***
Когда Иримэ видит утром супруга, то насмешливо кланяется ему до земли, шепча: — Aran Meletyalda (Ваше Величество), — и вуаль прячет и обиду в глазах, и лёгкое подрагивание губ. Ещё душит обида: раньше Орофер был осторожнее в словах, никогда не причинял ими боли. А вчера сорвалось такое обидное и досадно незаслуженное: «Ты́ его таки́м воспитала». Отпивая вина из кубка, Иримэ фыркает вслух своим мыслям: «Да, я! И нет ничего дурного в том, чтобы мой сын влюбился и совершил необдуманный поступок!» — косится, косится в сторону невозмутимого мужа, — «а то ты их не совершал». Орофер отлично слышит эту мысленную отповедь, любуясь игрой света на перстнях, что его длань украшают; слышит да посмеивается про себя горячности и неразумности Иримэ: будто ей только пятьдесят стукнуло. Несмышлёная девчонка. Иримэ оскорбляется. Поднимается, откидывая вуаль, и морщится от света в первое мгновение, болезненно и почти испуганно. Торопится отвернуться от окна (к нему сидит лицом), подойти к мужу. Тонкие пальцы ложатся на рукоять кинжала, за поясом спрятанного. — Несмышлёная?.. Да был бы ты хотя бы на каплю больше меня разумен, давно бы понял... За дверью слышатся мягкие шаги сына. Присутствие его не по ним, а по изменившемуся воздуху угадывает, и сердце начинает биться чаще: вчерашнее разочарование и усталость в родном голосе ранили больнее, чем слова мужа, и нельзя, нельзя вновь огорчать... Когда в следующее мгновение Трандуил входит в комнату, то застаёт родителей целующимися.***
День проходит — как звезда с небес падает, за собой дымный хвост оставляя. Трандуил в рассеянности и волнении проводит рукой по волосам и глубоко выдыхает, силясь успокоить излишне громко и быстро стучащее в груди сердце. Он и сам не знает, чего ждёт от предстоящей встречи — знакомства с родителями Таурэтари, беспокойные мысли о котором тревожат его уж какой день подряд, заставляя невольно сомневаться в разумности своего поступка. Нужны ли было Таурэтари все те беды и проблемы, что принесёт ей этот брак? Трандуил знал: нет, но ничего не мог с собою поделать, потакая детскому эгоизму, внезапно вспыхнувшему в душе. С ней было хорошо, легко и так необъяснимо спокойно, как давно уже не было. И он, до конца того не осознавая, отчаянно цеплялся за Таурэтари, желая лишь одного: продлить то тёплое, мирное чувство в груди. Любым способом, любой ценой, чем бы то ни обернулось после. Он раздраженно одергивает ворот рубашки. Тяжёлый, тягуче горячий воздух опускающихся сумерек опаляет кожу, и принц поневоле морщится, гоня прочь воспоминания о свежей вечерней прохладе родного леса. И вдруг, уловив тихий шорох, резко разворачивается, вытаскивая меч из ножен. — И я рад тебя видеть, — насмешливо ухмыляется невесть откуда взявшийся Халлон, поднимая руки. Трандуил растерянно глядит на него, не зная, что сказать. Эру свидетель, он ожидал увидеть кого угодно, но не Халлона — когда-то смешливого и падкого на каждую глупость, что Трандуил мог только предложить, друга детства и дальнего родича по стороне матери. Они не были особенно близки, но и не ссорились, не находя общих точек соприкосновения и обоим интересных занятий. Халлон остался приятным, чуть ехидным и лукаво усмехающимся воспоминанием из далёкого прошлого, и самого Трандуила это более чем устраивало. — Чем обязан? — сухо произносит он, наконец спрашившись с эмоциями. Халлон напротив задорно улыбается, лишь наталкивая на мысль, что ответ ему точно придется не по вкусу. Трандуил обречённо вздыхает, потирая переносицу, и бросает вороватый взгляд в окно. Солнце дрожит у самой кромки багряного горизонта, того и норовя исчезнуть, утонув в чернильно-черных водах моря. Ему пора. — Владычица Иримэ послала, — внезапно просто выдаёт Халлон. Трандуил от удивления давится воздухом, заходясь приступом кашля к вящему удовольствию собеседника. — Проследить, чтобы страшные фалатрим не убили. Митлонд, спутанный сизой паутиной опустившихся сумерек, открывается Трандуилу сегодня с новой, доселе незнакомой стороны. Больше он не кажется враждебным и чужим; последние призрачные лучи Анара играют тенями в кладке мостовой и стеклах, тепло целуют, но не жгут глаза, будто прощаясь. Солнце везде одно, и от мысли о том становится чуть легче дышать. Они идут в молчании, давно став слишком чужими друг другу и оттого растеряв все темы для разговоров. Беседа исчерпала себя еще несколько минут назад, неловко