Carmen horrendum

      Встречай, не начавшийся закат, пой песни, какие не пел никому другому. Небом в каплях золота будет твоё приветствие солнцу — прекраснейшему из Капитанов, что после долгих скитаний вдали, наконец возвратился домой. Этим титулом, к слову говоря, наградил он себя сам, чего ни на секунду не стыдился. Всё, смеясь, да улыбаясь широко, как солнцу и положено, говорил: «Бадены лучшими из лучших были всегда, ими и останутся. Честь имеете знаться, считайте счастьем жизни своей подобную честь!». Тепло его в смоге и холоде человеческом единственно неподдельным было, единственным, что могло согреть.       Широким шагом — по камню набережной. По лужам грязи и скользящей черноты. На весь мрак, склизкий, стелющийся, в его отсутствие из углов своих выползший, ни секунды не сомневаясь, наступает сапогом. В порту жизнь кипеть должна! В ночном спокойствии — факелом неутомимым, факелом согревающем, без смрада и копоти. От того и кажется господин Наниматель, что до явления Капитана домой, словно картина в галерее — был лишь одним из многих, чёрным, гнилью пахнущим пятном. Улыбается фальшиво: — Полагаю, успешно? — Смеешь сомневаться во мне, Десолнье?       Нанимателю имя — Аукционер. Едва ли с человек, скорее уж змей — изворотливый. Цену каждому в городе знающий, да впереди других, не на шаг — так на два, идущий. В нынешнем обилии «товара» лучший отыскать, по локоть в грязь залезая, вперёд коллекционеров в свои руки получить… хватка его, порой, поражает в своей скорости. Когтями до крови цепляется — руки пачкать он не боялся никогда. В прочем, как и его непокорный исполнитель — солнце, как греет, так и сжигает дотла. Стоящие друг друга личности. — Мы потеряли корабль, за это ты мне будешь должен. Хотя ты и без того! Этот мрак, тебе, сухопутный, своими глазами видеть надо было, — Хосе ближе подходит. Медленно, шагом выверенным, словно стук часовой стрелы. Взгляд чужой поймать пытается, да всё лишь зеркало, ржавчиной поеденное, — может и присмотрел бы что для своей… коллекции. — Уже ли хвалёный капитан, — в кулак смеётся собеседник, взгляду не поднимая, — испугался парочки осьминогов-переростков?       Секунда молчания, за ней же — смех. Громкий, прямо в лицо: едва ли что-то есть очаровательней людей в неведении. Едва ли прекрасней есть что-то тех из них, кто существ морских, Болезнью пораженных, не встречал, кто не видал, как исчезает под ногами море, и шепот вечности не слышал. Зовущий, тянущий с собою в пустоту. «Мы потеряли корабль» — Хосе говорит, а в памяти плещется штормом тьма. Крики людей, лязг метала, чувство страха, мешающее дышать. Давит, не давая за саблю покрепче взяться, отсекая заражение тяжелым взмахом — разрезать человеческую плоть. Крики, крики, крики, чёрная, вязкая жидкость и гниль. Все они — ей пропахли, все они — ей пропитались. Вся их команда, Хосе смеяться любит, навеки проклята, от того и не берёт их ни болезнь, ни мир живых в свои объятия. От того и он, Капитан в мундире чёрном, ныне и таким тварям как ты, Аукционер, колено преклоняет, да людей за собой ведёт. Не к солнцу — на верную смерть.       «Мы потеряли корабль», — сказано легко, почти улыбаясь. Про себя же Хосе надеется лишь на то, что люди эти пойдут на корм рыбам, но не тому, что потянуло их на дно. И в следующем плавании их тела, существами невыносимыми изломанные, не поднимутся из вод морских вновь, желая лишь новых жертв. Они все просто хотели выжить! Люди, что потеряли всё. Люди, чей шанс последний — улыбка Капитана. Не обещание — их Капитан плечами пожимал, скорбно сообщая, что обещать ничего не может, — но надежда. Глупая надежда, ведущая в самую пропасть. — Может, мне стоит взять тебя с собой? — Голос Хосе не весел. Джозеф отмахнуться пытается, руку поднимает: этот разговор окончен, её рехватывают тут же, больно запястье сжимая. Змее не давая улизнуть. — Посмотришь на свои экспонаты сам, может быть, появятся в голове куда более правильные вопросы?

Ещё одна фальшивая усмешка.

