Франция только-только начала погружаться в предвечерние сумерки. Чистое небо заволокли пузырчатые облака, предупреждающие о том, что совсем скоро на улицах Лиона стемнеет. Марк очерчивает края пузатой кружки с валящим из нее паром, отпивает чуть сладковатый чай и откидывается на небольшое, даже лучше сказать крохотное, сиденье-неваляшку. Чай штормит из стороны в сторону, несколько капель проливаются на пол, но Уокер даже не замечает этого. По рукам гуляет спокойный ветерок, запутываясь в темно-русых, взъерошенных волосах. Понемногу Марк приходил в себя. Обычно после обеденного сна он чувствовал себя немного лучше, но это не тот день. Завтра утром у него рейс, меняющий жизнь в красочном Лионе, в спокойном районе, на быстрое американское движение. Марк, казалось, ждал этого ответа мучительно долго, на деле же всего пару недель. Медицинский университет, буквально один из лучших, находящийся в Пенсильвании. У француза вырывается нервный смешок, а в подушечках пальцев начинает покалывать. Он наконец сделал первый шаг, даже если он и слишком большой, и быстрый для шага. Марку было необходимо улететь из Лиона, а то, что он еще и поступил туда, куда хотел—звезды явно держали за него кулачки. А может и не звезды вовсе.
Парень тяжело вздыхает, отставляет кружку на небольшой кофейный столик, не понято как вместившийся сюда инициативной мамой, устало трет глаза. До ушей доносится быстрый топот и вот уже через секунду балконная дверь открывается, впуская на улицу немного домашнего шума, а в дом немного уличного спокойствия.
—Я так и знала, что ты здесь, —Саманта высовывается практически наполовину, хмыкая. Ее русые волосы заплетены в две небрежные косы, чуть вздернутый носик шмыгает, словно она что-то спрашивает, а темные из-за освещения глаза впились в Марка, жаждая услышать очередное оправдание почему тот опять сидит на балконе в одной футболке и штанах с носками, —мама спрашивает почему ты не идешь? —Сэм ступает на балкон и только теперь Марк замечает на ней какие-то излишне широкие телесные штаны и желтый топ. Она ежится, бурча, что на улице холодно. Марк коротко смеется, не зная, что ему нужно на это ответить.
—Я просто наслаждался последними деньками в Лионе, —девушка выгибает одну бровь, усмехаясь.
—Последними? Я думала, ты будешь приезжать на каникулах, —Марк кивает.
—Буду, но они не такие частые, как у школьников, —Саманта отсутствующе осматривает виднеющиеся крыши домов. На какое-то непродолжительное время между ними повисает молчание. Марк вслушивается в далекие звуки проезжающих машин, неосознанно постукивая пальцами по собственным коленкам.
—Ладно, —вздыхает Сэм, убирая косы за спину, —пойдем, братишка, тебе еще слушать о том, как тебя все любят и заранее скучают, —Саманта смеется, беря Марка за запястье и потянув на себя, —надеюсь папа отмочит что-нибудь смешное, пойдем, не время для воспоминаний, —и тут же, —кто-то мне обещал жить настоящим.
—Сэм…
—Что «Сэм»? —сестра обиженно дует щеки, затягивая Марка в комнату и закрывая балкон, —давай, давай, Наполеон, пойдем смотреть на горящую Москву, —Марк смеется, когда его начинают пихать под лопатки в сторону светлой кухни. Мама встречает своих детей, по-матерински печально улыбаясь им двоим. Саманта смеется, что означает «я же говорила», а Марк осматривает свою родительницу и дергает краешком губ.
В своем изумрудном хлопковом домашнем платье на широких лямках и лазурным поясом на талии мама выглядела на десять, а то и двадцать лет моложе. Волосы ее были собраны в небрежный пучок, а еще она гнусавила из-за недавней простуды, от которой еще не до конца вылечилась. Отец всплескивает руками, наигранно усмехаясь: «мы думали ты не придешь!». Марк коротко жмет плечами, сестра все еще подталкивает его к столу, на котором столько еды, что глаза разбегаются. Мама дорезает палку багета, вываливая тот в хлебную корзинку, а Марк не может сдержать неловкого смешка. И почему у них ужин в типичном французском стиле?