оборвавшись на вежливо-безличных расспросах об общих знакомых и мечтательных воспоминаниях о прошлом. Трандуил бросает на своего неожиданного спутника косой взгляд. Халлон, кажется глубоко погруженным в мысли, в которых аранену места уж точно нет, и идёт не задумываясь, рассеянно позволяя Трандуилу направлять. Такая простота и спокойствие на миг сбивают с толку — слишком уж непохоже на то, как они вели бы себя дома. Но навязчивые воспоминания о родном лесе Трандуил отгоняет куда подальше — не до того сейчас. На улицах ни души, несмотря на довольно ранний час — очередная странность и без того диковинных фалатрим. Трандуил рассеянно думает, насколько различны Харлиндон и Форлиндон; думает, что, будь на то отцовская воля и знай он, чем это закончится, то предпочел бы посетить владения Келеборна да провести время в кругу родичей-синдар; думает, что их с Таурэтари встреча зависела от глупой случайности и произошла по вине всё того же отца, внезапно возжелавшего покинуть королевство по причине, никому, кроме самого таура, неизвестной. «На случайностях жизни строятся», — вспоминаются задумчивые слова матери. «И миры разрастаются», — заканчивает тогда за неё отец, улыбаясь невесть чему. Трандуил при мыслях о том и сам невольно улыбается, устало и с облегчением. Когда эти двое в мире, то и всем остальным проще живётся. Трандуил еле слышно вздыхает и качает головой, позволяя Халлону тащить его нарочито путаными путями. Тот словно бы и в самом деле опасается, что в следующее мгновение из-за угла появится неизвестный враг, разумеется, тут же попытавшись напасть и убить принца Эрин Гален. С рассеянным удивлением Трандуил глядит, как спустя секунду его мысли воплощаются в реальность: — И без того неидеальный отпрыск Орофера в очередной раз разочаровывает отца, бродя по городу в компании нолдо, — раздаётся внезапно голос, заставляющий Трандуила вздрогнуть от неожиданности. Аранен с трудом выныривая из водоворота собственных мыслей. Мгновенно узнав того, кому этот самый голос принадлежит, он кривится, словно от зубной боли, и медленно оборачивается. — И почему я не удивлён? — насмешливо усмехается Морнэмир, всё ещё наполовину скрытый тенями какого-то переулка, откуда, очевидно, и вышел пару мгновений назад, так неудачно встретив Трандуила с провожатым. Хотя Трандуил знал своего наставника достаточно хорошо для того, чтобы иметь возможность с уверенностью сказать: появление его едва ли было случайностью, удачной иль нет — неважно; при всем раздражении и серьёзности тона, задеть своими словами он пытался именно Халлона, а не Трандуила, к подобным тычкам давно привыкшего. Принц закатывает глаза, слабо улыбаясь — сколько бы столетий бок о бок ни прожили, ни один из синдар никогда не упустит возможности задеть нолдо и наоборот. — Наставник, — чуть склоняет он голову в знак уважения и приветствия по старой привычке, прежде чем вспоминает, что обучение давно заканчилось и Морнэмир ему наставником уж сколько столетий не является. Но называть его так кажется до того правильным и нормальным, что Трандуил порой пренебрегает этикетом и положенным обращением. Бывший учитель, пусть, чудится, все и прекрасно понимает, но отчего-то тому потворствует, никогда не поправляя. — Матушка послала Халлона со мной, видимо опасаясь того, как бы фалатрим ненароком не убили такого беззащитного и наивного меня, — криво ухмыляется Трандуил, кожей ощущая напряжение спутника. Халлон Морнэмира, как и остальных приближенных отца, на дух не переносил; взаимно, впрочем. — Могу узнать, вы-то здесь какими судьбами? — Мне тоже очень интересно, — щурится Халлон, складывая руки на груди. Трандуил тихо фыркает. О Эру, это никогда не перестанет быть забавным. Морнэмир морщится, отчего-то бросая на бывшего ученика взгляд, полный яркого недовольства. — Твой отец также посчитал, что пускать тебя одного к фалатрим в высшей степени безрассудное и опрометчивое решение. Как ты, наверное, уже догадался, здесь я отчасти для того, чтобы защищать беззащитного и наивного тебя от безумных фалатрим, и отчасти — чтобы оградить от дурного нолдорского влияния. У Трандуила дёргается глаз.***