— Личное приглашение на морскую прогулку? Что же, у меня уже запланированы некоторые свидания, но я подыщу для тебя место, если ты так настаиваешь, — руку освобождает, потирая запястье. Попытки сохранять приветливую маску – трещинами презрения ломаются. Недовольством за укушенный хвост. — Но что насчёт текущего экспоната?       Капитан выдыхает. Капитан шаг назад делает, приглашая пройти за собой, больно наигранно-вежливо, чтобы жест его нёс хоть какое-то почтение. В теплые помещения со светом желтым, в комнаты, куда доставили грузчики все привезённые сокровища. Картины странные, страхом едва пораженные — не более увиденного ранее. Книги, чудом воздух морской пережившие, да под тяжестью лет собственных не обратившиеся в труху. Старые вазы, ткани, едва ли понятные самому Капитану механизмы. Коробки, ящики, сундуки — ими была уставлена вся комната, но, к удивлению Капитана, привыкшего в проездку привозить с собой по несколько статуй, в этот раз в комнате не находилось ни единой. Вместо них — гостья в восточных одеждах, прекрасней всего привезенного ранее. Смиренная, спокойная, всегда ли так милосерден восточный нрав? В руках её — письмо с почерком витиеватым, аккуратно сложенное, да уж больно потрепанное. Десятками раз перечитанное. Девушка гостям низко кланяется, приветствует, как приветствует Восток, взгляд скромно в пол отводит — слушает. Хотя едва ли что из языка чуждого может разобрать. — Ну вот, пожалуйста, твои экспонаты. Надеюсь, оплата себя ждать не заставит? — Я благодарен за твои старания, поверь мне, — Аукционер руку девушке подает, целует осторожно. Приветствует, в улыбке счастливой заходясь, без единой попытки скрыть. Но счастья в этой радости не больше, чем у Хосе Бадена чувства совести. Едва ли была эта радость торжеством довольного покупателя: то было торжество хищника, получившего в лапы свои желаемую жертву. — Да только нужен мне лишь один. И ты её привёз.       Ловким движением девушку — за собой. В руки людей, что стояли за дверью. В лапы крыс портовых, что по пению их крысолова со всех углов сбегаются, выпад Бадена предупреждая. Держат крепко: Капитан мужчина не из слабых, да всё равно — не двинуться. — Какого чёрта, ты сбредил?! Это человек, а не грёбанный экспонат! — Ты теряешь осторожность, стоит лишь сбросить геройство. Так ведь совсем не интересно, будь нежней, — губы платком протирает. Улыбается — всё также довольно и легко. — Пожертвовать целым кораблем, чтобы привезти мне одну особенную Зараженную было очень мило с твоей стороны. Я такую преданность ценю, но не делай поспешных решений… — Мы чуть все там не погибли! Ради одного человека?! Ради твоей грёбанной прихоти? — Вырваться пытается, но тщетно. Уж щёлкнул пистолет, и дуло в спину упёрлось — всё на своём стоит. Всё ради женщин! Девушка, что ему незнакома, девушка, имени которой спроси — не назовёт. Незнакомка, ради которой он пустил на дно стольких людей, которую собой от тьмы на дно зовущей так рьяно защищал. Что так испуганно смотрела в его глаза. Что будет с ней теперь? — Ты убивал и не раз, бросал людей на смерти произвол, ты не знал сострадания к ещё живущим и делал вещи куда хуже этой, — крутит Аукционер в руках фотографию. Пальцами аккуратными перебирает: гнева Бадена не боится совершенно. — И теперь забеспокоился о чьей-то судьбе? Не верится мне, что такой великолепный, хваленый Капитан, ко дну пойти из-за подобных мелких неурядиц пойти может. Разве что из-за собственного человечного героизма, в нашей среде, сам понимаешь, губительного. И, может быть, неправильных вопросов?        Хлопает железная дверь, закрывается клетка: незнакомке теперь, увы, на волю не вырваться. В комнате остаются лишь мужчины, но едва ли хоть один из них не страшится даровать свободу Бадену. Не боится получить удар-другой, так замечательно украсивший бы парочку лиц.

Фотография в пальцах останавливается. Витиеватый почерк. Новое место. Новые «экспонаты».

— Нет. — Звучит строго и сухо. — Не спеши отказываться. — Отвечают ему куда более ласково, кольцами змеиными обвивая. — Быть может, это задание будет для нас последним, а, как тебе может быть известно, финал всегда несёт наивысшую награду. Да и, к тому же, встречи с теми, кто в тебе весьма заинтересован. Быть может… твоя жизнь сможет там кому-то пригодиться? Фотография — щупальцами черного, ликом Бога Морского, ликом чудовища в жалкой секунде запечатленным — страхом переливается. Страхом знакомым, страхом давно пережитым, в памяти отдающимся рассказами Отца. Отца, пропавшего в море несколько лет назад.

Хосе даёт своё согласие.