Нет, не умру я, а стану землёй,
Стану цветами, корнями берёзы,
Долго не стойте в слезах надо мной,
Долгие проводы — лишние слёзы.
— А мы вот по какому делу, — начал Мышлаевский, проходя в избу. За столом сидели Ежиков, Зайцев и Медведев, каждый занятый своим делом. Медведев пил чай, Ёжиков читал Гоголя, Зайцев играл в гляделки с умостившейся на печке Степанидой. — Да нет у нас зерна! Всё уже отдали! — хмуро отрезал Михаил, отпивая из кружки подогретую на маленькой угольной печке колодезную воду, в которой всё ещё плавала пара маленьких шишек и хвойная веточка — для вкуса. Тут уж совсем не до чая, и тем более — не до сахара, но родная мать-природа да земля всегда прокормят… Если, конечно, к тебе не придёт какой-нибудь Мышлаевский отжимать хлеб на нужды Красной Армии. — Да что ж вы всё заладили: зерно-зерно! — всплеснул руками Мышлаевский. — А что ж вы к нам зачастили, товарищ? — не унимался Медведев. Что с него взять, с крестьянина? Сначала земля вовсе не ему принадлежала — владельцем его надела был Карл Карлович, на пашнях его семьи работали и отец, и дед, и даже прадед Медведева — мать его была дочкой бывших крепостных Птицыной. Стоило только царю-батюшке крепостное право отменить, как всех загнали в какую-то общину, только из общины вышел и начал по-человечески пшеничку выращивать, сразу налетели все те, кому нужнее. Ходи тут, перекапывай, перекладывай. — А что же, и в самом деле где запасы спрятали? Вижу ведь по твоей крестьянской роже, что где-то есть… — Нет и не было, — отрезал мужчина, поправляя на голове соломенную шляпу. — Вот и молчи. А мы тут совсем по другому делу. Мышлаевский, по-прежнему держа руки сомкнутыми в замок у себя за спиной, подошел к сидящему за столом Антону. Тот старательно делал вид, что очень внимательно изучает все оттенки кристально-чистого кипятка в кружке, а не таращился последние пять минут на Кононову — такую высокую, стройную, смуглолицую, с темными глубокими глазами, длинными черными ресницами и стянутой в толстую косу волосами, напоминавшими своим оттенком темный шоколад. Она без какого-либо интереса с винтовкой наперевес стояла у дверного проема в ожидании своего товарища. Весь ее вид выдавал раздражение и явное недовольство затеей товарища. — Эй, — обратился командир отряда к парнишке. Тот поднял голову и посмотрел на мужчину удивленными голубыми глазами, — А ты не хочешь, часом, с нами? Он кивнул на лежащую рядом с Зайцевым на скамье красноармейскую газету, исчитанную тем вдоль и поперёк. Её достала где-то Аннушка, когда была в городе в последний раз. Видимо, большевики раздавали агитацию на улице. — Хочу, — тихо сказал Антон. — Мы с отрядом уходим на рассвете. На Восток. Услышав это, Михаил наконец выдохнул с облегчением. Наконец-то эти хмыри уйдут и оставят его в покое. Сначала всё приходилось по фиксированной цене сдавать царским, потом безо всякой цены сдавать белым, теперь вот эти пришли со своим военным, читай «воинствующим», коммунизмом. А теперь и они уходят. Ну и кто же следующий? — Мне одна птичка нашептала, — продолжал между тем красноармеец, — Что ты на фронт хотел. Вот и пойдём. Отправляйся с нами. Я смотрю, ты парень хороший. Он улыбнулся необыкновенно добродушно для своего поста. На мгновение Медведев разглядел в этом выражении нечто человеческое, словно это отец разговаривал сейчас с сыном. Антон сначала даже не поверил своим ушам, а затем бросил взгляд на своего друга Ёжикова. Тот уже закончил с Гоголем, и теперь листал гербарий, завороженно разглядывая подсушенные дубовые листья. Он выглядел до того безмятежным, что Антон сразу догадался, что это за «птичка» была такая. — Володя, — окликнул он друга. Тот поднял голову. — Да? — Никуда я без тебя не пойду. Оружие найдётся! Возьмешь ружьё у Копатыча! — Но-но-но! — возразил