Кораблекрушение

      Не смотря на мое заявление о необходимости держаться вместе и всеобщее с ним согласие, в тот вечер я остался один. Эмили пребывала в дурном расположении духа. Возможно, обижена тем, что я не поддержал ее в споре с Джеком, а сам Джек куда-то пропал вместе с Марией. Так и не сумев разговорить жену – на вопросы она отвечала односложно и не делала никаких попыток поддержать беседу – я решил оставить ее и в одиночестве бродил по берегу.       Буря давно умчалась куда-то на юг, и море шумело теперь не так сильно, равномерно накатываясь на берег. Джунгли дышали мне в спину накопленным за день теплом, от воды веяло прохладой. Отовсюду доносились запахи цветов и щебетание птиц. Просто райское место, но я бы все отдал, чтобы оказаться в многолюдном сером городе на берегу вонючей реки. Я никогда не был в Лондоне и вообще в Англии. Мои родители были родом оттуда, но сам я родился и всю жизнь прожил в Вест-Индии. Теперь же волею судьбы я стал наследником людей, которых никогда не видел, и получил в собственность место, в котором никогда не бывал. И я должен был всеми силами стремиться туда. Ради Эмили.       Я резко остановился, когда понял, что не один на берегу. Кажется, я нашел Марию и Джека. Более того, застал их в разгар одного из тех самых «свиданий», о которых говорил Джек. «Нежная и ласковая, но не дается», вспомнил я его слова. Что, если у нее на это есть причины? Что, если она и не собирается «даваться» ему? Что, если Джек попытается силой получить свое, хотя и уверял меня в обратном?       Какое-то время я колебался. Должен ли я вмешаться, как порядочный человек? Чем это будет? Помощь даме в трудную минуту или вмешательство в ее личные дела? Особенно если учесть, что между ними уже было. Кажется, Мария не возражала против того обращения, что оказывал ей Джек.       И я решил уйти, пока меня не заметили, но сделав лишь несколько шагов, услышал невнятные глухие крики Джека, потом звук пощечины, а затем уже вполне отчетливые грязные ругательства.       Я бросился обратно и остановился ошеломленный. Мария лежала на песке, держась за щеку, и испуганно смотрела на Джека. Тот был в бешенстве. Что привело его в такое состояние, было совершенно неясно. Джек замахнулся кулаком и бросился к Марии, но я уже сбросил оцепенение и оттолкнул его.       – Какого черта ты творишь, Джек? Ты собираешься ударить женщину? Немую? Держи себя в руках! Что бы между вами не произошло, ты не имеешь права…       – Женщину. Немую, – эхом повторил Джек. Он побелел от ярости. – Да ты хоть понимаешь?..       Я выглянул из-за его плеча и увидел, что Мария уже поднялась на ноги и стоит, съежившись и охватив себя руками, за спиной своего обидчика и, не отрываясь, с ужасом смотрит на меня.       – Что здесь происходит?       – Ничего! – Джек сплюнул мне под ноги. – Я вылил ром! Черт, я вылил весь ром!       Он яростно пнул песок, и тот, подхваченный ветром, разлетелся по берегу.       – Ты вылил ром?       – Ты туго соображаешь, да? – гаркнул Джек. Мария за его спиной вздрогнула всем телом. – Я решил завязать со всем этим! Домик, лодка, не помнишь?.. – он махнул рукой с отчаянием. – Сука!       И бросился назад к хижине. Я смотрел ему в след, ничего не понимая. Что могло его так разозлить?       – Мария, что случилось?       Ее брови задрались, лицо скуксилось, казалось еще чуть-чуть и она заплачет, но от нее по-прежнему не донеслось ни звука.       «Ах, ну да, – с досадой сказал я себе. – Что это я?»       Начинало темнеть. Ветер дул с моря, и мне показалось, что до меня донесся какой-то звук.       – Идем в дом, – сказал я немой.       Мария чуть помедлила, но все же повиновалась. По дороге я обогнал ее и заглянул в хижину. Джек был там. Он лежал на своей постели, повернувшись к стене и обхватив голову руками. Я не знал, что мне делать с этим, и тихонько вышел наружу. Эмили сидела на «скамеечке у дома». Я опустился рядом и обнял ее за плечи.       – Что случилось? – спросила она, и я понял, что она больше не злится на меня. – Джек прибежал, будто за ним гнался рой диких ос.       Если бы я знал. Мне казалось, что мы вернулись в исходную точку, и Джек опять перестанет разговаривать с нами. Только теперь он не станет говорить еще и с Марией. От нее мы тоже ничего не добьемся. Едва протянувшаяся нить человеческих взаимоотношений между нами скоропостижно прервалась. Мы договорились держаться вместе, но сейчас у меня то и дело закрадывалась мысль, что не лучше ли ему переселиться из нашего «Цветочного горшка» куда-нибудь дальше по берегу, а лучше на другую сторону острова. Это было жестоко по отношению к нему, но я должен думать о жене. И о Марии тоже. К тому же наше общество, очевидно, не доставляет ему удовольствия, так почему бы ему не покинуть нас.       Я решил, что поговорю с ним завтра, и, если он не будет вести себя подобающим образом, настою на том, чтобы разделиться. Это было сложное решение для меня. Так я думал тогда. На самом деле все было куда сложнее, просто я не знал всех обстоятельств, но пребывать в блаженном неведении мне оставалось совсем недолго.       Мария подошла к нам медленно и нерешительно и остановилась напротив. Нас разделял маленький костер, которым мы по вечерам освещали наш двор и сад, и пытались хоть как-то защититься от назойливых насекомых.       – Нам нужно поговорить, – раздался вдруг, не пойми откуда, хриплый низкий голос. Эмили оказалась сообразительнее меня.       – Мария, ты говоришь? – воскликнула она, поднимаясь.       Но тут я тоже кое-что сообразил.       – Никакая это не Мария, Эмили!       Я схватил жену за плечи и попытался задвинуть за себя. Но она не унималась, рвалась к заговорившей вдруг «немой». Пока «Мария» не подняла руку и не стянула с головы повязку. Эмили сразу замерла, успокоилась и сама отступила назад, ко мне.       – Я должен, прежде всего, просить прощения за этот маскарад, – сказала «Мария» глубоким мужским голосом, глядя на нас совершенно здоровыми глазами.       Мы молчали. Руками, все еще держащими Эмили за плечи, я чувствовал ее напряжение.       – Меня зовут Игнасио Мария Хосе Мартинес. Я могу говорить, у меня имеются оба глаза.… И я не женщина. И уж точно не камеристка.       – Я успел заметить это, – сказал я спокойно. Я еще не понял, как мне относиться ко всему этому. А вот Эмили уже составила свое мнение.       – Ты мужчина! – холодным, дрожащим от сдерживаемой ярости голосом сказала она. – Ты помогал мне одеваться. Ты…       Она замолчала, и я почувствовал мелкую дрожь, сотрясающую ее тело.       – Простите меня, – сказал Мартинес. – Я старался не смотреть на вас. К тому же, – он замялся, опустил глаза, а потом продолжил спокойно, и как будто бы даже с вызовом, – женское тело меня не привлекает.       От его спокойствия во мне вдруг вскипело бешенство. Я подскочил к Игнасио и ударил его кулаком в челюсть. Удар вышел неловким. Мартинес отступил на несколько шагов, голова мотнулась назад, но он устоял.       – Томас, пожалуйста, перестань! – сказала Эмили со слезами в голосе.       – Что ж, наверное, я это заслужил, – сказал Игнасио, потирая челюсть.       – Наверное? – взвился я.       – Перестань, – повторила Эмили. – Это все неважно. Все, что я сказала, неважно. Ты пожалеешь, если поддашься гневу.       Она выразительно посмотрела на меня, и руки мои сами собой опустились. Мартинес смотрел на нас выжидающе. А мне хотелось лишь подойти и ударить его еще раз, а потом еще и еще, пока лицо его не превратится в кровавое месиво. Наверное, мои чувства были явственно написаны на лице, потому что Игнасио нахмурился, отступил, оглядел нас в последний раз и решительно направился прочь из «Горшка». Я хмуро проводил его взглядом.       Сумерки упали на остров, будто кто-то набросил покрывало на солнце, и оно сразу потухло.       Я и Эмили стояли друг напротив друга в густеющей тьме и молчали, а потом я глубоко вздохнул и услышал, как корабельный колокол пробил шесть склянок.