Война решила все за нас

            Николай тут же вздрогнул при упоминании матери, и сердце пропустило пару ударов, чтобы после разогнаться до тревожного ритма. Взгляд упал на письмо в руках злейшего врага. Помятая бумага, слегка подпорченная годами, желтоватые пятна и следы грязи. Письмо явно прошло через пули, грязь, дождь и прочие неприятности. Возможно, побывало ни в одних руках. Но оно уцелело, слава богу, и, наконец, дождалось своего получателя.       Парень резким движением вырвал из рук Клауса заветную бумагу и отошёл на несколько шагов, не желая делиться ни одной буквой в материнском послании. Вскрыв письмо, он тут же забыл о штандартенфюрере и окунулся в текст. Он сразу узнал почерк матушки. Аккуратный, без помарок и такой родной. В груди стало так легко и тепло, и это чувство приятно растеклось по телу. Было видно, что мама спешила с написанием, но, даже несмотря на это, буквы были красиво выведены на листе. Текст был небольшой, и Николай жадно вчитывался в каждую строчку. Мама смогла успеть эвакуироваться с остальными детьми и женщинами. Она не стала указывать, где это заветное место, немцы могли прочесть письмо. От мысли, что мама в порядке, душа Николая успокоилась. Хоть это и было в 42 году, может быть, что-то уже изменилось, но танкист не хотел напрягать себя такими мыслями. Его мама в порядке и ждёт своего сына дома.       Ягер так и стоял, наблюдая за парнем, попутно отряхивая вещи от пыли и грязи. Он не знал, что было в письме, а лицо Ивушкина не выражало никаких эмоций, так что даже примерно нельзя было понять, всё ли хорошо с его матерью. В какой-то степени он даже завидовал Николаю, ведь у Ягера не было родных, которые бы писали ему. Он смотрел на то, как люди прижимали к груди заветные письма и как были рады получать такие маленькие, но драгоценные частицы своих близких. Мужчина нервно сглатывал, стараясь заглушить желание ощутить те недоступные для него чувства. Живот болел от удара Коли, тот хоть и был измученным от плена, но силы в нём хоть отбавляй. Мужчина держался молодцом, оперевшись о стол и наблюдая за русским.       Легкая улыбка появилась на уголках губ Николая, он осторожно сложил лист два раза и убрал его в карман. Ягер с трудом успел уловить это мгновение. Танкист поднял глаза на немца, и улыбка тут же исчезла, а взгляд стал тяжёлым и враждебным. Он немного успокоился и выдохнул. Тем не менее, аппетит к нему не вернулся. — Да ты тот ещё манипулятор. Решил сыграть на моих чувствах к матери? — зло произнёс он. — Нет. Просто научись лучше думать головой, — ответил ему Клаус, показав пальцем у виска и поправив крест на груди.       Мужчина просто хотел напомнить парню о том, что есть ещё люди, о которых нужно помнить и не забывать. У Коли есть мать, которая ждёт его дома живым, так возьми же себя в руки, в конце-то концов! Именно так немец и думал, устало смотря на Колю. — Позавтракать и начинать работу. Быстрее ешь, я быстрее уйти.       Ивушкин перевёл взгляд с еды на штандартенфюрера. Поняв, что от него не отвалят, пока он не поест, он быстро сел за стол и пододвинул к себе тарелку. Взяв вилку, танкист быстро съел всё, даже не глотая. Быть может, содержимое было очень вкусным, но он этого не заметил. Еда была ему чужда уже давно. В плену повезёт, если покормят, но Ивушкин уже надеялся помереть от голода и избиений. Всё, что делали враги, было враждебно и приносило боль. И Коля более не отличал помощь от зла. Если и помощь, то точно корыстная, перерастающая в зло, действующее не хуже бомбы замедленного действия. Он бы себя сравнил с одичавшей собакой, которая более не доверяла людям и была готова в любой момент цапнуть, защищая свою дряхлую шкуру. — Я предпочту начать работу поскорее, — резко выразился Коля.       Мириться со своей позорной участью он не собирался. Это было исключено. Это мерзкое предательство. Он грыз клетку, в которую его заточили, и не собирался махать хвостом, лишь бы дверцу открыли. Ивушкин собирался изучить лагерь, чтобы вновь сбежать. Его ничто не остановит на пути к свободе. Хуже уже не будет, у него нет больше друзей, и боль в теле уже давно не чувствуется. Хотя нет, хуже только сидеть в плену своих врагов и выполнять их ублюдские приказы. — Это радовать, Кол'я, — больше трогать парня Клаус не хотел, поэтому крикнул Тилике, чтобы тот пришёл в кабинет.       Сам штандартенфюрер сел за свой рабочий стол с чашечкой крепкого кофе, аромат которого заполонил уже всё помещение. Тилике открыл дверь медленно и с осторожностью. Он не глухой и прекрасно слышал всё то, что происходило здесь. Все крики и удары. Зайдя в кабинет, он увидел потрепанных бойцов. То, что Ягер никого не убил из-за этой ссоры, - самое настоящее чудо, а ведь всё могло закончиться хуже. — Н-николай, если вы закончили,— начал Тилике, с опаской входя внутрь. — То пойдёмте, я ознакомлю вас с-... с танками... Герр Ягер? —Ich werde später hier sein, — коротко ответил мужчина, отпивая кофе и читая документы.       