Этот вопрос Уокер конечно же не задает, интересуется у мамы чем ей помочь, на что женщина в шутку замахивается полотенцем: «на месте сиди» —убирает хлебный нож в раковину и садится за стол; Сэм в точности повторяет ее движения. Прядки русых волос опадают женщине на лицо, но она тут же убирает их за уши, нервно разглаживая салфетку, развернувшую у себя на коленях. Саманта под столом пихает брата ногой в пушистом голубом тапке в виде кота, подмигивая ему. Тоненькие блестящие браслеты на изящной руке звенят, а отец поправляет очки без стекол, кладет маме руку на плечо и улыбается: «ты отлично постаралась, дорогая».
—Ты это о Марке или о еде? —смеется мама.
—Брэнда! —отец хмурит брови, дурашливо щипая ее за покрасневшую щеку.
Марк с Самантой переглядываются, неловко хмыкая друг другу. Может быть им обоим стоило сказать о том, что это мило, ну или на крайний случай поплеваться, что их родители слишком слащавые, но дети решили просто промолчать. У Саманты не было страсти к романтике, присущей типичным француженкам, а у Марка все еще где-то глубоко гноилась рана.
—Мам, подай фрикасе, тебе ближе, —решает отвлечь влюбленных родителей друг от друга Саманта, видя, как Марк начинает елозить тарелкой по выглаженной специально для него скатерти.
Остальное время ужина прошло в спокойно обстановке. Марк наблюдал за тем, как мама с сестрой устраивают шуточную перепалку за последний кусок лукового багета, прикрывая улыбку ладонью. Он будет скучать по своей немного странной, но счастливой семье. «Марк, ты мало ешь, что-то случилось, тебе не нравится?» —встревоженно спрашивает мама, накрывая ладонь сына своей. Она теплая и чуть подрагивающая, словно мама вот-вот расчувствуется и заплачет. Впрочем, Марк был не далек от правды. Уокер мотает головой, ссылаясь на усталость и то, что он нервничает перед завтрашним отлетом. Отец постукивает пальцами по краю стола, напоминая, что они поедут его провожать, так что волноваться не о чем. «Возможно, ты прав» —только и отвечает парень.
На самом деле ему страшно. Страшно уезжать куда-то в новую жизнь, когда старая еще не затянула все полученные раны. Мама хлопает своего мужа по плечу, прося не наседать такими фразами на сына, мол может он не хочет оставлять своих друзей и семью. Марк угукает, потому что отчасти мама права. Ему не хочется быть вдали от семьи, а вот друзей у него тут как не было, так и не появилось после того случая. Да даже когда те были, назвать их друзьями было сложно, так, далекие приятели. В своем отношении Марк убедился чуть позже, когда остался совершенно один в пустой комнате, а вместо слов поддержки не услышал вообще ничего. Тогда его поддержала Саманта, которая знала все от самого начала и грозилась убить, если брату сделают больно, до самого конца, когда слова угрозы маленькой девочки было уже осуществить нельзя. Марку больно оставлять сестру одну, он волнуется за нее и как старший брат, и как друг. Хоть Сэм и выглядит уже довольно взрослой, она все еще его маленькая сестренка. Марк не знает, что он будет делать один в Америке, среди кучи народу, как будет вести себя с другими и получится ли у него когда-нибудь завести настоящих друзей. Не знает и эта неизвестность жрет его вот уже несколько недель, с того самого момента, как он получил извещение о зачислении. Тот день, словно сон, медленно перерастающий в кошмар.
—Ты хоть иногда нас навещай, звони, —непривычно тихо просит мама, а Марк считает секунды до того, как из глаз родительницы польется водопад.
—Мам, он же не навсегда уезжает, —Саманта подцепляет вилкой шляпку гриба в сливочном соусе и отправляет в рот, —у них там по любому есть каникулы или выходные, —девушка усмехается, убирая косу назад, —к тому же, он просто не сможет не приезжать, он слишком сильно любит Лион и твою еду, —Марк пихает сестру в плечо, —что я не так сказала? —возмущается девушка, после чего оба смеются, а у мамы на глаза наворачиваются слезы.
