♫ James Blunt - Always Hate Me
Антон перестал понимать, когда наступали выходные и когда начиналась новая неделя. Будни для него превратились в беспорядочный хоровод, двигающийся по кругу, и парня мало волновали числа, даты и дни недели. Он всё так же посещал школу, на переменах смеялся с друзьями, но уже не так радостно и восторженно, как раньше, потому что мысли занимало только одно. Вернее, один. Как Антон ни пытался избавиться от навязчивых размышлений, без конца лезущих в черепную коробку, не думать об Арсении Сергеевиче никак не получалось. И Шастуну казалось, что он плохо старается. Что нужно, наконец, образумиться, абстрагироваться и сделать себя хотя бы чуточку счастливее. Доказать себе, что Попов - далеко не единственный человек в этой огромной вселенной. Что раз Арсений Сергеевич так с ним поступил, то не заслуживает даже одной крохотной промелькнувшей мысли и надежды на то, что всё, что между ними произошло, можно в один миг уладить по мановению волшебной палочки. Но Антон не был волшебником. Да и Арсений Сергеевич, откровенно говоря, волшебником не был. И это добивало настолько, что, возвращаясь домой, Тоха апатично бросал вещи в разные стороны, садился напротив окна и подолгу, бывает, часами смотрел на улицу, будто пытаясь найти там хоть один ответ на свои бесчисленные вопросы. К середине января юноша уже выть был готов от безысходности и съедающей изнутри неизвестности, а потом, махнув рукой на всё, согласился каждую неделю посещать с отцом всевозможные деловые встречи. Присутствовал там, не особо включаясь в происходящее, вертел в пальцах ручку, томно наблюдал за приносящими на собрание кофе секретаршами, но всё же волей-неволей отвлекался от того, что в его жизни больше нет Арсения. Зато теперь есть бизнес. Арсений Сергеевич относился к Антону, как обычно. Как обычно относился до злосчастного октября. В его сторону не смотрел, а если и смотрел, то, поджимая губы, тут же отводил взгляд, не трогал и делал вид, будто между ними ничего и никогда не было. Ни фотосессий, ни прогулок, ни закатов, ни вырезанных из бумаги балерин, ни Нового года. Ничего. Только одно чёрное, зияющее ничего. И больше всего в этой ситуации Тоху смущало то, что и на уроках преподаватель его не дёргал и двоек не ставил, словно боясь навредить лишний раз, хотя Шастун демонстративно не делал историю. Выполнял все домашние задания, кроме исторических. И Арсений Сергеевич прекрасно видел всё это и замечал, но предпринять ничего не мог. Рука не поднималась черкануть в журнале очередную плохую отметку, и выговора делать не хотелось. Попов до сих пор себя корил за тот случай на уроке. Игнорирование игнорированием, а привязался он к Антону за эти месяцы страшно, так, что слишком болезненно было от него отрываться и отцепляться. И оба они знали, что только теперь между ними всё нормализовалось. Всё стало правильно, хоть и непонятно. Ведь не бывает дружбы и, уж тем более, любви между преподавателем и учеником, верно?.. Это ведь запрещено?.. Но даже несмотря на это и Арсений Сергеевич, и Антон ощущали себя самыми одинокими на планете людьми. Как ни крути, им друг без друга было тяжко, всё казалось блёклым и тусклым. И ближе к концу месяца Антон настолько в этом погряз, что иммунная система сдалась, поднимая вверх белый флаг. По ночам Шастуну снился несусветный, невыносимый и болезненный бред, парень погибал и мучился от кошмаров, и бороться с ними стало сложно настолько, что организм отказал: практически пропал голос, появился ужасающий насморк, и температура тела скакнула до отметки в тридцать восемь и семь. "Тем лучше, — подумал Антон, кладя в рот несколько таблеток, морщась от боли и запивая горячим чаем с мёдом. — Не придётся видеться с Арсением Сергеевичем".***