Ивушкин молча отвернулся от Клауса и последовал за Тилике. Эта драка с немцем немного зарядила его энергией, и он наконец проснулся. Мужчины шли в тишине, спустились на первый этаж по большой лестнице и вышли на улицу. Солнце резало по глазам, и парень отгородился от ослепляющих лучей рукой, чтобы привыкнуть. В лагере бурлила привычная суета и шум. Большая часть солдат и пленных была занята восстановлением лагеря. Быстро привыкнув к свету, Коля опустил руку. На улице было очень тепло и свежо. Но воздух был чужим. Он даже как будто пах по-другому. Тилике куда-то вёл его, и скоро парень понял куда, когда заметил большую боевую Пантеру. Мужчина остановился, с улыбкой посмотрев на зверя и похлопав по железной шкуре, повернулся к Коле. — Это — моя Пантера. Раньше она принадлежала Клаусу Ягеру, но он отдал её мне. Она лучшая в своём роде. У неё мощная броня, быстрый навод пушки и хороший пулемёт. Ты можешь изучить его. И да, там нет снарядов. По твоей милости все танки были разряжены и снаряжают их только при боевых или экстренных ситуациях...       Тилике слегка вздрогнул, вспоминая тот день и то, что произошло в лагере. Николай чуть не убил его и Ягера, если бы они вовремя не покинули смотровую башню. Если бы не Ягер, Тилике был бы мёртв. Коля при отсутствии Ягера наконец успокоился и с опаской наблюдал за лагерем и за Тилике. Он кивнул мужчине и обошёл танк, осматривая его, после чего забрался на башню и залез внутрь танка. Неплохой шанс получше узнать вражескую машину поближе. Тилике хвостиком залез после него, попутно рассказывая танкисту о Пантере, так как знал её вдоль и поперёк. Танки наводили ужас и страх, ибо были самыми настоящими машинами для убийств. Они ревели и давили, превращая в фарш всё, что попадалось им под гусеницы. Но вместе с этим они приводили в дикий восторг. Рядом с такой мощной и прочной машиной чувствовалась власть и сила. И это не могло не радовать, особенно когда знаешь, что твой зверь сильнее вражеского. Тилике показывал всё, что необходимо было знать, и у Николая не оставалось вопросов, он просто смотрел и запоминал информацию. — Даже когда будет тренировка, ни у кого не будет настоящих снарядов, только холостые с краской, — заключил мужчина.       Он осмотрелся и сел на место мехвода, внимательно поглядывая на Ивушкина. Тот прожевал все сказанное немцем и понял, что разбомбить лагерь вновь у него не выйдет. Снаряды он уже не достанет. Парень поднял взгляд на мужчину и кивнул ему. Быть может, побег пока придётся отложить. Слишком рано, высок шанс, что план провалится, едва успев реализоваться. Ивушкин так же окинул танк взглядом и присел. До ушей Тилике донёсся едва слышный тоскливый вздох. Он понимал, что Коле необходимо с кем-то поговорить, наверняка у него в голове очень много разных мыслей и переживаний. А выплеснуть их танкисту некому. Ему определённо нужен хоть кто-то, кто сможет поддержать добрым словом. Спустя пару минут тишины, собрав всю свою смелость в кулак, Тилике произнёс: — Николай, я вижу, что вам тоскливо. Можете мне не верить, но... Если вам захочется с кем-то поговорить, то я буду только рад и ни за что не выдам вас Ягеру, клянусь. Держать всё в себе тоже нельзя.       Немец, правда, не хотел причинять какой-либо вред Николаю, он просто желал помочь ему адаптироваться в новой среде. Внутреннее чувство самосохранения парня не хотело верить в добрых нацистов. За года, проведённые в плену, он убедился в том, что они бесчеловечные и абсолютно аморальные. Коля стал скалить зубы: — С какой стати я должен верить тебе?       В том бою под Нефедово он убил и знакомых Тилике, тот должен быть обозленным на русского танкиста.       Четкий взор Ивушкина внимательно изучал немца, хватаясь буквально за каждую деталь в поисках фальши. Он действительно похож на одичавшего животного. — Наверное, потому что я понимаю, что каждый в этой войне убивает человека и не потому, что захотелось, а потому, что нужно и есть приказ, — мягко произнес Тилике. — Я бы тоже сбежал, будь я на вашем месте. Кто-то тебя ненавидит. Но за что ненавидеть? За стремление к свободе? Значит, они просто сдались и привыкли к новой жизни.       То, что Коля не верил ему, было естественным, однако Тилике не собирался закатывать скандалы и яростно доказывать свою точку зрения, как это делал Ягер. У него своё мнение на эту ситуацию, а у Тилике и Николая - своя. Русский танкист всё это время слушал его и не перебивал. Почему-то рядом с этим мужчиной было как-то спокойнее что ли. Он не чувствовал такой опасности. Тилике был спокоен, не агрессивен, у него был такой приятный и успокаивающий голос. Однако это пока что... Коля не знает этого человека, может быть, он также повысит тон, будет принуждать подчиняться? Так доверять явно не стоит, тем более врагу. Но, так или иначе, и портить пока что удовлетворительные отношения не стоит. Коля почесал макушку и тихо ответил: — Возможно, ты прав...       Парень вздохнул и всё же продолжил: — Война так многое изменила, столько забрала наших родных и близких... Я, как и все, хочу, чтобы это закончилось. Хочу проснуться, чтобы всё происходящее оказалось кошмаром. Чтобы над головой снова было чистое синее небо.       