Клетка для скорпионов

      — Я думал, ты ждёшь меня в спальне.       Порой Ганнибал демонстрирует интересную привычку как бы нерешительно останавливаться между комнатами. Ложь. Нерешительности тут ни грамма. Это всего лишь одна из его удобных маскировок. Уилл склоняется к тому, что такая поза имеет определённую приспособительную ценность: Ганнибал невольно завоёвывает всеобщее внимание и может легко уйти от ответа. В прямом смысле. Он волен развернуться и выйти с таким видом, словно с ним и не заговаривали. Что ж, последнее ему сегодня точно не удастся, и Уилл об этом охотно позаботится.       — А я думал, ты принесёшь вина, — невинно отвечает он.       Тот самый кабинет, в котором, с пятидесятипроцентной вероятностью, никто никогда не умирал. Та же дорогая мебель, то же окно с большой рамой. Та же атмосфера вдумчивой работы в смеси с роскошью, не лишённой вкуса. Только иное освещение, никаких пугающих гротескных теней на дальней стене, и Уилл, стоящий лицом к двери с почти вызывающим блеском в глазах. У него болят кровоточащие губы, но он продолжает покусывать их в нетерпении.       В голове до сих пор стучит, и некоторые мышцы его конечностей напряжены до предела: тело всё ещё сигнализирует об уже минувшей опасности. Восстановление протекает медленно. Растрёпанный, слегка неряшливый и жаждущий чужой боли, Уилл всё ещё на взводе. Он не может упустить шанс воспользоваться своим подвешенным состоянием, проходящим на границе с гневом и желанием.       — Мы можем обсудить твой интерес к этому кабинету позже, когда я обработаю твои раны, — говорит Ганнибал, позволяя толике трепетной заботы просочиться сквозь серьёзный тон.       Уилл бесцеремонно устраивается на столе, сохраняя долгий зрительный контакт.       — Я несколько лет подробно изучал психопатию и людей, которые от неё страдают, — Уилл осматривает Ганнибала с ног до головы, скользя по пуговицам на пиджаке и предвкушая, как будет расстёгивать их. — Впрочем, глядя на тебя, я едва ли могу сказать, что это ужасное мучение.       Уилл хитрит. Он нагло пользуется излюбленным приёмом Ганнибала — откровенное нападение с обескураживающим переводом темы. Про себя Уилл отмечает, как же иногда бывает приятно мимикрировать.       — Полагаю, тебе виднее, — отвечает Ганнибал тише, чем обычно. Судя по всему, он не обрадован тем фактом, что Уилл игнорирует его искренние попытки обеспечить безопасность и комфорт. Это почти смешно. — Ты время от времени был мной, когда расследовал дело Потрошителя.       Уилл кивает.       — И за все эти годы ты ни разу не спросил, как это было. Странно с твоей стороны.       Ганнибал не спешит с ответом.       — Я обдумывал эту беседу, но каждый раз находились вещи на порядок важнее.       — Ах да, — натянуто улыбается Уилл. — Внештатная работа в ФБР, которую ты у меня забрал. Алана, которую ты настроил против меня. Убийца, которого ты использовал для покушения на мою жизнь. Да и связаться со мной было нелегко, я всё-таки находился под арестом. Насыщенные выдались деньки... Припоминаю.       Со своего места Уилл видит, как сверкают глаза Ганнибала, и дышит реже, чем следует. Волоски на загривке Уилла встают дыбом и его зрачки непроизвольно расширяются, когда стены отражают гулкий голос, который мог бы разрушать целые империи.       — Раз мы снова говорим об этом, — произносит Ганнибал, ясно обозначая своё неудовольствие, — я чувствую необходимость сказать, что твой ход был первым. Я чуть не погиб из-за человека, который был готов поклоняться тебе, когда ты находился в лечебнице.       — Да, — соглашается Уилл. — ему нравились твои работы, которые он искренне принимал за мои. Иронично, правда? Он восхищался Чесапикским Потрошителем и едва не погубил его.       