***
Мысли никак не хотели укладываться в голове в нужной последовательности. Зилия была настолько загружена, что чуть не провалилась в Тягучую, неосторожно ступив на скользкий берег. Просить чужую кровь, да и к тому же, Теплова — казалось чем-то невообразимым. Что она ему скажет? А он? — Госпожа Тягучая! Пропусти, пожалуйста, на другой берег! — просить реку было глупо. Река уже давно знала, с каким умыслом Зилия пришла к ней. Разбежавшись, колдунья перекинула сумку на другой берег. Вода словно взбесилась! По ногам били палки, камни, речные рыбы будто сбивали ее с верного курса. Кое-как ухватившись за сухую ветку, которую добродушно свесила березка, Зилия подтянулась на другой берег. Отжав рубаху, она продралась через бурьяны. Горизонт открыл ей знакомый ровный забор, деревянный добротный дом и небольшой поросший сад. Почему-то Теплов перестал убираться во дворе. Уехать на службу он должен только в начале следующего месяца, а его жена, имени которой почти никто не знал, очень любила свой сад, и никогда бы не забросила. Да и в самом Кручино было что-то не так. И вскоре Зилия даже поняла почему. Ловцы. Все кишело ими. Они в своих коричневых кафтанах и высоких шапках сновали от избы к избе, вытаскивали людей и допрашивали, кричали и гремели оружием. А еще Зилия не видела дома Елены. Он пропал. На его месте красовалась взрыхленная земля, будто дом сам по себе встал и ушел, оставив лишь несколько приятных воспоминаний. — К черту Теплова! — она чувствовала, как Ловцы передавливали кислород. Чем больше она их замечала, тем труднее становилось дышать. Согнувшись в три погибели, колдунья побежала к корчме. Возможно, Степаныч знает ответ. Хотя Зилия больше надеялась застать там Киру. С кикиморой было в разы легче разговаривать, она будто понимала больше Степаныча. Возле корчмы толпились шиноры. Некоторых из них Зилия вспомнила, остальные же выглядели как совсем еще молодые и несмышленые парни, которые и не особо-то хотели заниматься доносом на нечисть. Внутри было тихо. До дрожи тихо и одиноко. Когда Зилия юркнула в приоткрытую дверь, то застала Степаныча за сбором вещей. — А… А что с корчмой? — проведя пальцем по корзине, колдунья помогла утрамбовать несколько полотенец. — Выгоняют нас, Зиля. Ловцы приехали, а за ними стрельцы. Сказали, не надобно оно тут и все! Будут другое строить, побогаче и поприличнее, мол, моя землянка им тут и даром не нужна. — А чего стрельцы тут забыли? — А ты, поди, не знаешь? Сашкину, Тепловскую жену вчера хоронили. Пока она разродиться пыталась, он там на речке за преступниками гонялся. А как пришел, так она уже все, это. Отмучилась, прости Господи. Зато мальчишку такого родила! — Степаныч развел руки. — Здорового, хорошенького! И сейчас надо Алексашке нашему переводиться с сыновьями отседа, потому что на службу надо. А в Москве нянечку наймет и усе. — Как, умерла… — Зилия выронила из рук чарку, и та вдребезги разбилась. Степаныч прокусил губу, понимая, что ляпнул лишнего постороннему человеку. Но Зилия была совсем не посторонней. В тот момент, когда Теплов убивал ее Митю, умирала его жена. Неужели карма сработала так мгновенно или это всего лишь дело одного случая? Во рту появился вкус пресной воды, несколько сломанных костей заныли. Она и позабыла, как сильно били ее шиноры со стрелками. Схватившись за бок, она присела, громко сглатывая. Но ощущения не уходили, оставались на кончике языка. — Ты это, прости, что так нагрузил тебя новостями. Не со зла я, ты же знаешь. И Алексашка весь понурый ходит, как воды в рот набрал! Ни с кем не говорит, зато к каждому пацаненку цепляется, ищет