Искренняя правда от обычного молодого паренька, просто желающего жить в любви, труде и дружбе. Однако реальность оказалась слишком жестока к людям. В первые месяцы Второй мировой Ивушкин всерьёз считал, что это всё сон. Разве может быть наяву весь этот ужас? Видимо, что может, ибо Коля так и не смог проснуться...       Тилике сам погрустнел, слушая слова Николая. Он тоже потерял родных. Если Ягер лишился их до войны, то Тилике в 1941 году. Вроде бы ничто не должно было угрожать арийской расе, однако самим немцам угрожали свои же люди. Его невеста и родители — все были убиты, Тилике остался один. Но Клаус вовремя подал ему руку помощи, и теперь они помогали друг другу в работе и в жизни, стали лучшими друзьями, возможно, даже братьями. — Знаете, Николай... Я не хочу вас огорчать, и мне нет смысла врать, но Третий Рейх реально побеждает в этом кровопролитии, — произнёс немец. — Так как вы наш солдат, точнее чудом наш солдат, вам и вашей семье ничего не будет угрожать. Конечно, хорошо, что моя страна побеждает, но я хотел бы чистого неба над головой. Обычного мира, где каждый в своей стране со своим языком. Советский Союз уничтожен не будет. Это все знают и вы тоже, просто поменяется режим. Я знаю, что для вас это тема больная, но-... — Немного поменяется режим? — перебил его горькой усмешкой Коля. — Вам самому не смешно? Нацизм — расистская идеология, Рейх уничтожит все неугодные ему расы, а те малые проценты выживших станут вашими рабами.       Оба даже не догадывались, что Ягер уже давно пришёл к танку и молча слушал их обсуждения. Он не знал всех слов, но примерно понимал смысл. Штандартенфюрер даже не подозревал, что Тилике настолько лояльный. Коля сложил руки на груди и вновь стал угрюм. — Не волнуйтесь, наши ещё надерут вам зады, — пообещал Ивушкин.       Тилике смотрел на парня, но после открыто засмеялся, прикрыв лицо фуражкой и кивая головой: — Николай, вы уже нам их надрали. Один только вы разнесли наш лагерь. Боже мой, да простит меня Герр Ягер, он был в таком бешенстве и растерянности! Но потом он явно был разочарован, надеясь на сотрудничество, — Тилике говорил честно и открыто, чему удивился Клаус, с удивлением подняв брови и подслушивая всё, что они говорили.       Тилике слишком много разговаривал и много рассказывал всё тому, кто недавно провинился. — Вы хороший человек, Николай, только не опускайте руки.       Ивушкин ничего не ответил, уставившись на потолок. Больше ему нечего было говорить. Тилике тоже притих, смотря на парня. Ягер нахмурил брови, решив, что с них хватит. Тилике и без того слишком много рассказал. Тихо забравшись на танк, он открыл люк, впуская внутрь лучи солнечного света. Мужчина посмотрел вниз со всей своей строгостью, внимательно осматривая Тилике и Николая. Товарищ понял, что тот прекрасно слышал всю беседу и надел фуражку на голову, стыдливо опустив взгляд. — Тилике, выйди из танка, Ивущ'кин остаться! — строго приказал штандартенфюрер.       Тилике открыл рот и хотел что-то сказать, но вспомнил, что они с Ягером здесь не одни, молча встал и шепнул русскому пожелание удачи. После он быстро поднялся по лестнице и покинул танк. Коля весь напрягся, не понимая, что происходит и зачем выгнали немца. Если Ягер решил поговорить с ним, то они уже всё уяснили полчаса назад. Мужчина спустился вниз и захлопнул люк, вибрация удара прошлась по стенам и полу. Коля встал и сделал шаг назад от него, а когда тот спустился, то и вовсе встал спиной. В груди было тревожно. — Чего тебе, Ягер? — сразу поинтересовался он.       Штандартенфюрер стоял, сложив руки на груди и хмуря брови. До ушей русского донеслись медленные шаги приближающегося немца. — Николай, значит, ваши надрать нам задницы? — он хоть и говорил спокойно, но в голосе были слышны нотки опасности.       Он пока просто стоял, осматривая Ивушкина, почти сломленного, с крыльями за спиной. Одновременно хотелось их и сломать, и в то же время увидеть, как парень воспарит на них с новым именем, званием, но на немецкий лад. Коля слегка повернул голову, чтобы следить за Клаусом. Каждая мышца в теле была напряжена до предела, готовясь к любому удару со стороны врага. Выдохнув, парень произнёс скучающим взглядом: — А разве не так? Или забыл, как вам дважды утёрли нос? — танкист медленно развернулся к Клаусу, с вызовом стреляя взглядом.       Он пришёл, чтобы снова поскандалить? — Скажи, тебя мама не учила, что подслушивать чужие разговоры нельзя?       