♫ Frank Sinatra - Fly Me To The Moon John Michael Montgomery - I Swear ♫
— Да, пацаны, встретимся на Арбатской, — Тоха откладывает телефон на полку, сбрасывая вызов, заметно нервничает и никак не может застегнуть две верхние пуговицы белой рубашки неслушающимися пальцами. — Да сука! — еле слышно шипит он себе под нос, но заслуженный, пусть и лёгкий подзатыльник всё-таки получает. — Да как же тебя от мата отучить? Ещё раз услышу - рот скотчем заклею, — добродушно смеётся Арсений Сергеевич, вовсе не мечтая воплощать в реальность эту угрозу, ловко разворачивая смутившегося парня на сто восемьдесят градусов и всё-таки умело застёгивая несчастные пуговицы. — Странные фетиши у вас, Арсений Сергеевич, — криво улыбается Антон, тем не менее благодарно кивая и глядя в бездонные голубые океаны напротив, спрятанные за стёклами очков, лишь бы полюбоваться ими подольше перед важным испытанием в своей жизни, которое почему-то ощущается, как приближающаяся неизбежная смерть. — А что, если я скажу, что я вовсе и не против? — шкодливо выдаёт Тоха. — Так, чудо, ангел мой неземной, я вообще-то пошутил, — одёргивает его Арсений Сергеевич, но всё-таки хитро щурится. — Хотя... если ты "за", то можем и попробовать как-нибудь. Антон ухмыляется, согласно мотая головой несколько раз. Чуть привстаёт на носочки и ласково и в то же время с бешеной, бьющей ключом через край страстью целует преподавателя в лоб, а потом, заметив счастливое замешательство Арсения Сергеевича, чмокает того в нос, умиляясь тому, как мужчина забавно жмурится. Прикладывает руки лодочкой к грудной клетке и тихо пищит от щенячьего восторга, накрывающего с головой. — А теперь давай по-человечески, — хрипловато смеётся Попов и, цепко хватая Антона за рубашку, притягивает к себе, впиваясь прямо в юношеские пухлые губы. Тоха от такого внезапного прилива нежности чуть ли не стонет в голос и охотно отвечает на поцелуй. У него, признаться честно, до сих пор искрящиеся фейерверки из бабочек внутри взрываются от такой близости с историком, такие, что сердце сначала испуганно замирает, а потом начинает оглушающе громко колотиться в груди, танцуя то танго, то вальс, а подсознание всё ещё не верит в происходящее, словно всё это - лишь волшебная сказка. Сон. Плод воображения парня. Но Арсений Сергеевич, к его великой радости, реален. Стоит перед ним, от удовольствия закрыв глаза с подрагивающими ресницами, соблазняет Шастуна своими закатанными до локтей рукавами, обнажающими такие сильные и такие эстетичные руки с многочисленными родинками, и улыбается каким-то своим сокровенным мыслям. Такой домашний, свой. Такой красивый. И такой родной. С пушистыми волнистыми волосами, влажными после душа. Пахнущий всё тем же медовым шампунем и домом. "Если бы уют являлся человеком, им был бы Арсений", — мысленно заключает Шастун. И в миллиардный раз сам с собой соглашается. Антон еле находит в себе силы, чтобы расцепить связь, отстраняется и несдержанно облизывается. Его зелёные глаза горят огнём, и сам он выглядит разгорячённым и взбудораженным, настолько естественным в своей простоте, что Арсению хочется взвыть и прижаться к нему, кладя руку поперёк торса, и никогда, никогда не выпускать из своих объятий. Проводить шершавой щекой по предплечью и по ключицам, выводя там призрачные незатейливые узоры, оставлять свои метки и напоминать, кому Антон принадлежит. — Я опоздаю, — словно не находя в себе сил на что-то адекватное и внятное, рвано выдыхает Шастун и ойкает, когда Арсений, кладя ладони юноше на плечи, заставляет Антона обратить свой взор в сторону зеркала в полный рост в прихожей. — Ну Арсений Сергеевич! Антон продолжает обращаться к Арсению на "вы", но ничего с собой поделать не может, при этом доверяя мужчине на все сто. Даже когда внутри приятной сладостью растекается такое простое слово из трёх букв "Арс", Антон не хочет позволять себе такой роскоши. "Арсений Сергеевич" - это опора, это надёжная защита и помощь, это осознание того, что рядом есть человек, который встанет за тебя горой, если понадобится, и убережёт от всего. Антон слишком долго был сильным. Слишком долго бродил по этому миру без поддержки. Слишком долго играл за самого себя, и теперь он хочет только подчиняться. Только уязвимо зависеть. "Арсений Сергеевич" - это не дистанция. Это неистребимая привычка, плотно въевшаяся под кожу, проникнув прямо в вены и артерии. Быть может, однажды Антон всё-таки соберёт силы в кулак и обратится к учителю на "ты", становясь ещё ближе к нему, хотя казалось, что ближе уже некуда. — Посмотри, какой ты прекрасный, — искренне произносит Арсений, не сводя глаз с Антонова отражения. Хватает расчёску и аккуратно разводит волоски Шастуна в разные стороны, наблюдая за тем, как преображается парень. — Теперь ещё лучше. — Там сыро, всё равно сейчас всё растреплется, — Антон пытается его остановить, но Арсений лишь подносит палец к его губам, заставляя немного помолчать. — Ладно-ладно, продолжайте свои махинации с моей шевелюрой, — он картинно закатывает глаза и, как на иголках, посматривает на время. — Подскажите, Арсений Сергеевич, когда ваш салон-парикмахерская уже закроется? Просто тут такое дело... У меня ЕГЭ, — он хихикает и глухо вскрикивает от внезапно налетевшего ему на пятку Аша. — Ёб твою! — снова матерится он, когда кот, абсолютно