Королёва карта бита. Бит и весь его отряд. Дело будет шито-крыто — Карты правду говорят. Вуаля, Вуаля, Завтра грабим короля.
Геннадий Гладков.
Митя играл с чертями в гляделки всю ночь, Зилия тоже не спала. Они остались ночевать на улице, где единственным источником света была луна. Ветер почти не появлялся, и было так тихо, что слышалось, как по траве бегали муравьи. Зилия уже наловчилась просыпаться вместе с караульными Ловцами. Первые стояли ночь, вторые день, и смена заканчивалась еще до солнечных проблесков. Страх взметнулся в груди перепуганным фазаном, и, собрав некоторые вещи, Зилия повела Митю к бане. За ней стояла Петровская запасная карета. Один черт — кучер, второй ишак, третий внутри. — Запомни, пожалуйста, все, что я тебе говорила! Не подведи меня! Не подведи нас! И веди себя хорошо… Иначе это очень сильно нам аукнется. Слушайся чертей и не выходи из дворца Лефорта без надобности. Прошу тебя… — Да понятно все! Все сделаем по высшему классу. Я никогда тебя не подводил, ты же знаешь! — отсалютовал Митя, прыгая в карету. Зилия бы сама с превеликим удовольствием поехала вместе с Митей, но, к сожалению, кто-то должен был остаться во дворце, чтобы в случае чего притормозить того же Нарышкина или Лефорта. Да и к тому же, пропажу царского писаря сразу бы обнаружили и подняли тревогу, а Митя никому в пень не уперся. Перестанет мыть полы, никто и не заметит.Сегодня свершится судьба не только Зилии, но и всей нечисти в Царской России.
***
Колеса стукались о встречные камни, за черными шторками мелькали деревья, а черт, перебирая между пальцами четки, смиренно смотрел в одну точку. Совсем он не походил на Ловца или стражника: несмотря на некоторое преображение, что-то животное в нем все-таки прослеживалось. Наверное, копыта вместо ног. Но сейчас не об этом. — Еще раз! — прохрипел черт, указывая на бумагу. — Да не могу я читать эту галиматью! Невесть что понаписала, а я разбирай! Не буду я это читать! Сам читай! — Это не мне надо, а тебе, — черт потеребил листок, двигая его ближе к Мите. — Не буду! Не хочу! Там нет картинок и буквы сплошь и рядом кривые! Ничего не понятно! С нарисованными усами Митя выглядел чересчур карикатурно, будто сошел с шаржа именитого художника. — А если я тебе перепишу на французский, ты будешь читать? — сдвинув картуз на затылок, черт проявил перо и, макая его в воздух, принялся переписывать текст Зилии. Почерк у черта был больно приятный и понятный, слегка закругленный и крупный. Митя закинул ногу на ногу и потянулся. Уже целую вечность ничего не происходило, а черт царапал плотный лист так приятно, что клонило в сон. Щека прислонилась к холодному стеклу, но оно даже не запотело, и Митя отчего-то расстроился. Черт вот дышал и теплый был, совсем как живой. И пил, и ел. И ни от кого не зависел. — Вот скажи, черт, правильно ли я произношу? Ты же французский лучше меня знаешь и учишь дольше. «Йа тиль дез арме контре ле сузеран? *» Негромко сглотнув, черт отложил перо в сторону и похвалил Митю за произношение, а потом, чуть погодя, предложил перевести новое предложение: — Уи, же. Сир де баи, мьель ет ту леур дэшет. Ил а трэ пер дес абели, миа аттенсьен, си ву лви лиасен ун пу де рэпи, ил ву тера.