Sense of you

Следующая неделя обещала быть практически полностью свободной: никаких выматывающих международных совещаний и диалогов с ненавистным Западом, которые, к величайшему сожалению, должны контролировать страны, лишь парочка плановых проверок и собеседований, однако продолжение вчерашней конференции довольно-таки омрачало предстоящие, не сказать – выходные, но более-менее расслабленные дни, по сравнению с прошлым моральным и целлюлозным завалом на ненавистной «работе». Но несказанно радовало одно: до собрания времени вагон и маленькая тележка - та запланирована только на субботний вечер, сегодня же всего-навсего воскресенье, а это значит, что Советский Союз может расслабиться и насладиться, к примеру, прогулкой. Почему бы нет? Уже и не вспомнить, когда он спокойно прогуливался по улочкам, никуда не торопясь и не опаздывая, просто шел, наслаждаясь свободой от рутины и вдыхая полной грудью свежий воздух. Определенно, по крайней мере сегодняшний день он посвятит себе. Можно было, конечно, позвать с собой детей, что Союз в принципе и сделал, но, как оказалось, им было чем заняться: младшенький собрался повозиться в саду, который, как тот объяснил родителю, было жизненно необходимо привести в порядок, Украина же решил разобрать, как он выразился «бардак», устроив в их хате генеральную уборку, а Росс, тем временем, уже был на полпути к дому ФРГ, с которым довольно близко сдружился с тех времён, когда Союз и США взяли над ним и его братом ГДР своеобразную опеку. Что ж, значит, не судьба - у всех были свои дела, не требующие отлагательств. А потому, отбросив лишние волнения, Совет, накинув на себя привычное пальто и затянув на шее бежевый шарф, направился к выходу, но прежде чем начать расслабляться, решил наведаться в свои владения. Давненько он там не появлялся. Размеренно шагая по оживленной улице, СССР, вежливо кивая на приветствия со стороны прохожих, любовался тем, что он сумел создать. Но чего скрывать? Многое еще не сделано, не завершено, да и вовсе не начато, но несмотря на это, мужчина все равно был доволен собой. Он, слово птица-феникс, возродился из пепла, оставшегося после кровопролитной войны. И пусть это будущее достигалось кровавой дорожкой, главное - результат, неправда ли? А тот самый результат действительно поражал. Живя уже во второй половине двадцатого века, его государство обладало не только мощнейшей экономикой во всем мире, не уступая даже Соединенным Штатам, но и занимало высочайшие показатели в промышленности, образовании и, конечно же, науке. Союз невероятно гордился подобными достижениями, оттого его чрезвычайно раздражали нападки со стороны НАТО, которые, если быть честными, случались на регулярной основе. Предпочитая отстаивать свою точку зрения, искренне считая ее единственно правильной, и биться за нее до самого конца, коммунист ни раз вступал с американцем в серьезные конфликты, один из которых, в конечном счете, вылился в Холодную войну, продолжающуюся до сих пор, но все же немного убавившую свои обороты по сравнению с прошлыми десятилетиями. Конфронтация, в которой существовали две сверхдержавы чуть ли не с самого становления Совета страной, частенько действовала на нервы всему мировому сообществу и бесила самих ее участников. Но как бы то ни было, прекращать ее в ближайшее время никто не собирался. Сказать по правде, он до сих пор не понимал, как в настолько напряженной внешнеполитической обстановке позволяет своему преемнику днями, а иногда и ночами пропадать во вражеском логове, коим стало жилище Западной Германии после вступления в тот одиозный военно-политический блок, что, кстати говоря, совершенно не удивило старшего русского, ведь если учесть титаническое влияние Америки на юного немца, то этот шаг был более чем очевиден и в какой-то степени даже оправдан. Искренне надеясь, что коварный пендос не сумеет-таки промыть неокрепший разум и перетащить на свою сторону его сынишку, Союз неохотно, но все же выполнял просьбы республики отпустить того в гости и изредка даже с ночевкой к своему германскому товарищу, вот, как и