Sense of you

Очередное собрание медленно, но верно приближалось к своему концу, к счастью для многих, если не для всех, присутствующих. С разных сторон доносились уже не скрываемые хорошим тоном и маской приличия, что были нарушены и сорваны около часа назад, вздохи да зевки, а если хорошенько прислушаться, можно было разобрать тихие колкие фразы в адрес выступающего, звучащие тут и там на разных языках. Где-то за широким столом около панорамного окна, что больше не дарило яркий солнечный свет в силу того, что его источник давно скрылся за горизонтом, сгорбившись и подставив руки под потяжелевшую голову, пытаясь не допустить слипание уставших глаз, сидел, а вернее сказать полулежал РСФСР, уже сотню раз пожалевший, что увязался за отцом, иногда косясь на расположившегося неподалёку США. Тот тоже уже был готов залезть под стол, только бы не слушать занудные речи Китая, который отчего-то именно сегодня проводил конференцию и битый час растолковывал собравшимся о важности поддержания благополучной экологической ситуации во всем мире. К сожалению, внимательно слушала его только Япония, поддакивая через слово и добавляя что-то своё, иногда даже пытаясь растормошить почти уснувшего в позе сидящего часового Италию. Слева от полуживой советской республики сидел и, облокотившись о спинку удобного стула, чуть ли не спал сам СССР, подперев по примеру сына голову рукой, краем глаза замечая, что даже столь терпеливая и тактичная личность, как Германия вот-вот распрощается с остатками самообладания. Подметив, что сынишка вот-вот тюкнется лицом о твердую поверхность стола, хотел было аккуратно, но ощутимо ткнуть того локтем, привести, так сказать, в чувства, да и чтобы отца не позорил, но поймал на себе укоризненный, но такой же усталый взор Франции, еле заметно цокнув, мол, женщины, выпрямился и, оправив свою одежду, уселся поудобнее, продолжая делать вид, что слушает. Подобная пытка, как всем начало казаться, могла продолжаться вечно, если бы Китай торжественно не объявил, что время уже позднее, итак задержались на полчаса, и он продолжит своё выступление на следующем совете. Облегченно вздохнув, страны начали собирать свои вещички и, хоть и нервно, но размеренно, выходить из злополучного помещения. Когда народ более-менее рассосался, Союз, кряхтя, поднялся со своего места, стал будить сына, все же умудрившегося без его ведома провалиться в мир грёз. С тихим, но мучительным стоном Росс продрал сонные глаза и встал, потянувшись. Коммунист слегка улыбнулся, наблюдая за своим уставшим чадом. Дождавшись, пока тот соберёт документы, на которых спал, Совет засобирался к выходу, натянув на голову убитую, но не добитую временем, и от этого не менее любимую ушанку, как вдруг его окликнул все ещё находящийся в зале китаец. — Союз, не желаешь присоединиться к моей вечерней прогулке? - дружелюбно проговорил азиат и устремил взгляд своих почти что чёрных глаз на старого друга. — Тебе бы не помешало развеяться, ты уж поверь старине-Китаю. Совет нахмурил брови, ненадолго задумавшись. Если уж быть откровенным с самим собой, то он вправду погряз в работе, совершенно позабыв про существование свободного времени, семьи и друзей. Постоянно гудевшая голова была забита либо внутренними проблемами и усовершенствованиями планов по подъему государства, либо отношениями с США и НАТО, которые очень круто били по его нервной системе, в особенности последнее время. Иногда, а точнее в периоды особого долбления по его терпению, русский подумывал о перемирии, но гордыня, он это спокойно признавал, никогда бы не дала совершить ему этот серьезный, но, правду сказать, необходимый шаг. Единственной поддержкой и опорой были его дети-республики: РСФСР, самый старший, преемник, унаследовал от отца буквально каждую черту, ведь не только был его внешней копией, но и характером пошел в него, коммунист ни раз удивлялся таким чудесам генетики, часто говоря окружающим