As I dig for wild orchids in the autumn fields, it is the deeply-bedded root that I desire, not the flower. (Когда я выкапываю дикие орхидеи на осенних полях, то, что мне нужно, это корень глубоко в земле, а не цветок.) — Изуми Шикибу
Это всё началось так же, как и многие другие вещи: с того, что Ши Цинсюань полез не в свое дело. — Ты переехал сюда, — в Америку, то есть, — чтобы иметь возможность выйти из дома, не попадая в тренды Weibo. И по-прежнему не выходишь. И не убираешься. Или– Я говорю о том, ты даже не живешь, Сянь Лэ. Были задействованы драматичные жесты руками. Широкие рукава с цветочным принтом. Гремящие браслеты. Се Лянь сидел на полу перед журнальным столиком, который он не выбирал. По крайней мере раз в месяц Ши Цинсюань влетал в дом, чтобы прибраться и отчитать Се Ляня за его образ жизни. Се Лянь всегда говорил ему остановиться, оставить его в покое, ведь всё было хорошо, однако Ши Цинсюань был хуже, чем Фэн Синь, и писал ему почти ежедневно, даже если Се Лянь редко отвечал. — Я нашел решение, — сказал он из кухни, открывая баночку йогурта, чтобы понюхать; его нос сморщился, и он бросил её в выпуклый мешок для мусора, полный продуктов, месяцами гнивших в холодильнике. — Я не возьму работу. Я на пенсии, — сказал Се Лянь, вылезая из-под стола и не обращая внимание на боль, возникшую в бедре при подъеме. Он поплелся на кухню и облокотился на стойку, пытаясь выглядеть нормально, но у него закружилась голова. Все стулья были завалены хламом, поэтому в конце концов он сел на пол. Однако и это было слишком, так что в итоге он лег. — Перестань говорить людям, что ты на пенсии. Так ты точно не сможешь найти работу, — Ши Цинсюань запихнул пропитанную жиром коробку из-под пиццы в мешок. — Кроме того, я говорил не о работе. Это человек. И он тебе понравится. — Я не могу позволить себе другого помощника. — Он не помощник. Он изучает искусство, и ему нужно где-то жить. Это друг Сюань-Сюаня. Ну не то чтобы друг, но… в любом случае, я предложил ему твою гостевую комнату. Думай об этом как о расширенной художественной резиденции. Пристанище Художников Сянь Лэ. Се Лянь моргнул, глядя на цепочку огней. Было время, когда он был способен на удивление, гнев, возмущение. Как ты посмел предложить незнакомцу занять мой дом? Но сейчас — нет. Уже много лет ему кажется, что он живет в кошмаре. Он не знал, смеяться ему или плакать, но это не имело значения; он не мог сделать ни того, ни другого несколько месяцев. — Он не может позволить себе платить за аренду, поэтому я сказал ему, что он может оставаться здесь, пока заботится о тебе. — Мне не нужно, чтобы кто-либо заботился обо мне, — ответил Се Лянь, лежа на кухонном полу. — Я дал ему код от двери. Он приедет сегодня или завтра, чтобы перевезти вещи. О, и я обещал, что он сможет использовать гараж как студию, — Ши Цинсюань закрыл холодильник и, довольный собой, завязал мусорный мешок. — И не волнуйся, я сказал ему, что ты очень закрытый человек, он не станет тебя беспокоить. Он ненадолго вышел, предположительно, чтобы выкинуть мусор. Прошло некоторое количество времени. Ши Цинсюань вернулся и опустился на колени рядом с Се Лянем. — Я уезжаю в Ванкувер завтра и вернусь через несколько месяцев. Если случится катастрофа, ты всегда можешь звонить Сюань-Сюаню. Он будет грубым, но не принимай это близко к сердцу, — он взял Се Ляня за руки. — Ты справишься с этим, хорошо? Все наладится, я знаю это. В три часа ночи Се Лянь услышал звуковой сигнал открывающейся входной двери и неохотно встал с кровати, чтобы поприветствовать вошедшего, кем бы он ни оказался. Если его ограбят, подумал он, по крайней мере, получится забавная история. Фэн Синь все равно заложил все ценное, что было. В фойе он обнаружил, что дверь подпирает огромное чистое полотно. Сам же владелец холста вернулся на этот раз с потрепанной спортивной сумкой и внушительных размеров красным ящиком для инструментов. Он не выглядел удивленным, увидев, что Се Лянь ждет его. Он был потрясающе высоким, с узкой талией и широкими плечами; в узких джинсах, порванных в нескольких местах на коленях и бедрах. У него были завязанные черные волосы, ожерелья на груди и браслеты в несколько рядов на каждом запястье. На бледном предплечье виднелась татуировка с надписью, которую Се Лянь не мог прочитать. На другом же был полный рукав серебряных бабочек, летающих среди красных кленовых листьев. В лунном свете, струящемся сквозь занавески, Се Лянь мог различить улыбающееся молодое лицо с острыми чертами. — Привет, гэгэ. В первый раз за все время, начиная с осени, Се Лянь чувствовал себя проснувшимся.***