не подозревая, что делает парню больно, впивается в щиколотку острыми когтями. — Так, Шастун, ты, похоже, всё-таки нарываешься, — Арсений Сергеевич хохочет, с трудом оттаскивая прилипшего к Антону Аша. — Аш, сиди смирно. Ишь ты - сразу к Антону жмётся! — Любит меня!.. — восклицает Антон, но тут же затыкается, когда Попов дарит ему ещё один короткий, но глубокий поцелуй, вынуждая ненасытного Тоху чуть покраснеть. — Я сильнее. — Убедили, — он обескураженно смотрит на учителя снизу вверх и всё-таки, вопреки всем стараниям Арсения Сергеевича, поправляет непослушную чёлку, на что Арсений беззлобно цокает языком. — Не злитесь, но она живёт своей жизнью, — парень виновато жмёт плечами и легонько обнимает Попова за талию на прощание, который в ответ успокаивающе гладит его по спине. — Сдам - и сразу к вам, хорошо? — Хорошо, — утвердительно кивает ему Арсений Сергеевич и пихает в раскрытые ладони пару чёрных гелевых ручек и паспорт, который Антон чуть было не проворонил. — Только позвони, как выйдешь из аудитории. Хочу знать, как всё прошло, — он роется в верхнем ящике небольшого комода и выуживает оттуда шоколадку, на которую Антон немо взирает, чуть приоткрыв рот. — Вот, возьми... Что-то не так? — стушёвывается преподаватель, осторожно протягивая лакомство. — Ностальгией прошибло, — несмело признаётся Антон, дрожащими пальцами забирая шоколадку и глядя на её блестящую обёртку. — Прямо как несколько месяцев назад, перед итоговым сочинением... Вы знаете, сколько для меня это тогда значило?.. — он закусывает губу, и в уголках глаз скапливается непрошеная влага, которую он тут же смаргивает. — Я же... я же столько раз ещё это внутри себя переживал, всё снова и снова прокручивал, — он утыкается Арсению Сергеевичу лбом в плечо, выбивая у мужчины кислород из лёгких. — Я уже тогда всё понял. — Чувствительный ты мой, — Арсений аккуратно проводит по его волосам, с усмешкой замечая, что они опять торчат в разные стороны. — Тош, — он аккуратно поднимает его лицо за подбородок, заставляя взглянуть на себя, — сантименты мы чуть позже обсудим, а сейчас главное - сосредоточиться. Ты готовился, ты всё учил и всё знаешь, и вообще ты молодец, а я тебя люблю и буду гордиться любым твоим результатом, — выпаливает он на одном дыхании, и Тоха заливисто смеётся то ли от счастья, то ли от нервов, сильно запрокинув голову. — Только прошу: выше порога, — Попов складывает ладошки в умоляющем жесте, а Антон театрально дует губы. — Обижаете, — он чисто символически, чтобы припугнуть, тычет мужчину в бок, и второй отшатывается. — Это ж русский. — Ага, и из этого русского ты знаешь только "сука" и "ёб твою", — пародирует его Арсений Сергеевич, и Шастун уже деланно замахивается, но, как и ожидалось, ничего не предпринимает, только пригрозив кулаком. — Вы ни разу при мне не матерились, прогресс, — Антон лыбится во все тридцать два и успевает искусно увернуться от летящей в его сторону кепки. — Сейчас точно опоздаешь, — Арсений переводит взор на часы, спохватившись. — Иди, чудила. — Я чудо, — поправляет его Антон, приоткрывая дверь и уже наполовину стоя в подъезде. — Пожалуйста, держите за меня скрещенные пальчики. — Даже пальцы ног скрещу, — Арсений дурашливо улыбается тому, как юноша шутливо показывает ему язык, и шумно выдыхает, когда входная дверь тихонько хлопает. Он будет волноваться за Антона ближайшие часа четыре, не меньше, но он в своём мальчике на целую тысячу процентов уверен. У Шастуна по-другому не бывает. Шастун и не такие препятствие преодолевал. Ему ЕГЭ - раз плюнуть. А Антон бредёт вдоль домов-коробок, вдыхая аромат такого близкого лета, цветущей сирени, распустившейся на каждом дворе, вставив в уши наушники и напевая себе под нос какую-то незамысловатую мелодию, состоящую из нескольких звуков, и наконец-то чувствует себя по-настоящему живым. Даже не сердится, когда наступает в оставшуюся после ночного дождя небольшую лужу и жмёт плечами - никакой катастрофы не произошло. Он знает: Арсений и вправду за него пальцы ног скрестит, если понадобится, и это подкрепляет его уверенность в себе, заставляя самооценку взлететь до небес. Арсений ментально всегда с ним. Где-то меж рёбер, прямо у сердца, рядом с благоухающими цветами. Где-то в фантомном отпечатке его губ на щеке. Где-то в кармане маленького рюкзака, в плитке вкуснейшего шоколада. А потому Антону ничего не страшно. У Антона всё ещё всё хорошо. И Антон всё ещё непозволительно счастлив.***
Антон разлепляет глаза, надеясь, что ему показалось, и не сразу соображает, что происходит. Дверь в его комнату чуть приоткрыта, и со стороны кухни доносятся тихие всхлипы матери и неразборчивый и медленный шёпот отца, который, по всей видимости, старается успокоить жену. Шастун-младший поднимается на локтях, всё ещё дезориентируясь во времени и в пространстве, и спросонья даже не понимает, сколько времени. Тупо пялится на экран телефона, на котором загораются простые цифры "8:02" и недоумевает, что могло стрястись в такую рань. Осторожно выходит из своего убежища, крадётся на цыпочках и застывает в дверях кухни. Майя поднимает на него заплаканный взор, и парень неуютно ёжится: не нравится ему маму наблюдать в таком состоянии. Отец тоже переводит на Антона взгляд, заторможенно, неторопливо - последствия аварии и реанимации, и парень сглатывает. — Кто-нибудь