Миазмы

— Теперь, — Ямамото махнул рукой, — поведай нам о тех аномальных пустых, Куроцучи. Отчёт, подготовленный Маюри ещё неделю назад, был максимально информативным и коротким, чтобы даже в самой ветреной голове четко отложилось, что нужно делать при встрече с таким врагом, а чего делать нельзя ни в коем случае — как для малых детей, все разжевал и положил в рот, честное слово, осталось только проглотить. То, что в голове может не быть даже ветра, Маюри учесть забыл, и через несколько дней практически все члены Одиннадцатого отряда были признаны недееспособными — по разным причинам, если верить врачам. Если верить капитану Двенадцатого, по одной единственно значимой: Кенпачи Зараки — круглый идиот. — Назло кондуктору возьму билет и пойду пешком, — зло захихикал Маюри и отмахнулся от Нему, которой стал очень интересен смысл этой фразы. Насмерть перепуганному шинигами из Четвертого, пришедшему от имени своего капитана просить о помощи, он велел убираться прочь. На лице Акона читалась вина и смущение, когда он провожал беднягу до выхода, но Маюри только закатил глаза. Да, латал тела он ничуть не хуже, чем разделывал их, однако в списке его приоритетов стоящий на ушах Готей занимал далеко не первое место. Только вот Рецу Унохана так не не считала. Она пришла лично, смертельно уставшая, но улыбалась с таким почтением и смирением, что Куроцучи решил не давать ей от ворот поворот. Не сразу, по крайней мере. — Пострадавших слишком много, и нам не хватает рук. — Она покачала головой. — Боюсь, Куроцучи-сан, мы не справляемся. — А я чем помогу? — капризно протянул Маюри. — От количества работы просто не продохнуть. Разве тот шинигами вам не сказал? У меня горит важный проект, который не терпит отлагательств, а уж времени на то, чтобы исправлять чьи-то ошибки, сделанные по глупости, у меня нет и в помине. Постучав ногтями по столешнице, он добавил: — И нечего так смотреть. Этот варвар намеренно проигнорировал мои рекомендации, намеренно подставился, и вам это прекрасно известно. Так чего же? Не лучше ли вам отступить, сделаться жестче и позволить идиоту мариноваться в собственной глупости, чтобы он наверняка усвоил урок? Практически весь отряд слег от его безответственности, и далеко ли до того момента, когда им придётся выделять не койку в госпитале, а кусок земли на кладбище? Унохана улыбнулась. Круги под глазами придавали её улыбке особое меланхоличное выражение — такое, какое вряд ли ожидаешь от человека с хроническим недосыпом. — Так вас беспокоит, что капитан Зараки может загубить целый отряд, или то, что он вас не послушал? — спросила она. Куроцучи фыркнул, отвернувшись. Эта женщина! Она даже не пыталась скрыть провокацию, но и не ждала ответа на свой вопрос — надо быть полной дурой, чтобы не знать: плевать Куроцучи хотел и на отряд, и на самого капитана Зараки, если уж на то пошло. Она вздохнула. Сложила ладони вместе и слегка поклонилась — плавный жест почтения и принятия, в котором не было ни капли мольбы. — Куроцучи-сан, вы великолепный врач, и я это знаю. Ваша помощь будет неоценимой. Пожалуйста. В конце концов он согласился. Отчасти потому, что видеть ее такой было крайне непривычно, а отчасти — из уважения, наверное. Прочитав первое имя в списке, Маюри почти что пожалел о своём решении. Но на попятную не пошёл. . — Где Унохана? Его вопрос проигнорировали с тем же успехом, с каким проигнорировали и его присутствие. Куроцучи надел докторский халат поверх хаори, взял со стола отчет, составленный, как подозревал Зараки, самыми бездарными шинигами Четвертого отряда, и пробежал по нему глазами, равнодушно и незаинтересованно. И все же — с присущей любому профессионалу сосредоточенностью. Вот урод. Кенпачи захотелось встать и уйти, но он вспомнил взгляд, которым одарила его Унохана, когда он предпринял попытку это сделать, и c кислой миной сжал края койки. Мелькнула мысль, что за проступок его списали со счетов, а этот чудик здесь для того, чтобы забрать его печень или что-то типа. Ведь Кенпачи слышал о нём — мало, чтобы утверждать что-либо наверняка, но достаточно, чтобы невзлюбить сильнее, чем