♫ Madilyn Paige - The Greatest - Sia (Cover)
Шёл третий час, как Серёжа и Антон распивали бутылку мартини, которую Шастун захватил от отчаяния в местном "Бристоле" по пути к другу. Рядом валялось ещё несколько пустых бутылок из-под грушевого гаража и пустой пакет "Lays" с крабом, который ребята угомонили ещё в первые двадцать минут. Из взрослых дома никого не было, дождь барабанил по крыше с утроенной силой, а сознание парней было затуманено алкоголем. А что? Вполне могли себе позволить - пятница. Толстый персидский кот неустанно тыкался Антону в локоть, прося ласки, и Шастуну ничего не оставалось, кроме как мягко тормошить наглую рыжую морду. — Я даже не знаю, что делать, — Антон как-то слезливо поднял глаза к потолку и упал на ковёр, распластавшись звездой. Кот тут же залез на него. — Завидую Гарфилду, — мальчик пьяно усмехнулся и снова потрепал кота. — Никаких забот, никаких бизнесов, никаких ебанутых отцов. — У него есть ебанутый я, — заржал Серёжа, беря животное на руки и начиная приглаживать лоснящуюся рыжую шерсть. Кот недовольно фыркнул и начал вырываться. Видимо, Тоху, появляющегося в гостях раз в месяц, он любил гораздо больше, чем своего хозяина. — У-у-у, чучело, на варежки пойдёшь, — пригрозил зверю Матвиенко и всё же отпустил Гарфилда, который тут же ретировался под кровать. — Серё-ё-га-а-а-а-а, я тебя лю-ю-блю! — пропел Тоха, резко принимая сидячее положение и ощущая, как темнеет в глазах. — Ох, я пере... — он икнул, — брал. Кажись. Серёжа вновь захохотал, глядя на друга сквозь пелену. Глаза Шастуна действительно были уже крайне пьяными, как и у самого Матвиенко, и Антон поспешно закупорил бутылку. — Что будет, когда домой придёшь? — переборов икоту, Серёга грустно проследил за тем, как Антон убирает бутылку в тайник у Матвиенко в комнате, видимо, не собираясь больше пить. — Что-что... — пожав плечами, начал Антон, прикидывая, как ему влетит, и стал неслушающимися пальцами расстёгивать рюкзак. — Ну поорёт. Отрубит интернет, может... У меня мобильный есть, — парень просиял. — Скажет, какая я тварь, напомнит о том, что жалеет, что я вообще появился на свет, что я жить ему мешаю. Будет заливать о том, как он из низов на гору поднялся, как сам бизнес построил, "без посторонней помощи", — он передразнил отца и снова икнул. — Давай бутылки, выкину в мусорку. — Деньги на такси есть? — участливо поинтересовался Матвиенко, наблюдая за тем, как стена из дождя сносит всё на своём пути. — Там буря какая-то... — Есть, — заверил его Антон, мозгами понимая, что в карманах и на карте ни гроша. Все последние деньги он спустил на алкоголь. И не слишком об этом жалел: боль в душе немного утихла, пусть и не навсегда, но отступила, оставляя вместо себя зияющую дыру. Ну ничего страшного - проедет на каком-нибудь трамвайчике или пройдётся пешком. Неважно... Антон медленно надел верхнюю одежду и обулся, спотыкаясь. Серёжа поглядел на него, странно усмехаясь. — Напиши, как доберёшься до дома, окей? — сложил в умоляющем жесте армянин и, не выдерживая, под действием алкоголя крепко прижался к Антону, который от неожиданности чуть не упал на стоящий сзади шкаф. — Тох, я правда верю, что у тебя всё будет хорошо. — Угу, — только и произнёс Шастун и тоже обнял Серёжу, который повис на нём, как мартышка на пальме. Улыбнулся и подумал о том, что всё же хорошо, когда у тебя есть друзья. Интересно, а у этого скучного Арсения Сергеича они есть? Мотнул головой, отбрасывая мысли. С каких пор классный руководитель имеет способность пробираться даже через замутнённое выпивкой сознание?.. Тоха пожал Серёже руку, накинул капюшон и, чуть шатаясь, выскочил в подъезд, услышав, как со скрипом закрывается входная дверь, решая воспользоваться лестницей, а не лифтом. Пронёсся и с испугом остановился на втором этаже, заметив маму Матвиенко, идущую под руку с Серёжиным отчимом. — Здрасте, — протянул, сглотнув, искренне