Падение с вышки казалось невозможным. Каждый из тросов мог выдержать до тонны, а его всегда держали как минимум два таких. Оглядываясь назад, он мало что мог вспомнить об этом дне. Они снимали веб-сериал "Полумесяц", шестьдесят эпизодов за четыре месяца, что было так же невозможно, как и звучало. Youku уже купил его для стриминга, но по какой-то причине бюджет был урезан в последнюю минуту. Экономия денег в ущерб качеству. Се Лянь играл главного героя, генерала Хуа, которого постоянно понижали в звании за его усилия в спасении мирных жителей. Се Лянь еще на ранних этапах плохо относился к этому проекту и не хотел соглашаться на роль, но режисером был Бай Усян, а Се Ляню не было позволено сказать «нет». Бай Усян был тем, кто дал ему роль Тайцзы Дянься в "Богоподобном принце", когда ему было всего семнадцать, и с тех пор Се Лянь стал одним из основных элементов в его творчестве. "Полумесяц" был худшей драмой, над которой Се Лянь когда-либо работал. Это был неудачный от начала и до конца проект, исправить который не мог даже Бай Усян. Се Лянь самостоятельно выполнял большинство трюков, и эта идея поддерживалась режиссером, несмотря на беспокойство и недостаточную подготовку. Обычно он тренировался месяцами напролет перед каждой боевой ролью, но Бай Усян заверил его, что он уже в достаточно хорошей форме на текущий момент. Затем, во время съемок двадцать первого кадра простой сцены полета с крыши на землю — вверх ногами, с руками, раскинутыми в стороны, и болящим от напряжения телом — слышится щелчок. Все еще свешиваясь на одном из проводов, Се Лянь резко ударился о стену, сломав бедро и раскроив череп. Съемки были отложены на несколько месяцев, в то время как Се Лянь переносил одну операцию за другой, за которыми последовали реабилитация и год неспособности ходить. Было решено закончить съемки без него, в оставшихся эпизодах, вероятно, убив его персонажа, который и так должен был умереть. Сильнее других эмоций Се Лянь чувствовал злость: он злился на Бай Усяна за то, что тот слишком далеко его толкнул; за манипуляции и подстрекательства; за то, что вцепился в его карьеру и не оставил шанса выйти из-под его контроля. Однажды Бай Усян навестил его. Привел съемочную группу и что-то вещал о возможности продать отснятый материал позже. Се Лянь потерял контроль над своими эмоциями. Он швырнул вазу с цветами в голову Бай Усяна. Тот увернулся. Се Лянь кричал. — Иди нахуй! Пошел нахуй, кусок дерьма! Я больше не буду участвовать в твоих чертовых драмах! Проваливай! Се Ляня знали как трудолюбивого, серьезного, приятного в общении и доброго человека. Даже в жизни он избегал ссор, редко пил и ни с кем не встречался. Он был любимцем Хэндяня. Кто-то — может, Бай Усян или человек из команды, — продал видео, на котором Се Лянь теряет голову. Оно стало буквально вирусным. Было много предположений, что его приятный образ был всего-навсего спектаклем, а втайне он был жестоким и властным. Журналисты наколдовали доказательства из ничего. «Близкие друзья» были первыми, кто дал подтверждение версии, что Се Лянь всегда был нестабильным, и это было только вопросом времени, когда ему сорвет башню. К моменту, когда Се Лянь мог вернуться к работе, для него стало невозможным даже попасть на прослушивание. Бай Усян, продюсер с самыми обширными связями в отрасли, позаботился о том, чтобы Се Лянь попал в черный список и его карьера закончилась. Он не мог выйти из дома без камер, направленных ему в лицо, и месяцами был в трендах. Ши Цинсюань, с которым он дружил еще со школы актерского мастерства, переехал в Голливуд за несколько лет до этого и снимался в ситкоме "Хулу", который начинался достаточно скромно, но стал культовым после третьего сезона. Се Лянь решил навестить его и пару месяцев спал на его диване, не собираясь уходить. Он прошел несколько прослушиваний, провалив их, решил, что, вероятно, никогда не доберется до Голливуда, и что он официально вышел на пенсию. Его агент, Му Цин, вместе с помощником Фэн Синем приложили достаточно совместных усилий, чтобы получить для него собственное жилье, раз уж он настаивал на переезде в Лос-Анджелес. Они прилетели, чтобы помочь ему с выбором и обустройством дома. В конце концов, Му Цин был вынужден улететь обратно. У него были другие клиенты, и Голливуд его не интересовал. — Если ты сейчас на пенсии, — сказал он так резко, что Фэн Синь бросил на него неодобрительный взгляд, — то тебе нужно следить за своим бюджетом. Твоих денег здесь надолго не хватит. Выбор пал на бунгало в Бербанке. Сколько это могло стоить? Оказалось, что много.***
Фэн Синь остался еще на некоторое время, почти на год; он убирался, ходил за продуктами и следил, чтобы Се Лянь просыпался каждый день. Сам Се Лянь проводил большую часть времени в постели, наблюдая за тем, как вентиляционное отверстие кондиционера поднимает занавески на окне, и не обращая внимание на постоянную пульсацию в бедре. Однажды вечером он вышел из комнаты и обнаружил, что Фэн Синь пропал. Его машины не было, и гостевая спальня пустовала. Се Лянь провел всю ночь на диване в ожидании. Фэн Синь пришел около восьми утра, и, увидев Се Ляня, выглядел так, словно его только что застукали за нарушением комендантского часа. Он объяснил, что начал брать уроки актерского мастерства, познакомился с женщиной, и теперь они встречаются. Му Цин помог ему связаться