Владыка Тягучей реки

Выбив палкой прорезавшиеся стебельки крапивы, Зилия подошла к дому Тепловых. Во дворе копошился светловолосый мальчуган годов так шести. Он кропотливо складывал колодец из поломанных веточек, прорывая запруду в луже грязным пальцем. — Лаврентий? — окликнула мальчишку Зилия, сгибаясь в спине. Дернув носом, вампиреныш повернулся, размазывая рукавом рубашки сажу по щеке. Поначалу Зилия отшатнулась, пытаясь устоять на покачивающейся земле, а потом мир вокруг завертелся веретеном, и пришлось опереться о калитку. Такой невинный взгляд она видела лишь однажды. Только маленький Митя на нее так смотрел. Видел в ней взрослого и умного, коего не замечал в ней никто другой. А теперь в его чудесных глазах было не то, что-то, что отличало его от того «маленького Мити». И теперь Лаврентий с таким упоением глядел на Зилию, что невозможно было не пугаться. Колдунья сразу же натянула на свое уставшее и измотанное лицо улыбку. Сперва у нее возникло желание поторопить вампиреныша, строго прикрикнуть, чтобы тот точно побежал к отцу, но неожиданно для самой себя, Зилия подсела рядом и начала ковыряться палочкой в запруде: — Дворец строишь? — Ага. Мое войско делает ров, чтобы враг не прошел, — Лаврентий указал на несколько прямоугольных деревяшек, на которых были выжжены рожицы. — Ого! Ты, получается, хороший царь, раз в обиду свой дворец не даешь. — Я не царь, а полководец! Ты что, не видишь? И ведь действительно, за поясом у Лаврентия была воткнута острая палка-сабля. Да и как можно не понять! — Прости! А за что воюете? — ноги затекли, и колдунья, кряхтя, поменяла позу, присаживаясь на холодную траву. Взяв веточку, Зилия неосознанно водила ей по густой грязи, вырисовывая кружочки и человечков. — Басурмане украли нашу маму. Веточка сломалась под напором онемевших пальцев. — П-почему басурмане? — энергия била через край, и Зилия, не в силах усидеть на месте, встала, расправляя смятый и без этого выпачканный сарафан. — Повитуха сказала, что батька за басурманкой гонял, когда матушку украли. И если бы не басурмане, мы бы с ней были, — Лаврентий говорил это так спокойно. Потому что не знал. Не знал, за какой басурманкой гонялся Теплов, не знал, что его мать никто не крал. — Позови батьку, будь добр, — в момент Зилия охрипла, случайно проглотив ком сжатого и гадкого воздуха, который кружил над ней громыхающей тучей. И кивнув, Лаврентий поторопился в дом, шлепая не по размеру большими лаптями себе по пяткам. Он взобрался по невысокой лесенке и дернул дверь. Запах горячего парного молока обдал Зилии щеки, а потом к ней вышел и сам Теплов. На руках у вампира лежал маленький копошащийся сверток. На Теплова было страшно смотреть: он весь побледнел еще больше, сгорбился, а прежний строгий взор обратился в отчаянный взгляд. — Явилась? Чего тебе тут нужно? — Теплов едва ли шевелил языком, запинаясь и путаясь. — Я оживила Митю, — Зилия решила зайти с козырей, — и теперь мне нужна вампирская кровь. — Почему не коровья? Почему вампирская? И почему ты сразу пошла ко мне? — осыпал вопросами Теплов. Не очень-то он и был похож на того, кто готов разговаривать про всяких Мить, из-за которых потерял самое дорогое. — Потому что ни одно существо не владеет жизнью так умело, как вампиры. Вам дано убивать и воскрешать, жить долго, целыми веками! И чтобы поддерживать Митю, мне необходимо проводить кровавый обряд. Так он не умрет! Что-то зашелестело, и Зилия заметила, как Лаврентий зацепился за батькину штанину, утыкаясь в ткань. — А еще я по дому тебе помочь пришла. Сама знаю, каково это! — не спрашивая разрешения, Зилия протиснулась в вампирскую хату. Не богато, но и не бедно. До какой-то поры жили Тепловы хорошо и весело. Убрав со стола две рюмки, Зилия молча начала хозяйничать: вытряхнула скатерть, подмела и вытерла полы, а потом взялась за младшего вампиреныша — Ромочку. На ее руках он сразу же заплакал, забрыкался, и, поменяв пеленки, колдунья всучила его Лаврентию. Когда Зилия прочищала печь, то заслышала едва заметный храп: сев на стул, Теплов сразу же уснул, скрестив руки на груди. Неужели так доверил ей своих детей? Или ему уже было настолько наплевать, что он решил покемарить в одном доме с врагом? — Я умею только кашу, — тихонечко сказала Зилия, закидывая крупу в горшок, — поэтому есть будешь, что дали. Лаврентий даже не думал сопротивляться. Он укачивал Ромочку и наблюдал, как колдунья разводит огонь собственными силами, а не магическими. — А я думал, ты ведьма, — фыркнул Лаврентий, перекатывая брата на другую сторону люльки. — Я — колдунья! — огонек