о его великом будущем; второй сын - УССР, был немного младше России и на порядок ниже ростом, но даже относительно небольшой рост не давал ему повода чувствовать себя слабее старшего братца, ведь гордыней и упрямством перещеголял самого Совета, вот только словно чужие они были по внешности, непохожие, как две снежинки, и лишь одно их объединяло – куча маленьких веснушек, украшавших щеки и нос; последним был БССР – самый младший и, казалось, самый умный из этой троицы, был более спокойный и тихий, практически никогда не встревал в вечные споры своих неугомонных братьев, но никогда не упускал возможности быть соучастником их очередной шалости. Какими бы разными не были сыновья, Союз старался относиться к ним одинаково: ежели провинились – наказана вся троица, показали успехи – молодцы, так держать. Но чем старше ребята становились, тем тяжелее ему было справляться с мелкими неурядицами, временами перераставшими в гражданские войны колоссального масштаба. Все чаще и чаще Россия, являясь первенцем, получал от строгого отца пенделей да нагоняев за неподобающее поведение, в то время как Украина с Белоруссией отделывались лишь предупреждениями. От пришедшего осознания своей черствости по отношению к родным и реальной, не наигранной вымотанности Союз устало вздохнул и, мимолетом глянув на еле стоящего на ногах РСФСР, ответил: — Ты прав, друг мой. Я принимаю твоё предложение, — чуть улыбнувшись, Союз вновь перевёл взгляд на республику, — сына, как доберёшься до дома, обязательно оповести меня. Тебе ведь не нравится, когда я посылаю под дверь КГБ, верно? — и тут же увидел недовольную мину, которая так и говорила: «я уже взрослый, что ты прицепился со своей заботой». — Возражения не принимаются. И предупреди братьев, что я буду поздно. Понял? Россия на это лишь обиженно и даже как-то по-детски фыркнул: ну не нужна ему была такая излишняя опека над собой, но вот отцу доказать простую истину никак не мог. Поймав на себе строгий взгляд, он от безвыходности положения, печально кивнул. — Не слышу ответа. — Понял, бать, — нехотя пробормотал Росс. СССР одарил наследника тёплой улыбкой и потрепал по медным, таким же, как у него самого, волосам. Наблюдавший за всем этим Китай лишь добро ухмыльнулся, терпеливо дожидаясь друга. Выйдя из высокого, освещенного прожекторами, здания, страны не спеша направились вниз по улице, туда, где можно было насладиться наступившей тишиной. В этом году поздняя осень радовала своим теплом. Вечера были не холодные, спокойные, а дни чаще ясные, чем дождливые, что несказанно радовало и не давало хандре напасть со спины и поселиться глубоко в душе. Чуть заметный ветерок слабо колыхал оголившиеся ветви вековых деревьев, и те, поскрипывая, заставляли мурашки бегать по коже редких прохожих, а на небе, будто бы играя, на перегонки мчались легкие облачка, то и дело пролетая мимо ярко светившего полумесяца. Время было довольно позднее, через пару часов наступит полночь, а друзья ещё не собирались расходиться, наслаждаясь компанией друг друга, затирая байки, смеясь над шутками, да вспоминая былые деньки. Они сидели в каком-то кафетерии, попивая, нет-нет, не спиртные напитки, а обычный горячий чай, один - травяной, с привкусом малины, яблока и, кажется, гибискуса, что сейчас пригубил Союз, другой - чёрный, отдающий лимоном и бергамотом, уже почти закончившийся в кружке Китая. Внезапно воцарившуюся идиллию нарушил азиат, что минуты две наблюдал за уставившимся в окно коммунистом, левой рукой неосознанно теребившего веревку от повязки. На черной, немного потрепанной ткани ее были изображены перекрещённые серп и молот, покоившейся на месте, где когда-то был целехонький янтарный глаз, поверх которого проходила его метка. — Я могу сделать протез - только скажи, — тихо выдал Китай, обратив на себя, наконец, внимание собеседника. Союз, тряхнув вдруг потяжелевшей головой, что-то промычал, освободившись от окутавшей