крестьянин, — Вы-то на фронт уйдёте, а мы что же, совсем с голода передохнем? На охоту с чем ходить? — Это верно, — отметил Мышлаевский. Ёжиков безразлично пожал плечами. — Да ты что! — Антон вскочил на ноги, — Мы же вместе хотели! Давай! Ну! Пожалуйста! Я без тебя отсюда не уйду! Владимир захлопнул гербарий. Он осторожно встал, поблагодарил хозяина за тёплый прием и направился в сторону выхода. На Кононову он даже не взглянул. Лишь бросил Антону: «дома у меня поговорим». А затем он вышел во двор, прикрыл за собой скрипучую деревянную дверь и зашагал по тропинке через заснеженный лес к ручейку, у которого располагался его маленький домик. — Я не могу, — произнёс он, как только за ними закрылась входная дверь. — То есть, как это, «не могу»? — Ну а ты подумай. Вот уйдём мы. А все остальные останутся здесь. Ну, во-первых, весна, посевная, все дела. Кто пахать будет, а? Воронов? Старик с радикулитом? Или, может, Птицына? Я допускаю, что она могла быть сильной женщиной в лучшие годы, но она же уже совсем старенькая. Куда ей тягло. Или, думаешь, с этим Нюша справится? Ты видел Нюшу? Куда ей пахота! А эти, Коровьевы. Ты думаешь, они пахать будут? — А почему нет? Пусть работают! — Да потому что они уже чемоданы собирают! Бежать они собрались к родственникам во Францию! Я недавно у них был. Словом, если кто и останется, то Лосев и Вадим, а этого явно мало. На нас два больных старика, подумай об их чувствах. Мы им как родные. Ты представь, каково им будет потерять нас обоих. Нет-нет, так дело не пойдёт. Да и я человек не военный. Не моё это. Я-то уж точно никого убить не смогу. Даже фабриканта. — Как знаешь… — тихо сказал Зайцев, — И всё-таки, я не могу так. Мне будет ужасно тебя не хватать. Сколько он себя помнил, с Зайцевым они были неразлучны с самого детства. Он вспоминал, как вместе они выпиливали солнышко из фанеры, как красили его и поднимали на дерево, чтобы оно светило и радовало глаз, чтобы лето задержалось подольше. Он вспомнил, как, приехав в город, они открыли для себя разнообразие кондитерских магазинов, и как с первой же стипендии Ёжиков купил себе конфет, самых разных, по одной, а фантики от них сложил в альбом и сказал, что однажды эти конфеты перестанут выпускать, а ему будет что показать потомкам. Антон вспоминал, как они играли в футбол со взрослыми и даже Нюшей, как ходили на рыбалку, как сами мастерили качелю. Как один из студентов курсом старше подарил Ёжикову «Принципы коммунизма» и «Манифест коммунистической партии», тоненькую брошюрку Карла Маркса и Фридриха Энгельса, как они прятали её под половицу в съемной квартире. Как они вместе вступили в кружок, где большей частью занимались тем, что читали, пили чай и играли в карты. Он вспомнил все самые лучшие, самые светлые моменты своей жизни. Все они были так или иначе связаны с Владом. К этому молодому человеку, ставшему ему таким близким, словно они были родными братьями, вела тысяча тоненьких красных ниточек. Эта худощавая фигурка в нелепых круглых очках на стёртой переносице, с растрепанными черными волосами, имевшими фиолетовый отлив — как же трудно, наверное, будет без неё жить. «Наверное»? Нет, будет трудно, и Антон знал это совершенно точно. — Когда мы победим, я вернусь в деревню. Вернусь к вам, к тебе. И мы заживём в новом и светлом мире гораздо лучше прежнего. Грустная улыбка тронула тонкие бледные губы. — Я сейчас, — сказал Ёжиков, подходя к комоду матушки. Открыв третий сверху ящик, он вытащил оттуда два серебряных медальона, один из которых надел на собственную шею, другой — бережно надев на Антона. — Они достались мне от родителей. Когда отца вернули, чтобы похоронить, мама забрала медальон. Думала сначала продать, но потом решила, что эта вещь слишком уж ей дорога. — Внутри фотокарточки? — Да. Но