объяснит мне наконец, что происходит? — звенящий Антонов голос разносится эхом по помещению, и у матери скатывается по морщинистой щеке одинокая слеза. — Тим... Тимоф... Тимофей... — только еле-еле выговаривает Майя, и отец заботливо оглаживает костяшки на её бледной руке. — Твой брат ушёл, — с усилием выдавливает из себя Андрей, и Антон непонятливо хмурится, сводя брови к переносице. Каждое слово даётся отцу тяжело, и догадаться, что он под этим имел в виду, оказывается сложнее, чем можно предположить. — Как ушёл - так и вернётся, — разводит руками Тоха. Такое явление было чуть ли не регулярным в его семье: Тим часто пропадал куда-нибудь на несколько суток и всё это время не звонил и не писал. Никому. Словно забывая, что отец, постоянно беспокоящаяся мать и родной брат существуют. — Что с ним, первый раз такое, что ли? — Нет, Тош, — мама отрицательно мотает головой, утирает солёную слезу тыльной стороной ладони и морщится от колющей боли, делая глоток воды из полупустого стакана, расположившегося на столе рядом с упаковкой каких-то таблеток. — Нет. Ч... чи... читай, — она, громко и надрывно вздохнув, протягивает сыну написанную от руки корявую, но длинную записку, отнюдь не похожую на простое, знакомое с детства "ушёл с ночёвкой к другу". Антон с неким подозрением перенимает из её пальцев чуть помятый листок, вчитываясь в текст, и замершее сердце совершает кульбит, предательски переворачиваясь. "Мне надоела ситуация в нашей семье, потому что ни от одного из её членов нет никакого толка. Одна - истеричка, другой - бывший тиран и нынешний инвалид на всю жизнь, третий - худший брат за всю историю человечества, решивший, что может распоряжаться фамильными деньгами и фирмой, которая принесла бы столько пользы, как ему вздумается. И знаете? Вы меня достали, вы все уже в печёнках сидите, поэтому идите вы нахуй вместе со своими заморочками и заскоками. Не ищите меня, я поменял номер телефона и сменил банковскую карту, когда вы это читаете, я уже в другом городе, а вам желаю гореть в Аду", — Антон пробегается по содержанию текста, и у него глаза от изумления на лоб лезут. Он опускает руки с запиской и в упор глядит на мать, которая снова заходится беззвучными рыданиями. — Тош, он уехал, понимаешь? — Майя подносит ладони ко рту, в который раз неистово всхлипывая. — Насовсем. — Мам, поверь мне на слово, нам от этого даже лучше, — Антон присаживается на корточки рядом с женщиной и слабо сжимает её руки в своих собственных. — Вы же знаете, что он был... — Наркоманом, — в один голос заканчивают вместо сына Андрей и Майя, и Антон решительно кивает и от охватившего его стресса перекручивает на пальцах кольца. — Вы должны радоваться, что избавились от него. Как бы ни было тошно, — тихо подытоживает Шастун-младший, осознавая, что теперь в его жизни нет непутёвого брата, который буквально отравлял его существование. Может, и дома даже спокойнее и уютнее станет в кои-то веки. Может, это сигнал к началу нового этапа. — Из вас никто и никогда больше не будет тянуть деньги на всякую дурь. Вам не придётся тратить свои драгоценные нервы на то, чтобы справиться с ним. Вы понимаете это? Отец, внимательно следящий за Антоном, одними губами произносит короткое и многозначительное "да", а мать, кажется, немного угомонившись, шмыгает носом. — Он невменяемый, к сожалению, — Тоха устало прикрывает глаза и облокачивается о ножку стула, всё ещё сидя на полу и поджимая под себя ноги, согнутые в коленях. — И хорошо, что всё закончилось именно так. Иначе вам пришлось бы откачивать его, валяющегося со шприцем в ванной в собственной крови. Теперь у вас обоих есть время на себя, — Антон не знает, откуда в нём берутся такие речи, но, похоже, в глубине души всё-таки всегда жила привязанность к своей семье. — И вам не придётся тратить его на детей или бизнес. У матери дрожит нижняя губа. Явный признак того, что ещё одна неаккуратная фраза - и её разорвёт на куски. — Всё, всё, тихо, — Антон, применяя метод Арсения Сергеевича, крепко обнимает женщину, гладя по спине, и замечает, с какой немой благодарностью смотрит на него отец. Стеклянным, пустым взглядом. Но от того не менее признательным. Словно всё понимает лучше, чем когда-либо. Словно наконец видит в Антоне человека, который умеет рассуждать здраво. Самостоятельную сознательную личность. Тоха горько и насильно усмехается: да уж, один сын сбежал, пожелав сгореть в Аду, второй оказался геем и, вполне возможно, скоро тоже покинет гнездо, улетев на другой материк и затерявшись в толпе. Антон со скрипом сжимает зубы. Он чувствует себя неправильным, неблагодарным эгоистом, который заботится только о себе, но он ни физически, ни морально не сможет больше оставаться в этой квартире после всех экзаменов. И даже такая тёплая, такая атмосферная крыша, вобравшая в себе сотни воспоминаний, бережно хранящая столько счастливых и душераздирающих мыслей, его не удержит. Антон больше не птенец. Он давно научился парить над землёй и делает это свободно и легко, будто рождён в небе. Он нашёл себе спутника всей его жизни, и он многое бы отдал, чтобы взять его за руку и упорхнуть вместе с ним, не боясь ничего. Одно юноша знает точно: напоследок он поможет родителям всем, что в его силах. Пускай будет больно, пускай будет тяжело и жутко, пускай родители осудят его за его выбор и за то, что покинул родимый дом, но навсегда Антон здесь не останется. И мечту свою ради абсолютно не греющей квартирки в центре такой любимой, но шумной и самолюбивой Москвы, где каждый уголок знаком, не предаст. Мама глядит на него преданно, полностью доверяя Антону. Ей бы хотелось подержать его руку ещё, но она знает: ещё чуть-чуть - она и его упустит. Он уже не маленький мальчик, а взрослый парень, который стремится к собственным целям и, благодаря характеру, доставшемуся от отца, добьётся каждой. Его придётся отпустить. Поплакать в подушку, побить кулаками стены, расцарапать обои и разбить посуду, но отпустить. Но такова судьба. Дети имеют свойство расти. Прямо как цветы.***