его пелены раздумий. — Нет, — коротко ответил тот. — Благодарю тебя, но не нужно, — дружелюбно улыбнулся СССР и, глубоко вздохнув, вновь повернул голову в сторону окна, отпив еще немного кисловатого чая из своей кружки. В первый раз за все свое существование, как страны, китаец не выдержал тяготы тишины и, хорошенько пораскинув мозгами, что-то сообразил и пересел ближе к отчего-то опечалившемуся другу, положил свою ладонь на чужое плечо, и, подражая Совету, устремил взгляд на улицу. — Скучаешь по нему? — прервал молчание он. — По глазу? — не сразу понял русский, глупо уставившись на сидящую рядом страну. Китай, поддавшись эмоциям, испустил мимолетный смешок, но тут же взял себя в руки и серьезно прошептал: — Ты знаешь, о ком я. Вдруг смекнув, на кого намекает азиат, Союз недовольно и возмущенно покосился на того уцелевшим глазом, без слов стараясь напомнить старому другу, по какой причине он не может позволить себе погружаться в такие вещи, как «воспоминания», но решил долго не играть в немое кино и продолжил смотреть куда-то вдаль через прозрачное стекло, слегка сведя брови к переносице. Не дождавшись оформленного в слова ответа, Китай, выдохнув, пересел на своё место, заказывая ещё по порции чая. СССР вернулся домой уже за полночь, в районе двух часов ночи, тихо переступая по скрипучему полу, дабы не разбудить своих, уже давно видевших десятый сон, детей. Пробравшись в свою комнату-кабинет, он, еле переодевшись, бухнулся на кровать, стоящую около небрежно закрытого плотными тяжелыми шторами окна, свет из которого проникал в темную комнату, слегка освещая так и манившую к себе белую и мягкую подушку. Решив принять душ утром, Совет зарылся в одеяло и тут же уснул.

***

Это был чудесный солнечный день. На дворе самый разгар летнего зноя. Из расположившегося неподалёку леса доносились разноголосые трели птиц, в небе мелькали туда-сюда чёрные силуэты ласточек и стрижей, ловивших мушек для своих птенцов. Тёплый ветер шелестел стебельками трав, повсюду разнося сладкий запах полевых цветов. В этой же зелени притаились разного рода жучки, в унисон птицам размеренно стрекотали невидимки-кузнечики, а среди переплетенных веток низеньких кустарников плели свою изящную сеть-ловушку пауки. Мальчишка, на вид лет двенадцати, сидел под одиноко стоящим деревом липы, и облокотившись о него, самозабвенно дремал, обратив загорелое веснушчатое личико к припекающему полуденному солнцу. Его легкую дрему нарушил шорох травы, подозрительно отличавшийся от других по своей громкости и продолжительности, не был он похож на звук от взлета перепелки, и уж совсем не напоминал прыжок кошки, охотившейся на полевок неподалеку. Странный шорох этот со временем становился все громче и громче, хотя мальчугану уже было понятно, что тот, кто сейчас крадётся к нему, очень старается делать это как можно тише. Игнорируя возможную засаду, мальчонка продолжил делать вид, что спит, а сам устремил все своё чутьё в сторону звука. Наконец, шуршание шагов стихло. Владелец, будто выждав чего-то, спустя мгновение с воплем «Попался!», кинулся на сидящего, а тот, словно был готов к подобному развитию событий, тут же поднялся и отскочил в сторону, наблюдая за тем, как напавший на него мальчонка грохнулся в ближайший сухостой. Потирая испачканный в траве бок, неудачливый охотник недовольно посмотрел на в открытую смеющуюся «жертву», что, опершись о дерево, чуть ли не сгибалась пополам от хохота. Показательно фыркнув, паренек повернулся спиной к другу, скрестив руки на груди. Отсмеявшись и обнаружив, что его приятель затаил обиду, подошёл ближе, положив тому на плечо свою руку, которая тут же была бесцеремонно скинута. — Ну прости, - выдавил из себя мальчишка, но не получив ответа, продолжил, — ну Дитрих. Ты сам виноват, что в траву улетел. Надо было тише шуршать, - будто между прочим проговорил он, пожав плечами. Услышав столь наглое обвинение в свой