Уголки губ слегка поднялись. Воздух между двумя мужчинами стал накаливаться, и стало практически невозможно дышать. Снаружи были слышны приглушенные шумы голосов, приказов, гул техники. Но Коля не замечал их, всё его внимание было приковано к немцу. Ягер нахмурился, вспоминая свои проигрыши в битвах с Ивушкиным. В принципе, младший лейтенант был прав, тот даже рефлекторно коснулся своего боевого шрама, очерчивая пальцами глубокие борозды отметин, которые останутся ему напоминанием до конца жизни. Штандартенфюрер нервно сглотнул, тоже ощутив жар внутри танка. Странно, ведь когда он спускался сюда, тут было прохладно, так почему же сейчас его бросило в пот? Мужчина снял фуражку с головы и стал махать ею, дабы хоть немного охладиться. Какого чёрта происходит с ним? Это был его танк, его зверь, так в чем же, мать его, дело?! — Ты почему так дерзить, Коля? — поинтересовался мужчина.       Коля как будто специально нарывался на проблемы. Он громко рассмеялся, расправляя плечи, также замечая, что Клаусу как-то не очень хорошо. — Я говорю так, как есть. Правда в глаза колет? — с дерзкой улыбкой произнёс Ивушкин.       Танкист оценивающе смотрел на тщетные попытки немца охладиться и вдруг заявил: — Шёл бы ты лучше в свой кабинет, а то простынешь под ветром, — он указал на дуновение от фуражки, хамски намекая на боязнь немцев к холоду. Это всегда забавляло Николая, и он не мог удержаться от этой шутки.       Все это время Клаус стоял, уставившись в одну точку, но это не означало, что он ничего не слышал. Он принял слова танкиста во внимание и вдруг понял, что произошло и почему ему вдруг стало так плохо рядом с этим молодым человеком. Ягер вспомнил ту битву под Нефёдово и тот собачий мороз, покрывший всю землю. Тогда, во время боя, в танке было жарко. Запах металла, гари и свежей крови, ядреной смесью ударили в нос, хотя сейчас ничего не горело и никто не воевал.        Последняя колкая фраза Ивушкина лопнула последнюю нить терпения штандартенфюрера. Он поднял на парня озлобленный взгляд. Руки затряслись так же, как и в тот раз, когда ему попалась карточка с Николаем среди пленных. Фуражка скользнула по воздуху и шлепнулась на железный пол. Расстояние между мужчинами резко сократилось. Парень только успел отступить, когда немец схватил его за талию и рывком притянул к себе, вплотную прижавшись бедрами. Сейчас Клаус почти не дышал, находясь в такой тесной близости к Коле. Он ведь немец, что же он делает? Так нельзя, что случится, когда подобное влечение всплывёт наружу? Все просто: обоих с позором расстреляют на глазах всего лагеря и закопают, как собак, в земле, в безымянной могиле, о которой никто не узнает. Но... Один раз можно? В танк никто не заглянет. «Ягер, что же ты делаешь...? »       Немец спокойно стоял, удерживая сопротивляющегося Николая. Наклонив голову, он припал к белой шее, которую ещё утром сжимал в хватке, и мягко провёл носом снизу вверх. Коля впал в шок. Он ожидал болезненного удара или резкого пинка. Но это... Это выбило его из колеи, поэтому он оказался в замешательстве, замерев на месте. Кожа рефлекторно покрылась мурашками от столь неожиданной ласки, парень даже заметно вздрогнул всем телом. — Не бояться меня, Ивущ'кин... Просто слушаться и делать, что я говорить, — вдруг горячо прошептал Ягер.       Сердце Коли резко затарабанил в сумасшедшем ритме. Подобная близость с человеком его пола ударила по его здравому смыслу. Это было что-то неизвестное и дикое для его советского понимания. Оно сравнимо с резко содранным с раны пластырем. Это было неправильно. Парень успел дважды ударить немца по груди, прежде чем тот схватил его за короткие волосы и, задрав голову, больно впился в губы. Честно, мужчина сам не знал, что от себя ожидать, он просто брал и неожиданно делал. Даже сейчас он не дожидался ответа или того, что его начнут отпихивать от себя. Вместо этого, Клаус просто внаглую надавил на скулы Николая рукой, чтобы тот разомкнул рот. Русский сопротивлялся, но челюсть разжалась от давления. В тот же момент Коля ощутил влажный и горячий язык Ягера во рту. Это сильно испугало его, и танкист принялся дёргаться и извиваться, дабы вырваться. Но мужчина не отпускал его, а, наоборот, прижал к себе мертвой хваткой.       То, что сейчас происходило, не поддавалось никакой логике. Такая странная близость, которая вообще свойственна только супружеским парам, сильно пугала Николая. В их стране такое непозволительно и презирается обществом. Такое вытворять могут лишь те, кто обручён. А тут мужчина с мужчиной! Танкист зарычал в губы от злости и с силой пнул штандартенфюрера коленом в живот. Это, блять, неправильно, это порочно! Этот поцелуй!       Ягер был совсем другого мнения о данной ситуации, нежели Ивушкин. Мужчина не ощущал никакой неправильности, скорее наоборот. Он чувствовал, что ему становится легче, и камень на душе начал падать, освобождая от давления. Ему нравилось. Тёплые мужские губы, хоть и грубые, с мелкими ранками, были приятнее губ любой другой девицы. Раньше Клаус это делал просто так, без каких-то горячих любовных порывов, лишь ради плотских утех. Но сейчас... Внутри немца что-то перевернулось. Он сам точно не понимал что. И он не мог остановить себя. Сквозь горячий поцелуй он ощутил сопротивление парня и злое мычание, и это явно не от удовольствия. Кто бы сомневался. Но это даже заводит. Удар в живот оказался не из приятных, но Ягер не ослабил хватку. Лишь отпустил губы из плена, давая Коле глотнуть воздуха. Тот сразу начал хватать воздух ртом, как выброшенная на сушу рыба.       