— А я ей говорю: "Мам, расти свои цветы где угодно, но не у меня в комнате". Весь подоконник в рассаде какой-то! — Серёжа уминает пиццу, смешно фыркая, и Маша тянется бумажной салфеткой к его губам, утирая томатный соус. — Благодарствую, — он улыбается, как чеширский кот, и, выдохнув, отклоняется назад, чуть ли не выкатывая пузо из-под широкого стола. — О, а вот это тема! — оживляется он, когда Антон извлекает из рюкзака плёночный фотоаппарат, подаренный Арсением Сергеевичем, и тут же начинает позировать, обнимая Машу и для вида поглощая ещё один кусок. Тоха щёлкает и демонстрирует фотокарточку, пропитанную теплом и уютом. — Всё, я обожрался, — в подтверждение своих слов Матвиенко гулко икает на всю пиццерию, так, что одна из официанток ошарашенно подпрыгивает, и Ира, Антон и Катя от смеха давятся коктейлями. Маша лишь закатывает глаза, всем своим видом показывая, какой её парень дурак. — Не поздновато для рассады? — Димка поправляет очки, отправляя в рот здоровенный кусок пепперони. — Все уже давно всё высадили. — Нашёлся тут, дачник заядлый, — цокает Серёжа, скрещивая руки на груди. — Она разные виды шалфея разводит, удивительно, что наша дача ещё не имеет статус ботанического сада. Так что, Поз, не умничай. — Я биологию сдавал, — без толики гнева огрызается Позов и делает глоток "Спрайта". — На девяносто один, между прочим, — он гордо задирает нос. — А я химию на девяносто три, — Ира отбивает Димке "пять" и хихикает, замечая направленный на них двоих чуть ревнивый взор Кати, приподнявшей брови. — Не боись, подружка, не уведу я твоего биолога. — Ну просто вундеркинды, сверхразумы и чёртовы гении, — Серёжа выпучивает глаза и наигранно аплодирует. — Я и мой ПТУ просто рыдаем в тёмном уголке... А если серьёзно, — он вмиг становится сдержаннее и мягко улыбается, — я рад за вас, ребят. Вы заслужили это, честно, — он тянется через весь стол, чтобы похлопать Позова и Кузнецову по плечам. — Но Тоха, конечно, отличился. Уникум, блин, сдал лит-ру и английский на сотки, это ж вообще! — Серёжа срывается на крик, и Антон смущённо прячет лицо в вороте толстовки, пока друзья шуточно кричат ему: "Браво!" — Только русский на девяносто восемь, — он устремляет взгляд в сторону Серёжи и Маши, и Матвиенко беззлобно закатывает глаза. — Но, как сказал Арсений, из русского я знаю только "сука" и "ёб твою", так что неудивительно, — он смеётся, и в уголках его глаз расползаются бесчисленные морщинки. — Арсений? — одновременно переспрашивают Катя и Маша, и Антон закусывает губу, не зная, как реагировать. — Какой Арсений? — Друг его, — Дима подмигивает Серёже, который давится очередным куском гавайской пиццы, несмотря на то, что пища уже даже не влезает в мальчика. — Закадычный, — прокашлявшись, подтверждает Серёжа, ухмыляясь, и негласно передаёт эстафету Ире. — Давний, — заявляет девушка, невольно взъерошивая ладонью копну своих рыжих волос. — И любимый. Любимый друг. Серёжа, задыхаясь, сползает на диванчик, и Катя и Маша наблюдают за этим спектаклем, широко распахнув глаза и не моргая. — Сложно объяснить, — Антон деликатно пинает Серёжу под столом, друг начинает ржать ещё заразительнее, захлёбываясь, и в конце концов вся компания, включая даже самого Шастуна, уже не сдерживается и прыскает. — Да-а-а, — тянет Позов. — Его Арсений - та ещё загадка. — Самая натуральная, — у Иры от хохота выступают слёзы, и Серёжа нечленораздельно верещит, хватаясь ладонями за угол стола и тщетно пытаясь удержаться. — Да всё! — Антон отчаянно машет руками и даже не обращает внимания на пребывающую в шоке девушку за кассовым аппаратом, которая таращится на них уже несколько минут. Ему и самому слишком весело. А ещё слегка неловко. Но весело всё-таки гораздо больше. — Хватит! — Ты красный, как помидорка, — Катя окидывает его глазами, без того зардевшие щёки Антона покрываются ещё более интенсивным румянцем, и девушка хихикает, мило щурясь. — Что-то тут мутно... — А мне не кажется, что мутно, — не соглашается с возлюбленной Димка и одёргивает на себе футболку. — Я вот лично тону в голубизне. — Блять, откачивайте меня, — Матвиенко досмеялся уже до сипа, и теперь обмахивается всеми подручными средствами, чтобы хоть как-то прийти в себя. Но заалевший Шастун вынуждает его вздрагивать от вновь подкатывающего приступа хохота. Антон смеётся куда-то себе в кулак, неуклюже спихнув со стола пустую банку из-под сырного соуса для хлебных корочек, и только собирается поднять ёмкость, как отвлекается на звук уведомления собственного телефона. Чуть насупленно снимает блокировку с гаджета и тычет пальцем в сторону пришедшего