сегодня, чему был внутренне крайне недоволен. Было бы крайне непредусмотрительно совершать подобные поступки, если бы тот не был более чем на девяносто процентов уверен, что ни одна натовская шваль не полезет к РСФСР, пока у него в рукавах находятся несколько козырей. А те, уж поверьте, если старательно сдерживают ядерную войну, то с такого рода делом точно справятся. Прошарахавшись по столице битых три часа, если наручные часы не обманывают своего делового хозяина, в очередной раз забившего свою голову рабочей и совершенно не нужной сейчас чепухой, Союз принял решение о возвращении обратно в свой скучный, как он считал, мирок. Прямо сказать, к человеческому миру он также не испытывал особой симпатии, однако же считал людей более приятными собеседниками, чем ему подобных. Варианты о том, что ни один живой человек не стал бы перечить стране прямо в лицо, а также о своем прескверном характере СССР предпочитал не учитывать. Прибыв, наконец, в столь приевшиеся взору просторы, мужчина огляделся по сторонам. Уж больно пусто было вокруг. Но сославшись на плановые выходные дни, не придал этому никакого значения. Постояв с минуту и подумав, куда бы ему направиться, СССР принял решение прогуляться перед походом домой по своему любимому парку. Определив точное направление, он зашагал на другую сторону асфальтной дороги. Путь предстоял не близкий, минут 20 или 30 пешим ходом, отчего, ненароком задумавшись, Союз не заметил, как дошёл до места назначения, где он, будучи свободным от должностного кипиша, едва ли не всегда проводил время с семьей. Только лишь войдя в зеленую зону, мужчина восхитился красотой, вмиг окутавшей его. Яркое закатное солнце окрасило вечернее небо, на котором еще совсем недавно не было ни одного облачка, в разные оттенки розового, фиолетового и желтого, создавая невообразимый колоритный контраст в сочетании с серостью, даже почти чернотой качающих голыми верхушками вековых деревьев. Изредка пролетали туда-сюда каркающие о чем-то своем вороны с подружками-галками, на ветках кустарников и в облетевших цветных листьях копошились и чирикали стаи воробьев, то и дело шугаясь редких прохожих. Пройдя про выложенной камнем дорожке вглубь парка, Союз, обнаружив свободную и одиноко стоящую скамью, опустился на неё, и, шумно выдохнув, поднял голову к небу, искренне улыбаясь. Его не волновало, что о нем могли подумать другие страны, которые временами проходили мимо и бросали на него странные взгляды, не волновало и то, что набежавшие тучи вовсе скрыли за своими темными увесистыми телами осеннее светило. Все проблемы словно улетучились, оставив того один на один с в кои-то веки наступившей безмятежностью и спокойствием. Надолго расслабиться не получилось. Уже спустя десяток блаженных минут Совет стал ощущать на себе незримый, но настолько пристальный взгляд, прожигающий его естество, что мурашки табунами резвых степных коней забегали по его коже. Неизвестно почему замерев на месте, он продолжал сидеть в попытках прогнать наваждение, с каждой новой панически заряженной мыслью с двойной силой убеждая себя в жестоких играх организма, совершенно не выспавшегося после бесцельного шатания по дому в ночи и пытающегося таковыми выходками проучить своего небрежного обладателя. Но и это не помогло унять отчего-то колотящееся все быстрее сердце. Никогда еще мужчина не ощущал подобного, ничем не обоснованного страха, особенно в такое мирное, скажем так, время. Ладно на фронте, когда не знаешь, откуда прилетит граната или проскочит пуля, норовя лишить тебя самого ценного – жизнь, но сейчас… Навязчивые мысли о посланной за ним группировке с целью тотального уничтожения так мешающего ныне Советского Союза все чаще начали проскакивать в его разум, поддавшийся на провокацию из вне. Не выдержав, коммунист скосил глаз вправо, наивно понадеявшись заметить хоть что-то подозрительное в округе. Попытка, как и стоило ожидать, оказалась неудачной. Не выдержав такого напряга и решив поберечь свои внезапно переставшие быть железными нервы, Совет поднялся со скамейки и направился в прочь