боясь за друга, которому было запрещено с Антоном общаться. "Он же мажор, ему для счастья нужны только деньги, что с него взять? Серёж, он использует тебя!" - всплыла в памяти неосторожно брошенная однажды фраза Серёжиной мамы, и к горлу стремительно подкатила обида. Не знает Антон, чем заслужил такое отношение, но чем-чем, а деньгами он точно никогда не сорил. И друзей никогда не использовал, потому что Антон ещё не такой моральный урод, как отец... — Ты что тут забыл? — злобно нахмурился мужчина, и Шастун поспешил ретироваться как можно скорее, потому что запах алкоголя говорил сам за себя. — Отдал Серёже флешку с проектом, — постаравшись сказать как можно более непринуждённо, пожал плечами Антон и резко перемахнул через лестничную площадку, устремившись вниз. Но не прокатило: Серёжина мама, судя по всему, учуяла алкоголь. — Прости, Серый, — сам себе прошептал Тоха, веря в то, что высшие силы его всё же услышат и Матвиенко не прилетит по шапке. Он выбежал из подъезда со скоростью света. Дома вокруг плыли и водили хороводы, всё мешалось в глазах, и Антон ухмыльнулся. Спохватился только тогда, когда к остановке, до которой было ещё метров двадцать, подошёл нужный ему трамвай, и ринулся вперёд на несгибающихся ногах. Поймал несколько встревоженных и презрительных взглядов от пассажиров, косящихся на Шастуна, как на придурка последнего, и укромно устроился в конце трамвая, прильнув лицом к запотевшему стеклу. Город плакал, тосковал по кому-то, но не переставал сверкать огнями. Горели витрины, свет в квартирах, магазины и торговые центры, и парень, засмотревшись на такую красоту, чуть не прозевал собственную остановку. На выходе из транспортного средства обернулся, бросив беглый взгляд на обстановку внутри трамвая. Какой-то она ему показалась слишком эстетичной, пусть и тусклой. Здесь всё указывало на настоящую неизмеримую российскую тоску, которая ощущалась даже в столице. Но кондуктор не собирался ждать, когда Антон вдоволь насладится кажущимися одному ему симпатичными видами, и поторопил его покинуть трамвай. Дождь не прекращался, а, похоже, только усиливался, и Антон уже было подумал, что завтра сляжет с температурой - тонкие летние кроссовки промокли насквозь. Дойдя до родного дома, находящегося в элитном жилом комплексе, русоволосый поёжился, стряхнул влагу с синей ветровки (мама всё время ругалась, когда в дом тащили воду) и, набрав короткий персональный код на двери, шагнул в подъезд. Здесь всё было совсем не так, как у Матвиенко: приветливая консьержка, светлые стены и даже растения на подоконниках и на лестничных клетках, ни одной похабной надписи и ни намёка на облупившуюся краску. И несмотря на всю цивильность, ухоженность и приятные глазу пастельные тона, ощущения дома, в отличие от Серёжиной старенькой комнатушки стиля СССР, маленькой, но всегда уютной и ждущей, здесь никогда не было. Ощущением дома здесь и не пахло. Антон закрыл глаза, выравнивая дыхание, и чуть не прислонился к своей двери мокрым лбом. Шумно выдохнул и нажал на дверную ручку, пробираясь в скрытую в сумерках прихожую, как какой-то преступник. В гостиной работала плазма, достаточно тихо, чтобы услышать вернувшегося парня. Внезапно щёлкнувшая дверь заставила Тоху с силой зажмуриться и скривить рот. Тут же в прихожей врубился свет, и Антон увидел рассерженную физиономию матери, которая уже ощутила, что от сына пахнет, как от ликёроводочного завода. За её спиной показался и отец. — Ещё раз такое вытворишь, я тебя убью, — со знанием дела прохрипел Андрей, в подтверждение своих речей занося крепко сжатый кулак, и Антон осознал, что даже не сомневается в правдивости его слов. Но пусть лучше убьёт. В землю закопает. Такая жизнь, где за него всё решили ещё до его рождения, Антону категорически не нравилась. — Убивай. И, в таком случае, до встречи в Аду, — парировал русоволосый, плюясь