—Дети…—женщина прикрывает лицо, пытаясь скрыть слезы, но получается у нее плохо. Марк с Самантой встают со своих мест, обнимая маму за ее дрожащие плечи, —я вас так люблю, — «мы тебя тоже, мам» —хоровой ответ.
На некоторое время ужин пришлось приостановить, дабы дать маме наплакаться и успокоиться. Марк поправляет ее растрепанные волосы, когда как Саманта называет ее плаксой и подает салфетки, стирая чуть поплывший макияж. Отец тем временем прибирает тарелки и ставит чайник, а оставшуюся еду пакует в пленку и ставит в холодильник. Марк замечает это краем глаза и понимает: даже если он уедет, их повседневная жизнь не поменяется целиком. Он думает об этом и понимает, что ему тоже нужно быть сильным и не менять своего привычного жизненного ритма. Все же он уезжает учиться, а не тусоваться с кем попало.
После они пьют чай с ванильными круассанами—Марк решил обойтись обычными бутербродами, а то после этого вечера ему останется только натянуть берет и пойти кадрить девушек на улицу. А Марк ненавидит береты и вообще он гей—разговаривая ни о чем. Мама спрашивает собрал ли Марк все нужные вещи, на что он кивает ей, уверяя, что если он что-то и забудет, то значит это было не так важно. Сэм шутит, чтобы тот не забыл свой паспорт, на что Марк показывает сестре язык, а родители смеются с них двоих.
Чаепитие заканчивается, когда на город уже опускаются темные сумерки. Мама смотрит на время и шокировано прикрывает рот, говоря, что они, кажется, засиделись. Марк с Самантой помогают убрать со стола под какой-то фоновый родительский треп. Пока Марк вытирает вымытую сестрой чашку, отец слишком громко смеется, что как бы их сына не взяли в плен американские представительными прекрасного пола. Мама просит его быть потише, а Сэм с Марком вновь переглядываются, молча решая сделать вид, что они этого не слышали. Это, пожалуй, единственный минус в их коробке семейных плюсов. Родители, в особенности отец, все еще верят, что когда-нибудь Марк приведет домой девушку, с уверенностью заявляя, что это его будущая жена. Саманта однажды пошутила, что, скорее, так сделает партнер Марка. Марк тогда не посмеялся, но доля правды в этом была. Да даже не доля, это была стопроцентная правда. Со временем все эти шутки стали неотъемлемой частью их семейных разговоров, словно они и правда смешные. Отец каждый раз вставляет какую-нибудь подобную фразочку, даже не замечая, что буквально вколачивает гвозди в спину собственному сыну. Но это ничего, думает Марк, это не самое страшное. Его все еще любят, не отправляют на лечение и не запрещают выходить из дома, боясь, что ориентация—видимо, приобретенная от кого-то—поразит еще нескольких парней в их многоквартирном доме. На этом спасибо, у Марка все еще есть любящие его родители и свобода передвижения, это многого стоит.
После брат с сестрой расходятся по своим комнатам, мама отправляется в ванную, а отец включает телевизор в гостиной, убавляя звук. Кажется, он собирается вздремнуть, пока ждет свою жену, совершающую водные процедуры по сорок минут, а иногда и вовсе по часу. Марк прикрывает дверь собственной комнаты, проходит пару шагов и падает лицом в кровать, чудом не сталкиваясь с холодной, выкрашенной в какой-то пепельный цвет стенкой с остатками скотча. Когда-то на этот скотч были прикреплены полароидные фотографии, теперь же от них остался лишь едва заметный след и облупившиеся кусочки краски на клейкой стороне скотча. Марк переворачивается на спину, кладя руки по голову, и устремляет взгляд на потолок, усыпанный маленькими светящимися в темноте звездочками. Когда он смотрит на них, то сразу же вспоминает, как, сидя на плечах у отца, самолично приклеивал их к потолку. Мама потом ругалась, что они намертво там теперь засели, а Марк сказал, что так даже к лучшему.