адрес, обиженный на весь белый свет мальчуган с лицом, полным возмущения, обернулся. — Я виноват?! — практически провизжал тот, — Это все ты, russisсh [русский], со своими рефлексами! Откуда ты такой взялся вообще... — как-то грустно заключил он, но вдруг добавил, ехидно улыбаясь, — вот увидишь, однажды я застану тебя врасплох! Ты даже не будешь ожидать! Задрав нос, маленький немец гордо стоял перед русским, излучая из себя неизмеримую кучу уверенности. Но она, как и победоносный взгляд, сразу же исчезли, стоило ему услышать плохо сдерживаемые «хи-хи». Моментально вспыхнув, словно спичка, он налетел на второго с кулаками. — Вилен! — пищал Дитрих, пытаясь ударить того, — halt die klappe! Genug zu lachen! Hör auf! [Замолкни! Перестань смеяться! Хватит!] — перейдя на родной язык, он все продолжал свои попытки заткнуть почти плачущего от смеха русского. Вновь успокоившись, Вилен хмыкнул «прости» и крепко обнял сопротивляющегося друга. Но не прошло и пары секунд, как он, стянув подтяжки с немецких плеч, унёсся прочь. — Не догонишь! — эхом донеслось до ушей остолбеневшего от подобной наглости немца. И он, рванув что есть мочи, устремился за ним, почти скрывшимся за горизонтом. Лежавший практически под подушкой Союз слабо улыбнулся, что-то неразборчиво пролепетав, и повернулся на другой бок, погрузившись в очередной сон. Высокий, хорошо сложенный молодой человек, одетый в длинное пальто цвета хаки, доходившее ему до щиколоток, стоял посреди величественной залы, окружённый толпой стран, некоторую, не сказать, чтобы и большую часть, вовсе нет, которую в живую видит впервые. Он чувствовал себя немного некомфортно, но виду не подавал - гордость не позволяла. Не справившись с окутавшей его духотой и расстегнув верхнюю одежду, он покрутил головой по сторонам, словно ища что-то или кого-то в царившей вокруг суматохе предстоящего мероприятия, что вот-вот должно было начаться, но не обнаружив неизвестную цель, парень, шепча извинения, старается протиснуться между собравшимися гостями, и направляется к небольшому дивану, стоявшему около стены, рядом с которым в огромном горшке произрастало неизвестное ему растение, походившее чем-то на пальму. Не пройдя и половины пути, он влетает в не пойми откуда взявшуюся фигуру. Уже собираясь в который раз извиниться, он вдруг понимает, кто стоит перед ним, такой знакомой манерой потирая ушибленную голову. — Дитрих? — слишком громко звучит это имя из его уст, но все же заглушается посторонней болтовней. — Ну здравствуй, Вилен, — с деланной важностью приветствует давнего друга немец, замечая удивленный взгляд, — не узнал? А в это время, осматривая того с ног до головы, Вилен не замечает на себе такой же изучающий взгляд голубых глаз. — Ты так... — не может подобрать слов русский, — изменился. И то была чистой воды правда. Они не пересекались с подросткового возраста, и сейчас Вилен поразился, как из хрупкого доходяги его близкий друг, хоть и не догнавший его в росте, превратился в довольно крепкого молодого мужчину, чья редкой красоты внешность могла заворожить любое существо, способное на чувства и эмоции. Дитрих же, подавив ухмылку, продолжил изучать возмужавшего русского, примечая то, как похорошел его давний приятель, как повзрослели его вечно детские черты. Вот только веснушки не исчезли – они-то и забирали у его лица всю серьезность. Тут он заметил выглядывающую из-под выбившейся пряди медно-красных волос метку и как можно незаметнее скривился, будто проглотил целый лимон, но быстро вернул добродушную улыбку. — Ты тоже. Так началась их долгая, насколько позволяло время, но полная красок и эмоций, беседа. Они все говорили и говорили, не замолкая, присев на тот самый диван. Вспоминали детство, переворот, что устроил Вилен, свергнув при этом отца, а после стал страной и получил новое имя - Союз Советских Социалистических Республик, а также особую метку, которую уже успел заметить немец. Та