с местным агентом, и сейчас он готовился к прослушиванию, хотя сказал об этом скромно и вскользь, словно бы никогда не смог получить роль. Фэн Синь был чрезвычайно красивым и трудолюбивым, добрым и преданным, но, что более важно: он знал, как постоять за себя, и когда отступить, что, как Се Лянь слишком поздно узнал, было самым важным качеством хорошего актера. — Я бы хотел, чтобы ты рассказал мне, — произнес Се Лянь. — Я мог бы помочь. Фэн Синь посмотрел на него недоверчиво, жалостливо, и именно тогда Се Лянь понял, что дела не пойдут лучше. Он решил не увольнять Фэн Синя до тех пор, пока у того не будет стабильной работы, что бы ни случилось раньше. Вскоре после этого Фэн Синь получил роль горячего учителя физкультуры в молодежном шоу, и его так полюбили на съемочной площадке, что в следующем сезоне эта роль стала постоянной. Фэн Синь не собирался покидать Се Ляня, и у того не оставалось иного выхода, кроме как уволить его для его же блага. Фэн Синь уехал, рассерженный и преданный, и десятилетия дружбы оказались отброшены. Это к лучшему, подумал Се Лянь. Ему была невыносима мысль о том, что он утащит Фэн Синя вниз. Когда Фэн Синь вернулся, чтобы отдать ключи, он сказал: «Если ты не начнешь заботиться о себе, то умрешь здесь». Отлично, Се Лянь не стал озвучивать.***
Хуа Чэн был странным парнем. По неясным причинам, он хотел, чтобы его называли Сань Ланом, и касалось это конкретно Се Ляня и никого другого. Он настаивал на том, чтобы звать самого Се Ляня «гэгэ», а имя всегда произносилось с ухмылкой и самодовольным блеском зубов. Возможно, это должно было оттолкнуть Се Ляня, но он не мог найти достаточно энергии для этого. Хуа Чэн водил красный пикап, как будто они в Канзасе или что-то в этом духе. Он редко бывал дома, и Се Лянь не мог понять, спал ли он, и если да, то когда. Он держал дверь своей спальни всегда закрытой. Похоже, ему не нравилось разговаривать на английском, хотя он свободно владел им, как и неизвестным количеством других языков. Однажды Се Лянь услышал, как он разговаривает по телефону на русском. Верный своему слову — точнее, слову Ши Цинсюаня — Хуа Чэн держал холодильник заполненным, наводил порядок в доме и раз в день стучал в дверь Се Ляня, дабы сообщить, что ужин готов. К тому времени, как Се Лянь выходил, Хуа Чэна обычно не было: он либо закрывался в гараже (а, теперь это студия), либо шёл куда бы то ни было по вечерам. Класс, думал Се Лянь, может, у него есть друзья. Или девушка.***
Это были вторые выходные с момента переезда Хуа Чэна, и он как раз убирался на кухне. Он уже закончил протирать стулья, и Се Лянь мог наконец-то сесть, но, хотя со стороны стол выглядел красиво, непосредственно стулья были чудовищно неудобными, как и добрая половина мебели в доме, поскольку всё выбирал Фэн Синь, игравший в дартс с каталогом ИКЕА. Бедро Се Ляня прострелило болью, но он проигнорировал это, как и всегда. — Почему ты здесь? — выпалил Се Лянь. Хуа Чэн поднял аккуратную бровь, глядя на него. — Сегодня суббота, занятий нет. — Я имею в виду, почему ты в Лос-Анджелесе? — Художественная школа, — ответил он более скромно, чем, Се Лянь думал, художники говорят о таких вещах. — И все? Почему UCLA?* *примечания переводчика: UCLA - University of California, Los Angeles Хуа Чэн замялся. Прядь волос выскользнула из-под резинки и закрыла его лицо. — Студенческая виза. И я приехал сюда, чтобы быть ближе к моей любви. Любовь. Какой человек называет своего партнера «любовью»? Романтик, — услужливо подсказал разум Се Ляня с мысленным тоскливым вздохом, который, как и боль ранее, был проигнорирован. — Почему ты тогда живешь со мной, а не с этим человеком? Хуа Чэн наклонился, чтобы смести мусор в совок, и его лицо больше не было видно Се Ляню, а затем он отвернулся, чтобы вытряхнуть содержимое совка в мешок. — Я пытаюсь заслужить его доверие. Доверие. Не любовь или привязанность. — Итак, это одна из тех ситуаций с преследованием, как в ром-коме. Хуа Чэн открыл дверь кладовой и повесил метлу в специально отведенное для нее место, которое Се Лянь никогда раньше не замечал. — Не совсем. Я не считаю себя достойным взаимности. Любят ли меня в ответ — это не имеет отношения к моей любви. Кто так говорит, подумал Се Лянь, игнорируя пропустившее удар сердце. — Тогда зачем тебе проходить весь этот путь, чтобы быть ближе? — Моя любовь восстанавливается после чего-то в крайней степени ужасного, и я здесь, чтобы помочь с этим. — Оу, — Се Лянь опустил взгляд на свои руки; они были крепко прижаты к столу, из-за чего суставы побелели. — Я надеюсь, что твои… ну… обязанности здесь не мешают. Хуа Чэн закрыл дверь кладовой и улыбнулся ему, слегка наклонив голову; его глаза превратились в маленькие полумесяцы. — Совсем нет. Я всегда к услугам Его Высочества. Се Лянь резко встал. Его ногу заклинило, и он схватился за стол в качестве точки опоры. Его Высочество. Хуа Чэн был китайцем, но он явно долго путешествовал, и кто знает, как долго он пробыл в Лос-Анджелесе. Возможно, он даже не слышал о Се Ляне, никогда не смотрел "Богоподобного принца" или какой-либо другой сериал с его участием. Тем не менее, Се Лянь почувствовал внезапную тошноту. — Спасибо за твой труд, Сань Лан. Прошу меня извинить, — сказал он Хуа Чэну и попытался не хромать, возвращаясь в свою комнату.***
