***
Вытерев испарину со лба, Зилия тяжело вздохнула, размышляя, как же там без нее справится Митя. С одной стороны, его будут держать черти, а кто будет держать чертей? Он и дров без помощи Зилии наколоть не может, что уж говорить про такие серьезные вещи… Зачитать с бумажки вроде не так уж сложно, а если кто-то попытается убить Митю — он не умрет. Чернобог так сказал. Она расчесывала волосы и радовалась, что вскоре приедет Митя, и они заживут счастливо. Смогут уехать отсюда, обосноваться в какой-нибудь деревушке и, как говорила Кира, — нарожать огород, посадить детей… И Чернобог смилуется над ними, глядя на то, как нечисть хорошо зажила. Ведь некоторая лесная нечисть тоже поклонялась Чернобогу. Зилии было несладко: дни напролет она разбирала царские письма, которые он присылал Совету четырех бояр. Там он жаловался на еду, рассказывал, как ему, бедному, приходилось есть голубей. На следующий день ей и вовсе показалось, что царь Петр обожрался белены:«Пожалуй, Виниус*, поклонись всем знаемым… И впредь я буду писать тайными чернилами, — подержи на огне — прочтешь. А для виду буду писать черными чернилами, чтобы ежели кто письмо перехватит — не поймет. Поговаривают, что Савин-то все-таки помер, а этот не его сын. Андрей был дородным, а этот тощий и смазливый, больше на бабу схож, чем на молодца. Следите за ним втрое больше».
— Нет, ну это же где видано? Сам написал, что будут тайные чернила, сам рассказал, да еще и показал, как разглядеть! Не дурак ли? Этот Виниус, собака, тоже начал писать какими-то другими чернилами, отвечая на письма царя, вот только как их рассмотреть — было не ясно. Прикрыв глаза, Зилия шептала заговор на несварение и, несколько раз проведя ладонью по листу, уставилась на проявляющиеся буквы. — Тьфу ты, ересь всякая! Еще силу на него потратила!«Арап, Ганнибал* ваш, живет теперь смирно, с цепи сняли, учится по-русски, даже стихи писать пробует. Совсем человеком станет скоро. В домах ваших нынче неспокойно, призраки да черти бродют, кричат, кашляют. Нового царя какого-то на престол требуют. Савин, подавальщик ваш, как по батьке — не знаю. Да и есть ли батька, у чертей этих? Вся Москва в страхе ждет вашего появления, уже рассказали народу, что вы в отъезде, раньше положенного, правда, но тот же черт в ваши наряды обрядился! И вашим почерком подписал бумаги разные. Бабку в Кукуй-слободе на куски раздербанили. Во дают, умелые. А еще барабанщик Лука умер, а так все здорово», — отвечал ему Виниус.
Дочитав письмо до конца, Зилия побледнела. Не более семи дней прошло с отъезда Мити в Москву, а там уже… Зилия откинулась на спинку стула. Помассировав тяжелые веки, Зилия взглянула на текст в надежде, что это дурная шутка Чернобога. Вот только это была реальность. Бабку разорвал, стены исписал, убежал куда-то, указ не отменил толком. Зилия рванула к писарям, отпрашиваться у Васкова в Москву. Поклонившись всем присутствующим, она начала тараторить: — Иван Петрович! Напишите за меня отгул! — А чего такого случилось? — Нужно… Дела тама у меня… — Я тебе покажу дела! — нахмурился Васков, указывая на стопку неразобранных писем, которые надо было переписать на чистовую. — Иди с Богом на добрую дорогу! — Это… Это значит, отпускаете? — пролепетала Зилия. — Это значит — пшла вон работать, нерусь! Кончики пальцев покалывало, сердце выпрыгивало из груди. Свершилось то, чего она больше всего боялась, — самовольность и безрассудство, хаос и паника. И она не преувеличивала: по всему городу били колокола, кучи Ловцов и стражников бегали по улицам, выискивая опасного колдуна Савина, который обрядился в царские наряды, подписал его почерком закон, а потом носился с голой задницей по Москве. Москвичи в ужасе запирались дома, боясь даже выглянуть в окно. Все перешептывались, из уст в уста