертвенно-бледную кожу Джонатана. Маккалум заявляется уже ближе к утру, в его руках — тяжёлые сумки. По безбашенному веселью, плещущемуся на дне ярко-синих глаз, Рид понимает, что охотник достал то, о чем просил его доктор. И далеко не всё — мирным путём. — Рад видеть тебя живым, скаль, — приветствует он Шона. Окидывает Святого внимательным, изучающим взглядом. Рид вспоминает предупреждение Старой Бриджет. Он знает: даже если бы предостережение женщины оказалось правдой, и маленький скаль на время (конечно же, только на время!) утратил рассудок, он, Джонатан, всё равно бы не позволил никому его и пальцем тронуть. Впрочем, ирландец вполне удовлетворён состоянием мистера Хэмптона. Доктор не медля ни секунды приступает к изготовлению сыворотки. Он заставляет себя не прислушиваться к тому, о чём охотник беседует с Шоном. В дверь деликатно стучится Эйвери: в ожидании единственного желанного гостя мастера Джонатана он позволил себе приготовить скромный ужин, не будет ли любезен мистер Маккалум порадовать старика и немного перекусить. Чтобы приготовить «чудо-зелье», как называет его препараты охотник, доктору требуется время. Он желает Джеффри приятного аппетита и вполголоса добавляет, что дворецкий действительно будет счастлив: так редко ему теперь приходится готовить для людей, которые способны оценить его труды. Рид советует растянуть трапезу хотя бы на час, чтобы не ворваться случайно во время «медицинской процедуры». Вновь оставшись с Шоном наедине, экон заканчивает работу над сывороткой. Почти готово, теперь кровавой смеси нужно лишь настояться положенное время. Он ловит на себе встревоженный взгляд Святого и опускается в кресло, придвинутое к кровати. Разговаривать так гораздо удобнее, чем стоя на коленях, пусть его всё ещё тянет пасть ниц и вымаливать прощение. — Что беспокоит тебя, Шон? — Оружие. Его так много… Слишком много. Доктор, вы хотите начать войну? — Войну уже начал тот, кто посмел напасть на тебя. Они поплатятся за это, — в голосе экона — ледяная ярость и металл. Святой вздрагивает. — Мне бы не хотелось стать причиной чьей-то смерти… Джонатан молча отворачивается.