проявилась в виде перекрещенных серпа и молота, расположившихся на правом глазу. Припомнили и то, как неудачно подшутили над отцами, подкинув обоим в дипломаты по лягушке, когда те собирались на собрание, за что получили десятиминутную тираду сразу от обоих родителей и двухнедельный домашний арест, зато повеселились от души. Но тут речь зашла о том, по какой причине все собрались в этом месте. — Тебя ведь сегодня провозгласят страной, так? — поинтересовался Союз, переведя взгляд на галдящую толпу и ненароком обратив внимание на вальяжно раскинувшуюся на кресле около самой сцены довольно знакомую личность, болтающую о чем-то со Швейцарией. — Смотрю, твой брат тоже здесь. Потрепанный какой-то… Последние предложения, сказанные русским, Дитрих предпочел пропустить мимо ушей и, еле слышно вздохнув, буркнул негромкое «угу». — Ты не рад? — удивлённо глянул на него Вилен. — Помнится мне, ты мечтал об этом. — Тогда я не думал о том, что мне достанется после них, — небрежно произнёс немец, качнув головой в сторону Веймарской Республики, рядом с которым уже находился их отец, старательно делавший вид, будто не замечает, как его младший сын за ними наблюдает. Дитрих сразу вспомнил вдребезги разбитую внешнюю политику своего государства, не говоря уже об экономике и промышленности, отчего заметно погрустнел. — Хэ-эй! Не вешай нос, — постарался подбодрить приунывшего друга парень. — Вспомни, какое я получил наследство. — Ты сам его таким сделал, — подметил будущая страна, вздохнув. — Да не важно! — отмахнулся Союз. — Если я справился, то ты точно сможешь. Тяжелая рука, оказавшаяся на плече, заставила немца чуть вздрогнуть. Он прикрыл глаза, глубоко вдохнул и, повернув голову к собеседнику, искренне проговорил: — Danke, UdSSR. [Спасибо тебе, СССР] Получив в ответ тёплую улыбку и кивок, Дитрих направился в сторону сцены. Признаться честно, Совет особо не слушал всю эту ересь, ведь когда бываешь на подобных мероприятиях больше одного раза, устаешь слушать шаблонные фразы, со временем ни капли не меняющие своего содержания. Но как только из колонок донеслось что-то про провозглашение, или вроде того, он сразу же включил слуховые рецепторы на полную мощность. Выслушав несколько слов от будущей страны, ведущий торжественно объявил: — Наши ряды пополняет новая держава. И имя ему: Третий Рейх. Залу заполнила армада хлопков и поздравлений. Сошедший к остальным “именинник”, не замечая пытающихся облепить его знакомых стран, направился прямиком к хозяину пронзительных янтарных глаз, что прожигали его всю церемонию инаугурации. Добравшись до опершегося о стену Союза, виновник торжества по привычке сложил руки на груди, вопросительно глядя на старшую страну. — Ты что-то хотел? — Поздравить тебя, — хмыкнул Вилен, будто это было очевидно, и вдруг протянул раскрытую ладонь к немцу. — Ну, что? Приятно познакомиться, Рейх. Последняя произнесенная фраза эхом донеслась до просыпающегося разума Совета, и он с глухим вскриком подскакивает, роняя на пол и так собирающееся сбежать одеяло. Пытаясь отдышаться, он не замечает скрипнувшую дверь своей комнаты, за которой секунду назад находился проснувшийся от шума Росс, решивший проведать отца. Тот же, обхватив голову руками, сжал растрепавшиеся от беспокойного сна волосы и тихо заскулил. Шепча все знакомые маты, мужчина стянул с себя взмокшую одежду, накинул поношенную футболку и шорты и поплёлся на кухню, где аккуратно, чтобы не разбудить остальных обитателей дома, накипятил чай и принялся попивать его у раскрытого нараспашку окна, пуская в дом вредных насекомых, которые, несмотря на ноябрь, еще донимали всех вокруг, уже представляя бурчания детей о покусанных руках, ногах и более сокровенных местах. Мысли об увиденных в таких подробностях воспоминаниях не давали покоя уставшей стране, и он так и просидел за чашкой недопитого чая всю оставшуюся ночь, умудрившись провалиться в дрему за час до рассвета.