* — Я понял, спасибо за помощь, теперь мой французский будет куда лучше, — на лицо Мити наползла угрюмая маска, кожа посерела, и он задумался. К этому времени они уже подъехали к Лефортовскому дворцу. Здание состояло из нескольких теремов и все еще находилась в состоянии «достройки». Петр перед отъездом приказал расширить покои своего сподвижника и верного друга — Франца Лефорта. Уже было возведено три проездные арки, на втором этаже красовался огромный зал для приемов и праздников, а в боковых частях здания разместили жилые покои. День и ночь около дворца трудились рабочие в специальных оранжевых жилетках, чтобы Ловцы ненароком их не застрелили. Митя даже услышал, как черти назвали этих рабочих: орки. Горная нечисть из Западной Европы. Чужеземцы работали на чужого царя. — Да этот Лефорт имеет жопу, наполненную сладостями*! — пробормотал Митя, высовывая ноги на улицу. Кучер-черт сразу же подбежал к лжецарю, подставляя ему свои ладони. Сдвинув брови, Митя осмотрел дворец и, кивая испуганным, и уже поддавшимся гипнотическому воздействию строителям, зашел внутрь. Все, кто смотрел ему в глаза, тотчас же становились послушными и молчаливыми. Стены главного зала были обиты красным сукном, украшены картинами и зеркалами, в которых Митя уже не видел смысла, а голландские печи и расписные изразцы пугали своей величественностью. Черти отражались в зеркалах чертями, а Митя черным размытым пятном. Некоторые комнаты были из кожи и парчи, и с каждым разом Митя впечатлялся больше прежнего. — Вот бы и дома так было… — вздохнул Митя, опираясь на черта. — Где? В избе Федькиной? Да он сразу ногами вперед ляжет, если мы его избу перекроим кожей да парчой! — рассмеялся черт. — Он не переживет таких кардинальных изменений. — Я бы и сам в таком не жил, как в гробу… Ловцы держали караул только около входа, и на удивление, их удалось обойти. Царя никогда не просвечивали фонарями, что было, в принципе, очевидно. Либо они знали, что он вампир, либо им было запрещено. Ловцы покивали и продолжили выглядывать нечисть. Кто там приехал на царской карете, вероятно, их не касалось — у Петра была своя охрана. — Царь! — к чертям подбежал мужчина. — А надолго ли к нам? Слухи пошли, что ты уже отправился в Европу на переговоры… — Враки это все! — пытался басить Митя, отмахиваясь от приставучих людей. Протиснувшись в зал, он сел, но стол оказался настолько высоким, что Митю было едва видно. Прочистив горло, Митя встал, подкладывая под задницу случайную подушку. — Тогда, позволь спросить, — начал один из бояр. — Бортовые камни привезли, там рабочие уже копытами стучат — не знают, куда класть. Дворецкий решил иметь наглость спрашивать Царское Величие! Вытянув лицо, Митя испуганно покосился на чертей. Один из них показал ладонью то ли речку, то ли волнистую дорогу, и Митя все же решил переспросить: — Какие бортовые камни? Мы что, на корабле по Неглинке будем плавать? Борт же только у ко-раб-лей… — огромных размеров треуголка сползла Мите до носа. Про Петра он запомнил мало, но то, что царь был бешеным фанатиком мореходства и кораблестроительства, знал наверняка. — Что ты, Царь-Батюшка! — взмолился боярин. — Это для дороги! Чтобы повозки не выезжали на людей! Ты уже и разметку согласовал: беспрерывная полоса для двух потоков, две беспрерывных, пунктир и волна. — Волна? — Митя все пытался поправить глубокий воротник, который при движении закрывал ему половину подбородка. — Определение, отвечает на вопросы: «какой?», «чей?», — шепнул ему на ухо черт. — К чертям на Кулижку отправьте ваши бортовые камни! Мы не в море! Вытащите из церкви поребрики и вбейте в землю! — приказал Митя. — А чертям они на кой? — затряслись бояре. — Они из ваших бортовых камней ремонт себе на Кудыкиной горе сделают, дом подобьют. Не пропадет ваш материал заморский. Толпа придворных и бояр закивала, и вскоре все разбежались по разным углам. — Зилия будет крайне удивлена тем, что ты принял совершенно не тот закон. Поребрики? Из церкви?! Да кто из нас еще нехристь? Побоялся бы верующих — они потом царя четвертуют! — Царя и так четвертуют, — цыкнул второй черт, — стрельцы готовят