Между ними повисает плотная дымовая завеса молчания. Уилл считает удары сердца, чтобы оградить себя от необдуманной пьянящей импульсивности, и крепче обхватывает пальцами край стола. Он не будет брать то, чего хочет. Он подождёт, пока оно само придёт к нему и попросит об этом.       — У тебя есть что-то ещё, Уилл?       Воздух вокруг них сгущается, словно облако, насыщенное признаниями, которые никогда не были высказаны. Ведь пустословие — это не про людей, которые живут одним ритмом и понимают друг друга с полувзгляда.       — Отложи медицинскую иглу. Она не пригодится, — Уилл не обращает внимания на свою травмированную руку. Он учится принимать боль за неотъемлемое, само собой разумеющееся дополнение к наслаждению. — Так, пара царапин. Швы не требуются.       Если Уилл и удивлён тем фактом, что Ганнибал повинуется, он не показывает этого и продолжает спокойно отдавать команды. Ровный голос Уилла выражает ровно столько, сколько он считает возможным показать на этом этапе — на самом деле не так много.       — Подойди, — говорит он.       Походка Ганнибала изменяется с хищнической на ту особенную, крайне доверительную, к которой Уилл привык за несколько лет совместной жизни. Ганнибал подбирается вплотную, останавливаясь между разведённых коленей Уилла, и смотрит на него сверху вниз. Он кажется разумным и невозмутимым, однако Уилл уверен — он чувствует, — что за этой тонкой ширмой бушует неистовый ураган. Уилл приподнимает подбородок, тянет руку вперёд и мягко касается ею шеи Ганнибала.       — Я хочу, чтобы ты спросил.       Про себя Уилл давно улыбается, хотя внешне остаётся бесстрастным и почти холодным. Ганнибал наклоняется ближе, и по плечам Уилла проходит лёгкая дрожь. Мелкие волны тревоги, которые он безуспешно пытается подавить. Он молчит, зная, что язык его предательского тела для Ганнибала куда информативнее, заманчивее и понятнее.       — Что ты ощущал, когда воспроизводил преступления Потрошителя? — Ганнибал постепенно переходит на шёпот, и его жестковатый акцент продолжает изводить Уилла. — Кем ты себя видел? Кто был внутри тебя?       — Хладнокровный, жестокий и расчётливый мясник, — отвечает Уилл, с трудом владея собой. — Конечно, это был ты. Уже тогда ты поселился во мне. Я должен был догадаться.       Уилл осторожно берёт его руку в свои и кладёт на живот, где под помятой одеждой рубцуется длинный неровный шрам от грубого ножевого ранения, нанесённого во имя отчаянного разочарования. Метка великого прощения. Тепло ладони Ганнибала медленно растекается вверх до груди Уилла и вниз, к его паху, посылая во все чувствительные точки слабые гальванические разряды. Внутренним взором он лениво провожает ещё несколько лопнувших нитей терпения.       — Уилл?       Их лица достаточно близко, чтобы невесомо соприкасаться носами и ловить дыхание друг друга. Уилл отстраняется, найдя в себе силы играть дальше.       — Мне всегда было интересно одно несоответствие, выбивающееся из твоего психологического портрета, — произносит он, бездумно водя пальцами по груди Ганнибала, и с усмешкой замечает, что добивается от него сбивчивого, волнительного сердечного ритма. — Психопаты не умеют испытывать эмоции сильнее, чем самые поверхностные или скопированные. А ты... Кажется, ты что-то чувствуешь. Прямо сейчас. Не так ли?       — Ты прав, — отвечает Ганнибал, и в глубине его потемневших до черноты глаз ясно читается требование покончить с пустыми разговорами. — Позволь в очередной раз заметить, что у тебя отличные способности к психоанализу. Жаль, что ты не стал моим коллегой по цеху.       — О, разве нет?       И прежде чем Уилла резко опрокидывают спиной на столешницу, он в первый и последний раз думает о том, что должен Вилланель хотя бы стакан виски.