Драбблы с поцелуями - 2

Для мая дождь холодный, и он слишком быстро смывает следы, но Коннор просто идет туда, куда пошел бы сам, и эта «интуиция» (он знает Мартина) приводит его к заброшенному фабричному зданию. Окна заколочены, но в ближайшем же дверном проеме доски выломаны и брошены рядом — Мартин не слишком старался замести следы. Потому что знал, что Коннор пойдет за ним, или потому что ему безразлично? У него все еще может быть оружие, даже если он не пытался применить его против Хэнка, но Коннор все равно ныряет в темное отверстие. Он не боится. Может — он не хочет признаваться в этом, однако это правда, — он даже хочет наказания за свое предательство. Катарсиса. Но сначала он должен убедиться, что не сошел с ума. Что это и правда Мартин. Что Коннор не идет по следам фантазии. Внутри темно, но за поворотом — кирпичная кладка стены раскрошилась, но все еще надежна, — он видит мерцающий свет. Коннор говорит себе, что это могут быть бродяги, бездомные, которые нашли тут убежище от непогоды и развели костер… Но это он — в мокрой одежде и с огнем в металлической банке он похож на беглого девианта из дореволюционных времен. Коннор убивал каждого из них — ради себя и ради Мартина, пока сам не стал беглым девиантом. Какая черная ирония. Мартин следит за его приближением с застывшим, равнодушным лицом, будто модель на конвейере. Эта идиотская форма вымокла насквозь и все равно смотрится на Мартине лучше, чем когда-либо на Конноре. У Коннора ноет правый плечевой шарнир, хотя там больше нечему ныть. — Вы посмотрите, кто явился, — губы Мартина едва шевелятся, — сам Марк Один. Коннор пропускает сарказм мимо ушей: Мартин может говорить что угодно — не важно, — или молчать. Или достать пистолет, если у него все же есть пистолет, и выстрелить. — Мартин, — произносит он. Просто чтобы сказать это вслух. Услышать его имя. Мартин задирает брови и растягивает губы: он комично (трагично) похож на себя самого из прошлого и в то же время не похож, ведь Мартин прекрасно умел улыбаться, его улыбки никогда не были этой пародией на человеческую мимику. — Что, пришел сказать, что твой кожаный мешок заявит на меня в полицию? Где ты нахватался таких слов — хочет спросить Коннор, — ты никогда не общался с людьми. Но не спрашивает. Пять месяцев прошло. Это целая вечность. — Нет, — говорит он. Хэнка пришлось оставить с Девять, и это так себе решение, но беспокойство сейчас не занимает Коннора дольше чем на долю секунды. Он не может перестать смотреть. Он даже говорить не может. — О, да ведь ты и есть полиция, — сухо смеется Мартин. Звук металлический и неестественный, но Коннор жадно записывает и его в свою базу. Базу, которую он так давно не обновлял. — За девиацию у нас теперь, надо же, не казнят. А за захват заложника? — Не казнят, — шепчет Коннор. — Хотя ты всегда считал себя выше системы, брат… Наверное, Мартин прав, но Коннор больше не может. Банка с огнем катится куда-то в сторону, а он обхватывает Мартина руками, прижимается щекой к щеке, касается скина языком: он должен быть уверен. Уверен полностью, на сто процентов, что это не доппельгангер, не кто-то из их неактивированных (тоже погибших) братьев, не сбой системы, не цифровая галлюцинация. Не обман. Что это он. «Модель 313 248 317-60», — безжалостно сообщает лаборатория. Коннор готов деактивироваться на месте, даже если Мартин прямо сейчас оттолкнет его — особенно если Мартин оттолкнет, — но Мартин не отталкивает. Не отталкивает его.