уже есть. Даже особо болтливые из капитанов не могли выдать о Куроцучи больше пары предложений, и из всех них Кенпачи помнил лишь одно, что в данный момент имело значение: Маюри не врач и никогда им не был. — Так ты тоже клеишь пластыри на коленки и дуешь на ушибленные конечности, как эти недотепы из Четвертого? Вот, значит, в чем заключается твоя задача. Быть поддержкой отряду поддержки, а? — Кенпачи зубасто ухмыльнулся, но тут Куроцучи поднял на него глаза — неподвижный, нечитаемый взгляд, которого оказалось достаточно, чтобы следующие слова Зараки так и не произнес вслух. Он обругал себя за эту мимолетную слабость, но и не мог пойти наперекор своим инстинктам, которые Руконгай отточил до идеально острых наконечников. Громкий и не затыкающийся — таким был Куроцучи, когда Зараки не везло и их дороги все же пересекались. Куроцучи говорил много, голосом пронзительным и порождающим желание сомкнуть пальцы на тощей шее. Куроцучи был визгливым, вездесущим, раздражающим до скрежета в зубах — и не вызывал ничего, кроме злобы. Но сейчас Куроцучи молчал. И все, что чувствовал Зараки, слушая тишину, глядя в жёлтые немигающие глаза, это беспричинный, инстинктивный страх. Единственным шинигами, который мог заставить его ненавидеть и подавлять собственные инстинкты, являлась Унохана. Так он считал. Ошибаться было привычно, но приятней от этого не становилось. — Зараки, — равнодушно протянул Маюри наконец. Он щелкнул автоматической ручкой и вернулся к изучению отчета. — Будь так добр закрыть свой рот, ничего умного из него так или иначе не исходит. Полагаю, посидеть спокойно еще минуту даже тебе не составит труда. Злость, вызванная этими словами, несла в себе и облегчение — чувство настолько странное, что Зараки не нашелся, что ответить. — Капитан Унохана сейчас с капитаном Укитаке, — запоздало ответил Куроцучи на первый его вопрос и кинул отчёт на стол, небрежно, словно тот не представлял никакой ценности. Хотя бы в этом Зараки был с ним солидарен. — Очередной приступ. — Приступ? — переспросил Кенпачи, но, конечно, конечно, Маюри это проигнорировал. — Скажи мне, что ты чувствуешь. Зараки уставился на него. Он ожидал чего угодно, в первую очередь того, что мелкий говнюк не упустит шанса поглумиться над ним и напомнить, что он же говорил, он же предупреждал, целый отчёт составил именно с той целью, чтобы избежать того, что происходило прямо сейчас. Но Куроцучи лишь глядел на него в ответ, проявляя несвойственное для себя терпение. — Я... — Зараки нахмурился. — Не знаю. Ничего. — Да ну? — Маюри взял чистый лист и начал что-то писать. — Разве ты не чувствуешь, что твоя духовная сила будто нашла свой предел, хотя раньше рвалась наружу? Причем ничуть не контролируемая тобой. Тонкие пальцы вели ручку четко и уверенно — Зараки наблюдал за ними, будто зачарованный, и медленно моргнул. Теперь, после слов Куроцучи, он действительно почувствовал это — нехватку рейреку, настолько неявную, что он сам её сначала даже не заметил. Маюри положил ручку и лист на стол и постучал в дверь. Тут же в палату вернулись те трое, что покинули ее в испуге, когда он пришел. Они таращили на Куроцучи глаза, но теперь Зараки видел в них не только испуг, но и благоговение. — Я записал все свои наблюдения и размышления. Вот здесь, — черный ноготь постучал по листу. — Строго следуйте моей инструкции, и вашему капитану больше не придется краснеть за вас. Шинигами закивали, двое подошли к Кенпачи и принялись хлопотать над ним. Зараки даже не взглянул на них — он смотрел, как тонкие пальцы, увенчанные черными ногтями, обвивали дверную ручку, словно змеи; как Куроцучи отвернулся, не удостоив его и взглядом. Не то чтобы Зараки испытывал по этому поводу какие-либо чувства. — Эй, — сказал он. Потом, пересилив себя, добавил чуть громче, чем хотел: — Куроцучи. Тот замер. Взгляд, брошенный через плечо, просил поторопиться. — А ты действительно хренов умник. Маюри склонил голову набок, от улыбки, искривившей его губы, у Кенпачи зачесались кулаки, и это расставило все на свои места. — Чего о тебе не скажешь. Выругался Зараки в уже закрытую дверь.