кислотой. — Анто-о-он! — в сердцах воскликнула мать, сведя брови к переносице. — Немедленно извинись! — Ага, сейчас. Бегу и волосы назад, — ещё с большим сарказмом добавил Шастун-младший и уже собрался прокрасться в свою комнату и с головой накрыться одеялом, спрятаться от этой реальности, как был грубо остановлен твёрдой мужской рукой. — Пойдём-ка переговорим, — отец буквально схватил его за шкирку, как нашкодившего кота, и швырнул в сторону гостиной, плотно прикрывая дверь и всячески игнорируя вопли жены; выключил телевизор, и в комнате мгновенно воцарилась давящая тишина. — Сядь, — Антон закатил глаза и нехотя повиновался - всё равно началось действие алкоголя и всё кружилось, надо было приткнуться уже куда-нибудь, лишь бы не свалиться. Мирно тикали настенные часы, но у Тохи от этого звука звенело в ушах. — Да, натворил ты, Тошенька... — отец закатал рукава рубашки, и Антона передёрнуло от такого слащавого обращения. Отец ему за всю жизнь искренне ни слова ласкового не сказал. — Хамство, пьянство. Что ещё? — парень угрюмо молчал, мажа расфокусированным взглядом по предметам мебели, хотя прекрасно понимал, что его ждёт. — Ах да, — поддельно спохватился отец, выуживая планшет из ниоткуда и открывая там образовательную платформу. — Четыре двойки за неделю и несколько замечаний. — Во-первых, я говорил, что я тупой, — Тоха закусил губу и просунул вспотевшие ладони в карманы толстовки. — Во-вторых, мне восемнадцать лет, — процедил он, — хватит контролировать мою чёртову жизнь! — Не тебе меня учить! — прикрикнул на него Андрей, поалев, и от злости чуть не бросил айпад в стену. — Ты не тупой, а ленивый. Пойми, что мне хочется видеть от тебя наилучшие результаты. Мне стыдно за то, что ты мой сын... — Вот и отъебись от меня тогда, — горячим шёпотом произнёс Антон, постаравшись, чтобы Андрей не услышал. И, вслух ничего больше не ответив, начал с поддельным интересом изучать собственные ноги. — Не исправишь до конца семестра - пеняй на себя. Я предупредил. Если хоть одна двойка будет... — Она будет! И ещё тысячу раз будет, пока ты наконец не поймёшь, что я не хочу играть по твоим правилам! Ну закончу я школу двоечником, неудачником, и что с того?! — Антон был на грани, едва не начав плеваться. Ему хотелось высказать всё до последней капли, сбросить с себя этот тяжёлый груз чужих ожиданий и свалить нахер из этого чёртового дома, где его никто не принимал таким, какой он есть. — Может быть, это моя мечта - стать дворником! Может, я сплю и вижу, как улицы мету! — с каждым словом подросток переходил на крик: на моральном состоянии сказывались скопившиеся эмоции и выпитый алкоголь, и мальчика начинало штормить. — Хочешь зарабатывать гроши?! Хочешь побираться ходить?! — взревел отец, и Антон ошарашенно отпрянул, инстинктивно закрываясь руками. — Пожалуйста! Остаёшься без карманных денег! Пока все пробелы в учёбе не будут закрыты положительными отметками, — он, казалось, выдохся, и замолчал, переводя дух. Тоху уже крупно трясло к тому моменту. — Бери откуда хочешь. На еду, на проезд. О такси можешь даже не мечтать. И о кино и концертах. Надо - банк ограбь, но учти, что из-за решётки я тебя доставать не собираюсь. Я всё сказал. Ты сам виноват. — Псих несчастный, — оскалился Тоха и, заметив, что отца накрывает новый приступ агрессии, что Шастун-старший замахивается и норовит вновь схватить сына за одежду, вылетел из гостиной и заперся в своей комнате на все замки. Бессильно упал на пол, закрывая лицо руками, и глухо завыл, то ли от душевной боли, то ли от отчаяния. Желудок страшно гудел, прося хотя бы немного пищи, но сердце предательски болело намного больше, и на еду теперь, в общем-то, было плевать. Тем более, что в своей комнате было безопасно, но фактически Тоха ощущал себя запертым в клетке. Плохой выбор для человека, больше всего на свете ценящего свободу. Внутри не