Клаус с лёгкой улыбкой наблюдал за попытками танкиста отдышаться. Напор с его стороны усилился, и мужчина плотно прижал Ивушкина к холодной поверхности железного зверя. Щеки коснулась ладонь, и русский ощутил неприятный холод от кожаной перчатки. Ягер поглаживал его и заглядывал прямо в растерянные и злые глаза. Он никогда не мог подумать, что его так сильно заинтересует представитель его же пола. Коля очень сильно привлек его, это чистая правда. До ушей танкиста донеслось: — Коля...прекратить...       Штандартенфюрер сказал это так холодно и так грубо, будто парень сейчас в чём-то провинился. Но, на самом деле, мужчине просто было больно от пинка, пусть он не подал виду, но ему было крайне неприятно. Ивушкин тут же уставился на него, и с губы стекла чужая вязкая слюна, капая на воротник. Во рту остался неприятный привкус дорогого табака, который каждый день курил Клаус из своей трубки. Видя, что парень уже вдохнул, чтобы начать орать, Ягер резко поставил колено между его ног и зажал рот рукой, не позволяя издать ни звука.       Горячие губы впились в белую шею, мужчина начал влажно целовать кожу, одновременно с этим водя языком. Штандартенфюрер чувствует, как бьётся артерия под его губами и осознаёт, что Коля его боится. Страх вполне оправдан, ведь Ягер сам порой боится своих непредсказуемых действий. Но сейчас ему было далеко не до этих мыслей. Он вообще сейчас ни о чем не думал. А просто наслаждался теплом, которое отходило от тела Николая. Руки нежно гладили талию, пока парень хмурился от мерзких прикосновений к своей шее. Если немец ни о чем не думал, то в голове русского пролетела сотня мыслей. Этот Клаус был самым настоящим дьяволом во плоти. Творил, что ему вздумается, не взирая на тяжесть его поступков. Хотя о чем он, для нацистов нормально творить бесчеловечные вещи. Парень мычит в руку и снова начинает сопротивляться и биться в хватке. Это надо прекратить немедленно. Свободная рука схватила немца за волосы, пытаясь оттянуть того подальше. Коля не собирается становиться очередной подстилкой для мерзких гомоутех Ягера! Он много чего ожидал от этого урода, но точно не таких нежностей. И о каком уважении может идти речь после этого?       Клаус с удовольствием расцеловывал его кожу, вырисовывая дорожками различные узоры. Довольно интересно, что за целых 4 года заточения в стенах концлагерей, в которых над людьми издеваются, как только могут, Коля не растерял свою привлекательность, это дорогого стоит. Ощутив новую порцию сопротивления от Ивушкина, он ликвидировал это, погладив коленом пах танкиста. Так дальше не пойдёт. Если парень продолжит так упираться, у Клауса ничего не выйдет. Николай ощутил, что мужчина навалился на него сильнее, уже сжимая его в стену. Это вызывало трудности с поступлением кислорода.       Клаус убирает руку, но прикладывает палец к его губам, намекая на молчание. Голубые глаза Ивушкина были такими красивыми и глубокими. Мужчина поймал себя на мысли, что ему нравятся эти глаза, в них хотелось утонуть. Он спокойно выдыхает через нос и в его голову приходит осознание, что Николай был очень красивым и привлекательным, особенно когда на лице была злость, как сейчас и как тогда, под Нефёдово. Именно по этому взгляду Клаус запомнил его. —Du bist so schön.... Ich habe jedoch nicht den Mut, es dem Russischen zu sagen....— низким и тихим голосом произнёс он, подняв уголки губ. (Ты так красив... Однако у меня не хватит мужества сказать это на русском)       Ягер перешёл на нежный лад. Губами он коснулся лба танкиста, а рукой расстегивал его китель. Лёгким движением руки в перчатке мужчина оградил впалый живот Николая. Как же он исхудал от голода. Паренька надо откормить, плохо, что тот никак не доверяет и не принимает помощь. Клаус на мгновение представил, какого было Коле одному в лагерях, где его уничтожали. И разозлился на самого себя, ведь он так долго не мог найти парня и забрать под своё крыло. — Niemand wird dich wieder verletzen...— прошептал тот. (Никто больше не причинит тебе вреда...)       Николаю было далеко до лампочки на эти сопливые нежности. Его беспокоил лишь один ублюдский факт, что его скорее всего сейчас просто поимеют. И хуже всего, что ему не удавалось ударить мудака так, чтобы тот отпустил. Немец явно путает его с какой-то девчонкой, которая будет плавиться от романтичных фраз и нежных поцелуев. У Николая это вызывало лишь желание взяться за калаш и выпустить в немецкую черепушку свинца. Вдохнув и собрав последние силы, русский с силой ударил немца в грудь и со всего маху впечатал ему кулак в скулу. Гнев бурлил в его крови, как кипящая кастрюля борща на сильном огне. Ладно, он согласился на предательское сотрудничество, с горем пополам принял вражескую шкуру, но эта выходка Ягера перешла всё границы терпения Ивушкина!       