— Думал, мы позволим тебе тут окончательно расклеиться? — Серёжа влетел в квартиру, и Антон посмотрел на него взглядом человека, который плохо понимает, что вообще происходит. — Нетушки, Антошенька. Страдаешь от любви - будем лечить крепкой мужской дружбой. Шастун невольно рассмеялся и тут же зашёлся сырым кашлем, чуть не упав со стула. Ему было стыдно, что друзья видят его в таком состоянии, но, в конце концов, это был их собственный выбор. — На тебе лица нет, — посетовал Дима, подходя ближе к Антону и прикладывая свою ледяную после улицы ладонь к его лбу. — Хоть яичницу жарь, — он неуверенно улыбнулся, но тут же посерьёзнел, уперев руки в боки. — Ты лекарства пил? — Пил, — прохрипел Антон, подгибая ноги под себя. Он, безусловно, был очень счастлив, что друзья решились прийти к нему несмотря на огромный риск заразиться, но общение с людьми сейчас слишком выматывало его. Он даже телефон и ноутбук убрал подальше, чтобы не мозолили глаза и не вынуждали написать кому-нибудь. — Ты не рад что ли? — Серёжа погрустнел, присаживаясь на стул рядом с Антоном и расстёгивая на себе спортивную кофту. Тоха перевёл на него непонимающий, но безжизненный пустой взгляд. — Ну... что мы пришли... — Рад конечно, — голос сорвался на сип, и Антон снова предпринял тщетные попытки откашляться. И выкашлять вместе с лёгкими всю стягивающую рёбра боль. — Состояние... не лучшее... — он неопределённо пожал плечами и на неслушающихся и несгибающихся ногах двинулся к электронному чайнику. — Но вы зря пришли, конечно, у меня тут столько микробов летает, — он глухо рассмеялся, и ребята тоже дёрнули уголки губ вверх. — Мы потерпим, — кивнул ему Позов и, опомнившись, подошёл к больному другу, помогая ему разливать чай по чашкам. — В школе такое творится... — Рассказывайте, — Антон сделал глоток горячего напитка с лимоном, чувствуя, какой внутри расползается жар. Температура определённо росла, по ощущениям, была около тридцати девяти градусов, и Тоха был уже абсолютно уверен: он лучше подохнет в муках, чем будет жить со своими неугомонными, кажущимися грязными и незаконными чувствами. Чувствами, которые, вопреки огромной внутренней ненависти, до сих пор не угасали. Наоборот - почему-то старательно и нещадно усиливались. — Начнём с того, что какой-то пацан из седьмого «В» пролил на Алевтину Валерьевну компот в столовке. Этот визг надо было слышать. Даже до четвёртого этажа донеслось, — Матвиенко вальяжно развалился на стуле, и Антон не выдержал и расхохотался, давясь чаем и представляя кричащую русичку средних классов. Выглядело это, наверняка, крайне комично. — Потом Бакаридзе и Эмильев подрались, знаешь таких? — Дима задумчиво помешал ложкой сахар и перевёл взгляд на Антона. — Это из параллели ведь? — Антон откинулся на спинку стула, ощущая, как сильно першит в горле. Возможно, скоро придётся вызывать на дом врача, если через пару дней его состояние не улучшится. Парень поморщился, вспоминая, как сильно отец не любит возиться с его здоровьем. Даже в детстве презрительно хмыкал и закатывал глаза, когда приходилось идти в поликлинику. — Ага, — Позов утвердительно мотнул головой. — Они там такую потасовку устроили. Кстати, Серёжа, ты проиграл, — он хитро посмотрел на вздрогнувшего Матвиенко. — Будет тебе твоя сотка, — буркнул Сергей, ставя на стол локти и принимаясь наконец за чай. — Мы просто поспорили, — хмыкнул Димка, заметив настороженный взор Антона. — Этот, — он кивнул в сторону мальчика с хвостиком, — сделал ставку на Эмильева. — Бакаридзе победил, да? — улыбнулся Антон, облизывая сухие губы. — Да, — Дима горделиво задрал нос. — Одной левой его уложил. Грузины лучшие, — он негромко рассмеялся и ткнул Серёжу в бок. — Не переживай, родной. Ещё столько раз в этом поучаствуешь! — А из-за чего они вообще друг на друга накинулись? — Антон посмотрел в окно. На чернеющем небе начиналась сильная метель, и Тоха впервые позавидовал самому себе. Болезнь позволяла ему не выходить из дома в такую погоду и не протаптывать путь, как каторжник в Сибири, от квартиры до школы. — Эмильев думал, что Бакаридзе у него девушку увёл, — прыснул Позов. — А тот знать её не знает. — Удивительно, — Антон проморгался, чувствуя, как с каждой секундой ему становится всё жарче и жарче. — И с чего он это взял? — А пойди разбери их, — Серёжа зевнул и хрустнул затёкшей шеей. — Люди - существа не очень-то и логичные, как оказалось. Кстати, о логике... и о людях... — он бросил короткий взгляд на Диму, который быстро кивнул, словно с чем-то соглашаясь. — Что у вас с Арсом случилось? — Антон резко побледнел. — Всё же в порядке было. Тоха сглотнул, беспомощно разводя руками. Он и сам не понимал в полной мере, как объяснить, что произошло. Как донести это до друзей. — Возможно, мы оба осознали, что нам не суждено... — он опять закашлялся, на этот раз из-за болезненных ощущений не в глотке, а в сердце, и из-за нежелания говорить и ранить себя ещё сильнее, — быть. Просто