Несколько дней спустя Се Лянь услышал звук, которого не слышал уже очень давно, и, зайдя в гостиную, обнаружил на стене гигантский разноцветный прямоугольник. В этот день боль усилилась настолько, что большая часть времени прошла в странном бреду, в разладе с собственным телом, поэтому потребовалось немного времени, чтобы понять, что перед ним. — Ты купил телевизор? — спросил Се Лянь. — Почему ты не повесил его в своей комнате? Хуа Чэн лежал на кушетке, подперев голову рукой, его футболка слегка приподнялась, обнажая дюйм кожи и полоску едва заметных темных волос, что уходила под его заляпанные краской джинсы. — Я подумал, что гэгэ может захотеть посмотреть телевизор со мной. Все в порядке, подумал Се Лянь, пока Хуа Чэн не установил Viki или что-нибудь, что могло включить одну из его драм. Или хуже, что-то из работ Бай Усяна. Было время, когда его охватывало приятное волнение от того, что он видит себя в образе, воспоминания о съемках противопоставлялись волшебству на экране. Для него не было ничего лучше, чем вновь погрузиться в историю, которую он помог создать. Мысль об этом теперь вызывала у него отвращение, что стало одной из причин переезда сюда. Американцы были поразительно изолированы. Ни одна душа здесь не знала, кто он. Его лицо никогда не будет проецироваться на стены зданий, светиться на билбордах и рекламе на транспорте. Никто не станет следить за ним с камерой наготове, чтобы снять неинтересное видео и в считанные минуты получить миллионы просмотров. Хотя он не любил это признавать, но внимание действительно нравилось Се Ляню, пока оно не было использовано против него же. Се Лянь подвинул длинные ноги Хуа Чэна, чтобы самому уместиться на кушетке. Как только он устроился поудобнее (или настолько неудобно, насколько это возможно), Хуа Чэн вернул свои ноги на прежнее место, расположив их на коленях Се Ляня. Последний подумал, что следует что-то сказать, но не сделал этого. Они смотрели какое-то немецкое шоу без субтитров, и Се Лянь находил расслабляющим видеть все цвета и прочее, не имея ни малейшего представления, что происходит. Он поймал себя на том, что обводит большим пальцем выступающую косточку на чужой лодыжке, и задался вопросом, как долго это длилось. Он также думал о том, сколько времени прошло с того, как последний раз касался другого человека, а не кто-то другой касался его из жалости. По истечении нескольких часов внезапно стемнело, хотя по ощущениям всего несколько минут назад был полдень. Се Лянь наконец мог понять, о чем говорят персонажи, и на мгновение подумал, что выучил немецкий каким-то магическим образом, но затем понял, что это было уже другое шоу, на сей раз британское, и в нем было много тортов. Цвета ему нравились и в этот раз. Когда эпизод закончился, Хуа Чэн вернулся к главному меню Netflix и стал щелкать по нему. С тех пор, как они посмотрели оба шоу, немецкое и британское, Се Лянь не мог перестать думать, насколько изолированными были американские СМИ на самом деле, или что-то изменилось с того времени, как он проводил здесь время, будучи ребенком. У его отца был бизнес в Техасе, а часть семьи жила в Нью-Йорке. У него было двойное гражданство по причинам, в которых он не был уверен, но вопросов никогда не задавал. Какой бы сложный алгоритм ни проанализировал вкусы Хуа Чэна, он попал в раздел с к-драмами, о существовании которого Се Лянь даже не подозревал. Выбор задержался на "Полумесяце" всего на пару секунд, и этого было достаточно, чтобы начался предпросмотр, снаряд попал в гору, и сразу несколько вещей буквально взорвались в голове Се Ляня: это была гора, с которой он упал; это был проект, в котором он даже не смог завершить съемки, и все равно каким-то образом это оказалось на американском Netflix, и Хуа Чэн имел к нему доступ. Хуа Чэн, который, похоже, даже не знал, кто такой Се Лянь. Волна боли эхом прошлась по бедру и спине Се Ляня. Должно быть, это отразилось на его лице, поскольку внезапно ноги Хуа Чэна соскользнули с его колен, а вокруг запястья оказалась чужая ладонь. — Гэгэ? На короткое время Се Лянь представил, как бросается в объятия Хуа Чэна, уткнувшись лицом в плечо, и плачет. Никто не знал, каково это — забраться так высоко и упасть. Разбиться о кирпич. Ему хотелось, чтобы Хуа Чэн понял, чтобы он узнал его. — Я пойду в кровать, — сказал Се Лянь и встал; или попытался встать, но его охватило головокружение, как это часто случается, по словам врачей, после столь серьезного сотрясения, иногда годы и даже десятилетия спустя; а бедро просто отказывалось держать его вес. Хуа Чэн оказался рядом в ту же секунду и подхватил его прежде, чем он упал. Как Тайцзы Дянься, прыгнувший в