осталось ничего. Пожар опять спалил всё дотла. Только тяжёлое, тянущее на дно ощущение того, что живым неидеальным человеком ты никому не нужен, напоминало о всех ментальных травмах и конфликтах. Ведь все вокруг заботились только об одном: о будущем Антона. Не догадываясь даже и не принимая во внимание, что с такой заботой у Антона нет будущего. Нет, Шастун-младший вовсе не был из тех, кто при малейших отголосках душевной боли встаёт на край крыши и не раздумывая прыгает. Не был из тех, кто сидит на полу в ванной, истекая кровью из порезанных вен. Не был из тех, кто залечивает раны на сердце пачками сигарет. И именно по этой причине парень не представлял, как ему дальше жить. Но отказаться от жизни было слишком просто. "Не дождутся", — промелькнуло в голове у Антона, и он, одурманенный мартини и удивительным - в связи с последними событиями - спокойствием, задремал, поджав под себя длинные ноги.***
Парень просыпается от вибрации айфона и резко вскакивает на полу. Принимает вызов, не глядя на абонента. — Ты, мать твою, обещал позвонить! — орёт в трубку Матвиенко, и у Антона начинает раскалываться голова. — Знаю... Сорян, — вздыхает русоволосый и, щурясь, смотрит на электронные часы на рабочем столе. Доходит два часа ночи. Кажется, на сегодня он выспался. — Было не до звонка. — Что отец сказал? — переживает Серёжа и, судя по звукам, начинает мыть посуду. — Устроил разбор полётов, — недовольно бурчит Антон, натягивая толстый чёрный свитер, и спросонья спотыкается об собственные ноги. — Теперь я без денег. Такие дела, короче. — У-у-у, — тянет Серёжа и неразборчиво матерится, когда чуть не роняет кружку с раковины. — Что планируешь делать? — Что-что, — пожимает плечами Тоха, взглядом ища беспроводную зарядку, — фотографом, может, начну подрабатывать. Жить же на что-то надо, — он шмыгает носом, понимая, что всё же простудился, летя по всем лужам. — Тем более, мне это нравится. Карьеру начну, — Шастун глухо смеётся и просит Серёжу повисеть пару минут. Быстро обувается, найдя какие-то более плотные (и, кажется, ни разу не ношеные) кроссовки, как можно тише выходит в подъезд и прикрывает дверь. — Я здесь, — почти шепчет Серёже, прижимая телефон к уху плечом. — Слушай, на тебя мать не ругалась? Из-за меня... В трубке долгое шуршание без ответа, и Антон невольно напрягается. — Да ну... не бери в голову. Она чего только не наговорит, — успокаивает его Матвиенко, и Тоха расслабленно выдыхает, в глубине души зная, что в голову брать всё-таки надо: ещё одно появление в квартире Сергея в качестве незваного гостя - и про открытую дружбу можно забыть. Не мог он по-человечески объяснить даже самому себе, почему родители Матвиенко так его невзлюбили. Может быть, за его плохую репутацию, сложившуюся в чужих глазах на бесчисленных родительских собраниях. — Точно? — для верности спрашивает Тоха, открывая ключом потайной ход на излюбленную крышу. Быстро скользит по короткому лестничному коридору и оказывается снаружи, полной грудью вдыхая ледяной ночной воздух, замораживающий лёгкие изнутри. Похоже, он сглупил, когда вышел в одном только свитере, но ему уже было совершенно плевать, заболеет он или нет. Серёжа на другом конце провода как-то странно сопит, будто расстроившись по какой-то неизвестной Шастуну причине. — Ты чего? — настораживается Антон, наблюдая за потоком летящих машин. Отсюда Москва, как на ладони, и создаётся ощущение, что город огней никогда не дремлет и даже глубокой ночью дышит и живёт. — Знаешь... Ты это, только не обижайся... — заранее молит его Матвиенко, но Антон через столько прошёл, что чтобы обидеть его по-настоящему, надо крайне постараться. — Выкладывай, — парень ёжится от холода и окидывает взглядом широкое звёздное небо. Серёжа, видимо, проходит в свою комнату, так как в трубке слышны шаги. — Серёж, слышишь? Выкладывай всё, как есть. — Не принимай близко к сердцу