быть. Дима снял очки, начиная тщательно их протирать, а Серёжа устремил взор куда-то сквозь Антона. — Теряют люди друг друга, а потом не найдут никогда, — скорее проговорил, чем пропел Антон, потому что севший голос не давал ему выплеснуть через песню все душащие эмоции. — Вот так. Январская вьюга всё продолжает звенеть, звёзды мчатся по кругу, а люди всё так же друг друга не видят. Позов шумно вздохнул. На Антоновой кухне повисло напряжение и возникла тишина, и никто не решался её разрушать. — И... тебе не больно? — осторожно начал Серёжа, и его вопрос для Шастуна прозвучал словно не в комнате, а в глубинках сознания. — Понимать, что это конец? Тоха поджал губы, сдирая с них кожу до крови. Соврать, что ни капли не больно? Или сказать правду? Друзья заслуживают её знать. — Больно, — признался он и сморгнул начинающую скапливаться в уголках глаз влагу, чтобы ребята не заметили. — Но я виноват в этом сам. Я полнейший идиот, если поверил, что из нас может что-то выйти. Так что наш взаимный игнор - это, наверное, самое правильное, что мы можем сделать друг для друга. Но я всё не могу избавиться от ощущения, что он мне очень дорог. И что я без него не могу. Хотя он без меня может. И Серёжа, и Дима почувствовали, как грудная клетка наполняется неведомой болью за Антона, который выглядел сейчас таким одиноким, брошенным, пустым, лишённым страсти к жизни. Им было тяжело признаться в этом, но когда Антон был влюблён в Арсения Сергеевича, он был лучшей версией себя. И улыбался не так, как раньше, и светился сильнее, чем прежде, и выглядел таким живым и полным чувств, что налюбоваться было нельзя. — Я б вам обоим рожу начистил, придурки, — честно признался Матвиенко и, доказывая свои слова, показал Антону кулак. — Отрицают они любовь свою, нигилисты херовы. — О, — удивился Тоха, усмехнувшись. — Откуда только таких терминов понабрался? — К сочинению готовился, что, думаете, только в "Курочке Рябе" разбираюсь? — съехидничал Серёжа, встал и, никого не спрашивая, достал из шкафа вафли - знал, что в квартире Антона ему разрешено всё. — Видите? Пригодилось. Дима, воспользовавшись его литературным замешательством, выхватил у него вафли, со скоростью света выуживая из упаковки одну. — Э-эй! — возмутился Матвиенко под хриплый смех Шастуна. — А тебе вообще смеяться запрещено. Посиди молча и подумай над своим поведением. С чего ты вообще решил, дурик, что он без тебя может? Он ходит по школе, как тень несчастная. — Да потому что я ему по пьяни голосовое записал, где, сука, признался во всём. А он сказал, что не послушал, но я даю не сто, а всю тысячу процентов, что он просто не хочет иметь со мной ничего общего после этого! — выпалил русоволосый на одном дыхании, под конец фразы его разорвало от боли, и он закрыл лицо ладонями, часто-часто дыша и пытаясь успокоиться. Бессмысленно. Сердце ныло. Душа распускалась по ниточке. А сознание кричало о том, какой Антон жалкий и беспомощный. Друзья посмотрели на него полными паники и нескрываемого ужаса глазами, но ничего на это всё не ответили. Или не знали вовсе, что именно говорят в таких ситуациях. Только синхронно вздохнули, отвели взоры и переключили своё внимание на уже остывший чай. Антон поставил ногу на стул и подпёр подбородок коленом. Кажется, все, кроме них с Арсением Сергеевичем, понимали, что бесполезно отрицать свои чувства, если они у тебя есть. Если они живут глубоко внутри, разрастаясь цветочными садами. Но Тоха всё ещё был уверен в том, что Попову его любовь не нужна. Иначе как объяснить внезапную перемену в его настроении после того пьяного сообщения? Арсений не отреагировал бы так резко, если бы не подозревал о его содержании. Всё сводилось к тому, что Арсений Антона не любил. А заставить кого-то любить тебя - дело не из лёгких. А принуждать кого-то Шастун не собирался.***