в печи вспыхнул, и Зилия прикрыла створку, слегка раздувая пламя. — Просто у меня пока не все получается, и иногда лучше сделать это своими руками, нежели все за тебя будет делать магия! Так и облениться можно, понимаешь? — оправдания звучали по-детски, да так, что даже Лаврентий не поверил. Он рассмеялся и покачал головой, совсем как взрослый. Еще и отвернулся! Мол, сказки рассказываешь, не дури! Многие в Кручино считали точно так же. Кто-то вообще не знал, что у Зилии есть магические способности, а Степаныч и вовсе принял ее за человека. К глубокой ночи очнулся Теплов. Он потянул задубевшие конечности, размялся и с трудом встал к столу. Закинув в рот пару ложек каши, вампир даже не скривился. Посмотрев на мирно спящих детей, он и сам присел на лавку рядом с Зилией. — Александр, мне чуть-чуть надо… — прошептала Зилия, протягивая Теплову маленькую флягу. — А потом где брать будешь? Как я понял, это постоянно нужно делать, — подкинув несколько дров в печку, Теплов закатал рукав, напрягая мышцы. Синие вены вздулись, и Зилия увидела, сколько же мощи было в вампире. Холодная ладонь Зилии легла на предплечье Теплова, и, разрушая стереотип, дотронулась до теплой вампирской кожи. Он был живой. У рожденных вампирами было множество преимуществ перед стрижигами — обращенными. Одно из них — дыхание. Зилия почти не отрывалась от вздымающейся широкой груди, от шевелящейся шеи. — Потом… потом приду еще? — она робко подняла карие очи навстречу Теплову. Лаврентий — один из вампирской семьи, кто унаследовал зеленые глаза. Ромка с Александром носили красивый серый оттенок, который можно было сравнить только с весенними тучами перед ливнем. — Как скажешь, бери уже, — согласился Теплов, двигаясь ближе. Закололо сломанное ребро, пот побежал по спине и, сглотнув, Зилия чиркнула лезвием поперек вен. Колдунья была больше похожа на ежа, переболевшего бешенством три раза, нежели на девку. Мурашки бегали по телу наперегонки, лицо горело, хотя от печи она сидела достаточно далеко, а волосы на руках и ногах встали дыбом. Кровь маленькими капельками сочилась во флягу, а Теплов даже не смотрел на нее. На Зилию. Он смиренно сидел и ждал, пока она заберет сколько нужно, даже не морщился и не возмущался. Закрыв плотно крышку, Зилия сразу же накинула чистую тряпку на ранку, прижала и сомкнула пальцы на запястье вампира. — Иди к себе. В понедельник мы уезжаем в Москву, крови сколько надо отправлю с гонцом. Он сам тебя найдет. А теперь уходи. — Александр… — сложилось ощущение, что она затопила печку по-черному — дым закупорил легкие, дышать стало очень трудно, но воздух в хате был чистый и свежий. — Я… Уже ухожу. Она почти забыла флягу, вовремя схватила ее со стола, вылетела со двора пулей и понеслась по темневшему лесу быстро-быстро. Колючки цеплялись за сарафан и косы, ветки царапали оголенные лодыжки. Отчего-то колдунья разревелась, как маленькая, села около реки и затихла, обнимая себя за трясущиеся локти.

***

Карету встретил высокий дощатый забор с воротами. Дом дьяка состоял из соединенных между собой двух клетей* и основной избы. Окна вырублены были достаточно высоко, что свидетельствовало о наличии подклети для хранения запасов. Дом был почти новый, а значит, хозяева владели немалыми деньгами. Неужели это семья Савина? «Я тебя прикрою, облачу в личину Савина, а ты повеселись, ладненько? Потом опять жертвочку найдем, а потом опять повеселимся?» — хихикал Чернобог то в одно ухо, то в другое. Митя схватился за серьги, но они больше не жгли. Значило ли это, что ходить под чужим ликом — доброе дело? Опять придется кого-то убить. Своими руками. Испачкать душу в крови и навсегда позабыть о райской жизни. Невидимая сущность Савина стояла где-то позади и давила тяжелым камнем на плечи. Почти таким же, с которым его сбросили в реку. — Андрюша! — на крыльцо выбежала девка в белом платке и кокошнике. Она подобрала подол платья и поскакала навстречу. — Где же ты был? Где тебя носило? Батенька уже гневаться начал, что ты сбежал! — Откуда? — Митя стукнулся затылком о столб, уходя от объятий девки. — С нашей женитьбы! Ты там, случаем, не выпил раньше положенного? А?! — девка сразу же нахмурилась и схватила Митю за шкирку. — Что ты… что… Не пил я… — А чего тогда глаза такие напуганные?! Налево ходил, а? Признавайся! Говори! Она бы могла убить Митю одним большим пальцем, как муху, но тут из сеней вышел бородатый мужик: — Настасья! Хватит уже мучать его! Стол уже накрыт, давайте быстрее, гости ждут! Забив себе под корку мозга имя своей новоиспеченной жены, Митя проследовал в зал и