Полируй меч с терпением

      — Не знал, что ты куришь… — Чимин смотрит как-то осуждающе — любит он это делать, а у самого глаза в кучу и легкая блуза медленно сползает с плеча.       — Я и не курю, — Чонгук вдыхает дым не в затяг и смотрит на открытые ключицы сверху вниз, поправляет раскрытый ворот заботливо, помогает поймать ремешок сумки, что соскальзывает по его руке.       — От тебя всегда так приятно пахнет…       — Потому что я не курю.       Чонгук любит спорить и пассивно-агрессивно дерзить старшим, ему обязательно нужно вставить слово поперек, так ему легче дышать. Пожалуй, бычить он может на кого угодно, кроме Юнги-хена. Бычить он может даже на Чимина. Хоть и успел уже язык прикусить — ему вроде как комплимент сделали, причем не кто попало, а главный герой его мокрых снов. А он взял и смахнул его в сторону, как мелочь какую-то, хотя сам теперь будет думать об этом «всегда так приятно пахнет» постоянно. Чонгук пренебрежительно относится к комплиментам от омег, потому что омеги с ним заигрывают столько, сколько он себя помнит. В этом плане он не то чтобы пресыщен, просто ему этого внимания и даром не нужно.       Комплименты от Чимина — это разовая акция. Это что-то на совсем другом уровне. Комплименты от Чимина можно собирать в шкатулку и хранить в сейфе.       У Чонгука в руках случайная сигарета под пиво, а еще он немного пьян, у него стихийный перекур возле паба, пятиминутка наедине с самим собой. Шумная компания одногруппников высосала всю его душу: он потерял счет попойкам в честь начала учебного года, устал знакомиться с новыми людьми и проставляться перед сонбэ. Посвящение в студенты, в факультет кино и телевидения, в клуб легкоатлетов, в фотоклуб, в клуб любителей хайкинга…       — Хен, ты откуда? Чего один ночью шатаешься? Еще и пьяный…       Чимин кажется рассеянным, а глаза его блестят игриво — разит от него будь здоров, он подходит к Чонгуку вплотную, зачем-то залезает рукой в карман его толстовки и, пьяненько хихикая, выгребает оттуда связку ключей, мятную жвачку и скомканную обертку от кимпаба. Его румяные щеки озорно блестят, и Чонгук касается его скул костяшками пальцев. Горячо. Хен весь горит.       — Столько вопросов… но есть ли на них ответы? — загадочно мурчит Чимин и садится на корточки перед ним, утыкает алое лицо в свои крохотные ладони и бурчит устало: — Домой пойдем?       Пойдут. Они обязательно пойдут домой прямо сейчас, только у Чонгука рюкзак остался внутри, в пабе, его нужно забрать.       — Ого, кого это привел наш Чонгук-щи? Кто это?       — Пак Чимин это, — отвечает за себя Чимин, задрав голову повыше. — Факультет современного танца, третий год.       Чонгук обнаруживает для себя его удивительную способность выглядеть трезвым как стеклышко, в то время как на самом деле степень его опьянения стремится к тяжелой.       — О-о-о, тогда для нас вы сонбэ! Присоединитесь к нам? Угощаем.       Угощаем — ключевое слово. Волшебное. Чимин глядит на Чонгука покровительно, снизу вверх, вальяжно присаживается на кожаный диванчик и тянет за собой. Он моментально перетягивает все внимание на себя, и Чонгук незаметно заводит руку за его спину, заинтересованные взгляды альф возбуждают в нем злость. Ему очень интересно, Чимини-хен всегда так бездумно и отважно выпивает в незнакомых компаниях альф? Вроде бы он сидит скромно и тихо, набивает щеки закусками, но окружающих так и тянет обратить его внимание на себя, задать вопрос, поинтересоваться мнением. А Чимин отвечает всем мягко и вежливо, хитро потягивая бесплатный алкоголь. Тыкает пальчиком в самые дорогие напитки и скромно благодарит услужливых донсэнов. Захмелевший Чонгук шепчет ему на ухо что-то вроде: «хен, куда ты столько пьешь с незнакомыми людьми?», а Чимин отвечает ему, совсем вплотную, зарывшись носом в его ушную раковину:       — Я же с тобой, Гук-и, чего мне бояться?       