толпу, чтобы поймать падающего ребенка. — Гэгэ? — в его голосе слышалась паника, и он касался Се Ляня так, словно боялся причинить ему боль. Почему это его так волновало? В этом не было смысла. Се Лянь выпрямился, но не смог заставить себя расслабиться. Его лицо было прижато к груди Хуа Чэна, пока он заставлял землю оставаться твердой, зажмурившись. Он сосредоточился на запахе скипидара, крепких мускулах, удерживающих его, и сжатой в руках мягкой хлопковой ткани. — Мне очень жаль, — произнес он, отступая, чтобы опереться на стену. Хуа Чэн шагнул к нему, протянув руку, словно собирался снова поймать его. Се Лянь ненавидел этот обеспокоенный взгляд. Он должен сказать Хуа Чэну, чтобы тот переехал и забрал с собой свои искусство, красоту и доброжелательность. Шел к своей любви. — Мне жаль, — снова сказал он и поплелся обратно к себе.***
Несмотря на полную занятость учебой, Хуа Чэн взял на себя ответственность начать ремонт дома: сточный желоб отвалился вскоре после переезда Се Ляня, и он вновь вернул его на место; гаражные ворота открывались вручную, но были заменены на автоматические; наконец были заземлены розетки, требовавшие этого. Се Лянь наблюдал за всей деятельностью издалека, выходя из комнаты пару раз в день, опасаясь, что Хуа Чэн загонит его в угол и задушит своим беспокойством. Но этого не происходило. Хуа Чэн каждый вечер оставлял на плите ужин и смотрел в гостиной телевизор, растянувшись на диване в своей рваной одежде, покрытой всякими материалами: краской, глиной, чернилами. Быть красивым как Хуа Чэн — поистине грешно. Се Лянь находил людей привлекательными исключительно в профессиональном смысле, с точки зрения эстетического удовольствия, но кое-что в Хуа Чэне поразило его в ином ключе. Всю жизнь Се Лянь был счастлив наблюдать, а не касаться, но с Хуа Чэном хотелось не только смотреть, смотреть, смотреть, но и трогать, поглощать. Однажды Се Лянь заметил два выключателя над кухонной раковиной, там, где прежде был один, и щелкнул правым. Раздался громкий скрежет, и Се Лянь быстро выключил. Он заглянул в раковину, где нынче располагался измельчитель отходов. Се Лянь за все это платил? Хуа Чэну удалось связаться с Му Цином и получить зарплату? Сколько вообще осталось денег у Се Ляня? Боже, подумал он, возможно, придется найти работу. Так его и нашел Хуа Чэн, смотрящего в раковину и размышляющего, как тяжело будет работать где-то барменом или весь день сидеть в офисном кресле. Может быть, Му Цин сумеет дать ему работу актера озвучки. Се Лянь поднял глаза и увидел Хуа Чэна, смотрящего на него, с засохшей на руках глиной. — Извини, — пробормотал Се Лянь и немного отошёл. Хуа Чэн проскользнул рядом и открыл кран. Се Лянь смотрел, как бабочки двигаются на бицепсе, пока он мыл руки, и окрашенная вода стекала вниз. — Я думал, ты беден, — произнес Се Лянь как раньше, будучи зажиточной знаменитостью. Хуа Чэн вытер руки полотенцем, которого раньше Се Лянь у себя не видел. — Откуда у гэгэ взялась такая мысль? — Цинсюань сказал, что ты голодающий художник. Но ты купил телевизор. И измельчитель. — Как думаешь, сколько стоят эти вещи? Се Лянь попытался воспроизвести в памяти каждую когда-либо увиденную рекламу. Всю его жизнь такими покупками занимался Фэн Синь. Се Лянь даже не выбирал свою машину: та была арендована, и он не имел представления, когда кончалась аренда и где лежат документы. — Могу я возместить тебе расходы? — спросил он вместо ответа; это звучало не так испорченно. Хуа Чэн отмахнулся от этого предложения. — Незачем. Гэгэ позволяет мне жить здесь, и это меньшее, что я могу сделать, — он сорвал ключи с крючка у двери. — Гэгэ что-нибудь нужно в магазине? Это был день без боли, такое случилось впервые за последние недели, а может и месяцы, и он не помнил, когда последний раз выходил из дома. — Могу я пойти с тобой? Хуа Чэн снова улыбнулся. Это ощущалось как удар. Се Лянь глубоко вздохнул, оперевшись на раковину. — Куда бы я ни шел, гэгэ всегда может составить мне компанию. Они пошли в Whole Foods. Се Лянь был одет как всегда, покидая дом, в безразмерный свитер, с солнцезащитными очками и широкополой шляпой. Хуа Чэн что-то говорил, и у него был список, однако Се Лянь заметил выпечку и ретировался. — Гэгэ? — послышалось сзади, но он не остановился. — Гэгэ, что ты делаешь? Внимание Се Ляня было приковано к круглому, как луна, хлебу и печенью в форме бабочек; затем он взял упаковку черничных кексов. Когда его рука потянулась к морковному пирогу, Хуа Чэн поймал его запястье. — Гэгэ, овощи. — Морковь это тоже овощ, — Се Лянь чуть свел брови. — Нет, — рука соскользнула вниз и взяла ладонь Се Ляня, ошеломленного тем, что он держится с кем-то за руки на публике в приятный день без какой-либо боли, и оттого позволяющего тащить себя в другой отдел. Се Ляню приглянулся апельсин, который он положил в тележку. Хуа Чэн добавил туда бок-чой, кориандр, кукурузу, редис и каштаны. Се Ляню хотелось взглянуть на помидоры, но для этого нужно было отпустить