Горенька

О деньгах Игорь никогда не спрашивал. По пятым числам на трюмо в прихожей он вытряхивал из кармана несколько мятых бумажек, венчая их горстью монет. На самый край, в угол, ближе к зеркалу, чтобы хилая стопка потерялась на полированной тумбочке, и, желательно, никогда не попала Жилину на глаза. В квартире тепло, сухо и светло. Пузатый холодильник прячет в себе кастрюли и сковородки с едой, а в ладони Игоря всего сто сорок шесть рублей. За плечами очередной месяц беготни от экскаватора к бульдозеру и с килограмм перехлебанной цементной пыли, за ними же ушлый, сипловатый голос прораба: «Время такое, сам понимаешь». Сергей получал почти шестьсот. Непомерно много относительно чернорабочего и ничтожно мало в валюте, курс которой он на автомате ловил в утренних новостях. Обе зарплаты за вычетом семидесяти рублей «на жизнь» складываются в «Капитал» Маркса, в котором страницы вырезаны аккурат под размер купюр. Сто двадцать тысяч казались злой шуткой. Жилин с трудом верил, что эту сумму можно хотя бы подержать в руках, не то чтобы собрать от копейки до копейки. Пределом его воображения были десять тысяч, не больше. Все его накопления легко прятались в страницах книги, тогда как требовалась добротная хозяйственная сумка, набитая купюрами. Шестьсот рублей цель скорее отодвигали, чем хоть сколько нибудь приближали к ней. Если бы Сергей спохватился хотя бы парой лет раньше, все бы можно было исправить в пределах родных Советов. Пока он принимал невнятную речь и эпизодическое безумие за придурь, болезнь набирала обороты. Первые сомнения закрались когда Катамаранов оказался закрыт на первые пятнадцать суток. Обычно, дело заканчивалось если не выговором, то ночью в отделении, которую полковник и не оформлял никогда, тогда же Игорь исхитрился дожечь до настоящего протокола. Прошла первая неделя заключения. Катамаранов все так же с трудом связывал слова, глотая половину звуков, искал Серегу, находясь с ним в одном помещении и бесконечно падал, путаясь в собственных конечностях. В целом, вёл себя как шаблонная пьянь, но с одной поправкой — все это время алкоголя в нем не было ни капли. Не могло быть. Пьяного Игоря принимать было легко и привычно. На спирт можно списать что угодно, а вот осознать, что в половине случаев он был абсолютно трезв куда страшнее. Катамаранов не был пьяным. Катамаранов был недееспособным. По крохотной ниточке распутывая плотный клубок Жилин без труда догадался, откуда взялся скипидар. Ядовитые подболотники, счётчики — Игорь не понимал, что есть можно, а что нельзя. Ведомый голодом он пробовал все подряд, тогда как Жилин, расследующий самые громкие дела был не в состоянии отличить отравление от похмелья. Полковник понимал, что медлить нельзя, и, разумеется, медлил. Если бы не случайно обнаруженный в канун Нового года полутруп Игоря, отговорками и выжиданиями момента можно было благополучно скоротать время до пенсии. Спустя некоторое время Жилин имел на руках не только точный диагноз, но и с десяток отказов от столичных светил, ссылающихся на недостаток медикаментов, оборудования и подобного опыта. Все, что удалось достать — дефицитные стимуляторы с эффектом припарок мертвецу; слышать о новомодной болезни Гентингтона не хотели ни в одной лечебнице. Решение, разумеется, было. С помощью связей удалось отыскать контакты клиники, специализирующейся на лечении психических расстройств. Проблем было несколько. Вернее, кроме проблем не было ничего — обещавший радушный приём стационар находился в ГДР. Курс, предполагающий стойкую ремиссию, в пересчете на деревянные предполагал зарплату полковника за пятнадцать — двадцать лет. Как военнослужащий, Жилин имел право покинуть границы СССР исключительно при условии третьей мировой. Шансов не было. Надежда — была. Деньги, границы, документы — все казалось сущей пылью, на которую по злой иронии меняли Игоря. «Вся страна теперь рынок, отец», говорил Стрельников. Тающий на глазах коммунизм уже не скрывал ценников, навешанных куда не кинь, бесценным был всего один человек — и то, статус бесценности требовал уплатить наперёд огромный аванс. Как ни хотелось остаться там, в далеком и светлом, задержаться на пару лет в уютной, покойной трясине, привычный мир методично исчезал. Вездесущие торгаши совали в рожу импортную «Монтану» и «Баунти», кричали о духе предпринимательства и смело клеили поверх мозаики в «Доме космонавтики» плакаты с лазурными берегами, наверняка существующие на другой, не-Катамарановской планете. Все становилось с ног на голову. Кто-то наспех размалевывал в чёрное и белое. Серых не было — либо полная нищета, либо полные портфели купюр; либо никому не нужная профессия, либо бизнес, сулящий непомерные, шальные деньги. Ещё несколько лет назад выйти из-за решётки было позорным клеймом. Сейчас камеры превращались в институты, дающие связи и свои каналы. В тюрьму продолжали попадать по глупости и пьянке, однако, большинство осуждённых проходило по ещё диковинным, мудреным статьям — валютные операции, финансовое мошенничество. «Зона» превращалась в бухгалтерский техникум для начинающих, и глупую, бесполезную страшилку для «авторитетов». Главврач городской больницы попадался на мелком воровстве в универсаме, мол, нищета заставила. Отмотавший за Уралом двенашку сосед будил по ночам воем сигнализации на новеньком «Мерседесе», припаркованном под окнами. Жилин сторожил порядок, который становился прошлым. Сергей не знал, так ли страшно купить хоть что-то в мире, где продаётся все. Всего то и нужно оплатить тощую пьянь, единственный раз, и забыть обо всем как о самом страшном из снов. Или остаться жить в кошмаре, раздавленный не ценником в рублях, но ценой в принципах. Нелюдимый, полудикий Игорь как бы невзначай впервые берет за руку, излишне сильно сжимая пальцы в потной ладони. Готовый к тому, что руку выдернут, он пытается удержать ее без нужды. Обоим неловко, оба страшатся открыть рот и с первым же звуком разрушить то, чего и нет. Свисток чайника, призванный спасти ситуацию, подгоняет окончательно принятое решение — плата невелика. Жилин сам звонит Стрельникову. Хозяин киоска, сожжённого вместе с товаром, сам получает статью за мошенничество. Первый невиновный человек, мешающий «Рукавам» отправляется за решётку, а вместе с ним и первая пачка валюты, замотанная в плотный чёрный пакет, теснит в сейфе папки со следственными материалами. Рыночные отношения честнее не становятся. Жилин отмечает, что ещё ничего купил, но уже всё продал. Стройная башенка из перевязанных резинкой купюр растёт так же быстро, как отдаляется черта невозврата. Журналист, несущий очередную ахинею о «Рукавах» путается в трёх соснах, насчитывая пять участников в банде и единственный раз за всю карьеру оказывается прав, сам того не подозревая. — Пойми, отец, время такое, — с напускным равнодушием пускается в полемику Стрельников, — ты как думал дела делаются? — На этом столе и делаются, — вяло шутит Жилин, — уголовные, одно за другим. Конвейером, что называется. — Не те это люди. Знаешь, что бешеных собак остановит? Сергей, разумеется, все понимал. Назвался железным — полезай в рукав. — Табельное взять предлагаешь? Давай сразу приду в форме, представлюсь по званию, имени-отчеству, а по итогам отчёт напишу и в министерство отправлю, — Сергей снял фуражку, растирая взмокшие виски. Пульс противно стучал в ухе. — Обижаешь, отец, — вальяжно откинулся на спинку стула главарь, — своих не бросим. По последнему слову укомплектуем. — Как бы оно последним и не стало, — съязвил Жилин. В «Канарейке» произошёл