Эти слова окрыляют — умеет Чимин хвалить мимоходом и подкармливать жадное до похвалы альфийское эго, Чонгук внимает каждому его слову и чувствует, как сама собой выпрямляется его спина. Ответственность за Чимина раздувает Чонгука изнутри. Ответственность за целость и сохранность его ненаглядного хена, такого воздушного и наивного. Чонгук старается не пить, но Чимин подливает ему упорно соджу, делится щедро коктейлями. Сам при этом почему-то остается в зафиксированном агрегатном состоянии, в то время как Чонгук постепенно осознает, что еще стаканчик-другой — и он заблюет весь квартал вкруговую.       — Я думаю, нам пора, — Чимин опять говорит это своим вежливым трезвым голосом и аккуратно, за шкирку, выводит из-за стола осоловевшего Чонгука.       Он не помнит того, как они оказываются на улице, помнит только то, что макушка Чимина пахнет сладко, как молочный коктейль, а узкая спина его жесткая и очень удобная. Асфальт идет калейдоскопом перед глазами, вперемешку с неоновыми вывесками и желтыми фонарями, Чонгук счастливо смеется в длинную шею Чимина от внезапно накатившего на него чувства легкости и детского восторга. Он на таких серьезных щщах собирался приглядывать за своим маленьким и нежным хеном, а в итоге хрупкий хен тащит его на своей спине. Альфу, в котором шестьдесят семь кило веса, десять килограммов одежды сверху, армейские ботинки и забитый хламом рюкзак.       — Хен, брось меня. Хен, слышшшьш?       Чонгук чувствует, что лимиты организма его полностью исчерпаны: он либо сейчас отключится, либо заблюет Чимини-хена с ног до головы. Он влажно хихикает и хрюкает это ему на ухо, пытаясь собрать все остатки своего разума воедино, а ладошка Чимина и его мягкий голос держат его на плаву. Чонгук чувствует, что укачивать его начинает с новой силой, разлепляет глаза сквозь наплывшую на него тяжелую муть и понимает, что они едут в такси. Чимини-хен такой сильный! Он выпил вдвое больше Чонгука и все еще способен позаботиться о них двоих. Чонгуку очень стыдно и еще ему страшно. Страшно от того, что его сейчас вырвет. Он терпеть не может тошноту и ненавидит прочищать желудок. Лучше ему перетерпеть. Проглотить и заставить свой организм переваривать токсичную жижу, что просится наружу. Он зажимает рот ладонями и старается дышать носом, втягивая в себя химозный запах нового салона авто. Чимин что-то шепчет ему на ухо, поглаживая успокаивающе по волосам, кожу холодит кондиционер. Чонгук постепенно начинает соображать куда быстрее, он обливается потом, а слабость превращает его размазанное по заднему сидению тело в немощный сморчок.       — Приехали. Выводи своего дружка, да побыстрее, иначе будете оплачивать мне химчистку.       Чонгук очень шустро вылетает из салона и его сразу же тошнит фонтаном в кусты — вот это сила воли! Подоспевший на подмогу Чимини-хен не дает ему упасть на колени и перехватывает его поперек туловища. Сознание Чонгука проясняется постепенно, в мыслях появляется просвет. И в этом просвете Чимин, который сдавлено хохочет за его спиной. Его все тошнит и тошнит, горячая рвота идет ртом и носом, он стонет бессильно, готовый упасть и заснуть прямо в этой огромной луже.       — Ого-го, сколько еды выходит, Гук-и! Еще немного! — подбадривает его Чимин, а это самое немного так и не настает.       Чимин держит мокрую от пота голову Чонгука своими ладонями крепко, как в тисках, а сам шатается из стороны в сторону и прячет свое лицо в сгибе локтя. Он икает и пытается подавить свой рвотный рефлекс — миссия невыполнима, запах их окружает адский. Когда вся непереваренная пища Чонгука наконец покидает его бездонный желудок, он понимает, что хен прочищается рядом. И их начинает выворачивать в унисон, в общую слизистую лужу. Обессиленный Чонгук пытается помочь Чимину так же, как и он ему. Ему кажется, что он даже протрезвел — зрение становится ясным, а мыслительные процессы не перескакивают с одной идеи на другую, он глядит на их изгаженную обувь, на изгвазданные джинсы и бережно утирает измученное лицо Чимина рукавом своей толстовки.       Они заблевали не куст, а клумбу госпожи Ким и теперь ее прекрасная гортензия по самые листья стоит в густой и кислой рвоте.       — Ща мы с тобой жвачку зажуем, все нормлн будт, — авторитетно заявляет Чимин и, надувшись, ковыряется своими мягкими пальчиками в упаковке жвачки.       