чужую руку, но будет ли ему позволено взять ее вновь? Теперь даже их пальцы были переплетены. Он никогда раньше этого не делал. Он раньше ничего не делал. Его первый и единственный поцелуй случился на съемках веб-сериала "Долина Нежности", в котором он участвовал, когда ему было двадцать четыре, с гораздо более взрослой актрисой по имени Лин Вэнь. Это был один из немногих случаев, когда требовался только один дубль, и единственный раз, когда он был этим недоволен. Он хотел бы повторить это снова, чтобы понять, нравится ли ему вообще. Поцелуй был быстрым и сухим. У губ актрисы был вкус мяты и помады, и на нее это все никак не повлияло. В тот момент, когда режиссер сказал «снято», она достала телефон и начала с кем-то переписываться. К счастью, дальше Хуа Чэн направился к помидорам, и Се Лянь увидел их — пухлых, красных, сияющих в ярком свете ламп. — В моем детстве, — сказал он, — мы выращивали помидоры в саду. — Гэгэ хотел бы сад? Се Лянь поднял глаза. Хуа Чэн стоял очень близко к нему, и его ладонь была такой большой, сухой и прохладной, что Се Ляню не хотелось ее отпускать в принципе. — Я бы не смог ухаживать за ним, — прикусывая язык, чтобы не сказать о неспособности справиться хотя бы с собой. Он представил необходимость наклоняться и стоять на коленях. Ответственность. Он провел всю жизнь, будучи управляемым и делая то, что ему говорили. Он не мог представить себе ответственности за что-то вроде сада. — Если гэгэ хочет сад, то он у него будет, — задумчиво ответил Хуа Чэн.***
В конце концов Хуа Чэну пришлось отпустить руку, чтобы выложить продукты на ленту кассы, но перед этим он дважды сжал чужие пальцы, что Се Лянь воспринял как жест сожаления или, возможно, обещание. Кассир, белый парень, постоянно поправляющий сползающие на нос очки, спросил, как у него дела. Хуа Чэн с испанским акцентом ответил: «No hablo Inglés». Се Лянь, скрывая смех за кашлем, ответил, что у них сегодня прекрасный день, поскольку это было правдой. Далее последовали незначительные препирательства на предмет того, кто же будет платить. Как только Хуа Чэн достал бумажник, Се Лянь вытащил кредитку из кармана и встал перед терминалом, на что Хуа Чэн ответил на мандаринском диалекте: «Гэгэ, я заплачу». — Ты всегда покупаешь продукты, так что позволь мне. Кассир выглядел серьезно сбитым с толку. Хуа Чэн выхватил кредитную карту из пальцев Се Ляня и сунул в задний карман. — Нечестно, — сказал Се Лянь, но был проигнорирован Хуа Чэном, отсчитывающим банкноты в бумажнике. Хорошо, подумал Се Лянь, я тоже могу играть грязно, и сунул руку в чужой задний карман, чтобы достать карту. В процессе немного сжал пальцы — Хуа Чэн издал недостойный вопль. Несколько человек позади них стояли с крайне раздраженным видом. Се Лянь наконец быстро вставил карту в считыватель и самодовольно улыбнулся. Когда они уже складывали покупки в кузов пикапа, Хуа Чэн сказал: «Гэгэ схватил меня за задницу». Се Лянь приподнял подбородок. — И что? — Ничего, — ответил Хуа Чэн, — моя задница в распоряжении гэгэ в любое время, когда он захочет её схватить.***
В это трудно поверить, но было время, когда Се Лянь работал по двенадцать часов в день подряд, спал только в самолетах и буквально разбивал лагерь в зале ожидания аэропорта; спал на брезентовых стульях с его именем и в трейлере в перерывах между сценами. Он спал везде, где мог и когда выпадала такая возможность, постоянно будучи усталым до мозга костей, чем он причудливо гордился. Теперь же единственная поездка в магазин выжала из него все силы. Едва зайдя к себе, он вырубился и очнулся только тогда, когда услышал привычный стук, сигнализирующий, что ужин готов. Се Лянь стал чаще выходить из комнаты. Он помогал Хуа Чэну убраться на кухне, и когда тот включал британское шоу с тортами, тянулся к нему, как мотылек к пламени. Постепенно их распорядок дня сформировался окончательно. По утрам Се Лянь просыпался, и к тому моменту его ждал завтрак в виде конджи с измельченным арахисом и кусочками сахара. Иногда — в виде колбасы и сваренных всмятку яиц. Хуа Чэн к этому времени уже уходил на занятия, а Се Лянь садился под лимонное дерево на заднем дворе и периодически делал упражнения и растяжки, следуя рекомендации врача. Около полудня Хуа Чэн возвращался, сжимая термос с чаем до побелевших костяшек, раздраженный, вероятно, миром вокруг, и останавливался только чтобы проверить почту и спросить, как дела у Се Ляня. Затем он на несколько часов запирался в студии под звуки дэт-метала, Вагнера или к-попа. Се Лянь дремал после обеда и просыпался под обычный стук в дверь. Они вместе ели за столом, обсуждая что угодно, кроме самих себя. Хуа Чэн был фантастическим собеседником, у него всегда можно было что-то спросить, и сам он слушал крайне внимательно. Се Лянь с удивлением обнаружил, что во многом их мнения сходятся. Он никогда и ни с кем так хорошо не ладил. Затем они смотрели то шоу о выпечке, которое, казалось, имело бесконечное количество сезонов и которое