Суббота подкралась незаметно и упала на Антона, как снег на голову. Температура всё же поднялась и вот уже несколько дней уверенно держалась на отметке тридцать девять и три, и Тоха начал понимать, что бесполезно прикладывать к голове холодную сырую тряпку - та словно поджаривалась буквально за минуту, испаряя всю влагу. Но докторов и скорую парень упорно не вызывал, объясняя для самого себя это тем, что готов умереть от настигшей его ОРВИ. Дома никого не было, и хотя бы в этом проявлялась относительная свобода. Отец с ночи до утра пропадал в Москве-Сити за договорами, встречами и контрактами, мама тоже усердно работала, трудясь на благо государства, а Тимофей шлялся неизвестно где. И, мягко говоря, Антону было плевать, где именно. Лишь бы на глаза не появлялся и на нервы не действовал. От окна почему-то дуло, хотя Шастун за всё время пребывания в квартире ни разу не заметил там сквозняка, и поэтому Антон, подхватив ноутбук, перебрался на кухню, поближе к таблеткам и чаю, и попытался вникнуть в сюжет очередного сериала. Однако лица и события мешались в голове, и Антон, устало потерев виски, откинулся к стене, накрывая ноги пледом и начиная проваливаться в неспокойный сон. Разбудил парня писк домофона. Антон ошалело уставился на дверь, понимая, что и для родителей, и для гостей ещё слишком рано, но всё же вышел в прихожую, неуверенно топчась на одном месте. Нажал на кнопку принятия вызова и в неверии отпрянул от экрана, на котором высвечивался пришедший. — Арсений Сергеевич, делайте, что хотите, хоть дверь ломайте, но я вас не пущу, — вместо приветствия выкрикнул он упавшим голосом и не успел сбросить, как техника задребезжала. — Антон, пожалуйс... — донеслось из динамика, но Антон, закатив глаза, набрал пару комбинаций и отключил домофон. Тело мгновенно затрясло, и парень уселся на пол, поджимая под себя ноги и боязливо обнимая колени. Даже в собственной квартире не было возможности скрыться от Попова, который и без того занимал его сердце и мысли всё это время. Тоха не помнил, сколько так просидел. Судя по всему, состояние прострации продлилось немало, потому что небеса значительно потемнели, хотя силуэты домов всей округи были ещё хорошо различимы. Вдруг в дверь постучали. Едва слышно, но ощутимо, чтобы вырвать парня из транса. Тоха отодвинулся от двери, вставая и держась за стенку, чтобы не упасть. — Антон, я не уйду, понимаешь ты это или нет? — донеслось из подъезда, и Шастун внутренне взвыл. — Вы почему такой неугомонный? — громко, насколько мог, поинтересовался Антон и припал к обоям лбом, закрывая глаза. — Сказал же: я вас не впущу! — А я не уйду, — твёрдо стоял на своём учитель, и Антон, проклиная всё на свете, рывком распахнул перед ним дверь, чуть не убив стоящего почти вплотную к ней Арсения Сергеевича. — Что вам нужно от меня? — просипел парень и призакрыл дверь, удерживая её так, чтобы преподаватель мог видеть только маленькую щёлочку. — Я вам не рад, — с трудом выдавил он из себя и сглотнул. Сказать, что он не рад Попову, означало обмануть и его, и себя. Была б его воля - кинулся бы Арсению на шею, обвивая учителя руками в объятиях. Но у Антона не было сил на сантименты и жалость. — Я что, зря всех твоих соседей обзванивал? Открой хотя бы, я хочу тебя видеть, — тихо признался Арсений Сергеевич и вместо того, чтобы дождаться реакции Антона на свою просьбу, сам перехватил дверь, открывая своему обзору ученика, и обомлел: вид у Шастуна был пугающий. Красные и мутные то ли от усталости, то ли от болезни, то ли от слёз глаза, внушительных размеров мешки, ещё более худые, чем обычно, бледные руки и трясущиеся пальцы. Сам парень стоял в разноцветных носках, домашних клетчатых штанах на завязке и висящей на нём, пусть и детской, футболке с изображением Человека-Паука, и лицо Арсения невольно вытянулось в умилительной улыбке. — Увидели? Уходите, — рассердился Тоха и попытался рвануть на себя дверь, но не вышло: организм был слишком слаб, в конечностях не было мощности, и Арсений Сергеевич, воспользовавшись этим, ловко протиснулся внутрь. — Мне полицию вызвать? — абсолютно серьёзно спросил Антон, скрещивая руки на груди и отклоняясь спиной к стене. Он едва мог стоять на ногах. — За незаконное проникновение, так сказать. Как вы вообще узнали, где я живу? Дима с Серёжей спалили, да? — Нет. В школьных документах всё прописано... Адреса и так далее. Я просто... — Арсений замешкал и забегал глазами туда-сюда, никак не находя себе покоя. Нерешительно протянул Антону пакет с чем-то достаточно увесистым. — Хотел тебе это отдать и пожелать скорейшего выздоровления. — Что это? — Тоха опустошил пакет, вытаскивая оттуда литровую банку, и, словно в первый раз видя варенье, перевёл недоверчивый взор на преподавателя. — Тебе... принёс... — на выдохе прошептал Арсений Сергеевич, чувствуя себя слишком неловко. Он винил себя за всё