Он прекрасен даже так, с налипшим на щеку недопереваренным куском сосиски и зеленого лука. Чимин хмурится сосредоточенно, старательно выковыривает мятные пастилки и тихо ойкает, когда на асфальт падает одна подушечка, а следом за ней вторая, третья…       — Пять секунд, хен! Раз, два, четыре, три… — спешит на подмогу Чонгук и в горсть собирает рассыпавшуюся по асфальту жвачку: галантно позволяет Чимину угоститься первым и закидывает остаток в свой рот.       — Успели… — облегченно вздыхает Чимин и, сонно зажмурившись, пережевывает жвачку без сахара с привкусом дорожной пыли.       У Чонгука на зубах скрипит песок, он чувствует, как легкий ветерок приятно ерошит его отросшие волосы. Хорошо на улице. Свежо…       Они поднимаются до квартиры по лестнице в обнимку и в четыре руки мучительно ковыряются в замочной скважине, Чонгук даже не скрывает того, что не рвется помогать хену и гогочет глухо, уткнувшись в макушку Чимина, впервые он контактирует с ним настолько тесно, впервые чувствует так близко его запах, его тело под ним. После того, как желудок его прочистился, ему стало намного легче дышать, теперь он просто пьяный. И очень игривый. Он поцелует Чимина сейчас перед дверью. Точно поцелует, а когда еще? Такого беззащитного, хрупкого, измазанного рвотой, непонятно чьей. Чонгук пытается найти его маленькое личико в кромешной тьме, натыкается безуспешно на его нежные мочки, на бессчетные сережки и слышит откуда-то сбоку придушенное шипение:       — Тихххшшш, а то разбудш.       — Уже разбудили, — им открывает Юнги и, кажется, Богом. — Матерь божья, Чимин! Чонгук? Вы где так нажрались?       — Мы вообще-то трезвые, жвачку жуем.       — Жвачку жуете?       — Ага, жвачку жуем, — подтверждает Чонгук, пока они вваливаются во входной проем и, не разувшись, оба тяжело шагают поперек гостиной к дивану.       Иногда для абсолютного счастья достаточно просто принять горизонтальное положение. Чонгук выдыхает облегченно, а Чимин садится на его ноги и отваливается в другую сторону. Хватает его за икру и притягивает к себе, как плюшевую игрушку. Он его так и не поцеловал, не попробовал на вкус его сладкий ротик, нужно было сделать это раньше, было столько удачных шансов, а он их все так бездумно просрал.       — У вас была битва рвотой? Почему Чонгука будто обмакнули головой в унитаз? Чимин, ты эту блузку только вчера купил, теперь ей разве что пол мыть…       Боже, Юнги-хен! Драгоценный, святой и такой крутой в домашнем скатанном халате на свою пенсионерскую пижаму. Что было бы, если бы он вышел чуть позже и застал их там, на лестничной клетке: ошалевшего Чонгука, насильно зажимающего в углу Чимина? Разве можно поступать так с человеком, который желает ему только добра?       — Хен, прости, а? — говорит вслух Чонгук, ему становится совестливо и невыносимо стыдно: — Хен шел, а там я, а потом они… и мы вот…       — Чонгук, ты что, плачешь?       У Чонгука мысли и язык путаются, он не может выразить и сотой части того, что хочет передать. Его душат слезы, он очень сентиментальный человек, ему очень жаль, ему хочется извиниться за чувства, с которыми он не может ничего поделать.       — А ты че плачшшш то? — обеспокоенно вопрошает Чимин с противоположного края дивана, а его добрые, ласковые глаза тоже начинают слезиться: — Ди сюда, обнмемся.       Чимин переползает на него сверху и Чонгука обволакивает уютным теплом самого прекрасного человека в мире, слезы его льются градом, он лежит и рыдает молча, зарывшись лицом в шею Чимина, который тоже тихонько плачет, крепко обхватив его лицо. Исключительно трогательный момент. Необъяснимо трогательный.       — Ну и клоуны. Я спать.       — Обрадовался. Помоги мне их раздеть и до кроватей дотащить. Они мне тут все сейчас изгадят.       Чонгуку так комфортно и спокойно в его запахе. Будто он вернулся в отчий дом, будто обрел то, что так долго не мог найти. Безмятежность и спокойствие, слезы облегчения и трепещущее в груди сердце. Чонгук позволяет себе полностью погрузиться в аромат омеги с легкой ноткой желудочного сока, моргает медленно, носом утыкаясь в его запаховую железу и проваливается в глубокий сон, хватая в охапку изящное и податливое тело...