сразу же заметил, что семья невесты выглядела куда беднее, чем родители жениха. То есть, его. То есть, Андрея. «Сейчас ты вкусишь эту самую богатую жизнь! Это будет мой подарок за каждую твою жертвочку! Ты можешь устраивать пиры как и когда захочешь!» — Я попробую, а потом скажу, согласен или нет, — незаметно буркнул Митя, усаживаясь рядом с невестой. Он не хотел этого говорить, не хотел даже давать намек на то, что может согласиться. Но почему-то губы сами разжались, а звуки вырвались наружу. Все само, не он. — С чем это ты там согласен?! — возмутилась Настасья, засовывая в рот обжаренную утиную ногу. Пиршество было на высоте. Почти как у царя, но немного хуже: несколько кувшинов вина, птица, салаты, одна целая свинина и множество закусок. Застольная песня была хуже воя стаи собак. Примерно такое любила слушать Зилия. Ее вообще успокаивала любая завывающая песня или мелодия, где можно было посидеть, поплакать, представить какую-нибудь грустную ситуацию. Вот только Митя эту «песью песню» терпеть не мог. Нервный тик овладел половиной лица, когда Настасья начала свою партию. Между зубов у нее застряло волокно мяса, а изо рта пахло брагой. Этот Савин, он что, был намертво слепой, когда соглашался жениться на такой дуре? Вот Митя бы выбирал себе невесту по статусу: красивую, длинноногую, изящную, обязательно с хорошей родословной и манерами. Возможно, даже со светлым волосом. Но тут уже, как повезет и кого с ним матушка сосватает. Ей в этом плане он абсолютно доверял. Гости так хорошо веселились, что даже не заметили отсутствие аппетита у жениха. Есть Митя не пытался еще с хижины боровика: выворачивало так, что мать родная не узнает. Когда он вновь зацепился за мысли о матери, Чернобог лихо переключил его внимание на появившихся в дверях двух скоморохов. Они бренчали и танцевали, хлопали в ладоши и шумели ложками. Вот от такой музыки все нутро разрывалось от счастья, хотелось вскочить с неудобной узкой скамьи и броситься в пляс. Настасья придержала его за лацкан красного кафтана, усадила обратно и шикнула что-то, наверняка обидное. — Ты куда собрался?! — Хочу душой и телом отдохнуть, Настасья! Хочется поплясать да развеяться! — Точно выпил! Не позорь меня! Пляшут только бесы да крестьяне! А мы уже с тобой к дворянскому роду принадлежим. «Уже». Выгодный для Настасьи брак. Что она сделает с Савиным потом? Отравит? Подстроит убийство? Все, чтобы закрепиться с богатым статусом. Завладеть деньгами. Митя размышлял так глубоко, будто это была его семья, а не юноши, личность которого он давеча натянул на себя после жестокого убийства. «Мы с тобой и есть нечисть, Митенька, нам позволено танцевать под музыку, Митенька. Митенька!» Митенька уже не чувствовал под ногами опоры, скинул с плеч кафтан и залез на стол, скидывая сапогами чашки с едой. «Теперь можно все, Митенька. Все!» Неожиданный прилив сил ударил со спины, и Митя слабо понимал, что творил. Вот он уже оказался на полу рядом со скоморохом, вот пошел вприсядку, а вот отобрал бубен. Задорная песня с прикриками полилась сама собой! Мотив ускорялся с каждым мгновением, а гости вдруг тоже пустились в пляс! Они кричали и противились, но танцевали так отлажено, будто репетировали это всю свою гадкую жизнь. Ему хлопали в ладоши, а Митя подхватил Настасью и закружил ее так сильно, что девка упала без сил под руки гостей. Ноги начали болеть, у кого-то с ботинок отлетела подошва, затрещали платья и накидки. Выпятив грудь, Митя вновь забрался на стол, вылил себе за шиворот вина, чтобы люди подумали, что его в спину ранили.* Танец — отражение русской души. Именно поэтому знать не любила плясать и всячески призирала это дело — души у них и не было. Разбирать Митю начало еще больше: со временем его бессмысленные выкиды конечностей стали походить на движение шамана во время обряда. Он то подпрыгивал, то сгибался, то плечи вверх, а то вниз. Половицы заходили в такт мелодии, которая звучала и внутри опьяневших тел. Музыка вливалась в головы гостей точно так же, как и водка в бокалы. С улицы ее было совсем не слыхать, а вот внутри каждый молился, чтобы оно прекратилось, затихло. Но Митя не собирался останавливаться. Ничком повалился скоморох — вымотался, поди. Подобрав ложки, Митя прошелся ими по лбам всех присутствующих, а потом сломал об себя. Гости были в невероятном утомительном восторге. Откуда бралась прыть у Мити, не знал и он сам. Родители жениха в испуге ползли окарачь*, чтобы не попадаться на глаза осатаневшему юноше. Но юноши там уже давно не было. Заместо него в теле их сына плясал Дмитрий. Сын лешего.