«Я не закоснелый варвар, коим вы меня считаете. Я птица гордого полету, и мы хоть и цари и прочие и победители турок под Азовым, но люди мы не гордые, простые, легкие, и косности у нас может быть меньше вашего. Пожрем с общих чашек и поспим на полу в грязи. И с людьми мы в ладу. Прибыли ко дворцу двое. Мальчишка поведал, что его семью выкосили вампиры, и по допросу, никто не признавался, и дьяк этот в Новгороде аж. По сплетням, дьяк этот, которого пожрали, выдавал своего единственного сына жениться. То ли там выгодная партия была, то ли тут. Изначально подохла невестка, а за ней и дом погорел. А сын егошний, Андрей Савин, пропал. Не приказываю, а тихо прошу — глаз не своди с Савина».
Зилия громко сглотнула. Значиться, Митя не просто так это имя выдумал? Или случайно совпало? Откуда бы ему быть в Новгороде да жениться на каких-то девках, когда рядом была Зилия. Переписав письмо начисто, она положила его на край стола. Чуть позже прибежал Васков и, сдернув письмо, выбежал обратно в коридор, видимо, очень срочно надо было отправлять. Покосившись в окно, что стояло позади, Зилия заметила гонца, который уже стучал копытами по крыльцу. А еще погодя зашла горничная. Зилия почему-то ожидала увидеть Митю в платье и фартучке, но посмеявшись собственным мыслям, приняла у женщины кружку с водой, поставив рядом с чернилами. — А кому письмо отправят? — невзначай поинтересовалась Зилия. — Не твоего ума дело! Только Васков знает, куда и кому! Наше дело писать и молчать! Знай свое дело и место, басурманка! Подле стола валялась вязаная корзина, куда колдунья скидывала всякого рода бред. Петр однажды заказывал товары из Китая, и теперь продавец без конца и устали присылал ему письма с рекомендациями покупок его товаров. А еще была дюжина любовных посланий без обратного адреса, где женщины иногда рисовали свои гениталии, дабы впечатлить царя. Даже угрозы присылали, но редко, кто подписывал свое имя и род. Зилия так увлеклась работой, что не глядя взяла стакан, отпивая воду. Рот обдала горечь, язык внезапно онемел, а по глотке потекла тягучая жижа, совсем не походящая на воду. Она в ужасе посмотрела на руку, в которой держала чернильницу. Писари в унисон заржали, и под это музыкальное сопровождение колдунья выбежала из кабинета во двор, где сразу выплюнула все на пожухлую траву. Дворник, сметая в один угол всю грязь вместе с камнями и листвой, только осуждающе покачал головой, улыбаясь. Зилия качнула ему в ответ. Прижав к себе зяблые руки, колдунья заскочила обратно во дворец, и, ловя на себе насмешливые взгляды писарей, продолжила переписывать. Теперь она знала, какую одежду предпочитает царь, что кушает и как пишет. Осталось только Мите подглядеть, как тот живет и чем занимается. Свою мозгу чужому не вложишь.***
Мите наряды выдали в девять раз хуже, чем Зилии. Митя видел ее краем глаза, когда колдунья с полным ртом чернил пронеслась мимо него к дверям. Поломойка. Кем он только не был за это путешествие, и поломойка была самым унизительным. От графа к поломойке. Уму не постижимо! Закатав рукава, Митя взял в одну руку тряпку, а второй попытался подхватить полное воды ведро. Оно оказалось тяжелее, чем Митя предполагал, и когда дернул его на себя, то поскользнулся и упал прямиком на него же. Раздраженно дунув на спадающую челку, Митя так и лежал в ледяной луже, прямо посреди коридора. Половую тряпку не стирали примерно никогда. Казалось, что несколько столетий. На ней были клочки волос, грязь, крошки. Митю затрясло. Хотя Чернобог не прогнозировал новую атаку черными комьями изнутри. Отвращение прошлось бурей по всему телу, и, сжавшись, Митя отпрыгнул от тряпки на целый сажень*. Поддев старинный артефакт носком ботинка, Митя закинул ее на швабру и наклонился, чтобы покрепче ухватиться, но его прервали. Вдруг на тряпку вместе с рукой Димы наступил чей-то ботинок. Подняв глаза, он увидел над собой дворецкого, который злобно осматривал его со всех сторон. — Я слежу за тобой, сукин ты сын! — Буду иметь в виду! — Митя дернул рукой, но дворецкий только сильнее надавил каблуком. «Жертвочка», — подсобил Чернобог, но Митя и без него уже давно решил, что оторвет эту тупую головешку в первую очередь. А кишки повесит на ветке и будет кататься на них с утра до ночи. — Дерзить удумал? Да я тебя сейчас розгами выпорю! Тогда посмотрим, как запоешь! Чего ты смеешься? Весело тебе? — вскипал дворецкий, наблюдая, как худое лицо Мити расплывается в равнодушной ухмылке. Встряхнув обсыпанными золотой пудрой волосами, он пнул Митю под дых, проходя дальше. — Иди посри и пожри своего говна, — буркнул Митя, толкая швабру вперед. Перед приездом Нарышкина всем горничным было приказано отмыть полы, протереть пыль и, судя по всему, вылизать лестницы языком. Отталкиваясь ногами, Митя с разбегу прошелся по всему коридору, оставляя после себя мокрый след. Двигаясь дальше, он услышал приглушенный хор:Лети-лети, наш царек, Через запад на восток. Чтобы в горле поперек Встал у турков наш урок! Из Европы нам не надо Ни штанов, ни шоколада. Лучше царь, с собой возьми Новой хвори для семьи. Чтобы все переболели И потом счастливо пели, Что не померли тогда, Как болела голова. Как измучились все слуги И попадали в недуге. Как варили драный чай У прислуги Ильича. Привези еще, царек, Ножниц новеньких мешок. Чтобы вшивеньких бояр Обкромсать, как ствол столяр. Чтоб бояре наши Были только краше!
