BADLANDS

Найтмер святым себя никогда не назвал бы, но и мерзавцем отъявленным не был никогда. Никогда, но это "никогда" продлилось до определённого момента. Он свою душу продал давно, а за что? За хуйню каку-то, никому сейчас не нужную хуйню, которая и пользы никакой не приносит. Только лишь мешает, только лишь ранит и убивает. Продал душу за хуйню, которая ему тогда шептала, что он святой, что он всё правильно делает; хуйню, которая сейчас сама заставляет рот раскрыться и говорить снова все эти мерзости. Найтмер любил когда-то давно, и тогда это всё так легко давалось, а сейчас он что? Сейчас он и сам этой хуйнёй стал: бесполезной, ублюдочно-неправильной даже для него самого, прижимающей за горло к стенке. Он раньше любил без препятствий, а сейчас, блять, не может - вот это подарок! Он весь состоит из этой мерзкой пелены ненависти, и такое чувство, как любовь, эта пелена очерняет и до неузнаваемости меняет: он Эррору банальное "люблю" сказать хочет, а в итоге хватает и откидывает в другую сторону, зная, что мог бы и под ним после такого лежать, потому что Эррор - не блядская немощная принцесска, дать сдачи может. Только вот Эррор всегда мудаком был, по крайней мере с момента, когда осознал себя собой, и ему ничего любить не мешает - он душу никому не продавал, она до сих пор у него в груди дышит и трепещет огнями слабыми, мешает руку поднять. А Найтмер кричит, Найтмер ругает, оскорбляет, снова душит, и Эррор уже не гордостью вовсе захлёбывается, не беспомощностью и не слезами, а потерянной надеждой, собственным отчаяньем. Эррор же не беспомощный вовсе, тут скорее Найтмер себе отчёта не отдаёт: мерзость, что его внутренности сжирает, открывает вместо него рот и орёт, кричит, ругает, заставляет за руки хвататься своими, не пытаясь оторвать от горла. Найтмер так сильно от неё избавиться желает, мечтает просто, уже ни о чём не думает больше, только о синяках на чужой шее и запястье, потому что Эррор с ним рядом спать теперь боится. Найтмер сам с собой спать боится тогда, когда волосы чёрные, как смоль, отрезает, вспоминая мир, в котором они были светлыми, а его душа не была опорочена. Хотя, стоп, его душа и сейчас не опорочена. У него просто нет души.