— Мы должны попрощаться с ней. Ах, как она была юна, как же несправедливо.
И люди заплакали. Завыли, как воет ветер, склоняя деревья к земле, но ветра не было, и облака — словно потолок, кажется, спустились только ниже. Девушка взглядом по лицам скользит: дамы рыдают, мужчины сдержаны, пастор монотонно считает свою речь, дряблая кожа на шее его подскакивает, как у индюка. Все они — такие смешные, ничего совершенно не значащие, кроме Неё одной. Единственной мёртвой среди этих живых. Родители не зря заплатили бальзамировщику двойную цену: лицо её вновь стало самым прекрасным на земле. Не лезут из глаз, за волосы цепляясь, тугие щупальца — они лишь в спокойствии прикрыты, ресницами пушистыми скрывая то, что не удалось починить. Не сломаны пальцы, белея сколотыми костями — руки аккуратно сложены на животе, укрытые чёрными перчатками. Она не отвратительная. Она — не чудовище, пораженное болезнью, не монстр, что на углы острые напарывается, лишь бы существование невыносимое прекратить. Вспарывая себе шею так, что видно, как мышцы в крике немом сокращаются, как кровь с чёрной гнилью мешается, заставляя лишь больше кричать. Она снова чудесна. Такая, какая и должна была быть всегда. Такая любимая.— Вера! Ох Господи Правый, позовите доктора!
Серость перед глазами сливается, стекает, словно краски с незавершенной картины. Первые капли дождя. Чёрные, плотью прогнившей пахнущие, осыпаются на головы звуками чавкающих челюстей. От того ноги подкашиваются, и кажется, что сестра из гроба улыбается: смеётся! Своей участи, такой лёгкой и беспечнойрадуется.
Моя дорогая сестра, я так люблю тебя.
* * *
Вера молчит. Пальцами холодными бумаги перебирает, Её, сестры почерком исписанные, по всему столу, словно осенние листья, рассыпанные. За окном — всё также ужасный дождь, что влагой необходимой поливает землю. Землю, где захоронен прекраснейший из цветов. Вера молчит, от того, как всё теперь кажется ей ужасно-картинным: слово скажешь — осыпется осколками прямо на голову. Поблекли стены, потеряли цвет платья и ленты, и даже самые яркие из флаконов, которые так любила сестра, кажутся какими-то плоскими. Больше не блестят, да и солнца, что заставляло их сиять — больше не видно. Веру тошнит. Движение малейшее — и вновь перед глазами тело растерзанное, тело любимое, что изгибается с хрустом костей. От того даже на себя в зеркало смотреть — тошно, всё Её, прекрасную видишь. Несправедливо убитую. Мамà лишь плечи устало опускает: болезнь подхватить — дело случайности, не мы выбираем, а Тьма по души пришедшая так и вовсе к человеческому не слышима. Так почему же забрала она самую прекрасную из живущих? Не верит. Не верит, сминая пальцами бумагу, пока ногти не начнут впиваться в ладонь. Должен быть кто-то, кто в этом виноват. Она же — обязана его найти. Вместо красок потерянных — телефонные номера. Вместо запаха любимых духов — бумажная пыль. Лишь розы она не смогла выкинуть из собственной жизни, продолжая украшать ими собственные шрамы: руки, платья, сапоги. Глаз, той ночью повреждённый. На белых платьях они — словно кровавые капли, капли чего-то живого, гнилью не тронутого, тьмой не испорченного, — смотрятся наиболее эффектно, от чего мамà снисходительно смеялась: — Кровавая невеста, не иначе. Вера усмехалась про себя: «И то верно. Раз судьба моя давно мертва». Снова и снова поднимала она телефонную трубку, лишь бы услышать за приевшимися гудками голос, как заведённая кукла повторить: — Доброго времени суток. Меня зовут Вера Наир и мне бы хотелось, в связи с недавним прискорбным происшествием, задать Вам несколько вопросов. Кто-то — бросал трубку сразу, кто-то, как те, кто ближе к правительству, утешали, заверяя о случайностях. Она слушала всех. Безумцев, гениев, исследователей, врачей, охранников… любого, кто мог дать ей хоть каплю информации в этом ужасном море слов о том, что «всё будет хорошо».— Благодарю за сотрудничество, в случае появления новой информации, пожалуйста, наберите меня ещё раз, — так заканчивался каждый диалог.