кого-то. А может, голове худо стало. Но вот, что я думаю: не место ему тут больше. Надо уезжать и скорее. «Как воды в рот набрал», — повторила в мыслях Зилия, вспоминая, как Теплов кинулся за ней в реку, пытаясь разлучить с Митей. Почему-то она для него была хорошей, а Митя плохой. И это было совсем нечестно. Митя ничего не сделал, чтобы его утопили в Тягучке. Пусть, он сейчас с ней, может говорить и ходить, но убивать Митю было не за что! Зилия знала, кого искал Теплов в толпе. Митю. Он искал его. Захотел добить? Или он ему мерещился в кошмарах? Уж лучше второе. Пусть помучается. Зацепившись за образ Теплова, к которому изначально и шла, Зилия вспомнила про пустующее место на земле Елены. — А с Еленой что? — говорила колдунья в разы тише, скомкивая грязный сарафан в кулаке. — Ох, дети. Тут аврал самый настоящий был. Слава Богам, вас тут не было, да и быть не должно. Как Ловцы приехали, то Теркин сразу… — Степаныч вздохнул, отошел к стене, потом протер начисто вытертый стол, поглядел на выцветшую скатерть, несколько раз встряхнул ее. Зилия терпеливо ждала. — В общем, повязали они ее, да забрали куда-то. Не в Москву, точно знаю, Кира слышала, что куда-то на север. «Мите об этом точно говорить не стоит», — то ли Зилия, то ли Чернобог опять врезался ей в голову, но они были правы. Что случится с Митей, когда он узнает, она даже и представлять не желала.***
«Сейчас пойдем по тропиночке и найдем какого-нибудь простофилю. Согласен? Конечно, согласен. Он и станет нашей жертвочкой. Ты должен расслабиться и сделать это сам, а в следующий раз я уже смогу сделать без твоей помощи. Ты оказался очень способным мальчиком. Вот-вот, смотри! Повозка!» Голова Мити дернулась в сторону шума, будто его милое личико обхватила чужая рука и направила. По большой дороге медленно катился богатый тарантас. То есть, карета. Размалеванная, с позолотой и орнаментом. Непослушные ноги потащили Митю прямо под колеса. Кони потоптали бесчувственное тело, и извозчик в ужасе натянул поводья. Один единственный слуга приоткрыл дверку и вышел на улицу. — Ты что творишь? — Я-то? Он сам под колеса кинулся! Теперь что с ним делать? Надо наше Благородие довезти сначала! «Лежи пока… Лежи, — командовал Чернобог, — ты же хочешь вкусить богатой жизни? Хотя бы немного? Хотя бы денек побыть в шкуре сына дьяка? Роскошь, девки, собственная дворня. Ты ведь увлекаешься девочками?» Митя отрицательно покачал головой. Он большую часть своей короткой жизни прожил с двумя женщинами: Зилией и матушкой. А настоящих девок видел только сквозь щелку забора. И никогда ими не интересовался. Они громко визжали, бегали и доили коров. Хоть Митя сейчас уже и был в том возрасте, когда мальчики начинают увлекаться девочками, но совершенно не понимал, зачем с ними якшаться. «Значит, попробуешь! А теперь попроси этих людей замереть. Но не просто проси, а так, как ты умеешь». Дернув кадыком, Митя сжался, попытался уменьшиться, раствориться и не оказываться лежащим под лошадьми. Дурманить людей плохо — так говорила матушка. Она и сама никого старалась не дурить, но Митя уже не знал, правда то была или нет. Если он станет сыном дьяка, то на немного сможет посмотреть, как это — хорошо жить. Как это вообще — жить. Ведь Митя только фантазировать мог, как вообще живут богатые и свободные люди, у которых даже есть кто-то в подчинении, и это не матушка. — Помер? — Не знаю… — переговаривались извозчик со слугой. Они вытащили Митю к краю дороги. Неужели оставят одного, как сбитую собаку? Но тут из кареты показался сам сын дьяка. Толстая прыщавая морда, заплывшие жиром пальцы и скривившаяся