ополчение, как Петр из Европы вернется, так что там либо он их, либо они его. — Цари вообще долго не живут, — поддакнул третий. — Да кто узнает? Несколько годов поназывают так, а потом что-нибудь новое придумают! — оправдался Митя, сжимая в руках уже мятую бумажку с французской речью. Сейчас весть о прибытии царя в Немецкую слободу должна разнестись по всей Москве, а потом уже по всей России. Оставалось только ждать, и уже к обеду «царь» должен будет отдать приказы и возвестить новость о принятии новых законов. Шлепнув себя, Митя откинулся на спинку кресла. Ожидание было долгим: воздух в комнате словно застыл, и даже резвые черти стали медлительными. Стоящий на столе прибор постоянно тикал и такал, перебирая двумя разными стрелками, и чтобы скоротать время, Митя ждал, когда маленькая нагонит большую. Через неопределенное количество часов принесли бумаги на подписание. Черти, прикинувшись царскими писарями, сразу же принялись ставить галочки, стукать печатями. Осталось последнее: подпись царя. — Дмитрий, я тебя как человека прошу: вот квадратик и внутри него поставь закорючку длинную. Внутри квадратика. Не над, не под, не вокруг. Вну-три, — черти в напряжении скучковались около Мити. — Я что, по-вашему, совсем дергоумный? Вальяжно вытащив перо из чернильницы, Митя занес его над листком и остановился. — Я по-русски писать не умею. — Вот, в чем был подвох, — вздохнул черт с отломанным рогом. — Надо было догадаться, да… — Пу-пу-пу… — самый низкий черт почесал темную щетину. — Давай сюда, перо покрепче сожми! — и черт начал водить рукой Мити по листу. Подпись была подделана. Закрепив воском, письмо запечатали и передали почтальонам. В комнате было невероятно скучно: стол, стулья, кресла, картины с непонятными личностями, позолота, изысканные кувшины. Ничего такого, с чем можно было бы развлечься, но на удачу, в дверь постучали. — Открыто! — Дворяне собрались около дворца, Царь-Батюшка! Чего велишь приказать? Расстрелять их всех? — объявил воевода. — Я к ним сам выйду! Проходя мимо придворных, Митя едва ли доставал до их плеч макушкой, но они даже ничего не заподозрили: стоило встретиться взглядом с лжецарем, как они тотчас же попадали в рабство изумрудных глаз. У горничной в коридоре Митя одолжил табуретку и вышел на балкончик. Бородатая знать негодовала, кричала и вообще, судя по всему, не очень-то и боялась. — Уважаемый воевода, — тихонечко сказал Митя, — прикажите стрельцам расстрелять четверых человек, чтобы остальные себя потише вели. Отдав честь, воевода побежал вниз. — Как к ним обратиться? — повернулся Митя через левое плечо, смотря на чертей. Они начали болтать наперебой, и Митя не стал их дожидаться: — Народ русский! Черти, стоящие позади, синхронно хлопнули себе по мордам, сплющивая пятачки. В Немецкой слободе, как правило, селились люди самых разнообразных сословий: шлюпочные матросы, офицеры, иностранные министры, царские придворные, немецкие ремесленники, купцы и все остальные, кто ни слова по-русски не понимал. Речь Мити все время скакала, слова путались и запинались друг за друга, и когда толпа внизу начала подозрительно перешептываться: черти взяли бразды правления в свои волосатые неказистые руки. Полностью обездвижив Митю, они обвили его подбородок когтистыми пальцами и принялись шевелить им так, будто это сам лжецарь рот открывал. Со звуками стрельбы толпа притихла. А те, кто дослушал до конца, стали возмущаться пуще прежнего. Митя напрягся: ждал, что знать позабудет свое происхождение и закидает его помидорами. Черти вместе с ним неплохо зачитали французский текст сразу с переводом на русский, и даже никто не заподозрил подмены. Юношеский