Клаус никак не ожидал такого ударчика в лицо. Он тут же отпрянул от парня, схватившись за лицо и рыча от боли. Это немного отрезвило разум, однако в его выдержке стала проявляться злость, нежели спокойствие и понимание, что он не прав. — Ты совсем охренел, пёс?! — рявкнул на него разгоряченный Николай. — Что ты вытворяешь, ты с бабой меня перепутал?!       Он скалился от гнева и пыхтел, а сердце билось, как бешеное, то ли от гнева, то ли от страха, а может быть, и от всего вместе. Но в ногах была предательская дрожь, выдающая его страх. Как, блять, можно себя так вести, что с этим немцем не так?!       Клаус выпрямился, убирая от лица руку. Однако, выслушав паренька, он вновь стал надвигаться на него. Быстрым и сильным движением он развернул Ивушкина спиной к себе и, снова прижав в этой злополучной стене, схватил Колю за волосы и запрокинул голову назад. Парень захрипел, а Клаус тут же впился губами в его кадык, гортанно зарычав. Свободная рука тут же нащупала ремень и расстегнула его. В ускоренном темпе, мужчина расстегнул ширинку и грубо стянул с молодого человека брюки, а также нижнее бельё. Он знает, что нужно сделать, чтобы хоть немного подчинить Ивушкина себе. Вещи падают на пол, и железная пряжка ремня со звоном ударилась о железную поверхность. В следующую секунду русский ощутил, как рука немца плотно обхватила его член. — Ивущ'кин, тихо, — попросил его Ягер, оглаживая пальцем головку.       Холод перчатки опалил нежную плоть. Очень неприятно, если честно. Кожа тут же покрылась мурашками. Ниже пояса он был абсолютно голым и открытым для чужой пары глаз. Как же стыдно.... — Отпусти меня сейчас же, — задыхаясь от гнева, прошипел Ивушкин. — Отпусти немедленно, псина! — Коля, закрыть свой рот, тебе понравится, — ответил ему Ягер.       Всё так же удерживая того за волосы, он укусил танкиста в плечо. Плюнув на руку, штандартенфюрер распределил слюну по члену и начал надрачивать ещё не вставший член. Перчатка наконец-то начала теплеть и дискомфорт от холода прошёл. Коля потерял дар речи. — Да... Пошёл ты.... — выдавил из себя Николай, ибо образовавшийся ком в горле мешал говорить.       Ноги задрожали, как осиновый лист. Ягер умело гладил орган парня, и очень скоро Коля ослабел, не в состоянии протестовать возбуждению. Из уретры предательски начал вытекать предэякулят, говоря Клаусу о том, что его старания не напрасны. Кровь прилилась к члену, и уже через минуту орган встал колом. Если бы только Коля мог это контролировать... Но он ничего не мог поделать с собственным телом, лишь позорно стоять и терпеть эту манипуляцию и ждать худшего... Тем не менее, он не позволил себе издать какой-либо звук. Ни всхлип, ни скуление, ни уж тем более стон немец не услышит. Такой странный контраст между удовольствием и омерзением...       Между тем Ягер чуть ускорил движение руки и увеличил давление обхвата ладони. Одновременно с этим он мокро поцеловал парня в щеку. Ещё немного, и у Николая не останется сил на сопротивление, и он подчинится, чтобы Ягер смог привязать паренька к себе. Порочным, но крайне приятным способом... Клаус и сам не понял, когда загорелся мыслью переспать с мужчиной. И не просто с мужчиной, а с соперником, который люто ненавидит его! Просто уму непостижимо, как такое могло прийти в голову гетеросексуальному человеку... Но раз пришло, значит, могло. Рука отпустила член Николая, и тот выдохнул от облегчения. Однако если парень думал, что всё кончится обычной дрочкой, то он очень глупо заблуждался на этот счет.       Штандартенфюрер потянулся к собственным брюкам. Ловким движением он расправился с ремнём, ширинкой и пуговицей. Впрочем, он не планировал полностью раздеваться. Лишь слегка приспустил вещи, чтобы вынуть свой давно возбужденный член. Да, без смазки будет крайне трудно, однако данный факт никогда не становился преградой для Ягера. Рывком, он повалил Николая на пол. Тот совсем не ожидал такого действия и больно приложился затылком о твердый пол. Раздался глухой удар, и перед глазами всё закружилось, как в новогоднем вальсе. Когда помещение перестало вертеться, Коля напряг зрение и увидел нависающего над ним Клауса. Тот прекрасно знал, что парень не растянут. Он вообще никогда не занимался этим, а уж тем более в задний проход. Но в данный момент это мало волновало штандартенфюрера. Чем скорее всё произойдёт, тем будет лучше. Он и сам не понимал, почему был так уверен в этой идее. Может быть, это была его слепая вера в чудеса полового акта, кто знает. Но он очень хотел добиться подчинения от Ивушкина, желал, чтобы парень нуждался в нём и хотел его. И именно эта надежда напрочь отбила его слух и ослепила его глаза.       