только, окей? — просит друг и, не дав отреагировать, шепчет: — Отчим сказал тебе больше никогда у нас не появляться. И что, если он тебя хотя бы в километре от нашего подъезда увидит, голову тебе разобьёт. Тох... — он понижает голос и томно молчит, не находя слов в оправдание своего родственника, — они оба считают, что ты - золотая молодёжь. Белоручка со светским, вечно разгульным образом жизни. И они слышать не хотят о том, что ты самый близкий для меня человек. Очень хороший человек. Лучший. Антон закрывает глаза, внимательно вслушиваясь в фразы Матвиенко, звучащие как-то жалобно и тоскливо. Но внутри стремительно теплеет, когда в больное, разодранное в клочья сознание ударяет смысл Серёжиных слов. "Самый близкий для меня человек. Очень хороший человек". Нужен. Хотя бы кому-то нужен. Хотя бы одной живой душе. — Поэтому лучше, если в ближайшее время нас вместе никто не заметит, — вынес вердикт друг, и Антон искренне рассмеялся. — Ты чего? — Придётся скрывать свои отношения, — он поиграл бровями, прекрасно понимая, что друг его не видит. — Такое чувство, что мы гомосексуальная пара какая-то, — Шастун дёрнул уголком губ в лёгкой улыбке. — Называй вещи своими именами, — с задором подхватил его настрой Сергей. — Пидорасы какие-то. — Или так, — Антон, вздохнув, уже почти не чувствуя холода, приблизился к краю крыши, и его глубокое поэтическое нутро выскользнуло из оков и поплыло над городом. — Москва такая красивая сейчас. Я словно во сне. — Угу, — как старый дед, проворчал Серёжа, параллельно зевая. — Из моего окна видно... э-э-э... — он, кажется, отдёрнул занавеску, чтобы убедиться в своих догадках, — мусорку. И копающегося там бомжа. Обшарпанный угол "Пятёрочки" и сломанный фонарь. О, ещё три кота дерутся! Какой кайф! — мечтательно протянул Матвиенко, и Шастун непроизвольно прыснул. — Привык к своим лакшери-районам и доступным крышам... — Как-нибудь свожу тебя на свидание, — Шастун натянул рукава свитера так, чтобы они покрыли ладони. — Бля, реально, как пидоры какие-то, — Серёжа снова зевнул и скрипнул кроватью. — Что-то имеешь против? — хмыкнул Тоха, присаживаясь на небольшую скамейку, любезно оставленную здесь какими-то жильцами на благо всего человечества, и искренне восхищаясь видами мегаполиса. Мелкие, но частые звёзды, словно пришитый на тёмное бархатное полотно небес бисер, добавляли картине ещё больше великолепия, и парень застыл, не моргая. Морозный конец октября уже совсем не пугал его, хотя изо рта валил пар. — Да нет, в общем-то-о-о, — Матвиенко зашёлся очередным зевком и промямлил что-то нечленораздельное. — Каждый любит, кого хочет. Антон удовлетворённо кивнул. Несмотря на слегка гоповатое порой поведение Серёжи, тот определённо правильно выбрал идеалы и ориентиры: не осуждай никого и не осудят тебя, ведь "каждый любит, кого хочет", потому как ровно так же, как и все остальные жители планеты, имеет на это право. Сам Шастун, наверное, тоже этого придерживался. Правда, никогда не влюблялся по-настоящему. Люди, которые ему симпатизировали, точно были, хотя таких можно было пересчитать по пальцам: парень мало кому доверял. Но был чётко убеждён: этот единственный во вселенной человек, который сможет его принять со всеми его заморочками, когда-нибудь обязательно найдётся. А когда это случится - через год или через половину века - казалось вопросом абсолютно несущественным. Главное, что где-то на другом клочке земного шара, он был, глядя сейчас, быть может, на то же самое небо.***