из парка. И всю дорогу он продолжал чувствовать спиной холод, исходящий от невидимого взора, некой панихидой сопровождающего того всю обратную дорогу. А уже добравшись до дома, он краем глаза заметил тёмный силуэт, притаившийся среди деревьев на противоположной стороне дороги. Судорожно вставляя ключ, то и дело крививший свою траекторию до замочной скважины тяжелой дубовой двери, мужчина, к облегчению своему, обнаружил, что странное чувство исчезло, а значит, таинственный преследователь, если не банда, скрылся. Пройдя по темному коридору своей жилплощади, он в гостиной обнаруживает двух своих чад, что развалились по разным сторонам широкого дивана, что-то увлеченно читая. Первым приход отца заметил Беларусь, резко вскочив и бросившись в объятия папки. Следом за ним не спеша прошел и Украина, кротко его поприветствовав. Порыскав взглядом по комнате, а также виднеющейся из-за угла прихожей столовой, Союз крайне удивился, не увидев в столь поздний час своего старшего. Обосновавшись в многострадальной кухне, он начал обдумывать все варианты, согласно которым собирался возвращать домой РСФСР. Уже собираясь звонить своим из КГБ, к нему зашел УССР за водой. Набирая в граненый стакан прохладную жидкость, он ненароком жалуется: – Наш милый Августин скоро жить у этого немца будет, – колко бросает он, прежде чем покинуть помещение, не дождавшись реакции родителя. Страх за свое драгоценное чадо делает свое дело и СССР начинает набирать номер спецслужбы, как вдруг в дом влетает необычайно радостный русский, еще недавно опрометчиво объявленный пропавшим и, крикнув с порога «Я дома!», уносится по лестнице, ведущей на второй этаж, в свою комнату. Коммунист с горяча решает, что когда-нибудь посадит того на домашний арест сроком в несколько месяцев. День неуклонно близится к финалу, что совсем не радует бродящего из одного конца своей спальни в другой Союза. Не зная, чем себя занять, он перебирает стопки документов, проверяя, что он уже сделал, а что только будет, просчитывал, сколько работы ему предстоит в ближайшие недели, даже спланировал уйти в отпуск в конце месяца, но чувство тревожности неясного происхождения продолжает теребить его душу, заставляя вновь и вновь избегать кровати. Порывшись по многочисленным книжным полкам и найдя что-то более-менее увлекательное, он садится на успевший стать ненавистным предмет мебели и пораскинув мозгами, приходит к вполне себе логичному выводу: бессонные ночи крайне отрицательно влияют на его восприятие внешнего мира, а увиденный им силуэт - лишь плод разыгравшейся фантазии. Кивнув самому себе, он устроился под одеялом и начал чтение, совершенно не подозревая о том, что через несколько минут безмятежно уснет. И вновь ему снится странный сон. На дворе тридцать девятый год, потихоньку сворачивает свои полномочия лето и уже совсем скоро передаст их своей сестрице-осени. В столице советского государства важное мероприятие – подписание представителями СССР и Третьего Рейха пакта о дружбе и ненападении, предусматривающий, что обе стороны, участвующие в договоре, воздержаться от военных действий друг против друга, а также станут соблюдать нейтралитет в случае нападения третьих лиц на одного из них. За тяжелыми дверями заседали Молотов и Риббентроп, только что оставившие свои подписи на листках и пожимающие друг другу руки, уже собираясь расходиться. Оба, несомненно, были крайне довольны провернутым делом, особенно в сложившейся обстановке: то антигитлеровская коалиция бесится, то участники антикоминтерновского пакта шалят, - никак странам спокойно не живется. А в соседнем помещении, можно сказать, гостевой, расположившись друг на против друга в мягких кожаных креслах и попивая элитный коньяк, восседали две могущественные державы, сейчас, отчего-то, больно веселые, и больше походили на несмышленых юнцов, чем на тех, кем являются в реальности. Один из них, обличенный в изящную черную военную форму, умостив на подлокотнике роскошной мебели поблескивавшую в лучах, проникающих из высокого не зашторенного окна, фуражку, потянулся за полупустой