на электронную почту сообщения, бездумно глядя на пляшущие перед глазами иностранные буквы. Внутренности прошибает ударом тока, Шастун испытывает приятное и бурное волнение, накатывающее на подростка мощными волнами высотой с пятиэтажный дом, и подносит ладонь ко рту, хлопая ресницами и отрешённо глядя на друзей, застывших в ожидании. — Если ты не выиграл в лотерею лям баксов, то я даже представить не могу, чему ты так радуешься, — скептически произносит Матвиенко, тщательно пережёвывая курицу. — Шаст, не томи, твою мать! — он вскакивает с места и начинает тормошить зависшего Тоху, но, понимая, что выведать ему ничего не удастся, выхватывает у него телефон и тут же возвращает его владельцу. — Я пас, там что-то на инглише. — Меня взяли на курс фотографов, — Шастун чувствует дрожь в конечностях, которую не в силах унять, и, плотно сомкнув губы, сдавленно визжит. — Я в канадском комьюнити! Я буду учиться у профессионалов! — он наконец замолкает и часто-часто дышит, стараясь не погружаться в транс и оставаться в этой реальности, но эмоции внутри взрываются красочным салютом из миллиона залпов. — Охуенно, — присвистывает Серёжа и, набросившись на друга, обвивает его шею, шикнув на Кузнецову, которая тоже потянулась к Антону с объятиями. — Поздравляю, Шаст! — он возвращается на кожаный диванчик и показывает поднятые большие пальцы вверх. — Тупо лучший. — Да, Тох, ты молодец! — с разных сторон сыплются комплименты, ребята радуются искренне, и у Тохи от этого сердце замирает. Он в эту секунду так невероятно и всепоглощающе счастлив, что душа поёт. Ему не терпится поделиться этой новостью с Поповым, но юноша знает: учитель будет огорошен такими внезапными переменами. Парень ему и о контракте с модельным агентством ещё ничего не рассказал, решил повременить. Но теперь сомнений нет: они будут вместе. В чужой стране, которая поначалу будет выглядеть недружелюбной, они будут крепко держаться друг за друга и не позволять отступать. — Молюсь на совместные проекты с Арсением, — замечтавшись, признаётся вдруг Антон и осекается. — Опять Арсений! — Маша всплёскивает руками и переглядывается с Катей. — Что ж это за таинственная фигура такая? — девушка бесстыдно пялится на Антона, но тот лишь выдавливает из себя робкое "э-э-э". — Друг! — Дима, Серёжа и Ира, словно сговорившись, отвечают в один голос и звонко смеются. Пиццерия трясётся от юношеского хохота, у Антона внутри безжалостно трясётся его собственное сердце, и парню это до мурашек нравится.***
— Смотри, почти отличник, — хмыкнул Серёжа, демонстрируя Димке свой аттестат. — Всего две тройки... Они устроились на стульях в актовом зале и внимали напутствиям учителей, завуча, директора и родителей, которые, как и всегда, по общепринятой традиции, желали им удачи в дальнейшей взрослой жизни, уже открывшей ребятам двери. Антон расположился чуть дальше ребят, лишь бы лишний раз не маячить перед родителями Матвиенко и Позова, кое-как выбив себе место рядом с классным руководителем, и перебирал в пальцах синюю корочку, периферическим зрением следя за Арсением Сергеевичем, обратившим свой взор к небольшой сцене. Буквально полгода назад именно на этой сцене Арсений и Антон исполнили две прекрасные песни, которые смогли растопить сердца всех зрителей без исключения, и сейчас Тоха чуть ли не плакал от накативших чувств. Осознание болезненно ударяло по голове: они выпускаются. Они уходят. Они заканчивают этот этап, и школьные годы чудесные остаются позади, где-то за спинами, и вскоре превратятся в воспоминания. В уголке глаз скопилась влага, и Шастун, как бы никто не заметил, быстро сморгнул её, беря себя в руки. Но душа почему-то так истошно кричала, молила о чём-то и металась в грудной клетке, что становилось невыносимо, и Антон, лишь бы не разрыдаться окончательно, начал качать ногами взад-вперёд по излюбленной привычке. Арсений Сергеевич, пронаблюдавший за этим добрые две минуты, искренне рассмеялся, и Тоха испытал истинное умиротворение. Да, быть может, школа и прощалась с ними, но кадры посиделок с друзьями на переменах и уроков прочно и надолго отпечатались в памяти. Наверное, на века. — А теперь, — Наталья Семёновна хлопнула в ладоши, — я бы попросила кого-нибудь из наших прекрасных одиннадцатых классов выступить на этой сцене. Давайте, не стесняйтесь! — она тепло улыбнулась, увидев, как 11 «А» подталкивает к сцене маленькую испуганную девочку. — Мы очень хотим вас послушать! Анечка, давай, тебе, наверняка, есть, что сказать... — Бедная, сейчас в обморок упадёт, — шепнул Антон на ухо Арсению Сергеевичу и тот мысленно с ним согласился: на выпускнице из параллели буквально не было лица. — Не хочешь что-нибудь произнести? — поинтересовался у парня Попов, и Антон отпрянул, оторопело глядя на мужчину и старательно игнорируя запинающиеся и нескладные фразы Анечки, которая, судя по всему, уже заканчивала и раскланивалась под нестройные овации. — Ради меня. — Вы что? Я ж двух слов сейчас не свяжу, фантазии не хватит, — Тоха сглотнул и покосился на завуча, так неудачно встретившись с улыбчивой женщиной взглядом. — Антон, давай? — прозвучало в микрофон. — Отдувайся за весь одиннадцатый «Б», — Наталья Семёновна хихикнула, жестом приглашая к себе, и Антон в ужасе вжал голову в плечи. Но подбадривающий взор Арсения Сергеевича, такой родной, такой