Миазмы

С той самой секунды, как человекоподобный зверь с льющейся из всех щелей реяцу и клыкастой ухмылкой на губах впервые появляется в зале для собраний, Маюри вынужден принять досадную для себя истину: у нового капитана Одиннадцатого то же свойство, что и у Урахары Киске. Способность вывести его из равновесия меньше, чем за пять секунд. Это странно, едва ли не поразительно, если учитывать, насколько эти двое не похожи друг на друга, но ничего, видимо, не попишешь. Раз беспросветное скудоумие злит Маюри так же сильно, как и непревзойденная гениальность, то так тому и быть. Под смех Урахары, который ему, конечно же, только кажется, Куроцучи потирает вискѝ и практически мирится с неизбежным. — Снова головные боли? — сочувственно спрашивает Унохана, проходящая в этот момент мимо него к своему месту, и Маюри качает головой. Она ведь всё понимает, думает он, выхватывая краем глаза крупный силуэт; чувствуя чужую реяцу — не агрессивную, пока нет, но до раздражения прямолинейную и давящую со всех сторон. При появлении Рецу Уноханы она, правда, немного меняется, будто варвар хочет её подавить — это секундное колебание не проходит мимо Маюри, но что бы это значило, он не знает. — Аллергия. Унохана приподнимает брови. — На тупость, — учтиво поясняет Куроцучи, неопределенно взмахнув рукой, и отворачивается. Перед глазами проносится рваный подол хаори, когда Ямамото подзывает Зараки к себе, и на лицах Укитаке и Киораку появляются улыбки — знающие улыбки мальчишек, которыми они были когда-то. И которые частенько получали от главнокомандующего за всякое. Под выжидающим взглядом Кенпачи Ямамото чешет голову и несколько обманчивых секунд кажется ему обычным стариком, забывшим, кто все эти люди и что они тут делают. А потом он приоткрывает один глаз. — Свое духовное давление отныне ты оставляешь за порогом этого помещения, — реяцу главнокомандующего кладет руки им на загривки. Всегда найдется рыбка покрупнее, говорит она. И бескомпромиссно сжимает пальцы. Так что если Кенпачи Зараки и мнит себя акулой, для новоиспеченного начальства он — всего лишь малёк, и не более того. Когда рваный подол слегка задевает его собственный — столь стремительно новый капитан возвращается на свое место после словесной (и духовной) экзекуции, — в Маюри поднимается волна раздражения. Контролируемая, по большей части. Но контролировать её Куроцучи не хочет. — Надеюсь, ты доволен, — скрипит он. — Из-за тебя всех нас отчитали, словно нашкодивших детей, хотя нашкодил тут только ты один. Серые глаза, озлобленные, горящие, вгрызаются в него, обещают скорую смерть, и у Маюри нет причин им не верить. Все оставшееся время он притворяется глухим, слепым и полностью изолированным от внешних раздражителей. А после собрания его окликают. Бесцеремонно, самоуверенно, еще и, наверное, по имени, если бы Зараки Кенпачи имел о нем хоть какое-то представление. Первый оклик Маюри игнорирует. Он обязательно проигнорировал бы и второй, если бы не высокая фигура, что наступает на его тень и преграждает дорогу. Куроцучи поднимает глаза. Хочет что-то сказать. От простых оскорблений вплоть до заумных тирад — в конце концов, у него множество вариантов на самые разные случаи жизни. Однако он не успевает. Нечто быстрое, яркое и розоволосое взбирается на плечо Кенпачи и смеётся — громко, счастливо, растапливая напряжённую тишину, переворачивая ситуацию с ног на голову и, вероятно, спасая бараки Первого отряда от потенциальных разрушений, а двух определенных капитанов — от неминуемого выговора. — Наконец-то ты вышел, Кен-чан! — радостный тон меняется на шутливо-осуждающий. — Знаешь, как долго я тебя ждала? Куроцучи склоняет голову набок, наблюдая, как гнев покидает тело Кенпачи: уходит из грубых черт лица, больше не держит мышцы в напряжении, смягчяет выражение глаз. Он меняется за секунду, будто ничего и не было. Будто и не хотел заставить Куроцучи кашлять кровью несколько мгновений назад. — Ячиру, — просто говорит Зараки. Все ещё смеясь, она переводит взгляд на Куроцучи. Внимательно всматривается в его лицо и вдруг восклицает, осенённая внезапной догадкой и чуть приподнимаясь на чужом плече: — Да ты же Маюрин! Она говорит это с таким восторгом, что Кенпачи теряет весь боевой настрой уже окончательно — Куроцучи чувствует, как чужая реяцу, будто змея, свивается кольцами и впадает в дрёму. — Знаешь этого клоуна, Ячиру? — Ага! Недавно наткнулась на его дочку, Нему-чан. Почти что моя ровесница, представляешь? Только Нему-чан сказала, что повзрослеет раньше меня, — Ячиру подносит палец к подбородку в задумчивости, — но я не совсем поняла почему. — Дочку? — Зараки переводит взгляд на Куроцучи — странная смесь злости, удивления и интереса заставляет Маюри передёрнуться. — У тебя, говнюка, есть дочь? — У меня есть острое желание избавиться от твоей компании, если ты не против, — устало говорит Куроцучи, обходя Зараки по широкой дуге. Жёлтые глаза смотрят на него искоса с секунду, прежде чем вернуться к созерцанию дороги перед собой. — В конце концов, моя жизнь никак тебя не касается. Оспаривать это заявление Кенпачи нечем — да и незачем. Он провожает Маюри взглядом, усиленно думая, какой здравомыслящей женщине придёт в голову спать с этим мерзким шинигами и еще и детей ему рожать. Добровольно — никакой, решает Кенпачи про себя, а вслух выдаёт: — Ублюдок. И получает маленькой ладошкой по затылку. — Нему-чан сказала, что Маюрин — отличный отец! Так что не обзывайся! — Да? — язвительно спрашивает Зараки, отчего-то оскорбленный до глубины души. — Что же ещё рассказала тебе Нему-чан? Несмотря на ничем не прикрытый сарказм и скепсис в голосе Кенпачи, Ячиру всерьёз задумывается, принимает такой важный вид, что язвить тому как-то уже и не хочется. — Ничего? Ну, она очень осторожная и мало говорит, особенно когда речь касается Маюрина. У меня сложилось впечатление, что ей запрещено рассказывать о нём. — Видишь? — Кенпачи фыркает. — Этот урод наверняка запугал ее. Ты его видела! Разве он похож на заботливого папашу? — Нему-чан очень им дорожит. А это что-то да значит, Кен-чан. Зараки долго смотрит на нее. Да, порой Ячиру бывает такой вот — слишком взрослой, слишком рассудительной, слишком... Кенпачи силится подобрать нужное слово под свое ощущение, но не может. Он лишь чувствует острое, может, даже эгоистичное желание, чтобы Ячиру не менялась. Чтобы она всегда оставалась беззаботной и достаточно маленькой для того, чтобы вот так вот компактно умещаться на его плече. Чтобы Ячиру не взрослела как можно дольше. Это невозможно, Кенпачи понимает. Но что делать с грустью, внезапно охватившей его после этого осознания, он не имеет понятия.