подтолкнуло Се Ляня к мысли, что он хочет попробовать себя в этом, но тот оставил ее при себе, поскольку, конечно, был бы ужасен в подобном. Иногда Хуа Чэн клал ноги на колени Се Ляня, а иногда нет. Иногда он наклонялся к Се Ляню, словно бы приглашая облокотиться на него, но сам же Се Лянь никогда не мог сказать, было ли это намеренно или нет, а если и так, то все равно дать определение этому было сложно. Приближалось лето, и Хуа Чэн не удосуживался надеть рубашку, выходя из студии, а Се Лянь заставлял себя смотреть в телевизор, чтобы не пялиться на татуировки: бабочки и кленовые листья, обрамляющие предплечье; цветы, залитые кровью, на спине; два шестигранных игральных кубика рядом с бедренной костью и кроваво-красное глазное яблоко на задней части шеи, которое, Се Лянь думал, выглядит напуганным. И это не говоря непосредственно о гибком и скульптурном теле. Но то, что заставило мозг Се Ляня вскипеть, — так это пирсинг пупка с маленьким украшенным рубинами кольцом, как у девочки-подростка из 1998. Се Лянь часто сбегал к себе пораньше, чтобы лечь в кровать и мысленно декламировать свод правил об этике, который он выучил для роли, когда ему было двадцать два. Се Лянь хорошо ел и тренировался. Он проводил в постели меньше времени, чем за ее пределами, и даже начал отвечать на одно-два электронных письма в день; все они были просроченными, наполненными беспокойством и приходили от старых знакомых — тех немногих, кто не был связан с Бай Усяном, — проверяющих, как у него дела и нашел ли он работу. Эти письма были как гидры: на каждое отвеченное он получал еще три, и его быстро завалили вновь. Му Цин перестал присылать свое регулярное у-тебя-все-получится напоминание, и от Фэн Синя не было известий уже несколько месяцев. Ши Цинсюань все еще был в Ванкувере и иногда писал, чтобы узнать, выполняет ли Хуа Чэн свои обговоренные обязанности. Се Лянь отвечал, что да, все хорошо, и всегда испытывал искушение добавить нечто вроде "А еще я думаю, что хочу переспать с ним? Но он кого-то уже любит? И еще он молодой и горячий и никогда не надевает чертову рубашку, и я никогда не думал, что можно умереть от возбуждения, но, похоже, именно это я и собираюсь сделать". Однако он знал по своему богатому опыту, что участие Ши Цинсюаня в драме только усугубит ее. Хуа Чэн, починив все в доме, добрался до сада и занялся грядками, делая их такими, чтобы Се Ляню не пришлось вставать на колени для ухода за ними. Поначалу Се Лянь пытался его отговорить, поскольку это требовало много усилий, а еще он вряд ли бы смог действительно позаботиться об этом всем после, на что Хуа Чэн посмотрел ему в глаза и сказал: «Тогда скажи мне, что не хочешь этого». Но Се Лянь не смог, поскольку хотел, и так он начал изучать тему ухода за растениями, достав несколько книг из библиотеки и составив список того, что хотел бы посадить; и когда грядки были готовы, принес перечень семян и материалов Хуа Чэну. Хуа Чэн ознакомился с ним и спросил, не хочет ли Се Лянь пойти за этим вместе. Продуктовый магазин — это одно, а питомник растений — другое, он намного больше, да и бедро в последнее время болело сильнее обычного. Но Хуа Чэн заставлял Се Ляня делать то, чего он боялся, поэтому тот ответил согласием. Выходя из дома, он на всякий случай прихватил с собой трость, висевшую на крючке у двери. В питомнике Се Лянь сразу же направился к цветочным клумбам. Вообще он планировал посадить что-то из разряда плодовых деревьев и овощей, но они его так и захватили — все эти красочные хризантемы, маки, ромашки, старицы. Хуа Чэн догнал его и, положив руку на чужую поясницу, сказал рядом с ухом Се Ляня: «Гэгэ все время убегает. Придется достать ему поводок». Се Лянь вцепился в трость. Хуа Чэн взял его за другую руку и переплел их пальцы. Се Ляню придется чаще выходить из дома. В итоге у них было все, что они намеревались купить, и еще кое-что. У них будут не только высокие грядки, но и подвесные кашпо, ящики для цветов и сами цветы, дюжина видов, выбранные Се Лянем. Когда все это было погружено в пикап, Хуа Чэн спросил, не хочет ли гэгэ перекусить. — Только если Сань Лан позволит мне заплатить. Хуа Чэн, прислонившийся к боковой стороне машины, наклонил голову и улыбнулся так, что Се Ляню захотелось спонтанно воспламениться. — Конечно, я позволю гэгэ пригласить меня на свидание. Се Лянь задохнулся. Хуа Чэн обогнул машину и уже забирался внутрь. — Это не… — попытался Се Лянь, пробираясь к пассажирскому месту. — Слишком поздно, — сказал Хуа Чэн, заводя двигатель. — Гэгэ получает то, что он хочет. И если он желает пойти на свидание с этим Сань Ланом, то кто я такой, чтобы отказаться? Лицо Се Ляня покрылось красными пятнами, и он быстро направил кондиционер на себя. Хуа Чэн просто шутит, сказал он себе. Хуа Чэн был очень кокетливым, и он не имел в виду ничего такого. В любом случае, он, вероятно, просто дразнился, чтобы заставить Се Ляня почувствовать себя лучше, а не абсолютным неудачником. — А что насчет твоего особенного человека? — рискнул Се Лянь, мысленно убеждая кондиционер охлаждаться быстрее. Хуа Чэн попал в десятку более уверенно, чем когда-либо удавалось Се Ляню. — Моя любовь проходит свой путь медленно, и я терпелив, — ответил он небрежно, словно это имело какой-то смысл. И прежде чем Се Лянь продолжил его допрашивать, Хуа Чэна подрезал BMW, и тот опустил стекло, обругав водителя на корейском.***