первый несчастный случай. Неизвестным был открыт огонь, неизвестный же погиб и неизвестный был ликвидирован при задержании. Ценник Игоря, о котором он и не догадывался, был готов к оплате на четверть. Картинно рыдать не хочется, не трясутся руки, единственное желание — выплюнуть легкие, сердце, печень, вывернуть нутро и хорошенько промыть, избавляя от мерзкой тошноты. Места принципам здесь не было — они полегли первыми, задолго до убийства. Воротило от крохотных бурых брызг на рукаве кителя. Одно дело — труп опознать. Таких Сергей не считал и уж тем более не страшился. Другое — самому выпустить пулю в лоб. С выходных полковник не вышел. Запертый второй будний день подряд участок волновал Жилина меньше всего. Сергей запил. Игорь сторонился, стараясь на глаза не показываться вовсе. Надо было быть полным идиотом, чтобы не понимать, что у Жилина что-то случилось. От полного идиота Катамаранова ещё отделяли стабильные проблески ясной мысли, потому ситуацию он представлял. Он понятия не имел, как утешать взрослого мужика, и, в особенности, нуждается ли он в этих утешениях. В самом деле, Игорь чтобы успокоить кто? Ровно как получить подачку от последнего бомжа; как принять совет от выжившего из ума старика. Утешения как таковые, на пару с рулём отсутствовали. Исчерпав надежду на «перебесится» Игорь без приглашения разбавляет компанию из стакана и бутылки вторым стаканом, наливая доверху. — За перстройку, — коротко комментирует Катамаранов, залпом осушая стакан. Шумно занюхивает, утыкаясь носом в рукав ватника. Сергей не поднимает глаз. У лис принято сворачиваться у ног клубком, и Игорю всей душой хочется. У людей — черт голову сломит, людей нельзя лишний раз тронуть, чтоб не остаться виноватым. Погладить бы, да варварство и вандализм выходит, вместо парадной фуражки опустить на голову грязную ладонь со сбитыми ногтями. Небогатый список окончился, едва начавшись. — Я эт, Серёж, — начал Игорь, заикаясь хлеще обычного — ты тм если что, ты скжи, ты скжи, а я сдлаю. Жилин усмехнулся, едва собравшись отмахнуться тут же перебитый. — Пгди. Ты скжи тлько. Я ж н знаю. Чем я пмгу, када ты млчишь? Чтоб тм ни бло. Сергей разлил остатки в бутылке по двум стаканам. Помедлив, он отставил свой в сторону, изучающе оглядывая Катамаранова. Если память не подводит, и школьные воспоминания о его ответах у доски верны, Игорь волновался. Покачиваясь, Жилин поднялся, наощупь щёлкнув выключателем. Кухня погрузилась в полумрак, подсвеченный заглядывающим со двора фонарем. — Сюда иди, — он дёрнул Игоря за руку неожиданно крепко, рывком поднимая с расшатанной табуретки, — иди ко мне. Пьяный, и оттого развязный Сергей свободно скользил руками по самым непотребным местам, не давая возможности отстраниться. Игорь бы и не стал — не кисейная барышня, как ни крути — хочется. Жилин огладил тонкую шею, перейдя на плечо намотал на кулак лямку растянутой майки, отозвавшуюся жалобным треском швов. Подключив вторую руку рванул как следует, обнажая грудь. Игорь помог выпутаться из разорванной тряпки. Терзая горячую кожу голодными, пьяными поцелуями, Сергей бесцеремонно развернул послушное тело к себе спиной, настойчиво вжимая в стену. Лишенный возможности помогать Катамаранов без лишних вопросов потянул трико вниз. Жилин остановился, на минуту замерев. Игорь стоял перед ним совершенно обнаженный, не считая собранных гармошкой штанов на щиколотках. Абсолютно бесстыжий и вместе с тем совершенно невинный неловко переступал с ноги на ногу, норовя оглянуться. — Какой ты… — припал губами Жилин к крыльями выпирающим лопаткам, притираясь к узким, но крепким бёдрам. Всё случилось слишком быстро. Учиться пришлось прямо здесь, в темной кухне, разливая по трясущейся от выпитого ладони попавшееся под руку масло. Игорь