Теперь Марк ненавидит звезды. Отчасти это из-за легенд, что люди никогда не уходят, а превращаются в далекие мерцающие огоньки и постоянно наблюдают за теми, кто о них всегда помнит. Глаза начинает неприятно щипать, а в груди покалывать, поэтому Марк отрывается от звезд и плывет взглядом чуть ниже, натыкаясь на свой огромный шкаф с книгами, комиксами, игрушкой человека-паука и шайбой с подписью какого-то крутого канадского игрока. Это было лет шесть назад, когда они всей семьей отправились на уикенд в Канаду. Как раз был сезон, и не сходить посмотреть на тех, о ком столько слышал восхищенных речей было бы настоящим свинством. Поэтому Уокеры всей семьей отправились на арену. Маме и Саманте хоккей быстро наскучил, а вот Марк втянулся. И это, пожалуй, то, с чем Марку будет сложнее всего расстаться. С хоккеем. Без него Марк просто не знает, как освободить все свои мысли, как выбить из себя все переживания. Марк не знает, но очень надеется, что у него будет время для того, чтобы выбираться на какой-нибудь каток. Ему необходим лед, чтобы перестать чувствовать руки на горле и чужое присутствие рядом. На льду он один, и без него Марк просто погибнет в горьком чувстве собственных слез на щеках.
Уокер возвращается с небес на землю, тяжело вздыхая. Парень поворачивается на бок, взгляд устремляется на дверь, за которой виднеется тусклая, совсем еле-заметная полоска света от экрана телевизора. Возможно это из-за его большого экрана, а не от того, что отец решил придвинуть его поближе. Собственные дурацкие мысли немного помогают. Сразу вспоминается, как именно отец поставил точку в неудачной карьере Марка-фигуриста и дал начало Марку-хоккеисту. Мама была совсем немного—очень, судя по тому, что ее пришлось отцу практически уговаривать—против того, чтобы Марк занимался именно хоккеем. Ее можно понять, все же это не кататься на льду в обтягивающих костюмчиках и крутить пируэты, которые, кстати, у Марка не получались. Не потому, что ему не хотелось, а потому, что ему казалось, что это просто не его. Марку было некомфортно, когда его заставляли хотя бы прыгнуть. Марк бы прыгнул на палас и ушел в раздевалку, да вот только денег, вложенных в него, сие действие не вернуло бы. Марк просто сказал об этом отцу—что ему нравится больше хоккей, и он бы, если ему разрешат, хотел бы заниматься им, а не фигурным катанием—а тот, покачав головой, поинтересовался уверен ли Марк. Уокер кивнул тогда, потому что понимал, что хоккей—это не про атласные костюмы, это про спорт, про отдачу и про командную игру. Фигурное катание, наверное, тоже про это, но Марк как-то не задумывался, да и не хотелось ему. Мама долго сопротивлялась, но в итоге мечты Марка были исполнены. И это оказалось самой настоящей удачей. После мама еще раз триста говорила, какие они—ее муж и сын—молодцы, что тогда уговорили ее. Мама говорила, что видеть счастье в глазах Марка—это то, ради чего она всегда стремилась.
Он тоже так говорил.
—Привет, не спишь? —тихий вопрос, прозвучавший сквозь темные затуманенные мысли, отвлекает, заставляя не идти в сторону вязкого болота из воспоминаний, а развернуться и побежать прочь. Саманта уже была в своей голубой пижаме, штаны которой были ей большие и она их закатывала. Заметив, что брат, наконец, отвис, Сэм заходит в комнату, прикрывая дверь, и в несколько шагов оказывается рядом, пихая Марка, чтобы тот сел. После она также садится на кровать, заглядывая парню в глаза, —опять грузишься? —девушка дружелюбно усмехается, трепля брата по плечу.
—Я пытаюсь…
—Не надо, —обрывает она его, дергая краешком губ, —не говори мне ничего, сделаешь себе хуже.
—Сэм…
—Ну что опять? —смеется она, но пальцы на плечах сжимаются, выдавая ее беспокойство.
—Мне очень страшно, —сознается Марк.
—Это нормально, —Саманта придвигается к брату ближе, кладя голову на плечо, —все будет в порядке, братишка, —оба коротко выдыхают, —ты сильный, ты со всем справишься.
