***
Скрипнула калитка. Привычного лая собаки не было слышно уже давно, а оттого сердце сжималось. Померла собачка прошлым летом. Лосев и Пин пересекли огород, производивший своей пустотой гнетущее впечатление. Посреди него стояло пугало с грустным выражением лица. Складывалось впечатление, будто палка, на которой оно стояло — кол для казней. Лосев постучал в дверь избы. — И помни, если кто чужой, то ты — немец в буквальном смысле этого слова. — Я немного не понимаю. — Ну, в русском языке немец — слово, которым обозначают германца, и, в общем, так-то оно означает «немой», говорить не умеющий, значит, — попытался объяснить Лосев. — Я все равно немного не понимаю игру слов, но суть, кажется уловил. Дверь открыл высокий широкоплечий мужик с какими-то темно-рыжими волосами. Он был одет в телогрейку поверх рубахи. Суровым взглядом карих глаз он окинул своих гостей, а затем поздоровался. — Здравствуй, Николаша, давно ты не заглядывал. А это кто с тобой? — А это Пин, он немецкий летчик, но для прикрытия: он просто немой житель деревни, будет, не знаю, например, Петр Пингвинов. Использовать это имя для прикрытия будем, если кто чужой спросит. Скажем, наш солдат, но после контузии повредил голову. Думаю, поверят. — Пин, значит. У вас у всех в Германии имена такие дурацкие? — Михаил Геннадьевич! — Ну что сразу Геннадич? Хорош из себя интеллигента строить и к друзьям на «вы» обращаться. Честное слово, ну свои ж все. Ты еще «с» ко всем словам, которые существуют, начни добавлять, может, еще и за графа какого-нибудь сойдешь. Да-с, нет-с, ну-с! — Ну не начинайте вы, в самом деле. — Ладно уж, проходите, — и он отошел от двери, пуская гостей внутрь. В доме было уютно и тепло. На подоконнике умирал цветок в горшке рядом с радиоприемником, печь была затоплена, стол накрыт. На нем стоял большой золотой самовар с водой, но без чая. Где чай сейчас возьмешь, в такие времена? — Ну, садитесь. В нарды, что ли, поиграем. Или в шахматы? — А давайте-ка в шашки, — предложил Лосев. — Можно и в шашки, почему нет?Гость
12 января 2021 г. в 11:56
Уже около недели прошло с того момента, как в чащу леса упал вражеский самолёт. Ежедневно Лосев приходил в дом к Софье Филипповне, вероятно, успев ей надоесть, поскольку он приходил каждый божий день и проводил с новым другом по несколько часов. А что ему оставалось делать? Университет за его работу перестал выплачивать жалование, так что продолжать ее смысла не было. Его труды в такое неспокойное время мало кого интересовали. Зато сушеные грибы, закопанные во дворе, интересовали почему-то всех и каждого.
— Он, вроде бы, поправился. Во всяком случае, впечатление умираюшего уже не производит. Ты вот что, давай-ка выведи его погулять, дом свой покажи, а я тут уберусь пока, — сказала в один из дней Софья Филипповна, как только ученый переступил порог.
— Вы б хоть предупредили, у меня ж не прибрано — проворчал он.
— Вот и замечательно, пусть не питает иллюзий. Я слышала, немцы на дух не переносят беспорядок.
— Глупые стереотипы, — буркнул Лосев себе под нос.
— Тут вот какое дело, — Софья Филипповна замялась, — сегодня уже суббота. Меня вечером звали Нюша и Эдуард Вадимович елку наряжать.
— Ага, меня тоже позвали, — сходу ответил ученый.
— И ты согласился?
— Ну да.
— Ох незадача. Давай вот что: я к ним пойду по дому хлопотать помогу, а ты возьмешь к себе этого, — она жестом указала в сторону немца, — Последи за ним. А то помрет не дай боже.
В дверях столовой, оперевшись на дверной косяк, стоял лётчик. Он приветливо улыбался, под одеждой в нескольких местах были перевязаны раны, однако в форме и перчатках он не производил впечатление человека, который чудом уцелел. Лосев отметил у себя в голове привлекательность иностранной военной формы, однако бок о бок с этой мыслью шло понимание необходимости переодеть Пина в штатское.
— А как тогда объясним Баранским, что я не пришел?
— Так же, как вы отказались от визита к Коровьевым. Скажу им, что вы больны.
— Нет-нет, это ведь совершенно не годится, они же будут беспокоиться, придут меня проведать.
— Тогда скажу, что вы заняты работой.
— Они сочтут это за неуважение к себе.
— Так предложите свой вариант.
— Назовем это так: я ушел помогать Копатычу колоть дрова.
— Я думаю, это достойная причина, — одобрительно кивнула женщина.
— Ну что ж, идемте, — обратился на немецком ученый к Пину, а затем махнул рукой в сторону выхода. Его новый товарищ последовал за ним.
Добравшись до дома, Николай просто толкнул незапертую дверь, вошел в дом, не раздеваясь, и плюхнулся в кресло. Обычно хорошо было в его жилище, тепло, уютно. Чайник, что ли, поставить, а сейчас как-то морозно. Мужчина взглянул на камин, а затем неохотно встал, подошел к нему, подкинул дров, зажёг спичку и осторожно поднес к полену. Дождавшись, пока оно загорится, учёный бросил спичку, затем потер руки и подставил их огню. Лётчик в это время разглядывал кабинет, заставленные книгами от пола до потолка стены стеллажи у самых стен, карту звёздного неба, нарисованную на потолке, маленький столик у окна, заваленный всяким хламом, и большой письменный стол с грудой книг, бумагами и радиоприёмником. Здесь же, в кабинете, в углу располагалась плита. Мужчина заглянул в соседнюю комнату. За ней оказалась ванная, просторная, но в некотором роде жуткая, поскольку половина этой самой ванны была отведена под лабораторию.