Воскресенье прошло быстро, будто его и не было. Всё, чем занимался Антон в последний выходной, - это нервировал отца своим присутствием в квартире и бросал ответные косые взгляды. А ещё впервые фотографировал за деньги. Раньше это было просто хобби, и Тоха буквально искрился энергией, бегая с фотоаппаратом по самым красивым местам столицы. Теперь же, в связи со сложившейся ситуацией, надо было хотя бы как-нибудь выкручиваться и зарабатывать на карманные расходы: питаться человеческой пищей, заходя в кафе, и ездить на метро всё же хотелось. Проведя съёмку в одном из атмосферных столичных двориков на Патриарших прудах для своего знакомого и его девушки и получив на руки свои честно заработанные, но такие маленькие по расценкам Москвы деньги в размере тысячи рублей, Шастун, тем не менее, почувствовал себя немного счастливее, чем день назад, когда казалось, что ничего не удастся. От работы он всё ещё кайфовал и всегда был готов складываться в три погибели и залезать куда-нибудь ради красивого кадра, и это добавляло уверенности в завтрашнем дне. Дело, плотно сидевшее в его душе, приносило только чистый восторг и вдохновение. Выложив пост на своей страничке ВКонтакте о недорогих фотосессиях, он задумчиво почесал затылок, будто сомневаясь в правильности своих действий. Но за вечер ему написало трое человек, жаждущих новых фотографий, и Антон осознал, что всё сделал верно... ...Понедельник начался муторно. По школе, как и всегда, сломя голову носилась малышня, сметая всё на своём пути, и Арсений недовольно поморщился, когда какой-то мальчик, Попову по пупок, с разбегу врезался в него. Мужчина закатил глаза, но пацану ничего не сказал, всё равно ведь детство в одном месте играет, и зашёл в кабинет, закрывая дверь на ключ. Первым уроком у него было окно, а потому можно было выпить кофе, расслабиться и спокойно подготовиться к уроку седьмого «А». Решил проверить соцсети и быстро пролистал сначала ленту инстаграма, где у него не было ни одной фотографии, а затем перешёл на ВКонтакте. И застыл, поймав взором среди тысяч новых записей одну единственную - новость Антона о съёмках за деньги. Арсений с минуту посидел, задумавшись. Это показалось ему странным: подросток из довольно обеспеченной семьи, которая могла себе позволить летать за границу как минимум два раза в год, сын отца, владеющего и руководящего огромной компьютерной фирмой, предлагает свои услуги за деньги. Решил подзаработать самостоятельно, чтобы ни от кого не зависеть? С таким родителем в этом совершенно не было необходимости... Или же понадобился ещё один, личный источник дохода? А может быть, отец лишил его средств? — Да ну, бред какой-то, с чего бы? — спросил сам себя вслух Арсений Сергеевич, поправляя очки. И каким-то образом сам себя в правдивости предположения убедил. Отец Шастуна вообще всегда казался ему мужчиной необычным. Ни теплоты, ни родительской любви в нём нельзя было разглядеть. Он словно был машиной по производству денег, бездушной, с механическим ржавеющим сердцем. А, может, Попов был не прав, и Андрей Шастун был самым добропорядочным семьянином, из тех, кто по выходным водит детей в зоопарк или на рыбалку. Но что-то яро подсказывало преподавателю, что это не так. Написав старосте класса с просьбой собрать всех в кабинете истории после седьмого урока и факультатива, дабы решить организационные вопросы с предстоящим межшкольным пробником по русскому языку, Арсений убрал телефон и занялся проверкой тетрадей, периодически хмурясь и исправляя ошибки. Для Антона уроки пролетели самолётами. Окрылённый огромным количеством заказов, он не имел настроения грубить или пререкаться с кем-то, а потому лишь мирно и лениво, как кот, наблюдал за вещающими что-то учителями. Наверное, это было что-то важное, но в глубине души Шастун был так рад, что с фотографированием всё получилось, что все слова пролетали мимо ушей. Зайдя, как и просил Попов, в класс в конце учебного дня, Тоха бросил рюкзак на парту и усмехнулся, смотря на Серёжу, поедающего яблоко со зверским аппетитом. — В столовой не было пиццы, а мой королевский желудок не переваривает здешние ватрушки, — пояснил друг, и Дима, пристроившийся рядом, громко хихикнул. — Так, сейчас подпишите согласия на обработку данных и разойдётесь, долго