После они сидят молча какое-то непродолжительное время. Сэм елозит пяткой по напольному покрытию, не зная, что сказать, а Марк чувствует, как голова начинает тяжелеть. Только сейчас Уокер понимает, что он безумно устал. Так всегда происходит, когда Марк слишком много думает, мозговой штурм даром никогда не проходит. «Я собираюсь спа…»—немного тихий голос парня прерывает громкий вздох. Девушка встает с его кровати, делает три шага, останавливается и оборачивается на брата. «Спокойной ночи» —Марк вторит ее словам, а после следит за тем, как ее ночнушка исчезает в ночной коридорной темноте, как дверь собственной комнате щелкает, как удаляются шаги, а после вовсе пропадают. Спальня родителей находится дальше, поэтому Марк не знает спят они уже или отец все еще смотрит телевизор, а мама изображает русалку. Да и знать как-то не особо хочется.
Марк все-таки встает с кровати, переодеваясь в пижамные штаны с футболкой, зачесывает волосы назад и мельком останавливает взгляд на своем отражении. Он никогда не любил так делать, потому что воспаленный после определенных событий мозг все время вырисовывает рядом
его. Каждый неудачный раз, когда Марк снова пытается вернуться в настоящее, прошлое, костлявой корягой, подставляется под ноги, заставляя упасть, а после набрасывается волком и продолжает терзать несчастное тело француза. Глубоко выдохнув и с огромным усилием отвернувшись от зеркала, Марк щелкает по выключателю и залезает обратно под оделяло. Тусклый свет ярких ночных звезд на потолке немного успокаивает, но все естество этому свету противится. Поэтому Марк отворачивается к стене, укутываясь с головой, и только потом вспоминает про незаведенный будильник. Выбираться из своего кокона не очень хочется, но Марк вовремя вспоминает, что самолет у него где-то в пол седьмого и семья поедет его провожать. А это значит, что родители встанут самые первые и разбудят обоих детей. Можно не волноваться. Марк прикрывает глаза и в ту же секунду засыпает.
***
Марк оказывается прав. Его будит несильное, но довольно уверенное похлопывание по спине. Парень сонно зевает, понимая, что так и проспал всю ночь, уткнувшись в стену, переворачивается на спину и приоткрывает один глаз, тут же удивляясь, когда признает свою сестру, а не маму, как планировалось. У Саманты на голове уже вовсе красуется высокая гулька, а несколько непослушных прядей все-таки спадают на лицо. Хоть сестра и выглядит собранной, по ее заторможенности можно понять, что сама она проснулась не больше двадцати минут назад.
—А где…—пытается спросить Уокер, но его опять перебивают. Дурная привычка у Саманты—отвечать, когда еще не договорили. Марка она бесит, но он будет скучать по ней.
—Истерично пытаются привести себя в порядок, —смеется девушка, —особенно мама, —брат с сестрой тихонько хихикают, после чего Марк окончательно садится на кровати, потирая красный вдавленный лоб и глаза, —плохо спал? —интересуется Сэм, получая в ответ утвердительный кивок.
—Всякая хрень снилась, ворочался постоянно, —девушка понимающе угукает, —надо снять эти звезды, —оба одновременно поднимают глаза на прикрепленные к потолку наклейки.
—Надо, —соглашается она.
Типичный утренний ритуал. Разговор ни о чем. Марк говорит об этих звездах уже на протяжении нескольких лет, но, когда дело доходит до них, Уокер же и огрызается, что ничего он не хотел их снимать. Марк ненавидит звезды, но еще больше он ненавидит себя за то, что не в состоянии разорвать ту тоненькую ниточку между
ними, даже спустя столько времени.
—Ладно, —Сэм хлопает себя по коленкам, —я пойду, ты пока собирайся, —Марк угукает, а как только за сестрой закрывается дверь, падает обратно на подушку. Он давно уже собран. Увесистый, хоть и небольшой чемодан стоит возле письменного стола, так, что его даже незаметно, когда сразу входишь в комнату, до того он непримечательный. Как и сам Марк.