— А где же вы спите в таком маленьком домике без кровати? — поинтересовался немец с улыбкой. В ответ учёный кивнул на раскладушку в уголке, расположившуюся рядом с разобранным телескопом.
— Сплю это ещё громко сказано, — сказал ему Лосев, — Поспишь тут.
— Поговорим о чем-нибудь? — предложил немец.
— К примеру?
— Не знаю. О музыке? О девочках? — он лукаво подмигнул.
— Можем и о девочках, — пожал плечами ученый, — Предупреждаю заранее: с меня рассказ короткий и скучный.
— Отчего же? — удивился немец.
— В моей жизни женщина была только одна, и то довольно давно, и довольно непродолжительное время, и мы не очень-то тесно с друг другом общались. Я был молод и наивен. Ну и она расторгла помолвку, вышла замуж за какого-то офицера, по… Скажем так, некоторым причинам. Вот с кем об этом интересно беседовать — так это с моим братом. Он и с теми, и с этими, и постоянный клиент публичного дома где-то в Москве, и, в общем, славно живет, если еще от сифилиса не умер в свои тридцать три года.
— А что, думаешь, моя история интереснее твоей?
— Ну ты красавчик, да и молод относительно. Небось, женат удачно, а от любовниц нет отбоя?
Немец широко улыбнулся.
— Ну ты загнул, приятель. Был женат, теперь в разводе. Николь говорила, у меня невыносимый характер, — он чуть помедлил, — А любовниц у меня и вовсе не было никогда. Не то чтобы я так уж сильно любил Николь, или что-то в этом роде. Меня вообще в принципе женщины особо никогда не интересовали. На ней я женился исключительно из-за ее ко мне интереса, который уже через несколько лет сошел на нет. Она сначала жаловалась на то, что я к ней охладел, потом жаловалась на то, что я пью, потом нашла себе кого-то на стороне, потом мы развелись и долго судились из-за сына.
— У тебя есть сын?
— Ага. Петер. Десять лет в этом году исполнилось. Славный мальчик. Остался с женой в Германии, когда я ушел на фронт. Ничего, когда вернусь, обязательно его заберу.
— Наверное, иметь сына здорово.
— Не без трудностей, но в этом определенно есть свои прелести, — он чуть помолчал, — Так получается, у нас обоих личная жизнь неудачно сложилась?
— Получается так.
— Ох, приятно иметь с тобой дело. А то сидишь в окопе, и тут приносят почту. И всем из дома жены пишут, девушки, а тебе вот ни черта никто. Только сын изредка. Почта часто доходит с перебоями, опозданиями, а то и вовсе теряется по пути. Думаю, до меня на фронт дошли далеко не все те письма, что он мне отправил. Как-то сидел я, значит, читал газету, а возле меня два солдата, новобранцы, молоденькие совсем, и все трещат о своих девчонках, о том, как они рыдали там, провожая их на вокзале, и о том, как были уверены, что точно наши точно выиграют в войне. А в итоге что? Обоих пацанов уже на следующий день убили англичане.
— По родине не скучаешь?
— Скучаю, конечно, — грустно вздохнул тот в ответ, — И по сыну очень соскучился. Собрать бы самолет и улететь, да не из чего. Или можно как-нибудь на попутках. Что самое печальное, я ведь даже не знаю, где я нахожусь, далеко ли Москва, Петербург или Киев, и, словом, какой-то крупный город. И взлетной полосы тут нет.
— Знаешь, есть вариант. Железнодорожная станция в соседнем поселке. Оттуда по рельсам можно уйти на запад. Рано или поздно, куда-нибудь выйдешь, а там останавливаются поезда.
— Да мне бы во Владивосток, где наших много высадилось. Или в Архангельск. А оттуда уже домой. Дома, конечно, ничего хорошего, но там остался сынишка. К тому же, это родина. Куда же я от нее денусь?
— Хороший вопрос, — тихо сказал Лосев, и эта мысль почему-то заставила его упрекнуть себя в том, что с октября он уже начал задумываться об эмиграции. Куда он, с родной земли денется? А друзей, которые заменили ему семью, как бросить? От них что, тоже уезжать? Отец погиб в боях, а мать его умерла еще при родах. Брат ничего, брат военный, о его судьбе можно не переживать. Тем более, что они друг друга особо никогда не любили. А Карл Карлович, Софья Филипповна, Баранские, эти двое студентов и его лучший друг Михаил? Как сложится их судьба, если он уедет в какую-нибудь Францию или Америку? Об этом размышлять не хотелось. Однако, хотелось навестить Мишу — давно Николай к нему не заглядывал.
— Послушай, не хочешь прогуляться к моему лучшему другу?
— Ну и какова же будет его реакция на то, что ты притащишь в его дом немецкого солдата? Если он, конечно, не из белых. Да и другие.
— Ну хорошо, — Николай подошел к чемодану, в котором хранил одежду, и вытащил оттуда брюки, рубашку и свитер, — Из теплого у меня есть только то, что осталось от мужа Софьи Филипповны. Она когда поняла, что тот с фронта не вернется, все мне и отдала. Там тулуп висит у входа.
— Понятно. Переодеться где можно?
— Да хоть здесь, — пожал плечами Николай, — Я ж не мешаю?
— Поверь, после окопов стесняться чего-то довольно трудно.