необходимый, кивки друзей и просьбы всего класса всё-таки сделали своё дело, и Тоха, шумно вздохнув и стараясь спрятаться от сотен учительских, родительских и юношеских глаз, на ходу расправляя на себе рубашку, неловкими шагами протопал к сцене, взбираясь на неё по небольшой лесенке, и, дождавшись, пока завуч отойдёт, взялся потной ладошкой за микрофонную стойку. — Здравствуйте, — он нервно поджал губы, но, тут же наткнувшись на Арсения Сергеевича, облегчённо встрепенулся. — Как вы понимаете, я к такому повороту событий готов не был, так что придётся импровизировать, — парень почесал затылок, пытаясь скомпоновать в мозгах все летающие со скоростью света обрывки фраз. По залу пронеслись добродушные смешки. — Что ж... — он закрыл глаза, вобрав в лёгкие побольше воздуха, и начал, отдавая этой речи всего себя: — Я - Антон Шастун, и я точно уверен, что бо́льшая часть педагогического коллектива меня не жалует, — он усмехнулся, подметив, что почти все учителя всё же улыбаются ему в ответ. — Я знаю, что доставлял всем огромное количество неприятностей и проблем, и поэтому очень хочу извиниться за все нервотрёпки и срывы уроков, я не знаю, чего я добивался этим, — он потупил взгляд. — И да: я мало тратил времени на учёбу и много на развлечения, но... — он посмотрел в упор на Арсения Сергеевича пару секунд, ощущая, как сердце приятно пульсирует в груди, и резко обратил взгляд на остальных присутствующих, — но я смело могу признаться, что благодарен этому месту, потому что школа, безусловно, научила нас всему самому важному: биологии, геометрии и обществознанию. Одиннадцатиклассники уже в открытую смеялись, не сдерживая себя, а Арсений едва заметно показывал поднятые вверх большие пальцы и одними губами подталкивал: "Жги, чудо". — Я не хочу говорить всех этих банальных слов о том, что мы все состоимся и всё у нас будет хорошо, это и так понятно, — Антон кивнул сам себе и начал размышлять, как правильно продолжить, и вдруг с лёгкостью нашёл очевидный ответ на свой же вопрос. — Я упомяну вот что: в этих стенах я впервые познал настоящую и глубокую человеческую любовь. Любовь, в которую хочется закутаться, как в мягкое пушистое одеяло, и никогда не отпускать. Как бы это пафосно ни звучало. Я сдавал литературу, между прочим, могу себе позволить, — он чуть слышно хмыкнул, и вместе с ним хохотнул даже директор и пара человек из педагогического состава. — И знаете? Я правда не понимаю одной элементарной вещи: почему нам так отчаянно и беспринципно вдалбливают теоремы, аксиомы, правила орфографии и химические формулы, пока люди по всему земному шару воюют, грабят и убивают, готовые перегрызть глотки от ненависти и жажды мести, хотя им всем просто не хватает любви? Простой любви, способной воспламенить даже самые чёрствые, гнилые и почерневшие от времени сердца? Как моё, например, — отшутился он, чтобы не дать совершенно другим эмоциям выплеснуться наружу, и почувствовал на себе взор любящих до мурашек глаз историка. — Однажды моя любовь спасла меня, хотя я думал, что я безнадёжен, — радуясь тому, что никто, кроме друзей и Арсения Сергеевича, его не понимает, Антон уже не в силах был остановиться. — Пожалуйста, никогда не забывайте о любви. Это самое важное, что у нас есть. Кто-то из зрителей всхлипнул, и Антон сам уже готов был броситься к этому человеку и плакать с ним в обнимку. Да и у всех присутствующих глаза были на мокром месте. — Пока мы держим в своих руках любовь, мы непобедимы. Учите не только правильно и красиво писать и решать сложные задачи и уравнения с несколькими переменными. Учите любить, — он отстраняется от микрофона, и зал раздражается бурными аплодисментами. Такими, что люди поднимаются со стульев и хлопают так, что помещение вот-вот взорвётся. Ликуют даже те, кто Антона, как парню казалось, всегда ненавидел. И юноша всё-таки не выдерживает, указательным пальцем утирая слёзы, и смешно щурится, когда, проходя вдоль рядов к своему законному месту, ловит от каждого комплименты, поздравления и восторженные возгласы. Подсаживается к Арсению Сергеевичу и тушуется, негодуя, что не может прямо здесь и сейчас положить голову ему на плечо и попросить подарить объятия. Такие желанные объятия, за которые он душу готов продать. Историк смотрит на него с неподдельной гордостью, и Антон лишь шепчет какие-то неразборчивые и сбивчивые благодарности. — А Шастун-то крутую речь толкнул, — отчим Серёжи склоняется к уху парня, и Серёжа улыбается так широко, словно похвалили его самого. — Ещё не совсем пропащий. Даже приятно удивил, молоток. — Молоток, — тихо вторит ему Серёжа, и слеза счастья предательски скатывается на закрытый аттестат. — Ещё всем покажет...***