Ивушкин вовсе не был в восторге от всего, что происходило с ним сейчас. Он толком и не мог понять, из-за чего это произошло. Ягера так задели слова русского танкиста, поэтому он решил его так наказать? Ну, он же не обиженка, он взрослый человек неплохого звания и уже руководит людьми на войне! Так что, блять, происходит? Коля видит, как Ягер лезет за чем-то в карман и вытаскивает белый платок. Видимо решил заткнуть крики Ивушкина. И именно так и произошло. Мужчина стал пытаться протолкнуть ткань в рот молодого человека, и тот оказал сопротивление. Но одно нажатие на скулы заставило Колю открыть рот и вобрать чёртов платок. Тот промычал в ткань и уставился злым взглядом на немца, которого уже ненавидел в три раза больше, чем раньше. Руки сошлись в попытке врезать в наглую рожу снова, к слову, здоровая щека Ягера уже покраснела от удара. Но вот так незадача. Кисти были туго связаны ремнём. Видимо, немецкий мудак связал их, пока Ивушкин был оглушен ударом по голове. И такой узел совершенно невозможно было развязать! Ремень лишь сильнее затягивался, стоило попытаться дотянуться пальцами.       Ягер завороженно смотрел на распластавшееся под ним, совсем молодое тело соперника. Когда Коля только прибыл в лагерь, он был в ужасном состоянии. Но сейчас вымытый, побритый и подстриженный — он выглядел просто прекрасно. Лишь худоба и страшные шрамы на его теле напоминали о тех ужасах, что творили с ним. Очень скоро парень вернёт себе первоначальный вид и расцветёт, как полевой цветок. Клаус с нетерпением будет ждать этого времени. Коля станет его коллегой, хочет он того или нет, немец привяжет его к себе. Даже если этот способ привязки противоречит законам Третьего Рейха. Он очень хотел ласкать тело Ивушкина дольше: размять его напряжённые мышцы, дарить ему поцелуи в губы, ласкать грудь и шею, трепетно растягивать девственное нутро. Но, увы, сейчас не было времени на длительный секс. Ягер спешил с этим, надеясь позже отработать этот день. Раздвинув ягодицы Николая, он вновь взглянул на его лицо, побоявшись. Но собственное возбуждение пересилило волнение. Смазав слюной член, он уткнулся влажной головкой в плотное кольцо мышц. Ивушкин тут же сильно вздрогнул и попытался отпихнуть немца ногой. Но тот обхватил парня за бедро и качнул бёдрами. Честно, ему пришлось помогать себе рукой и приложить немалые усилия, чтобы войти в парня хотя бы на половину. Член обдало жаром, мышцы плотно обхватили его и протестующе сжали. Такой контраст ощущений заставил Клауса шире раскрыть глаза и глухо простонать. Как же это было приятно и горячо... — Hölle.... Ivushkin.... Bitte entspannen... — глухо прошептал он. (Черт возьми, Ивушкин... Прошу, расслабься....)       Николай терпел, пока мужчина пытался пропихнуть член, он даже назло сжимался, но в результате делал себе лишь хуже. Он позволял себе лишь пыхтение и мычание. Но когда тот вошел в него наполовину, парень взвыл, но платок заглушил его крик. Внутрь будто бы вонзили раскалённый докрасна нож. Живот сразу заныл от боли, все внутренности сжались. Режущая тугая боль пронеслась по пояснице, и парень качнул телом вбок, не в состоянии справиться с давлением. Однако Клаус не дал ему перевернуться. Он удержал его на месте. Коля через силу взглянул на него, и ему стало мерзко от самого себя. Если он сейчас корчился от боли, то штандартенфюрер кайфовал от приятной тесноты. Несправедливо...       Ягер видел, как ему больно. В голове промелькнули мысли его обещания, что больше никто не причинит боль Ивушкину. И он сам же нарушил эту клятву. Осознавая это, он осторожно стёр выступившую на глазах парня влагу и прошептал: —Es tut mir leid, dass ich vorsichtiger sein werde . . . tut mir leid. (Мне жаль, я буду осторожнее, прости меня...)       Коле этот набор случайных звуков не дал никакого облегчения. Клаус понимает, что тому надо дать хотя бы время на привыкание, но именно это чертово возбуждение заставляет, его двигать бёдрами, глубже вгоняя член внутрь и выбивать из Николая очередной крик. Всё нутро протестующе сжалось, неприятно сжав член Ягера. Коля был слишком напряжен от боли. Мужчине пришлось остановиться, иначе дальше бы он ничего не смог сделать. Русский дрожал всем телом и с мольбой смотрел в потолок, надеясь, что немец одумается или хотя бы как-то сгладить углы. Но прошло всего пара минут, когда Клаус возобновил толчки. Этого времени было катастрофически мало. Парню казалось, что его мышцы вот-вот треснут и по полу потечёт кровь. Мужчина покидает тело Николая, даруя мгновение облегчения. Но нутро начало жечь, как будто ему перца туда насыпали. Но ему всё равно стало гораздо легче.       Ягер знал своё собственное тело, ему было известно, что внутри каждого мужчины есть слабое место. Он вновь вошёл в парня, но уже более свободно, чем в первый раз, и упёрся головкой в нужный участок, чтобы Николая пробила дрожь. — Николай, — глухо простонал Клаус.       Парень под ним дернулся, ощутив что-то странное, как только член упёрся в стенку прямой кишки. Легкий разряд тока прошёлся по телу, и странное приятное чувство растеклось по всем клеткам его тела. Это было секундное удовольствие, граничащее с ужасной болью, которая вернулась сразу, как только член скользнул дальше. Ивушкин был готов поклясться, что ожоги от ударов кнутом и тупая боль пинков и рядом не стояли с тем, что он испытывал сейчас. Зубы крепко сжимали этот чертов платок, и, не выдержав, Николай снова завопил сквозь ткань. Глаза заслезились, но танкист не позволил ни одной слезе скатится по щеке. — Коля... Расслабиться... Будет проще.... — произнёс Ягер.       