бутылкой крепкого спиртного, дабы долить в свой опустевший бокал горячащей слизистые жидкости. – У тебя прекрасный коньяк, друг мой, – подметил Рейх, отпив небольшой глоток и опустив стакан на дубовый стол, – как-нибудь завезу тебе шнапс. Союз, наблюдая за переливами алкоголя в солнечном свете, по-доброму сощурил глаза. – Лучше себя почаще завози. Все понять не могу, что там у тебя происходит, – более деловым тоном завершил он, скосив взгляд на помрачневшего товарища. Поразмышляв о чем-то своем, немец предпочел допить свой коньяк, но после недолгого молчания, проговорил: – Так, подъем национального духа и самосознания. По твоему примеру, между прочим, – перекинувшись через стол, Рейх ткнул Совета в грудь, чуть рассмеявшись. – О-о-о… Я знаю этот взгляд, – слегка вольготно протянул мужчина, откинувшись на спинку кресла, бесстрашно вглядываясь в суровые янтарные глаза напротив, – расслабься, Вилен, мы подписали договор. Я всегда держу свое слово. Из радио заиграла медленная, умиротворяющая мелодия, нежный женский голосок запел что-то про любовь и разлуки, растекаясь по полупустой комнате и заполняя все ее уголки. Блаженствующий от мелодии Рейх отставил от себя напиток, и покосился на русского, увлеченно осматривающего этикетку на бутылке. Вдруг его предплечья коснулась хваткая ладонь, потащив подальше от стола. Не сообразивший Союз безвольной куклой поплелся следом, чуть не ударившись об угол резного шкафа. Выведя коммуниста на свободное от каких-либо предметов место, немец хитро прищурился, примостив одну руку на плечо, а другую – на талию СССР. – Wollen wir tanzen? [Потанцуем?] – Иди ты, – фыркнул русский, но от предложения все же не отказался. Во сне Союз снова невольно заулыбался и приобнял край подушки, крепко переплетя длинные ноги с одеялом. Надеясь на продолжение воспоминания, он, крепко спящий, глубоко вздохнул, но в этот раз сознание подготовило для него небольшой сюрприз. По темному, сырому коридору, еле освещённому тусклым желтоватым светом, уверенно, отбивая каблуками сапог четкие удары, эхом разносившиеся по помещению, шли два солдата, облачённые в нацистскую форму, и вели перед собой Совета, чуть ли в упор не ткнув два маузера в его широкую спину. Изредка поглядывая друг на друга, они улыбались уголками рта, пока есть возможность - перед начальством просто так не полыбишься, а в особенности перед тем, к кому им было поручено доставить пленного русского. Изредка бросая друг другу реплики, а-ля, «нас точно ждёт повышение», юноши не замечали тяжелого дыхания и еле слышного рычания заключённого, который, в свою очередь, несколько раз мысленно построил план своего побега. Но, к сожалению, ему было не суждено сбыться, поскольку спустя еще пару минут, один из солдат крикнул «Halt!», а второй с силой всадил дуло пистолета куда-то под лопатку мужчины. Остановились они напротив массивной железной двери, слегка проржавевшей с краев. Наградив нацистов злобным взглядом, пленный, получив очередной синяк на спине от оружия, переступил низкий порог и оказался в еле освещённой комнате. Как только глаза привыкли к темноте, лицо его исказила гримаса, полная отвращения и ненависти. Темным силуэтом около дальней стены, облокотившись на неё, стояло самое мерзкое существо из всех существовавших. — Mein Führer! Die Sowjetunion wurde auf Ihren Befehl geliefert [Мой Фюрер! Советский Союз по вашему приказу доставлен], — отрапортовал один из солдат и отдал честь, после отступая назад, толкнув страну вглубь камеры. — Danke, Jungs [Благодарю, парни], — послышался слегка неприятный на первый взгляд голос, сорванный из-за многочисленных выступлений и не так давно полюбившейся манеры общения. Из мягкого, бархатистого тембра он превратился в искаженное его подобие. — Bleibt. Ich rate Ihnen, das sehen und hören zu deaktivieren und die Existenz des Gedächtnisses zu vergessen. Ich nehme an, Sie brauchen keine Konsequenzen? [Останьтесь. Зрение и слух советую отключить, про существование памяти забыть. Полагаю, последствия вам не нужны?] — спокойно продолжил Рейх, выходя на свет. И как