***

Первое, что услышал пробуждающийся после недолгого сна СССР – тиканье настенных часов, а следом и возню рядом с собой, в которой четко можно было разобрать три знакомых голоса. Один, временами писклявый и резкий, разглагольствовал о том, отчего же это он, Союз, дрыхнет на кухне, примостив свою голову на обеденный стол; второй же, спокойный и приятный слуху, опасливо просил первого быть хотя бы чуточку потише, чтобы не разбудить отца. На это заявление вышеописанный голос зашипел, но все же не так громко, про возмутительное отношение нерадивого родителя к себе самому. Их словесную перепалку прервал мягкий, но немного басистый говор: — Заткнитесь оба, — пробурчал он, и Союз краем приоткрытого глаза заметил, как на него с нескрываемым недовольством уставился старший сын. — Он все равно уже не спит. Россия, а это был именно он, грозным взглядом зыркнул на потягивающегося отца и, опершись о то, что сегодня послужило Совету альтернативой кровати, всем своим естеством вопрошал, почему их столовая вдруг превратилась в спальное место. Стоявшие рядом Украина и Белоруссия, взяв пример с брата, также ожидали хоть каких-то объяснений произошедшему. Союз же абсолютно не горел желанием оправдываться перед собственными детьми, поэтому, нарочно не замечая многозначительные взгляды, встал со стула, хрустнув затёкшей спиной, безмятежно проковылял к раковине и, врубив холодную воду, плеснул ею на заспанное лицо, уничтожая последние остатки сонливости. Пока он умывался, Росс внимательно изучал содержимое его кружки. — Оставь сервиз в покое, — проворчал коммунист, обтирая лицо вафельным полотенцем и возвращаясь к столу. Спровадив возмущающихся братьев из комнаты, старший уселся на стоявший неподалеку стул и жестом указал отцу присесть. Будто провинившийся школьник, Союз расположился напротив. — Ну и какую бурду вы с Китаем пили, что ты таким чудесным образом переместился из своей кровати сюда? — Сына, не начинай, — чуть ли не взмолился СССР, показательно закатив глаза. Но Россия не будет самим собой, если отступит так скоро. — А, то есть вы все-таки пили, да? — победно ухмыльнулся парень, прожигая отца насквозь. — Сам говорил, что тебе нельзя и… — он прервался на полуслове, заметив, как Союз упорно его игнорирует, решил воспользоваться одной хитростью. — Не заставляй меня жаловаться деду. Услышав что-то о Российской Империи, Совет пораженчески простонал, запуская руку в волосы, и чуток помассировал гудящую пчелиным ульем голову: у него совсем не было сил продолжать этот глупый спор. — Не спалось. В спальне душно было. Допрос окончен? И он вышел из кухни, оставив РСФСР один на один со своими размышлениями. Тот никак не мог поверить в то, что духота способна заставить отца променять матрас на древесину.