Он не мог ничего с собой поделать, видя, как парня кривит от боли, мужчина лишь советовал, что сделать, чтобы стало легче. Внутри Ивушкина было очень жарко, но если он не перестанет так сжиматься, Клаус ничего не сможет сделать. Он огладил низ живота танкиста, ощущая толчки своего члена, немец слабо улыбнулся, но в темноте танка это было незаметно. Он двигался плавно, скользя по простате влажной головкой. Эти манипуляции потихоньку расслабляли нутро Ивушкина, и немец наконец смог двигаться нормально, без сопротивлений. Клаус не знал, как это выглядит со стороны, нормально ли такое в принципе? Да. Штандартенфюрер сам для себя сделал вывод, что симпатизировать другому человеку - это нормально, пусть они и одного пола. Но вряд ли общество это примет. Ягер одновременно злился, делая толчки грубее, и вовремя осекался, когда понимал, что заходит слишком далеко, и это уже больше походило на пытку, нежели соитие двух тел. Можно было бы и взять это за основу для новых пыток военнопленных. Боль сковывала Николая, он никак не реагировал на поглаживания или просьбы. Движения Ягера были глубокими и чёткими, от чего хотелось прокусить губы до крови и взвыть. Простата приносила слабое удовольствие, всё-таки член натирал больнее. Если бы Клаус хотя бы немного растянул парня, возможно, тогда бы Ивушкин уже привык. Парень лишь скулил и рвано дышал, так как толчки с силой выбивали воздух из легких. Коля повернул голову на бок и крепко зажмурил глаза, с нетерпением ожидая, когда это издевательство закончится. Вначале ведь ему и правда было гораздо приятнее, чем сейчас. Он громко кричал у себя в голове, спрашивая, чем он заслужил это всё, и, конечно же, вопросы оставались без ответа. Это была не только физическая, но и моральная боль. Переломы, пулевые ранения, рваные раны от ножа — это всё, безусловно, больно, но все эти травмы были нанесены в боях за Родину. Николай принимал их с гордостью, раны затягивались в шрамы, напоминая о победах. А это... Это было унизительно. Неправильно, больно и позорно. Как будто он обычная куртизанка, а не солдат на поле боя. Настойчивые мысли с гулом роились в разуме, позоря Колю за слабость и проигрыш. И парень снова взвыл, но уже не от боли внизу. Он хотел конца, который все никак не наступал.       Ягер видел, что приносит Ивушкину лишь боль, и мысли собираются в кучу. На такой поступок его сначала сподвигла злость на ровном, блять, месте! Сейчас она просто разрушила и так шаткое согласие между этими двумя. Клаус вряд ли сможет взглянуть ему в глаза после этого и не осмелится нормально поговорить с Колей. Он уже пытался общаться с танкистом нормально, наблюдал за ним издалека, выхаживал, как птенчика. Чтобы молодой человек был сытым, с залеченными ранами. Одетым, причем в нормальные вещи, а не в те, что носили остальные пленные, те ткани годились только для похорон под забором. В принципе, так и было.       Но что, если Ивушкину не нужна была эта забота? Особенный взгляд Ягера, похвала, награды? Немец вдруг останавливается, делая глубокий вдох. И делает вывод, что, скорее всего, парню не нужен такой человек, как Клаус. Это злит и приводит его в отчаяние. Он ведь столько сделал для паренька, создал ему все условия, так почему Ивушкин так дичится его? Неужели танкист так уверен, что все немцы плохие?       Взяв Николая за плечо, Ягер поднял его и посадил на себя, прижав к своему телу. Толчки стали ощутимо грубее и быстрее, из-за чего мужчина еле сдерживал в себе рычание, ибо более он не хотел показывать Коле лишние эмоции. Он несколько раз целует вспотевшую шею танкиста, опускается к ключицам, лизнув ямочку. Немец позволил себе поставить лишь один след, возле ореола соска, чтобы никто больше этот засос не увидел. Очень хотелось обметить всю грудь и шею, но он удержал себя. По спине прошёлся табун мурашек, Ягер понял, что он на исходе и вот-вот кончит. Сорвав платок изо рта Николая, он резко целует дрожащие губы. Требовательно, страстно, грубо. Член резко вошёл до основания, и мужчина излился внутрь, простонав в поцелуй.       Коля уже плохо понимал, что с ним делают, он был будто в тумане, даже звуки были приглушенными, как если бы парня посадили в бочку с водой. Он перестал сопротивляться, послушно сидя на бёдрах Ягера. Он чувствует, как что-то стало вливаться в него, обжигая жаром растертые стенки. —Ich werde dich nicht mehr berühren...— отстранившись, прошептал Клаус. (Я больше не буду трогать тебя...)       Ивушкин толком не услышал, что сказал немец. Ему было слишком плохо. Он сам не заметил, как кончил, даже оргазм не был ощутим. Лицо Ягера начало плыть и темнеть. Веки казались такими тяжёлыми, и Коля потихоньку закрыл глаза, обмякнув в руках штандартенфюрера. Лишь ноги мелко подрагивали от подступившего оргазма. Ягер подхватил парня за затылок и взглянул на измученное личико. Глубоко вздохнув, он прижал голову парня к своей груди: — Что же я наделать с тобой, Коля...