произошедшее так, словно собственноручно убил толпы людей, но кровь с ладоней не смывалась. Он знал: даже если он не убил толпы, одного - самого родного и беззащитного - он точно убил. — Я очень виноват, понимаешь? Я не должен был... — Откуда принесли, туда и отнесите, — огрызнулся Антон, оборвав его на полуслове, не дав закончить, и неопределённо помотал чумной головой из стороны в сторону. — Мне ваши подачки сейчас ни к чему. Он стал убирать абрикосовое варенье обратно в пакет, чувствуя, как сильно и резко его ведёт в сторону. Перед глазами засверкали звёздочки, ноги подкосились, и Антон и спохватиться не успел, как оказался в нескольких сантиметрах от пола. Однако, как и всегда в этих чёртовых ситуациях, Арсений Сергеевич пришёл на помощь, подхватив парня за подмышки и не позволяя упасть. — Вот только не надо этого! — разлепил глаза Антон, вырываясь из хватки и делая вид, что всё с его состоянием в полном порядке. — Сначала нежности и заботы - а потом "Шастун, вышел вон!" — попытался передразнить он историка, но вместо этого из его уст только полился яд. — Не умеете отвечать за свои поступки - не привязывайте к себе людей, потому что вы, блять, в ответе за тех, кого приручили! — он захрипел, и Арсений не нашёл, что сказать. Преподаватель стоял, разводя руками, и только открывал и закрывал рот. Немо, как рыба. И не мог подобрать слов. Антон был чертовски прав, с ним нельзя было поспорить. Арсений был за него в ответе. Он предал его. Он больше не маленький принц. Антон больше не его лисёнок, и, по вине Арсения, больше никогда им не будет. — Сначала я открылся вам, а потом вы ведёте себя так, словно меня не существует! — Антона уже распирало от скопившихся в нём недосказанностей, боли и эмоций. — Я вас ненавижу, — он мгновенно перешёл на шёпот, и Попов не нашёл ничего лучше, кроме как приблизиться к Тохе, кладя ему на плечо горячую ладонь и начиная поглаживать. Антон от такой ласки и теплоты чуть не растаял с непривычки, но, вовремя вспомнив, с кем имеет дело, отстранился, неуютно ёжась. — Ненавидишь? — переспросил Арсений Сергеевич тоже упавшим, совершенно бесцветным голосом, и Антон уверенно кивнул. — Хотите знать, почему? Да потому что вы всю жизнь мою с ног на голову перевернули. Заставили поверить в то, что я кому-то нужен... — Ты нужен, Тош... — попытался перебить его брюнет, но Антон, напугав его, резко повернулся, впиваясь в учителя огромными, налитыми кровью глазами. "Я согласен быть нужным кому угодно, но я не нужен вам, и это самое главное ", — пронеслось в сознании, и Тоха зажмурился, но нашёл в себе каплю энергии, чтобы всё же открыть глаза, а не стоять, как позорный трус. — Только не утруждайте себя. Всё. Больше нет ни Тоши, ни чуда. По крайней мере, для вас, — парень испытывает боль, пробивающую виски, и не сразу догадывается: это болезнь так действует или изувеченное сердце сходит с ума? Наверное, и то, и другое. — Я ненавижу вас, и я не знаю, на каких языках мира я должен сказать это, чтобы вы поняли и отстали от меня наконец со своей помощью? — в нём возникает практически непреодолимое желание взять банку с вареньем и бросить в стену, разбив вдребезги. Чтобы не только оранжевая субстанция осталась на светлых обоях, а и осколки врезались во внутренности, убивая, но рука не поднимается. Словно это варенье стало для него сейчас ценнее всего на свете, как бы сильно он ни хотел его принимать от учителя. Они долго молчат, каждый о своём. Антон вертит в пальцах пакет с подарком, размышляя о том, сколько ещё минут ему потребуется находиться рядом с Арсением Сергеевичем, чтобы умереть окончательно от своей глупой привязанности к нему. Арсений, убрав ладони в карманы, переминается с ноги на ногу, глядя в пол. Он не может наблюдать за тем, как Антон разваливается, расклеивается, пусть и осознаёт, что сам его подкосил. Сломал. Убил. Фактически, ученик имеет полное право вытолкнуть преподавателя из квартиры и яростно хлопнуть дверью перед его носом. Но почему-то этого не делает. — Арсений Сергеевич, — подаёт осипший голос парень, и Арсений Сергеевич моргает, будто только что проснулся, — сейчас максимально тупо прозвучит, но я всё же хочу спросить. А вы когда-нибудь были счастливы? — А? — неопределённо интересуется брюнет, следя за тем, как Антон ставит варенье на кухонный стол, похоже, смиряясь со своим положением, и