Теплоход плавно идёт по волнам, мимо смазанными красками плывёт огромная, светящаяся вечерняя Москва, и Антон, проверив, нет ли рядом кого из взрослых, наливает себе шампанского. Арсений Сергеевич куда-то запропастился, возможно, договариваться с фотографом о парочке кадров, но Антона мало интересует, где он. Брюнет определённо рядом. И этого достаточно. В метре от него Дима и Серёжа рассказывают друг другу какие-то шутки и делятся мемами. Даша сидит какая-то грустная и вздыхает, следя за отрывающимися на их выпускном девочками. — Что-то случилось? — заботливо спрашивает у девушки Тоха и делает последний глоток искрящейся и шипящей жидкости. Подходит ближе и протягивает ей бокал, который девушка выпивает залпом. — Да я дура просто, — как-то виновато улыбается Дашка, и Антон непонимающе ведёт бровью. — Зачем платье обтягивающее купила, если много жрать планировала? — жалуется подруга, и Тоха сотрясается от пробившего его хохота и замечает, как одноклассница с непритворной тоской следит за наслаждающейся бутербродом с креветками Лерой. — Терплю, как могу. — Да ладно, давай хомячь, пока никто не видит, я прикрою, — Антон хлопает ресницами и незаметно протягивает ей поднос с тарталетками, вырывая его прямо из рук официанта. — Ага, а живот-то потом не спрячешь! — сетует Даша, но, облизнувшись, всё-таки негромко матерится себе под нос и хватает одно из лакомств с морепродуктами. — Святые угодники, как это вкусно-то! — она закатывает глаза от удовольствия и меняется в лице, когда свет на теплоходе приглушается и по полу начинают скользить разноцветные блики прожекторов. — Видишь, Дашка, ради тебя свет выключили, глотай всё! — проникновенно шепчет подруге Антон, и девушка откидывается на спинку стула, растерянно моргая, словно потерявшись в собственных размышлениях. — А теперь то, чего все обычно очень ждут, — оглушает ребят голос ведущего мероприятия по имени Стас, и Антон недоверчиво переводит на него сосредоточенный взгляд, ожидая чего-то сверхъестественного. — Белый танец, — ведущий искренне улыбается. — По правде говоря, некоторые просят вырезать его из программы, чтобы "лишний раз не стеснять детей", — он пародирует родителей и показывает пальцами кавычки, — но по вам видно - вы всеми лапами "за". Может, последний раз видитесь, и у вас есть единственный шанс сказать что-то важное, так что дерзайте! Дамы приглашают кавалеров. Фоновая музыка перестаёт играть и сменяется медленной старой мелодией, которую многие хоть раз в жизни слышали, по теплоходу летают пятна света, и девочки, всё-таки расхрабрившись, протягивают ладони мальчикам. Тоха эту песню до дрожи любит и качает головой в такт. — I swear by the moon and the stars in the sky, I’ll be there… — поют динамики, раздаваясь по полу вибрациями. — Пойду тоже что ли с кем нибудь потанцую, — вздыхает Дашка и, пробираясь сквозь толпу, подцепляет Женю, который расцветает. Антон дёргает вверх уголками губ: Стариков давно влюблён в Дашку, это может разве что слепой не заметить. Женя прикрывает глаза, обнимая Дашу за лопатки, и Антону кажется, что ничего милее и сказочнее он сегодня точно больше не увидит. Ему самому даже немного завидно становится: наверное, круто - потанцевать с девчонкой, на которую слюни пускаешь в течение всего учебного года. Да ещё и медляк. Антон наливает себе ещё шампанского, не прекращая подпевать, и закусывает тарталеткой. Его ничуть не удивляет, что его никто не приглашает. Даже не обидно ни капли. Он, по правде сказать, не лучший кандидат для медленного танца - чрезвычайно высокий, худой, даже тощий, и неуклюжий. Шампанское проникает внутрь, согревая и одурманивая, и Антон старается выровнять дыхание: момент кажется ему таким трогательным, что слёзы сами накатывают. — Чудо, потанцуем? — кто-то легонько, почти неощутимо хлопает юношу по плечу, и Антон вздрагивает всем телом. Глядит на Арсения Сергеевича, закусив губу. Тот стоит перед ним, свободный, раскрепощённый, со сверкающими, влюблёнными глазами, наконец не скрытыми за линзами очков и позволяющими в себе утонуть, захлёбываясь, и пойти на дно. — Господи, Арсений Сергеевич, что это за великолепность? — игнорирует вопрос мужчины Антон, окидывая взглядом Арсения Сергеевича с ног до головы. — Не соблазняйте меня своим внешним видом, пожалуйста, — он складывает ладони в умоляющем жесте. — Так потанцуем? — настойчиво повторяет Попов, но Антон едва заметно отрицательно, хоть и через силу, мотает головой, словно чего-то опасаясь. — Мне страшно, — признаётся он, заламывая руки в локтях. — Я очень боюсь. А вдруг кто-нибудь это не так поймёт?.. — Посмотри на друзей своих, — лукаво улыбается ему Арсений Сергеевич, и Антон цепляется глазами за Диму и Серёжу. Они ритмично двигаются, положив ладони друг другу на плечи и о чём-то переговариваясь на ухо. Выглядят такими довольными и свободными, что Антону ничего не остаётся, кроме как ими восхититься. Что ж... Кажется, и Арсений с Антоном ни у кого подозрений не вызовут. Толпа разве что посмеётся. Да и пугаться тут особо некого: они оба теперь ни от кого не зависящие люди. — Эх, ну лад... — Антон не успевает закончить, потому что историк уже тянет его за запястье и чуть обнимает за шею, будто ненароком касаясь припрятанных за рубашкой юношеских ключиц, вызывая рваный полувздох и табун мурашек по коже и ведя Шастуна по всей танцплощадке, невзирая на завистливые взгляды девчонок. — Хорошо, что света нет, все бы лицезрели мои горящие щёки, — честно объявляет парень, на что Арсений Сергеевич ерошит его шевелюру. — Забыл, что я тебе перед нашим выступлением в декабре сказал? Расслабься, растворись и отключись, — вкрадчиво советует ему Попов, и Антон слабо кивает, не веря в происходящее. Всё слишком красиво, празднично и ярко, так, что слепит глаза, но скрываться от этих ощущений не хочется. Он, чёрт возьми, танцует с Арсением Сергеевичем! С любимым человеком в этой необъятной, бескрайней вселенной, с человеком, который