не их. Их портреты я уже забрал, — он вытащил из внутреннего кармана пальто маленький бумажный конверт, а из него — маленький прямоугольничек — фотография девушки, с обратной стороны аккуратным почерком значилось «Лили». Зайцев открыл свой медальон. Оттуда на него смотрел Ёжиков. Студент, в белой крахмаленной рубашке с отутюженным воротничком и кое-как уложенными волосами. Он вызывал улыбку умиления своим нелепым видом. — А в твоём, — не отрывая взгляда от фотографии, спросил Зайцев, — Моя? — Да. — Тоже в костюме? — Именно. — Спасибо. Я даже и не знаю, что сказать. Ёжиков убрал фотографию обратно в конверт, а конверт — за пазуху. Затем он сделал шаг вперёд, встав вплотную к названому брату, и пристально посмотрел ему в глаза. — Вот только попробуй не вернуться, из-под земли достану! — Тянет на аморальность, не находишь? Отвечать на это Ёжиков не стал. Он снял очки и молча обнял друга, уткнувшись ему в плечо. Антон словно окаменел. Руки плохо слушались его, но он всё же нашел в себе силы чуть приподнять их, а затем осторожно опустить на спину Влада. В такой безмятежной тишине они простояли долго. Никто из них не засекал времени, никто не считал, да и зачем? Наконец, отстраняясь, Ёжиков легонько коснулся губами его щеки. Очень быстро, почти украдкой. А затем сделал шаг назад снова взглянул в голубые глаза, на этот раз очень серьёзно. — Тебе пора собираться, — сказал он сухо. Зайцев кивнул и направился к двери. В последний раз оглянувшись, он улыбнулся и сдавленно прошептал «прощай», а затем распахнул проход на улицу и вышел в зимний полдень с тяжёлым сердцем и ужасной болью в висках.Дан приказ: ему — на запад,
Ей — в другую сторону,
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну…
— Новости не сулят ничего хорошего, — задумчиво протянул Карл Карлович, затягиваясь сигареткой из пачки, принесённой ему Мышлаевским из штаба. Одна занимательная беседа о политике — и дар дипломата Карла Карловича сыграл свою роль. Да, этот человек определённо пережил бы любой режим, находясь в любой компании — находить общий язык с людьми он умел даже лучше, чем играть на рояле. — Вы нагнетаете, Карл Карлович, — уже одеваясь отметил Лосев. — Не скажи. Спокойные ли нас ждут времена в случае победы красных? Вряд ли. На мировой арене нас больше любить не станут и денег нам не понесут. Им проще будет сделать вид, что нас нет. Ситуация ясна и понятно: вы же не будете, друг мой, давать топор соседу, который кричит, что хочет вас убить. Вот и у элит других стран нет резона помогать социалистам. А если победят белые? Да там же все, кто только мог собраться. Солянка! Монархисты, социал-демократы, черносотенцы, либералы, кого только не найдёшь! И единственная цель этого формирования — противостояние большевикам. Внятной программы никакой, понимаете? «Вот сейчас скинем Ленина и будем думать, что делать». А вот возьмут и не скинут, потому что чтобы народные массы тебя поддержали, нужно обещать им что-то более перспективное, чем вторая гражданская война, только уже внутри белого движения. Ты спешно собираешься. Торопишься куда-то? — Да, — бросил ему Лосев. — К немцу своему? — Да. — Ну, что ж, не смею задерживать. По дороге домой Николай Иваныч встретил Антона. — Здравствуй, — сказал он мальчику. Тот остановился и молча, словно с мольбой во взгляде, посмотрел на него. — Что-то случилось? — с удивлением спросил Лосев. — Нет, совсем ничего. Только вот… У меня к вам просьба. — И какая? — Пообещайте, что вы позаботитесь о Владе. — Просто так с такими просьбами к старшим не обращаются. Что случилось? — спросил учёный ещё раз, но теперь строже. — Ничего. Просто пообещайте. — Хорошо. Я обещаю. — Большое вам человеческое спасибо, — Антон протянул ему правую руку, и Лосев, не задумываясь, крепко пожал её.«Прощайте».