голосок Мити исказился под руководством чертей, стал грубее и громче. С помощью сарафанного радио вести об отмене указа разнесутся быстрее, чем это объявят на площади. И теперь, наговорившись от лица царя вдоволь, нужно было поскорее уносить ноги, покуда Нарышкин не явился во дворец. Уж знал он или не знал про царский секрет, но раз Петр уехал — значит, уехал. Чуть не свалившись с табуретки, Митя посмотрел вниз со второго этажа. Его никто не разоблачил: дворяне и простые жители ругали царя. Не Митю. Петра. Они не просто не заметили такую явную подмену царя, так еще и прожевали и проглотили отмену указа. Все эти богачи совершенно не хотели, чтобы придворные ведьмы перестали их лечить, молодить и даже следить за другими, донося им различные сплетни и чужие тайны. Кто откажется от того, чтобы в бане вас парил специальный дух, а новые ковры плела кикимора? Зилия говорила: «нечисть уже не может жить спокойно! Вместо царевичей к болоту приходят Ловцы и забирают говорящих жаб в специальные палаты, золотых рыбок и щук вылавливают сетями, чтобы принести боярам или кому повыше чином. Все болота, леса, озера и реки находятся на царской земле, а значит — принадлежат людям». Но теперь Митя знал: русская земля принадлежала вампирам. Они правили ей втихаря, притворяясь, что никто не покидал купол. Жадные кровососы заграбастали себе большие куски и наслаждались бесконечной жизнью. — Как подменили, — шумела толпа, указывая на болезненный вид царя. — Почему царь принял закон без собрания учреждения? Как такое может быть? — Где это видано? На каких таких правах? Черти сдернули Митю с табурета и потащили прочь, но почему-то остановились, а потом и вовсе пропали. Лев Кириллович Нарышкин пыхтел, его усы стояли колом от злобы, а глаза налились яростью. Он уже перешел с шага на бег, стуча деревянной тростью о пол, когда Митя заметил его приближение. — Как посмел пробраться во дворец? — взревел Нарышкин, замахиваясь тростью. — Царь уехал, а ты народ дурить удумал, сученок?! Кто таков? Но ответа не последовало. Увернувшись, Митя рефлекторно схватил табуретку, блокируя очередной удар. Подобрав под себя ноги, Митя, словно пружина, вскочил с пола, и, не найдя другого выхода, — побежал. Дурить Нарышкина было бесполезно, он словно чуял неладное и нацепил на себя абсолютно все амулеты, которые можно было найти. Стража, выпав из дурмана, только почесывала затылки, наблюдая, как по дворцу носится уменьшенный в размерах Петр Алексеевич, отбиваясь от встречных людей деревянным табуретом. — Да что вы прицепились ко мне, уроды божевольные? — спрашивал Митя, оборачиваясь на собравшуюся за ним очередь из тех, кто готов был открутить ему голову. Он смог собрать за собой целую вереницу стрельцов, Ловцов и бояр, которые прибыли вместе с Нарышкиным. Табуретка впилась в ладонь, так не хотела отрываться. И зачем он только ее схватил? — Убить колдуна! — Догнать! Восемь шкур спустить! — Еретик! — Почто восемь? Восемь — много! — заворачивая за угол, ответил толпе Митя. Послышались выстрелы, и, кубарем скатившись с лестницы, он вылетел на улицу. Спотыкаясь обо все, что попадалось на пути, попутно стирая усы и стягивая с себя царские наряды, Митя понял, какой же он все-таки беспомощный. Как же коже не хотелось разлучаться с приятной и чистой тканью! Как же хотелось все себе оставить! И ведь все пропадет! А Петр таких десять штук закажет и забудет! Когда Митя скинул табурет, то разбил подбегающих стрельцов как кегли. Когда он, перепрыгнув через низенькую оградку, столкнулся с группой рабочих орков в оранжевых жилетках, его уже было не узнать: растрепанные волосы, чумазое лицо в угле, одни портки да нижняя