В ночь, когда закончились эпизоды с британскими тортами, Се Лянь совершил ошибку, сказав, что хочет попробовать испечь хлеб. Хуа Чэн на это просто кивнул и согласился. — Если гэгэ хочет печь, то гэгэ будет печь. Следующим утром Се Лянь проснулся и обнаружил на кухонной стойке миксер от KitchenAid с большим красным бантом и большим количеством насадок, чем он считал возможным. Также была корзина, полная муки, дрожжей и прочих ингредиентов, и очень большая поваренная книга, автором которой был парень, судивший участников на шоу выпечки. А еще была записка, написанная от руки, и Се Лянь долго ее изучал, но, как бы ни переворачивал листок, не мог сказать, на каком языке написан текст и что вообще в нем говорилось. Однако внизу было пририсовано маленькое сердечко рядом с тем, что, возможно, было именем Хуа Чэна. Се Лянь провел весь день, тщательно следуя первому рецепту из книги, в результате которого должен был получиться так называемый крестьянский хлеб, состоявший только из муки, воды, дрожжей и соли, и который, казалось, невозможно испортить. Исходя из шоу, Се Лянь беспокоился, поскольку процесс выпечки хлеба — это буквально физически тяжелое занятие, и он мог вымотаться еще на стадии замешивания теста, но у миксера был специальный крюк для этого, в основном делавший всю работу. Се Лянь нашел весь процесс простым и удивительно расслабляющим. На это ушло чертовски много времени, но оно того стоило, чтобы потом извлечь из духовки слегка почерневшую и твердую буханку, которую Се Лянь множество раз сфотографировал и отправил результат Ши Цинсюаню, который ответил серией хлопающих в ладоши смайликов. По какой-то причине сработал дымовой датчик, и Се Ляню пришлось встать на стул и помахать полотенцем, чтобы тот выключился. Хуа Чэн вечером нарезал эту буханку, чтобы попробовать, и Се Лянь очень хотел узнать его мнение. — Может быть, консистенция слегка вязкая, — резюмировал он. — Но в остальном все прекрасно. Гэгэ явно талантливый пекарь. Сердце Се Ляня взлетело.***
Се Лянь осматривал первую зеленую почку на томатном кусте и резко обернулся, когда где-то позади него Хуа Чэн откашлялся. Тот стоял неподвижно и выглядел как-то по-королевски, несмотря на темное пятно угля на щеке, пирсинг, татуировки и… все остальное в нем, что определенно не было царственным. — Лянь-гэ, — сказал он, и это было странно. — У меня к тебе просьба. Они расположились на бетонной плите, служившей патио, сев на стулья, которые, Се Лянь был уверен, шли вместе с домом, поскольку были дешевыми, пластиковыми и желтыми, и, несмотря на всю свою бережливость, Фэн Синь никогда бы не выбрал нечто настолько отвратительное. — У меня будет выставка, — сказал Хуа Чэн. — В художке. — Это замечательно! Хуа Чэн хмыкнул в ответ так, словно это значило «нет, ничего замечательного». — Что случилось? Хуа Чэн сидел на краю стула, что отличалось от его обычной расслабленной манеры, и выглядел так, будто хотел спрыгнуть с него. — Сань Лан бы очень хотел, чтобы гэгэ посетил ее– — Конечно, я приеду! — Но, — он остановился, словно тщательно обдумывая дальнейшие слова. — Но? — Возможно, — медленно начал Хуа Чэн, впервые выглядя человеком, а не богом, с особой тщательностью выбравшим человеческое обличие для путешествия по этому малозначимому и скучному миру смертных, — я мог немного соврать моей группе. — Насчет чего соврать? — Я мог сказать им, некоторым из них, совсем немногим, что женат. — Хорошо, — ответил Се Лянь, предполагая, что тот говорит о своем особенном человеке. — На тебе. — Что? — Я сказал, что мой супруг — очень богатый актер на пенсии, который также платит за мое обучение, и мы очень влюбленные геи, так что пожалуйста, прекратите звать меня выпить, потому что я занят. Это было самое большее из всего, что Се Лянь от него слышал. Он моргнул. Не парень даже, а супруг. И Хуа Чэн знал, что Се Лянь был актером. Знаменитым. Но никогда не говорил об этом ни слова. Все это не имело смысла. — И я бы хотел, чтобы гэгэ пришел на выставку и притворился моим супругом, а еще не давал мне задушить потенциальных покупателей, — он сделал паузу и продолжил. — Я знаю, что прошу слишком много, поэтому я пойму, если… — Ладно, — сказал Се Лянь. — Я сделаю это. — Серьезно? — Да, — ответил он, звуча увереннее, чем реально себя чувствовал, что было в большей или меньшей степени историей его жизни. — Я актер. Ты даешь мне роль. Хуа Чэн расслабился и откинулся на спинку стула, приняв свой обычный недовольный вид, как будто он надевает костюм. И все же Се Лянь не мог избавиться от ощущения, что Хуа Чэн чего-то недоговорил.