У порога зимы

О том, что серебряный меч Гит обладает собственной волей, Шиннан узнала в разрушенной Западной Гавани — в том, что от нее осталось. Ей не было нужды смотреть по сторонам — распад и смерть она ощущала так же отчетливо, как специфический запах болот, привычный с самого детства. Диссонанс, резонирующий в сознании, как неверно взятая нота. Ей казалось, чудовищно развороченные останки Западной Гавани в прошлый раз вспороли ее, выпустив кровь и не оставив в ней ничего живого, ничего, что потом болело бы и ныло — одна только выжженная пустыня, безразличный холодный пепел, ни скорби, ни боли. Она ошиблась. Внимательный взгляд Зджаев ее отрезвил. Все верно. Черный рой этих мыслей парализовал, дробил ее на части — такие же, как обломки клинка перед ней. Серебряные фрагменты, тускло поблескивающие в призрачных зеленоватых отсветах, словно дрожали, вибрировали, мерцали. Сопротивлялись. Их собрат в ее груди отзывался противной, саднящей — даже не болью. Словно чья-то незримая рука тянет тонкую леску, сильнее, сильнее, пока та не лопнет от напряжения. Зджаев наставляла ее — но что проку от слов? Это было так не похоже на привычную Шиннан магию — расколотый клинок смеялся над ней, ускользал, обманывал, нашептывал. Девчонки из болотного захолустья, не примечательные ничем, никогда не владели такими клинками. Такой клинок необходимо заслужить — вот он перед тобой и все же не дается в руки, живой, сам выбирающий владельца и путь, сам способный вести — кто ты в сравнении с ним, жалкий ограниченный разум, скованный пределом бренного смертного тела? Шиннан кривит губы. Среди ее спутников, возможно, и нашелся бы кто-то куда более достойный, чтобы нести это бремя. Кто-то, кому клинок повиновался бы охотно, без сопротивления. Она не смотрит на Касавира. Она не вспоминает про Шандру. «Нет у тебя никакого выбора, — думает Шиннан, мысленно касаясь лежащих перед ней осколков. — У тебя есть только я». Серебряному мечу Гит придется смириться с этим точно так же, как она сама смирилась с осколком в собственном теле — и той судьбой, которую он ей уготовил. Потому что ее воля — сильнее.