рубаха. Рабочие, признав Митю за бездомного, пустили вслед несколько камней, прогоняя незваного гостя со стройки дворца. Не этой дорогой они добирались с чертями, не эти улицы мелькали за грязным окном кареты. Митя потерялся. Он поднимался по бесконечным лестницам и петлял по озелененным кускам Москвы. Странные люди в странной одежде, каменные дороги, забитые конными повозками, громкие крики. Забили колокола, и Митя, запнувшись о собственный ботинок, упал на колени. Белоснежные постройки, недалеко от которых виднелся храм, слепили привыкшие к серости глаза. Огромное озеро пестрело утками. Он завалился в чью-то усадьбу*. Несколько стрельцов перелезли через высокий забор. Дворяне, отдыхавшие в беседке повскакивали с мест. И Митя опять побежал. Длинная дорога пролегала сквозь густую дубовую рощу. Была бы на дворе ночь — среди этих дубов могли притаиться сотни Ловцов, чтобы настигнуть Митю с анальной расправой. Протиснувшись между железными прутьями, Митя увидел впереди знак: много маленьких домиков и перечеркнутую повозку с конем. Неподалеку действительно оказалась деревня. Стрельцы окружали. Кто-то уже даже предупредительно крикнул «отступаем», но Ловцы и не думали отходить. Поймать такого колдуна для них, вероятно, было достижением. ЛУЧи замигали, подавая сигналы о колдовстве. А ведь Митя просто хотел провалиться сквозь землю! Будто услышав великие мольбы, он вдруг оказался в совершенно другом месте. Рот прикрывала волосатая рука, а находились они в темной яме, где можно было выколоть глаза и все равно ничего не увидеть. — Тише! — шикнули черти, но Митя и не собирался ничего говорить — над головами ходили Ловцы. — А мы где? — тихонько спросил Митя, когда они уже точно ушли. — А вот, царь с собранием учредил коней под землей пускать в больших длинных повозках, чтобы сразу много человек помещалось. До двадцати штук! Представить трудно, но, говорят, что это будет прорыв! — А кони не сдохнут под землей без воздуха-то? — Митя хоть и выглядел недоученным, но в организмах людей и зверей разбирался. — Чего им дохнуть? Они будут в специальных масках! Зато дороги наверху разгрузят — не протолкнуться ведь! И тут была стройка. Вся Москва казалась большой и вечной стройкой. На плакате виднелась красная буква «К» и внизу подпись: конячья труба*. Если бы Нарышкин, по счастливой случайности, не прибыл во дворец раньше положенного — бегать и прятаться сейчас бы не пригодилось. Он и остальные бояре подумали, что царь решил задержаться, а перед отъездом не желал собирать совет по поводу отмены указа — времени в обрез, всякое такое. Никто из Совета четырех бояр не видел Митю, чтобы иметь возможность сравнить с царем. По крайней мере, так думала Зилия, которая четко прописала это на листке несколько раз. И Митя только сейчас начал понимать, что это была очень скверная идея. Настолько, что он до самой темноты просидел за бочками вместе с чертями, ослабленный и побитый, совершенно не зная, как ему выбираться из этой копоти. Зилия очень сильно им рисковала, наплевала на опасность и отправила его маленького и безответственного решать важные дела. — Как что-то мне надо, так ты отмалчиваешься, а как тебе в ножки кланяться, так ты первый голос подаешь… — шикнул Митя, выходя из укрытия. — Напишите Зилии, спросите про запасной вариант, про бунт. Скажите, чтобы она либо сама приезжала… —Митя осекся, хмурясь. Он опять ничего не смог сделать без ее помощи. Несамостоятельный. — Не пишите ничего. Сами разберемся. — Хозяин! — воскликнул черт, сминая начатое письмо. — Но как же мы с этим будем разбираться? — Есть у меня одна мыслишка… Я же все-таки сын дьяка — Андрей Савин. Для начала нужно раздобыть одежду.