Одержимость? Извольте называть это «погоней за истиной». Даме грубые слова совершенно не к лицу. Но чем дальше она заходила, чем дольше длились её поиски — тем более жестокими становились её черты. Телефонные разговоры сменились личными, потоки дождевой воды за окном — не менее раздражающими потоками людскими. В научном центре имени Войда ей не ответили ничего, лишь взяли на анализ кровь. Спустя месяцы удалось найти контакты одной из крупных компаний, что, кажется, интересуются Бездной, но и там: какая-то милая девчушка на телефоне лишь посмеялась, что это, видите ли, не человеческого ума дела. Леди Наир считала себя человеком хладнокровным, тогда же ей показалось, что она готова разломить пополам трубку. Инспектор Кларк пожал плечами, говоря, что Болезнь действительно ещё не изучена и нужно время, что сложно сказать, как именно она выбирает собственных жертв. Бальзамировщик, тот самый, что так чудесно выполнил свою работу для похорон, и вовсе оказался грубияном: — Миледи, если Вы уж так хотите услышать моё мнение, то вот Вам оно: смерть есть дар, а не проклятье. Нет совершенно ничего необычного в её выборе, в Вашем же случае это просто случайность. Прекратите. Примите её и оставьте эти метания, Вашей сестре в любом случае уже всё равно. Прежде, чем волна ужасного возмущения успела обрушиться на его неразумную голову, он добавил: — И оставьте в покое меня. Вы мешаете работать. Хорошего дня. Злилась ли она? Ужасно. На безразличие к собственной трагедии, на безразличие к судьбе остальных. Люди просто не понимали, насколько искомая информация была важна! Не только ей самой, разумеется: всем им. Сдаваться не хотелось, но едва ли она могла знать, где ещё могла быть хоть одна зацепка. В людском потоке она — такая же стремительная, своими мыслями поглощенная, торопилась домой, пока газетчик в чёрной курочке не протянул ей один из выпусков. «Спешите, спешите лицезреть! Ужаснейшие из живущих, прекраснейшие из существовавших! Самые очаровательные монстры, которых Вам когда-либо доводилось встречать! Если душа Ваша крепка, а глаза не боятся увидеть то, чего не видел ранее никто другой: приглашаем Вас на выставку лучшего из музеев города! Увиденное будет запечатлено в Вашей памяти навсегда, ведь никто, повторяем, никто не сможет страхом и ужасом доставить Вам больше удовольствиячем госпожа Зелль!»
На фотографии, напечатанной в объявлении, девушка завлекающе улыбается. Прекрасная, вызывающе накрашенная, всем своим видом показывающая: дорогая. На вид так абсолютно человечная, да только в глазах расцветали тёмные лепестки. Наир держала газету, и руки её дрожали: чувствовали от чего-то, как растекается по пальцам чёрная жидкость. Стоило поднести выпуск ближе, как до боли знакомый запах гнили ударил в нос. Кажется? Чем больше она рассматривала фотографию, тем больше убеждалась, что нет: позади, на картинах, всё то, что довелось увидеть самой. Тела, темнотой изломанные, пейзажи, грязью испорченные. Мерзкое, низменное, самому человеческому существу отвратительное — Зелль находила это прекрасным, улыбаясь так сладко, как сладок цветочный мёд. Мерзкая. Это определенно не могла быть ошибка.* * *
Дома — холод серых стен. После людского потока как-то уж больно тихо. Спокойно. Дома — стопки бумаг, десяток рабочих книг, разлитые собаками флаконы. Резкий запах ударяет в нос, стоит зайти в кабинет — едва удается сдержать тошноту. От усталости болит голова, запах же только усиливает боль. И хочется сказать себе: «ma chérie, ты молодец. Сейчас отдохнёшь, сейчас — никаких звонков, завтра же купишь билеты. Ты обязательно справишься, но кто идёт в бой уставшим?». И вот уже в ванной шумит вода, и дверь кабинета заперта на ключ, и налито вино... раздаётся звонок. Первый за всё это время. «Возможно ошиблись, или же кто-то из близких» — брать трубку совершенно не хочется. Звонок повторяется. Снова и снова, да кажется, с каждым разом, становясь лишь пронзительней. Слушать это, в любом случае, невыносимо. — Доброго времени суток, меня зовут Вера Наир, чем могу быть полезна? — Безмерно рад, что вы всё же соизволили мне ответить, миледи Наир, — голос мужской, голос мягкий, слышимо улыбается. — Говорите по делу, у меня не так много времени. — Ох, ну что же Вы? Мы можем великолепно провести время вместе, если Вы дадите мне чуть больше времени сейчас! Скажем, мм, сходить в театр? — Вера уже хотела было бросить трубку, как вдруг прозвучало то, что заставило её сердце пропустить удар: — Только не в музей. В музей, особенно на представление мадам Зелль. Это может быть небезопасно, особенно тем, кто уже был однажды бездной поражен. Не так ли? — Кто Вы такой? — Держать голос было трудно, слабость себе позволить она не могла. — Вы начинаете задавать вопросы! И какие правильные, похвально. — Отвечайте. — Я фигура незначительная, всего лишь Аукционер. — Откуда вы узнали? — Начали Вы хорошо и сразу же такие глупости. Знаете ли Вы, как легко мне бы было завести Вас в тупик? Спросить: «а что именно я должен был узнать», рассмеяться, ответить, что о представлении этом говорят сейчас все? Боже правый, Вы очаровательны. Давайте я Вам помогу: правильным вопросом было «Что Вам нужно?». Мне же нужен товар. Допустим.... Допустим, что мне совершенно не хотелось, чтобы такой очаровательный экземпляр отошел в руки Зелль за бесплатно, это было бы совершенно невыгодно. — О чём вы..? — Душа требует подробностей? Понимаю. Тогда же предлагаю назначить встречу. Непонимание с раздражением мешается: ситуация кажется абсолютно абурдной, вместе с тем же — неконтролируемой. Это злит, как злит незнание всей картины. Однако, большой же глупостью было бы вестись на собственные чувства. Как и упускать шанс узнать что-либо ещё. — Я согласна, но где и когда? — Чудесно. Я перезвоню Вам позже и сообщу всё необходимое. Благодарю за сотрудничество,Хлоя Наир.