сглатывает. Не знает он, как на подобные вопросы отвечать. И был ли? Нет, определённо был. Когда видел среди толпы своих учеников светлую макушку, которую, по правде говоря, сложно не заметить. Когда засыпал в новогоднюю ночь, чувствуя на своей грудной клетке тепло чужого трепетного дыхания. Когда шёл с ним под руку, спасая несчастного парня от гололёда. — А я был, — не даёт замечтавшемуся Арсению Сергеевичу ответить Тоха и перекручивает кольца на фалангах. — Был, да, пока не обжёгся об собственное счастье. — Тош, — начинает было оправдываться Попов, но видит грозный взгляд подопечного. — Антон, — исправляется он, замечая, как расслабляется лицо парня, — у нас всё слишком далеко зашло. Между нами никакой дружбы быть не могло и не может. Рано или поздно пришлось бы это заканчивать. "А я отнюдь не дружеские чувства к вам испытываю!" — набатом стучит в голове у Шастуна, но он упорно молчит. Не признаешься же так просто. Не выложишь на стол все свои карты, особенно, если в руках ни туза, ни джокера и ни короля даже. Антон, чёрт возьми, совершенно бесправный. — Мне жаль, что я заставил тебя думать, что всё серьёзно. Что мы можем общаться лично, о чём-то сокровенном, недоступном другим. Мы заложники официальных отношений, Тош, — брюнет снова забывается, — но как бы ты ни нравился мне, как человек... — он осекается, замечая сомневающийся, но такой пустой взгляд юноши, — не в этом смысле, не подумай... — Лучше бы в этом, — одними губами себе под нос шепчет Антон, но Арсений его не слышит, ведь и сам, видимо, путается в своих фразах и мыслях, обращая свой взор к потолку. — Как бы ты ни нравился мне, как человек, всё это было несправедливым и неверным. И нам остаётся только смириться, — заканчивает голубоглазый, и Антон смотрит на него так, словно только что потерял что-то важное. Будто гигантский кусок души вырвали вместе с мясом, и теперь её ни залатать, ни заштопать, ни починить. — Зачем пришли тогда? — монотонно произносит Тоха, невинно хлопая глазами. — Объясниться, — так же монотонно, абсолютно безэмоционально, вторит ему Арсений Сергеевич. — Хорошо, — кивает Антон, ощущая, как температура тела всё ещё безжалостно растёт. — Можно последний вопрос? — Давай, — выдыхает Арсений Сергеевич и неловко поправляет очки. В сердце - сквозное отверстие от пули, и теперь едва ли можно найти настолько прочные нитки, чтобы зашить его. — Вы всё-таки слышали то моё сообщение? — ученик смотрит на него доверчиво, как щенок, и у Арсения что-то болезненно сжимается внутри. Что же было такого в том смс, что Шастун так сильно из-за него беспокоится? Попову даже представлять страшно. — Нет, писал же, — честно отвечает он, и Антон вздыхает. То ли от тоски, то ли от облегчения. — Ладно, — юноша неопределённо машет ладонью, жестом показывая, что ему уже всё равно. Слышал Арсений или не слышал, знает обо всём или не знает - исход один: официальные отношения. Учитель - ученик, как и раньше, и ничего больше. — Прости. За всё... — тянет Арсений Сергеевич и вздрагивает, услышав стук в дверь. — Ждёшь кого-то? — Вас не ждал, а кое-кого другого - жду, — мотает головой Антон, быстро отпирая дверь. — Привет! — он наклоняется к ничего не соображающей рыжеволосой девушке, а у Попова заканчивается кислород от глушащей и ослепляющей ревности. — Привет, Антон... Здравствуйте, — Ира топчется на одном месте, но Тоха хватает её за запястье, где-то находя силы, и тянет подальше от порога. — Я не знала, что у тебя гости, попозже бы пришла. — А это какие-то незваные гости, честно сказать, — парень демонстративно чешет затылок, словно игнорируя существование историка. — Тем более, Арсений Сергеевич уже уходит, правда? — он переводит блёклый взор на учителя, который взорваться готов от того, какие противоречивые эмоции его переполняют. Только же Антону объяснял, что между ними ничего не может быть, даже дружбы. — Уходит, — бросает Попов и тут же без единого слова оказывается за гранью квартиры. А через пару секунд уже теряется в подъезде. — Это тот мистер Бомбастик? — смеётся девушка, когда парень, громко выдохнув, закрывает дверь. — Ага. Представляешь, ему надо со всего класса подписи собрать. Что-то по поводу ЕГЭ. Вот, лично припёрся, поскольку я болею, — врёт Тоха, кивком зовя Иру на кухню. Рыжеволосая следует за ним, как хвостик, и Антона это крайне