Усмехнувшись, скорее горько, чем иронично, своим мыслям, Уокер окончательно вылезает из-под одеяла, решая, что собираться и правда надо. До аэропорта еще придется ехать на машине, Марк надеется, что ни в какие пробки они не встанут, а то будет не очень весело. Марку вообще не весело, но так будет вообще-вообще не весело. Вздохнув, Уокер принимается одеваться, не задумываясь что именно на себя напяливает и как оно будет смотреться. Все равно, если честно.
***
Марк думал, что собираться они будут с какой-то повисшей воздухе ноткой истерии, но отцу так мастерски удавалось отвлечь маму, что она всего раза четыре спросила у Марка все ли он собрал, готов ли он, не забыл ли что, и еще раз десять потрепать по волосам. На третий раз Марк перестал их поправлять, поэтому, когда все стали выходить из квартиры, Сэм хохотнула над гнездом брата. Серое французское утро пленило своей красотой и тишиной. Иногда родная Франция, особенно их уличный уголок, напоминал Англию, особенно мощеными дорожками. Те, наверное, не только в Англии есть, но Марк впервые увидел их там, после родного Лиона. Кафе возле дома еще даже не собирались открываться, навесы были сложены, столики поставлены друг на друга, стулья убраны, свет не горел. В доме напротив, да и вообще в домах, так же не было ни одного горящего окна. Уокеры жили не в самом центре Лиона, так что это усложняет дорогу. Марк ежится, когда на улице начинает моросить. Свежий утренний ветер удивленно свистит, не ожидав увидеть на улице столько живых душ, да еще и таких оживленных.
Отец помогает убрать чемодан в багаж, пока мама с Самантой усаживаются на задние сиденья их небольшого автомобиля. Младшая Уокер все пытается успокоить родительницу речами, что Марк взрослый мальчик и он со всем справится. Мама понятливо кивает, но все равно бросает на Марка обеспокоенный взгляд, стоит им с отцом усесться вперед—отец на водительское место, Марк на пассажирское.
Окна запотевают, дождь усиливается. Казалось, погода проливает свои слезы над отъездом Марка. Небо горестно воет. Парень дергает ремень безопасности, защелкивая тот, после чего облокачивается на собственную руку, устроенную на подлокотнике, и устремляет взгляд в окно. Отец заводит машину, а тем временем их уютный угловой внутренний двор накрывает белесая пелена тумана. Марк замечает в ее клубах до дрожи знакомую высокую фигуру, слабо улыбается. Он оставил
его одного. Он наконец смог это сделать. Отвернувшись, Марк что-то спрашивает у мамы, а пока ее накрашенные глаза начинают слезиться, они выезжают со двора. Клубы тумана, вместе с тяжелым, столь же тучным прошлом, остаются позади. Марк любит Лион, но ему нравится путешествовать, потому что с Лионом у него слишком много связано. Марк любит Лиона так же сильно, как и
его. И ненавидит свои все связанные с городом воспоминания так же, как и ненавидит причину, по которой его сердце теперь раздроблено на мелкие песчаные камешки. Марк улыбается, но улыбка получается болезненной и вымученной. Это вынужденная мера, Марку надоело страдать. Он любит, но он так же хочет быть любимым.
—О чем задумался? —из собственных мыслей вытягивает вопрос отца. Он поворачивается к Марку всего на секунду, выгибая темную бровь в немом вопросе. В зеркале заднего вида Саманта приковывает взгляд к серо-зеленому лицу брата и, кажется, понимает, что внутри него бушует сейчас ураган из чувств. И этот ураган разрушает маленькую деревеньку внутри Марка так же стремительно, как сломалось внутри все детское и счастливое. Марк больше не ребенок. И вряд ли он будет теперь так же счастлив. Ничего не будет как прежде. Марк выбежал из непроглядного леса и тут же угодил в болото.
—Ни о чем, —в конечном итоге отвечает Марк, пожав плечами. А что он может сказать людям, которые не знают буквально ничего о том периоде жизни, которые не знают о
нем, и то, на насколько глубокую рану Марк пытается клеить пластыри каждодневно, —до сих пор не могу поверить, что уезжаю, —отец усмехается, хлопает своей крепкой рукой по плечу сына и говорит что-то в духе «не переживай». Марку хочется цыкнуть и закатить глаза, но он лишь кивает и угукает. Даже для самого Уокера эта попытка была жалкой, но родители, вроде как, не заметили. Сэм тоже, она была погружена в свои мысли. А тем временем вся семья выезжала уже на главную трассу.