всегда идеален. Чёрные, лоснящиеся волосы, чуть выбившиеся из-под любимой фуражки, выглаженная белоснежная рубашка словно по нему сшита, не обтягивает, но и не висит, как мешок, форменные штаны, заправленные в блестящие кожаные сапоги... И эти голубые глаза, в которых светится маниакальная искра. Они тоже идеальны. Солдаты, только услышав приказ, нервно сглотнули и стали медленно отходить в угол к запертой двери, и тут же были внезапно скручены ставшим на долю секунды свободным СССР. Нет, он не боялся преимущества с немецкой стороны, так же, как не боялся смерти в логове врага. Вот только подыхать здесь он вовсе не собирался. Пока нацист балакал со своими цепными шавками, Союз незаметно стащил у одного из них пистолет. Раззявы. Как же кстати они не связали ему руки. И это стало роковой ошибкой. Пара ударов и те валяются на полу, пребывая в отключке. Теперь же маузер направлен на самого Фюрера. — Даже если ты попытаешься выстрелить, сдохнешь быстрее, чем нервный импульс пройдёт от твоего мозга к пальцу, — предупреждает Рейх. Ему нечего бояться, ведь за спиной у русского оказываются ещё несколько нацистов, целящихся тому в голову. Он предвидел это. Знал, что Совет не сдастся без боя, знал, что при малейшей возможности предпримет попытку грохнуть его. Против воли Союз откидывает пистолет куда-то в бок и тот теряется во тьме помещения. — Gut [Хорошо]. А теперь, — перед страной вдруг оказался деревянный стул, — присаживайся. С явным недоверием, СССР переместился на него, продолжая сверлить взглядом ненавистного врага. Убедившись, что собеседник удобно устроился на любезно предоставленной ему табуреточке, Рейх начал свой монолог. Он говорил много, больше, естественно, о себе, грезил о том, каков будет идеальный мир, перекроенный по его личному эскизу, сотворённый его собственными руками. Твердил о своём превосходстве, о ничтожности СССР и ему подобных, как стран, о жалких, меркантильных и двуличных союзниках, что с великой радостью предадут его при первой же возможности, не испытав при этом ни секунды угрызений совести. В один момент он замолчал, отчего Союзу стало совсем уж не по себе. — Ты ведь не ожидал, — слова странным шепотом долетают до ушей коммуниста, — не ожидал, верно?! — вдруг перейдя на истерический крик, выпалил нацист. За секунду он оказался рядом с Советом, схватив того за подбородок, с силой сжал рукой в кожаных перчатках и заглянул тому в глаза. — Отвечай! Но страна демонстративно устремил свой взгляд на противника, прожигая того насквозь, при этом не говоря ни слова. Рейх же остыл, хохотнув себе под нос, и отстранился. В полумрак пыточной еле-еле проникал редкий дневной свет из небольшого окна, находившегося практически под потолком. Видимо, это подвальное помещение. Оттого и сырость. И этот свет ярко выделял желтые серп и молот со звёздочкой под бровью на хмуром лице русского. Краем глаза Рейх так некстати замечает метку. Он вновь наклоняется и проводит рукой по виднеющимся за открытым глазом элементам. Отчего то снова ухмыляется и ненадолго отходит куда-то вглубь комнаты. Возвращается спустя не больше минуты, держа в правой руке небольшой стальной нож. — Всегда ненавидел эту дрянь, — бросает немец, снова оказавшись около его лица, — чуть ли не с той жалкой церемонии мечтал избавить твоё милое личико от подобной мерзости. Волна ярости охватила пленного и он, отклонившись назад, предпринял попытку припечатать нацисту головой, но тот, заимев молниеносную реакцию, тут же отстранился. Разозленный Рейх, размахнувшись, оставляет на лице коммуниста звонкую пощёчину. — Fass mich nicht an! [Не сметь меня трогать!] — рыкнул Рейх и поправил сползшую от удара перчатку, мимолетно глянув на сплюнувшего кровь Союза. Садистски улыбнувшись, он с непривычной нежностью коснулся лица того и повернул на себя. Во второй все так же красовался и поблескивал на жиденьком свету нож. Кивнув солдатам, немец отошёл на пару шагов, а те быстро связали сопротивляющегося СССР. В это же мгновение острое ледяное лезвие дважды пересекло бровь до скулы, оставляя глубокие кровоточащие