умиляет. — О, вау, варенье из абрикосов? — у девушки округляются глаза, и в какой-то момент Антону искренне кажется, что он нашёл родственную душу. — Я жить без него не могу. — Маме подруга передала, — снова лжёт парень, думая, что сознаваться в правде невозможно. Иметь хоть какую-нибудь связь с преподавателем означало постоянно лгать. Всем и каждому. И себе в том числе. Слишком много Арсения Сергеевича в его жизни, слишком много упоминаний о нём. Достаточно. С него хватит. — Хочешь - хоть всю банку забирай. — Ну уж нет, — улыбается Ира, играя бровями. — Но пару ложек съем с удовольствием. Шастун млеет, глядя в Ирины глубокие карие глаза и забывая про свою болезнь. Не помня о том, что внутри стая волков воет. Ира прекрасна. И с ней, в отличие от Арсения Сергеевича, хоть дружбу строй, хоть семью. Никаких глупых запретов, никакого общества с его осуждениями, никаких сугубо деловых отношений. — В таком случае, ставлю чайник, — улыбается ей в ответ Антон.***
Вскоре, вопреки ожиданиям Шастуна и его намерениям умереть, болезнь всё-таки отступает. Горло перестаёт болеть, температура возвращается к своей привычной отметке в тридцать шесть и шесть, да и из носа больше не течёт. Хотя голос всё ещё периодически предательски срывается, да и глотать больно, но беды в этом Антон не видит. Ходит в школу, почти без боли и без опаски смотрит на Арсения Сергеевича и решает всё-таки домашние задания по истории выполнять. Он Попова всё-таки простил, осознавая, что тот прав. И что до сближения с учителем жилось и дышалось гораздо проще. Но Матвиенко и Позов его не узнают и отчего-то не доверяют его шаловливому, улыбающемуся лицу, на котором и тени от прошлого болезненного опыта не осталось. Диме и подавно не докажешь, что всё нормально. Что всё в порядке. Он на уверения Шастуна только с умным видом поправляет очки, в глубине души зная, что Антон не излечился. Просто попытался забыть. Но подкорки его сознания до сих пор всё помнят и уничтожат его при малейшей попытке потянуть нить воспоминаний. От любви ведь нет лекарства. Любовь не ОРВИ, любовь просто так из своей жизни не выкинешь, от себя не отодвинешь. Дима и Серёжа сами никогда так крепко, как друг, не влюблялись, сходя с ума, но о подобном не понаслышке знают, к сожалению. Тоха лишь глаза закатывает на всё это, но знает, что ни за что себе не признается в том, что Матвиенко и Позов его насквозь видят. Видят, какая за его улыбкой скрывается смертельная борьба. Ну и пусть. Это больше не проблемы Антона. Неделю в Москве бушуют и неистовствуют вьюги, не утихая ни на сутки. И всем жителям уже начинает казаться, что они навсегда погрязнут в высоченных сугробах, но погода всё же решает сжалиться, смиловаться, и снежные бури утихают. Сквозь серые облака пробиваются лучи солнца, и москвичи с облегчением выдыхают, начиная потихоньку вылезать из своих укромных, надёжных убежищ. — Я не знаю, что бы делал, если бы ты меня не вытащила, — признаётся Антон, поправляя Ирин шарф, слегка скосившийся набок. Та благодарно улыбается и прячет замёрзшие даже в перчатках руки в карманы, выдыхая облако пара. — Почти все съёмки из-за метелей перенеслись, дома балаган из-за нового папиного контракта, который он со мной почему-то не обговаривает, а Димка с Серёжей приболели чутка. Сначала на лавочке у "Пятёрочки" сидят до посинения, а потом на горло жалуются. — Я как чувствовала, — смеётся рыжеволосая, и у Антона в который раз теплеет в душе. Они бредут по практически безлюдному парку. Видимо, остальные посетители испугались прогнозов об очередной вьюге и не осмелились высунуться из тёплых домов. Но погода стояла чудесная. Снег блестел на солнце, деревья красовались друг перед другом своими белыми нарядами, а ещё не зажжённые фонари пустого парка создавали романтическую и эстетичную атмосферу. — Господи, не убейся, — хохочет Кузнецова, когда Антон слегка поскальзывается, едва не летя вниз. — Я ж тебя потом не откачаю! — она покрепче перехватывает его за локоть, внимательно следя за пыхтящим и раскрасневшимся парнем. — Рассказывай вообще, как жизнь, что нового? — Вот, объектив крутой купил, — хвалится Тоха, вырывая руку из хватки Иры и вместо этого беря её ладонь и тепло, с огромной нежностью сжимая её, видя, как смущается девушка. — В школе - беда, учёба окончательно превратилась в насилие. Ещё и учителя на мозги капают, типа: "Готовьтесь к ЕГЭ основательно, а то никем не станете и пойдёте в общепите на кассе стоять". А может, я в "Бургер Кинге" работать мечтаю, — он смеётся, и Ира смеётся тоже, ещё сильнее, почти до приятной боли в костяшках обхватывая его пальцы. — И кто мне запретит? — Никто, конечно, — Ира широко улыбается и чуть сама не падает, вовремя вцепившись в Антона. — Естественно, — самодовольно подмигивает ей Тоха. — Ты сама как? — Да всё, как обычно, на самом деле. Даже устала от этой рутины. В джунгли хочу, — резко и уверенно заключает она и хмыкает, когда замечает, с каким неподдельным изумлением таращится на неё Антон. — На лианах что ли раскачиваться? — усмехается Шастун, наблюдая за клюющими посреди дороги хлеб голубями - им никакие холода не страшны. — Тогда готов стать твоим Тарзаном. — Боже, это лучшее предложение, — Ира засматривается на начинающий розоветь горизонт. — Я так люблю закаты, честно говоря. Что-то в них есть такое... интимное, что ли? — Согласен, — поддакивает ей Антон, и они оба останавливаются, устраиваясь на скамейке, дабы насладиться красками неба последнего дня января. — Мне всегда казалось, что на закате что-то в мире преображается. Будто что-то крайне важное должно произойти. Ира молча кивает, полностью обращая свой взор вверх. Тихо дышит, отрешённо, задумчиво глядя вдаль, и Тоха чувствует себя по-настоящему хорошо, спокойно и свободно. Впервые за столько дней. Ира действует на него, как болеутоляющее. Становится его личным антибиотиком, и Шастун даже винит себя за то, что она заменяет ему зияющую дыру, оставленную Арсением Сергеевичем. Парень трясёт головой. Неправильно это - вспоминать учителя, когда рядом с ним такой невероятный человек находится. Доверчивый, улыбчивый, светящийся. Такой, которого к себе прижать хочется и не отпускать никогда. Ира с трудом отрывается от заката и устремляет взор прямо на Шастуна, который не сразу это подмечает, потеряв дар речи от небесных цветовых гамм. — Позволь мне сделать кое-что? — Кузнецова мягко улыбается, заправляя за ухо прядь волос. Антон моргает, неуверенно кивая, и вдруг их лица за секунду оказываются в паре сантиметров друг от друга. Парень ошеломлённо хлопает ресницами, но Ира не позволяет ему спохватиться и удивиться ещё больше: она чуть приподнимает его лицо за подбородок, аккуратно, ласково, любовно, ещё раз окидывает его крупными горящими глазами и накрывает губы парня своими, утягивая в мягкий тёплый поцелуй. Тоха несколько мгновений не соображает ровным счётом ничего и даже не знает, как на это реагировать, но всё же берёт себя в руки и отвечает на поцелуй. Девушка целуется хорошо, от её поцелуя в животе разлетаются светящиеся бабочки, и от этой близкой, доверительной связи внутри становится очень-очень тепло. Даже горячо. "Интересно, а как целуется Арсений Сергеевич?" — проносится в сознании, и Антон всеми силами пытается отключить мысли и только углубляет поцелуй. Может, с Ирой даже всё получится и действительно к чему-то приведёт? Может, благодаря ей получится забыть Арсения Сергеевича, и тогда чувства к нему уйдут навсегда сами собой? Антону кажется, что да. Даже несмотря на то, что почему-то на месте Кузнецовой обманчиво, но отчётливо представляется голубоглазый брюнет. "Это Ира Кузнецова, не Арсений Сергеевич", — убеждает себя Шастун, и ему даже удаётся. Он ощущает её пушистые длинные волосы, щекочущие его замёрзшие щёки, он чувствует в своих ладонях её лицо. Да, и вправду Ира Кузнецова. Прекрасная, фантастическая, правильная Ира Кузнецова. Не Арсений Сергеевич. Они нехотя разрывают поцелуй и несколько минут сидят, молча уткнувшись взглядами в собственные колени, не зная, стоит ли что-то говорить или объяснять. И без слов всё ясно. — Я давно хотела это сказать, но никак не решалась, — первой ступает на этот тонкий лёд девушка, отчаянно краснея. — Антон, ты мне нравишься, — признаётся рыжеволосая, с каждым словом заливаясь яркой пунцовой краской всё больше и нервно теребя пальцами длинные кудри. И Антон, не раздумывая ни секунды, отвечает: — Ты мне тоже. Ира Антону правда нравится. Как подруга, как сестра, но, видимо, чтобы отпустить одного человека, надо сблизиться с другим? Просто отключиться? И Шастун решает, что это лучший вариант. И для их отцов, яро старающихся ребят свести, и для Иры, и для него. И даже для Арсения Сергеевича.