***
—Напиши, как только долетишь.
—Хорошо.
—Обязательно! И проверь все ли ты взял, если чего-то нет, обязательно купи, мы вышлем денег если что.
—Ладно.
—Да. И учись хорошо, я знаю, ты умница, но медицина — это очень сложно, тебе нужно быть внимательней!
—Мам…
—И обязательно подружись со своими соседями! Социальная жизнь в колледже—это очень, очень важно!
—Мама.
—И не водись с плохими компаниями…
Ее голос становится тише.
—И в машину к незнакомцам не садись…
—Мам, мне семнадцать.
Родительница, всхлипывая, бросается сыну на шею. Для нее он всегда останется маленьким мальчиком, что пришел к ней злой и расстроенный, когда сломал свою первую клюшку. С тех пор Марк очень вырос и поменялся, но для мамы он всегда оставался самым любимым сыном, которого она ласково, когда он заболевал, называла
«mon amour».
Марк приобнимает женщину за плечи. «Надеюсь тушь у тебя водостойкая» —неловко смеется парень, за что получает слабый щелбан и удушающее объятие. Собственная черная кофта с длинным рукавом, мокнет в плече, а Марк чувствует, как тупое чувство расставания сдавливает горло. Мама отрывается от него, когда объявляют посадку на рейс. В аэропорту не так много людей, как Уокер ожидал, но достаточно, чтобы невзрачному французу раствориться среди них. Отец вторично хлопает сына по плечу, но Марк видит, как дрогают кончики его губ и выступают желваки. Он вот-вот расплачется, прямо как мама. Марк переводит взгляд на Сэм, ожидая увидеть одобрение в сестринских глазах, но вместо этого она подходит ближе и крепко-крепко сжимает брата в собственных объятиях. Плакать она не собирается, но Марк все равно отвечает, сдавливая сестру в руках.
—Приезжай почаще, —тихая, умоляющая просьба. Марк угукает, —я буду очень по тебе скучать, —Марк рвано выдыхает. Силы покидают его, —ты сильный, братишка, у тебя достаточно сил, чтобы двигаться дальше, —она трется холодным носом о мягкую кофту, —будь счастлив.
Марк треплет сестру по волосам, заставляя еще больше непослушных прядей вылезти из уже некрепкой гульки. Сэм трет собственные щеки, пытаясь успокоиться, Марк машет всем на прощание и разворачивается. Как только он проходит через длинный туннель и садится на свое кресло, наваждение спадает. Больше ничего не будет как прежде. Как только самолет поднимет колеса с асфальта аэропорта Лиона, брошенный и убитый горем Марк Уокер навсегда покинет этот мир. Филадельфия, Пенсильванский университет—мысль об этом заставляют вдохнуть побольше воздуха в легкие, да так, что голова начинает кружиться. Теперь, когда призраки прошлого наконец отступили, защита должна лишь стать крепче. Марк не знает, как сильно он поменяется, но ясно одно—он никогда больше не вернется в то состояние, когда его младшая сестренка просила его съесть хотя бы кусочек хлеба, а потом, с братом на пару, рыдала навзрыд над фотографиями. Марк—потому что больно, Саманта—потому что больно Марку. Другая страна, другой язык, другие люди, все это равняется другой жизни. Как только Марк ступит ногами на холодную—или, может, теплую—землю другой страны, он постарается изменить свою жизнь к лучшему. Он постарается стать счастливым, как и просила Саманта. Никаких больше внезапных раз и навсегда. Тем более «раз и навсегда» больше не случится. Первым делом Марк постарается подружиться с новыми людьми. Общение—это важно. Начнет он со своего соседа, это будет куда проще, ведь одна комната на двоих—это мало, они явно должны сблизиться, чтобы не чувствовать себя смущенными друг перед другом.
Воодушевленный Марк еще некоторое время подумал о своих дальнейших планах, а после самолет начинает взлет, Уокер откидывается на кресло и устремляет взгляд в окно, прощаясь с Лионом и старым Марком. Впереди пять лет, новые люди и новый Марк Уокер.