Услышав это, Митя чуть не умер во второй раз. А потом чуть не ожил и чуть не умер опять. Распахнув дверь с ноги, Митя зашел в зал. Хор замолк. — Вы царя в последний путь провожаете или что? Что за собачий вой? — начал Митя, отставляя в сторону ведро. — Веселее надо! А то от ваших завываний только повеситься хочется! Вот, внимайте ритм! Митю не поняли. А если бы увидел кто другой — вызвал бы священника. Такую тряску и скорость не выдержал бы ни один хор. Певцы не успевали за Митей, сбивались и пробовали вновь. Перестав хлопать, Митя закатил глаза и остановился. — Вы прям стадо баранов! Мурашки побежали по спинам хористов. Они сперва расслабились и повисли в воздухе, как деревянные куклы. Стук. Люди закричали, зарычали и засвистели, все, как один, повторяя каждое движение за своим гипнотизером. А Митя, раскручивая швабру, поднимал ее к потолку, словно черпая оттуда силы. — Это что за чертовщина?! — писклявый голос оборвал транс, и все затихли, постепенно останавливаясь. — Крепостные веселятся без приказа?! — казалось, что у дворецкого сейчас разорвется рот. — И ты тут, поганец?! — он схватил Митю за шиворот и выволок к черному входу, где бросил в ноги к дворне. — К столбу его! Двадцать… Нет! Тридцать ударов плетью! Повиновавшись, мужики потащила Митю во двор, где был вбит в землю специальный столб, на котором пороли провинившихся. Один сразу вооружился плетью, а второй заматывал Митины графские ручки веревкой.***
Зилия выбежала на улицу вдохнуть свежего летнего воздуха, когда увидела дворню, дворецкого и ее ненаглядного. Митя смиренно терпел каждый удар толстой плетки, смотря на своего мучителя. Он у нее такой смелый, что аж сердце в бантик завязывалось. Поджав губы, Зилия нахмурилась. — Вот тварь поганая, — прошептала она, когда заметила боковым зрением черта. Он вырядился в крепостного и выглядел даже ничего. Обыкновенный чумазый и волосатый мужик. Тут все так ходили. — Верно говоришь, та еще тварина. Пусть хоть тут его выпорют, хоть узнает, что такое хорошо, а что такое плохо, — поддакнул черт, поправляя съехавший на вздернутый нос картуз. — Да не Митя! Дворецкий! Он его невзлюбил! В момент Зилия сжала кулаки. И как только дворня вновь занес руку, чтобы хлестнуть Митю, плетка выкрутилась вбок, сбивая шапку. Кто-то начал смеяться, а кто-то кричать мужику, что руки у него не из того места растут, раз тот даже пацана выпороть не может. Но дворня не отчаивался, вновь занес плеть, как та, словно змея, обмякла и выпала на землю. Шмыгнув носом, он поднял ее, покрутил и вновь замахнулся — плеть попала прямо по ремню, и штаны, будто по команде, слетели с мужика. Весь двор поднялся на смех, а Зилия, опершись о волосатую ладошку черта, поднялась по лестнице вверх. Ее чуть не снес сам царь. Из дворца выбежал Петр в черной епанче* и треуголке. Он спешно седлал коня, и еще несколько всадников проследовали за ним. — Куда это царь? — поинтересовалась Зилия у вышедшего следом Васкова. — Не твоего ума дело! «А чьего тогда ума? Твоего, что ли?» — Зилия нагрубит Васкову позже, когда они с Митей сделают свое дело. Уже вечером, когда царь вернулся во дворец, Зилия ненароком подслушала разговор генералов. Оказалось, что в Донском монастыре разломали родовой склеп некого Милославского, украли гроб Ивана Михайловича и, привязав тот к свиньям, пустили по грязи. И сотворил сию гадость не кто иной, как сам царь Петр. Помимо Милославского, над мертвым телом которого надругались, пострадали еще заговорщики сестры Петра. С них сорвали одежды, по очереди клали на гроб Милославского, рубили сначала руки, потом ноги, а когда обрубки тел перестали двигаться — секли головы. А еще поговаривали, что сам царь Петр их пожрал потом, да так жрал, что до дворца еле дошел. Отойдя от двери, Зилия сглотнула, прижимаясь к стене. Тяжело дыша, она, не помня как, добежала до подсобки и, вытащив за грудки Митю, прижала того, тормоша. — Царь — вампир! Он только сегодня четырех людей погубил! — Пусть! Пусть! Черти перед его кабинетом возили туда-сюда свежего зайца! Мертвого! Вот он и изголодался! — Митя выглядел уставшим и измученным. — Ты смотри, как бы нас не заподозрили в чем-то! — горячее дыхание Зилии обдавало ледяное лицо Мити, Зилия потянулась вперед, приоткрывая губы. Грудную клетку захватила аритмия сердца, руки дрожали, и колдунья осторожно прикоснулась к Мите. Прикрыв карие, ореховые глаза, Зилия прильнула к устам возлюбленного, целуя так сильно, словно дождалась его с войны. И Митя ответил ей взаимностью. Зилия впервые расслабилась и провалилась в пучину наслаждений. Она не замечала, как летело время, как проходили слуги. Были только они с Митей. Колдунья жаждала близости с возлюбленным, слиться в единое целое и потерять уже девственность с самым прекрасным человеком на всем белом свете.