от омерзения нижняя губа. — Что у вас там? — Ничего, ваше Благородие! Маленькие неполадки! — услышав эти слова, толстяк засунулся обратно. «Ему плевать, убила ли его богатая повозка человека или дикого зверя, ему плевать на чужие жизни. Если ты займешь его место, то справишься с этой ролью в разы лучше!» Чернобог был прав. Такие уроды должны трудиться на поле, а не управлять крепостными. Митя широко распахнул глаза. Сперва извозчик дернулся, но позже совсем раскис и опустил подбородок к груди. Вторым подключился слуга, и они оба так и продолжили придерживать Митю под руки, шевелясь только от собственного дыхания. — Ждите тут, — у Мити скручивалось горло. Хотелось выплюнуть эти строгие слова, никогда не произносить и извиниться. В первую очередь перед Богом. Потом уже перед бедными людьми. Они не сделали ему никакого зла, а просто выполняли свою работу. А он… После того, как небо украсили сотни изумрудных глаз, слуга и извозчик позабыли, кто они, откуда и для чего тут. Земля под ногами заходила ходуном, деревья вокруг изгибались в дуги, камни прыгали будто лягушки, а птицы летели задом наперед. Внезапно дорога начала синеть, а потом зеленеть. Через миг она была уже красной. Отряхнувшись от придорожной пыли, Митя направился прямиком к карете. Кто-то невидимый схватился за его правую руку, и когда навстречу опять выглянула жирная рожа, между пальцев Мити прокрутился Зилькин ножик. Толстяк и пикнуть не успел, как был ранен в грудь. Ладонь Мити дрожала, глаза застелили черные шоры*. Чвакающий звук донесся откуда-то издалека, совсем не рядом, будто это не Митя делал, а другой, плохой. А потом еще раз, еще. В ушах слышалось вошканье и тихий шепот, а серьги молчали. Они больше не жгли его с того самого времени, как он потонул в реке. Голоса с каждым ударом становились громче, и количество их увеличивалось. Маленькие существа до гортани забились битком в Митькино тело. Тяжелая нога пнула Митю, но он встал, подобрал нож, и вновь его будто выкинуло подальше от собственного тела. Он был лишь наблюдателем. Рвотный рефлекс сработал сразу же. На руки и лапти полилась черная и густая жидкость, а рядом упал сын дьяка. «Молодец, почти сам его прирезал, принес мне жертвочку!» — радовался Чернобог. Теперь-то Митя, наконец, понял, что означала эта самая «жертвочка». Убийство. На его руках теперь кровь, и она не отмоется. В одночасье Митя превратился в пустой мешок из-под овса, который ветер понес в неизвестном направлении. Он не мог ему сопротивляться. Но, почему-то, ему было совершенно не жалко этого богатого уродца. Совсем. Кто-то забрал всю жалость к этому гадкому существу. «Я горжусь тобой, Митенька! Ты меня спас! Теперь спроси, как звали этого господина, а потом поедем за твоей наградой!» Грузный труп продолжал истекать кровью. Пространства на поляне стало меньше, куда-то делись слуги и лошади, во тьме растворилась карета. Только Митя и труп. Страх стал вытеснять мелких гадов, которые роем ворочались под кожей у Мити. Закололо около сердца, и рука сама запустила ножик в ближайшие кусты. Он — убийца. «Вместе мы сильнее, не кори себя. Это пройдет. Там, где когда-то была душенька, — теперь сижу я. Но тело помнит эти все… Чу-в-ст-ва». С какой бы стороны не пытался подойти Митя, его все время будто отшвыривало в другое место, подальше от умершего. Он не мог, просто не мог приблизиться. Не все «чу-в-ст-ва» можно было объяснить словами, но мертвеца Митя видел впервые. Приказать назвать имя толстяка не вышло, но задурманенные слуги сами ответили на безмолвный взгляд: — Это сын Богдана Савина, дьяка новгородского, Андрей.