не задержу, — пообещал буквально ворвавшийся в класс после педсовета Арсений, начиная ходить по рядам, раздавая бумажки. — Да, дети мои, я понимаю, что четыре часа вечера, но ничего не могу поделать, — он развёл руками, показывая, что в этой ситуации он безволен. Арсений Сергеевич остановился возле парты Антона и несмело заглянул ему в глаза, поражаясь тому, что смотрел на него Шастун совершенно беззлобно, кажется, даже не ненавидя, хотя пару дней назад за помощь Попова готов был взглядом испепелить. Их взоры пересеклись, и классный руководитель, не выдержав зрительного давления и удивительной искры, проскочившей между ними, сглотнул и отвернулся первым. Дошёл до последней парты, расстегнув верхнюю пуговицу синей вельветовой рубашки, не в силах терпеть жару в кабинете, и вернулся на место. В любое другое время Тоха бы на него всё ещё сердился. За его странную и совсем нелепую выходку, за то, что прикрыл перед отцом, когда не стоило этого делать, за то, что сломал напрочь все его планы и выставил перед Шастуном-старшим каким-то совершенством. Но не теперь. У Арсения был такой раздосадованный, испуганный и виноватый вид, что его становилось жалко. Антон что-то черканул на листе и уставился перед собой. Он и сам не понимал, что с ним происходит и почему вдруг он Попова так легко простил. Но нутром чувствовал: историк пытается помочь. Какими способами он это делает - неважно. Ведь главное - поддержка. Пусть и негласная. Поддержка, которая сейчас была необходима так же сильно, как кислород. Арсений снял очки и на пару секунд отвлекся от строчащих что-то с бешеной скоростью подопечных, устремив взор голубых глаз в сторону окна, где уже садилось солнце. Деревья догорали последней, окончательно покрасневшей и практически опавшей листвой, и небесное светило уже едва-едва золотило их обнажённые ветки. Шастун тем временем наконец вырвался из своих раздумий, хотя и с трудом, и перевёл взгляд на преподавателя, так мирно устроившегося в своём стареньком компьютерном кресле. И Антону вдруг показалось, что в лучах закатного солнца Арсений красивый. По-настоящему красивый, как описывают в книгах и показывают в сериалах. Он сидел перед ним, смущённо улыбаясь собственным мыслям, и на его тёмных волосах скакали и резвились солнечные зайчики. На его руке с венами-ручейками, такой эстетичной, как мечта любого художника, виднелась красная нить... А родинки были похожи на созвездия. И сам Арсений - целая вселенная, ещё пока полная тайн, неразгаданная. И весь Млечный путь перед Арсением вмиг отступил и погас, превратившись лишь в крохотную мерцающую точку. Антону пришло в голову, что это, наверное, плохо. И не совсем правильно. Что так нельзя, ведь Арсений ему никто. Всего лишь его классный руководитель, которого Тоха, кстати, ненавидит, не скрывая. Откуда тогда внутри черепной коробки вообще эти бредни? Но ему было всё равно. Конкретно в этот момент Арсений был чертовски красивым. Словно модель, работе с которой позавидовал бы любой фотограф... Поэтому, когда все покинули класс, парень, буквально выгнав назойливых Позова и Матвиенко, норовивших подождать решившего вдруг задержаться в кабинете Шастуна, опёрся руками о парту Арсения Сергеевича, вызвав изумлённый вздох и робкий взгляд снизу вверх, без опаски и словно не терпя возражений, больше приказал, чем спросил: — Хотите, чтобы я провёл вам фотосессию? Запостите, наконец, хоть что-нибудь в инстаграм. А Арсений, недолго думая, кивнул, согласившись. "Ему нужны деньги, раз он идёт на такие крайние меры и приглашает меня", — сообразил Попов и проводил удаляющегося Шастуна взором, всё ещё не особо веря в происходящее. Всё казалось слишком запутанным и нереальным. "Лишь эстетики ради", — убедил себя Антон, отгоняя лезущие в мозг противоречивые мысли, надеясь только потешить душу, жаждущую прекрасного. Лишь эстетики ради. И ничего личного.