раны, по форме слегка напоминающие символику немца, вырывая из глотки Совета еле сдерживаемый стон, полный жгучей боли. Открыв рот в безмолвном крике, проснувшийся Союз хватается за правый глаз, пальцами ощупывая искалеченною поверхность. Убедившись в отсутствии крови, мужчина собирается было опуститься обратно на кровать, как вдруг четко осознает, что находится далеко не у себя и уж тем более не в спальне. Покрутив головой по сторонам, он видит лишь темень осенней ночи и открытыми участками кожи ощущает холод пронзающего плоть ветра. Приглядевшись, он узнает в неизвестном месте давно забытое им кладбище. Ему всегда казалось, что то выглядит довольно неплохо для своих лет, будучи совсем не новым, однако сейчас оно больше напоминало сцену из фильма ужасов, которые страна крайне недолюбливал: повсюду хаотично разбросаны листья, некоторые деревья рухнули прямо на забор, чуть ли не полностью уничтожив порядочную его часть, сам же забор заржавел, сгнил и местами был в дырах, через которые вполне мог пролезть мужчина союзовского телосложения, а тот был, поверьте, далеко не хиленьким пареньком. Говоря о могилах, а точнее памятниках, те были в ужаснейшем состоянии – где-то разрушенные, где-то упавшие, они создавали впечатление, будто сюда лет так сто точно никто не захаживал. Пройдя по заросшей сухостоем тропинке, каждую минуту оглядываясь, Союз вышел на небольшую поляну, посреди которой находилась могила и, казалось, та была… свежая? Перед могильным камнем росли две невысокие ели, загораживая большую ее часть, отчего коммунисту пришлось немного обойти ее. Чем ближе тот подходил к вскопанной земле, тем холоднее становился ветер, завывающий в верхушках деревьев, в воздухе постепенно прослеживался все более отчетливый запах мертвечины. Проклиная себя за излишнюю любознательность, мужчина всеми силами противился неизвестному желанию и, сделав пару шажков, в ужасе замер, увидев перед собой ни живого, ни мертвого Рейха, сидящего посреди могилы прямо на голой земле и безмятежно в ней же и ковырялся, вычерчивая или вырисовывая там какие-то буквы и, вроде бы, в упор не замечал своего гостя. Напевая какую-то веселую немецкую песенку, он легонько покачивал головой из стороны в сторону, пачкая палец за пальцем в грязи. Союз же, словно оттаяв и позабыв о страхе, то и дело тянулся вперед, дабы рассмотреть, что же такое калякает мертвец. Словно силой его потянуло ближе и он, неаккуратно переставив ногу, наступил на маленькую сухую веточку, отчего та с хрустом сломалась под его весом. Застыв на месте, как парализованный, русский, кажется, перестал дышать, как только услышал мерзкий скрип нарочито медленно поворачивающийся головы, которая за секунду неестественно выгнулась и на него во все прогнившие и блеклые гноящиеся глаза, с маниакальной улыбкой уставился призрак, потянув к тому свои костлявые руки. Заорав, как резаный, Союз с грохотом падает с кровати, больно ударившись головой о пол. Больше за эту ночь он ни разу не сомкнул глаз, проведя оставшееся время в обнимку с книгой по инженерии. Все оставшиеся от внепланового отпуска ночи коммуниста одолевал один и тот же сон. Как на репите, он начинался ровно в час после полуночи и заканчивался в районе четырех утра, не давая тому спать, тем самым разбивая его на маленькие кусочки. И каждый раз во сне тот наступал на злосчастную ветку. И каждый раз на него в упор смотрели мертвые глаза. Навязчивое видение, словно паразит, пыталось высосать из него все соки, одолеть, заставив помучаться перед чем-то неизвестным и оттого пугающим. СССР потерялся во времени, в один из дней совсем не выходил из кабинета, требуя лишь кофе, кофе и еще раз кофе, а иногда и перекусить. Но, однажды, взяв себя в руки, он, наконец, забыл про это глупое наваждение и в самом конце нерабочей недели специально улегся ближе к утру, решив обхитрить свой кошмар. Тот, как и рассчитывал Союз, не появился, но вместо него пришел другой. И он готов поклясться, что кладбище с живым мертвецом выглядело не столь отвратительно, как то, из-за чего он схватил позорный стояк.