Впрочем, не одному Трандуилу звезды сегодня присуждают познакомиться с родней своей возлюбленной, что одним своим видом тепло и покой в сердце вызывает. Таурэтари непроизвольно вздрагивает, когда видит под тенью её излюбленного раскидистого бука фигуру таура Орофера, и досадливо хмурится, надеясь, что её присутствие осталось незамеченным. «Ах, глупая! Зачем ты только пришла сюда?» — и прячет за спину корзинку с цветами, которые милостиво дозволил нарвать в его собственном саду владыка Кирдан. Этими цветами желала Таурэтари украсить свой наряд, в которым вечером покажется перед принцем Ороферионом, но сейчас эта затея кажется ей младенчески-глупой. Ороферу отлично видно её белое платье, видно и лицо, на котором оттенки всех эмоций, кроме радости, написаны. Усмехается державный властелин, припоминая минувший вечер да то безумие, с каким отстаивали и сын, и жена эту неправильную любовь к такой же отвратительно ошибочной девчонке из фалатрим. — Подойди, — произносит он, едва повернув голову в её сторону, и снова скучающе начинает изучать взглядом совершенные в своей простоте листья дерева. Таурэтари мысленно обращается к милосердной Варде и на плохо гнущихся ногах преодолевает тот десяток шагов, что ранее разделяла их. Кланяется, прижимая ладонь к груди, но глаз не опускает. Орофер припоминает придворных дев, коих всегда много было вокруг Иримэ, их скромность и сдержанность; усмехается: «Нет, такого бы никогда они себе не позволили». — Скажи, дитя, этими цветами ты хочешь убраться для моего сына? Таурэтари впивается ногтями в ручки корзины и молится — до того приторно ласково и отвратительно фальшиво звучит голос таура зеленолесского. — Да, милорд. И всё-таки отводит взгляд, проигрывая негласный поединок. Уголки губ синды приподнимаются в мимолётной снисходительной усмешке, но тут же возвращается на лицо маска безразличия, и опять пристальные глаза ищут, ищут, ощупывая с ног до головы, слабое место. — Скажи, — в глубине синих глаз ничего, кроме холодного торжества, такого привычного, такого естественного: кто станет соперничать с ним, правителем Великой пущи? Нет таких смельчаков. И дрожащие ресницы Таурэтари тому яркое свидетельство. — Скажи, хорошо ли ты знаешь обряды и обычаи нашего народа, дитя, пожелавшее взять в мужья моего сына? Таурэтари смотрит в ответ изумлённо, кусает губу. Отчего-то раньше в голову ей не приходило, что лесные эльфы отличаются от них не только по одежде да нраву, но и по обычаям, поступкам. Отвечает прямо, морща лоб: — Разве так уж и разнятся они, милорд? Орофер предвкушает потеху и наслаждается обескураженностью своей собеседницы. — Что лежит в основе ваших обрядов, дитя? — Мы танцуем, милорд, — тихо — ею овладевает оторопь — отвечает Таурэтари, — в общности духа наша сила. — Чем же вы наполняете священные кубки? — У нас нет их, милорд, — удивление проходит; в глубине карих глаз появляется интерес. Орофер едва заметно усмехается: — Мы наполняет их кровью — вот первое отличие. Собеседница смотрит испуганно: — Кровью? — голос как эхо, но своенравно поднимается бровь. — Кровью людских младенцев. — Ах! Орофер видит в карих глазах напротив неподдельный ужас. — Да, мои воины частенько похищают их; их кровь обладает особым вкусом, — в глазах таура — плотоядный огонек. — С ней обряды веселее, а вино по-настоящему пьянит. Таурэтари пытается представить Трандуила, пьющего кровь младенца, и от яркой картинки, что услужиливое воображение подносит, ей становится дурно. А Владыка Зеленолесский продолжает: — Вместе с тем на каждом празднике (а их у нас в году более сотни) закалываем мы трёх людских юношей и двух девушек. Лицо эллет становится белым, и чаще начинает подниматься под платьем грудь. — Но кому угодно кровавые жертвы? — Лесным духам, которых Валар не учили милосердию, — во взгляде Орофера жестокость. — А... что же ещё?— шелестит — не говорит— Таурэтари. — Людские невесты. — Их вы тоже похищаете и убиваете? — Мы не так жестоки, — хитро улыбается таур, — предпочитаем доставить им истинное плотское наслаждение, которое неведомо смертным мужам, после чего отпускаем, если они сами того пожелают. Краснея, эльдиэ спрашивает: — А если не пожелают? — Их ведут к Зачарованной — реке, что сводит с ума; после чего убиваем — безумие опасно под темными кронами. Таурэтари близка к обмороку, но старается сохранить остатки самообладание. Орофер же равнодушно кивает, как бы прощаясь: — Подумай об этом, дитя. Самые юные из людских женщин принадлежат наследнику. Хочется убежать, но ноги не слушаются. Таурэтари кланяется, провожая взглядом страшного лесного правителя, и закрывает пыльющее лицо ладонью. В горле сухо, кружится голова.