У порога зимы

Стена Неверующих тянется — тоскливо бесконечная, теряющаяся в серо-зеленоватой дымке — в нигде, скрытом завесой тумана. Сны привели Шиннан сюда — она смотрит на камни, из которых сложена Стена, и не чувствует ничего. Одно только понимание, из чего на самом деле сложена эта кладка, сколько душ без остатка растворились в ней, вмурованные и обреченные томиться в плену безысходности так долго, что и не вообразить, тупой болью отдает в висок. Шиннан не думает о богах и соразмерности наказания. По правде говоря, боги с их наказаниями уже изрядно ей надоели. Голод в груди отзывается утробным урчанием — будто кто-то перебирает до предела натянутые струны за ребрами, медленно, одну за другой. Они все здесь прокляты. Каждый — по-своему. Рот Бишопа, искаженный в причудливой гримасе, извергает не слова — ножи, способные если не убить, то ранить. Шиннан встречает их с отрешенной улыбкой — пусть бросает, пусть ищет цель! — в ее груди уже давно нет сердца, только Голод и пустота. Пусть говорит все, что хочет — ее не заденет, не ранит, а до Касавира не дотянется — не отсюда, из незыблемого гранита Стены. Шиннан смотрит в его лицо, такое же серо-зеленое, как камень — она знает, что вечность сотрет все черты, прекратит его в безликое нечто, оставив от Бишопа только обломки, разрозненные фрагменты, разбитые грани одной души. Что-то, что окажется сильнее смерти. К этому времени, думает Шиннан, она тоже может оказаться здесь. Она делает шаг вперед, и еще один, и еще — пока не оказывается к стене так близко, что чувствует исходящий от нее холод вечности. Бишоп скалится, смотрит на нее одним глазом — второй утоплен в граните Стены. Будучи к ней так близко, Шиннан видит: камень живой, дышащий, колеблющийся; ей омерзительно и одновременно страшно, но она протягивает руку и касается щеки Бишопа. Собственное безразличие кажется ей еще более омерзительным. Бишоп умолкает — будто давится непроизнесенным словом. Ладонь Шиннан безразлично ласкова: прикосновение — жест то ли прощения, то ли утешения — дается ей так легко, будто ничего не стоит. Она проклята, она почти мертва — что ей все эти жесты, что ей собственная боль? Шиннан улыбается. — Все верно, Бишоп, — шепчет она одними губами. — Есть вещи намного сильнее смерти. Но только им одним решать, будет это любовь или ненависть.