старался не издавать звуков вообще, в кровь кусая губы на выбитых полковником глухих всхлипах. Жилину казалось, что все дожно быть как можно быстрее, что он не успеет, что бешеная лиса таки вывернется из его рук, так и не присвоенная. Вжатый взмокшей грудью в стену Игорь поднимался на носочки, инстинктивно уходя от размашистых, крепких толчков, прогоняющих вверх по позвоночнику разряды тока, смешанного с болью. Сергей не думал быть осторожным, не успевал — он имени бы своего не вспомнил, объятый жаром чужого тела. Все это было слишком, дальше самых смелых фантазий и иначе, чем он себе воображал. Неуправляемый, бешеный Игорь впервые подчинялся ему, более того — впервые хоть кому-то. Целовать не выходило, хотелось развернуть его к себе и, наконец, впиться в губы, но даже маленькая пауза казалась смертью. Если не всё прямо сейчас — то уже никогда. Сергей ускорился, уткнувшись носом в мокрую, грязную шею, горькую на вкус от мазута. Грязь пачкала небритые скулы, смешивались капли пота и тяжёлый, почти осязаемый воздух остро пах сексом, горячим телом и терпкой, густой спермой. Сергей с силой прижал к себе тощие бёдра, ощущая тугую пульсацию внутри чужого тела. Игорь неожиданно стыдливо сдвинул ноги. Тяжелая, жирная капля стекала по внутренней стороне бедра к колену. Жилин дышал тяжело и загнанно, одной рукой опираясь на стену, другой оглаживая худые плечи. — Игорь? — полковник попытался поймать выскользнувшую руку за локоть, задерживая засуетившегося Катамаранова, — Игорь! Равнодушный к банным процедурам Игорь нырнул в ванную, изнутри щёлкнув шпингалетом. — Глупая, глупая бешеная лиса, — беззлобно заключил Жилин полушепотом. Он растер обеими руками лицо, нехотя возвращаясь в себя. «Не как у людей» промелькнуло в голове и загорелось яркой лампочкой. Конечно, он себе представлял, когда и с походом в кино, а когда и с цветами, но неизменно на чистых простынях, по-человечески. Знал, что глупости это, но продолжал. Думать не думал о постыдных десяти минутах на темной кухне, едва стоящим на ногах. Жилин бросил презрительный взгляд на ворох пустых бутылок под столом. Открыл кран на кухне, подставил голову прямо под ледяную струю, по-собачьи отряхиваясь после. Дел, конечно, наделал. Игорь вернулся одетым из корзины с грязным бельём. Единственная майка безвозвратно перекочевала в половые тряпки. — Горь, — позвал полковник, не ожидая скорого отклика, — ты… Сергей аккуратно взял чужую ладонь в свои руки, поднимая к губам. Коснувшись поцелуем костяшек, он огладил большим пальцем грубоватую кожу. — Ты прости. Растерянный, всклоченный от воды Игорь выдернул руку. — Ты ч-чего, эт всё чго это, я… — Дурак я. Катамаранов насторожился. Сил не было совершенно, но невысказанное между ними продолжало давить. Игорь собрался с силами первым. — Погоншь? — блеснули угольно-чёрные глаза из-под длинной челки. Невольно сжатые в кулак руки больно впились ногтями в ладонь. Под два десятка лет в милиции позволяли читать людей как открытые книги. У Игоря все было написано на лбу. Боится. Не крышу над головой потерять боится, а старого солдафона, который не в состоянии связать и пары ласковых слов. Жилин зажмурился, отгоняя невозможную догадку, и тряхнул головой для верности. Очередной апокалипсис настигал и без того разрушенный мирок. — Болит, Горь? — попытался приобнять Сергей, тут же отстраненный. — Н-нет, ты срзу скжи, уйти — уйду, — Игорь смотрел в глаза, готовый ко всему. Жилин отвёл взгляд. — Горенька… Он обнимал его так, будто от этого зависело абсолютно все — работа, повисшая на волоске, деньги эти, которыми всю его совесть вытравили, Германия, квартальный отчёт, предстоящие выборы — все это зависело от отчаянно льнущего Игоря, блаженного и принадлежащего теперь ему безраздельно. — Не пущу.