стал для него всем. — Арсений Сергеевич, мы с вами в Канаду летим, — выпаливает Тоха на одном дыхании, чтобы не отступить на полуслове. — Нас обоих приняли в модельном агентстве... — Мужчина тупо пялится на него, открывая и закрывая рот, будто глотает воздух. — Чего? — растерянно переспрашивает брюнет, от неожиданности на пару секунд выпуская Антона из объятий, и останавливается, как вкопанный, но юноша вынуждает его продолжать движение и берёт инициативу в свои руки, притягивая учителя к себе за грудки. — Я подал заявки без вашего ведома, простите. Можете наорать на меня, можете избить, что угодно делайте, но я хочу, чтобы профессия приносила вам радость и чтобы вы были счастливы, — Антон поднимает на него свой глубокий взгляд, и мужчина смотрит на него сверху вниз, аккуратно и медленно перемещая горячие руки от юношеской шеи к предплечьям. — Пожалуйста, не отказывайтесь, это единственное, чего я прошу, — умоляет Антон и моргает, думая, что Арсений собирается ударить его, но тот лишь бережно, интимно расправляет его чёлку, расплываясь в доброй улыбке, и на этом простейшем жесте у Антона мгновенно и бесповоротно свет клином сходится. — Арсений, — он слезливо промаргивается, сильно нервничая, переходя на горячий, возбуждённый, клокочущий, но внятный шёпот, всё-таки отбрасывая официоз и ломая иллюзорный барьер. Хватит с них запретов. Ему уже наплевать, если кто-то услышит. Пускай вся планета внимает, он ни капли не против. Но для него сейчас галактик не существует - только они вдвоём. — Арс, пожалуйста. Внутри у Антона бушует пожар, обрушиваясь багровым огнём. Тот самый пожар, который ещё с далёкого детства всегда пугал юношу своими неохватными масштабами, норовя сжечь всё дотла. А зря. Оказывается, не стоило дрожать перед этими языками пламени - они заставляют чувствовать себя живым. И Антон, еле дыша, следит за учителем, у которого в зрачках едва уловимо переливаются ореолы факелов, и рассуждает о том, что готов сгореть в этом пожаре, превращаясь в пепел. Это больше не кажется опасным. — Я люблю тебя, Тош, — говорит наконец Арсений Сергеевич и, не дав парню откликнуться тем же, с безмерной заботой прижимает того к груди, до приятной боли стискивая рёбра, из которых тут же выскальзывают крупные блестящие бабочки, мелькая крыльями. — Помнишь, ты спросил, был ли я счастлив когда-нибудь и я ничего не ответил? Антон лишь яро мотает головой, хоть и пытается, прикладывая максимум усилий, держаться спокойно и уверенно. Безрезультатно: он рядом с Арсением млеет. И контролировать себя не может. — Так вот, могу ответить тебе сейчас. Был. Есть, — исправляет он сам себя, и Антон тщетно старается сглотнуть подступивший к горлу ком из слёз и рвущейся наружу собственной любви. — Я счастлив с тобой. Где угодно, но с тобой. Ты невероятный, Тош. И никто и никогда не сможет мне заменить тебя. Я правда очень люблю тебя, и я готов доказывать это любыми способами и всегда быть рядом. — Я верю, — Антон смаргивает капли, размазывая их кулаком по щеке, и не сразу замечает, что они топчутся на одном месте. Впрочем, такие мелочи его сейчас абсолютно не волнуют. Он счастлив не меньше Арсения Сергеевича. Они стоят, сильно сцепив руки на шеях друг друга, и за спиной мужчины в чёрное небо взмывают залпы фейерверка, запущенные с соседнего корабля, на котором расположились другие выпускники. Тьма озаряется всеми цветами, присутствующие замирают, не размыкая объятий. Искры и красочные брызги пляшут во мраке, песня уже заканчивается, и всё, чего Антону сейчас хочется, - это поступить, как все парочки в романтических фильмах: поцеловаться на фоне салюта. Почувствовать сладковатый вкус нежных родных губ. Для него сейчас ничего важнее этого нет. Но нельзя. Он обязательно сделает это потом. Он себе обещает, даёт честное нерушимое слово и клянётся на крови. Он без Арсения и секунды теперь не протянет. Загнётся и погибнет. Учитель сияет в бликах светодиодов, его взор сейчас теплее и волшебнее самого умопомрачительного сна, он пробирает насквозь, а родные руки держат крепко, боясь потерять, но из них, вопреки всему, даже ничуть не хочется освобождаться. Антон уверен: он с Арсением не одну жизнь проведёт, если понадобится. И постарается сделать всё, лишь бы в каждой из других вселенных они тоже встретились. Как там мужчина говорит обычно?.. "Судьба"? Похоже, и правда судьба... Плутовка, коварно потирающая ладони, которая, однако, решила свести их друг с другом несмотря ни на что. Тоха светится интенсивнее всех этих огней и даже в сто крат ярче этого триумфального и прощального салюта. Тоха светится счастьем. Он не хочет спрашивать о прошлом Арсения: парень ведь прекрасно знает, что он у Арсения не первый. Да и плевать. Вероятно, спросит как-нибудь потом, когда придёт время. А может, и не спросит вовсе. Сейчас его волнует только их настоящее. В конце концов, Тошей и чудом мужчина называет исключительно его. Его одного. — Надеюсь, мы хотя бы в англоговорящей части Канады будем жить, — внезапно произносит Арсений Сергеевич, и Тоха невинно хлопает глазами. — А то с французским у меня беда... Амур тужур, — мужчина ласково смеётся, и Тоха, прекрасно осведомлённый, как переводятся эти два коротких слова, растягивает губы в восхищённой и застенчивой улыбке, как ребёнок. — Амур тужур, — эхом отзывается он.