передавая страшную весть: снаружи разгуливала нечистая сила! До смерти напугала лавочника, разворотила пекарню, выкрала пищаль у стражи. Описывали по-разному: то это был мужчина с рогами и бородой, прямо как черт, то мальчишка в черном парике и платье на голландский манер. К утру следующего дня уже вся Москва знала о страшном бесовстве, которое опустилось на Немецкую слободу. Многие приписывали это к отъезду царя, к связи его с дьяволом, и даже к предательстве Родины. Они еще не подозревали, что Савина малевали с большим размахом, а сам он едва доставал до верхних полок. Позабыв про всяких дворецких, Васковых и прочих, Зилия выбежала на улицу и, выхватив поводья у конюха, хлестнула коня. Запрыгнув в седло на ходу, колдунья едва не упала вниз, но вовремя смогла всунуть ногу в стремя. Мышцы рук и ног с непривычки тянуло. Наплевав на планы, она направила коня в сторону Немецкой слободы, не оборачиваясь на залпы выстрелов. По ледяным щекам текли слезы, оставляя темные следы. Вытерев лицо рукавом, Зилия ударила коня еще раз, и еще. — Дурная голова! — цедила сквозь зубы она, с каждым словом цепляясь за поводья так, что на ладошках проявлялись кровавые подтеки. В голове мелькали не самые лучшие варианты развития событий, и в каждом из них Зилия ругалась и плакала. Мите поручили самое простое — постоять и поговорить за царя, а он и с этим не справился. Конь встал на дыбы. — Непослушная скотина! — Зилия и сама толком не знала, кого имеет в виду. Мимо проносились деревья, села и кривые заборы, а взбудораженные люди отскакивали в стороны. Жеребец пускал пену изо рта, прижимал уши, пытался скинуть Зилию, но та, словно клещ, накрепко вцепилась в его шелковистую темную гриву, вырывая тонкие и жесткие волоски. Когда конь все же остановился и, тяжело дыша, подпрыгнул, выгибая спину, Зилия зажмурилась и ударила его по лопатке. Между ладонью и шерстью проскользнула голубая искра и, издав громкое ржание, жеребец застыл на месте. Оторопев, Зилия дернулась в седле: — Ты что?! Жеребец никак не отвечал. Он моргал своими длинными ресницами, опустошенно глядя вдаль. Возможно, он задумался о чем-то своем, конячьем. — Оглох, окаянный?! — вновь ударила его Зилия и сползла с черной спины. — Я тебе сейчас устрою Кузькину мать! Но! Тебе говорю, скачи! Гадкие слова полезли обратно в Зилию, когда она разглядела, во что превратились передние ноги бедного животного: вместо твердых копыт в землю упирались две ласты. А морда исказилась и вскоре вообще перестала походить на конячью — сплюснулась в складках, покрылась светлой шерстью и глаза увеличились втрое. Как будто собаку ударили сковородой. То ли увидев себя в отражении чужого окна, то ли осознав свое уродство, конь захрюкал и попрыгал со всех… Ласт? — Стой, кабыздох проклятый! — крикнула Зилия, подбирая с земли камень. И конь, резко затормозив, остановился. Тяжело дыша, он снова, будто статуя, замер на месте. — Связь с Чернобогом! Быстро! «Доброе утро, Зилюшка! Как поживаешь? Как самочувствие?» — Нечего мне зубы заговаривать! Знаю я, что у вас там полный кавардак! Мне про другое скажи… Есть ли на белом свете заклинение подчинения? «Конечно есть, Зилюшка! По твоему запросу я нашел один вариант: «Заклинание подчинения «Алазакасотчебетя*!» также еще и заклинание изменения памяти. Может изменить воспоминания минувших дней или полностью перекроить память. Мудрец Википед вещает, что также Алазакасотчебетя обладает долгосрочным эффектом и не рекомендуется к частому использованию для беременных и детей. Побочные действия заклинания Алазакасотчебетя: диарея, смерть, бессонница, плохое настроение, судороги, энергичность, сонливость, разрыв сердца». — Вот те раз… — только и смогла прошептать Зилия, делая несколько шагов вперед. — А ну! — обратилась она к жеребцу. — К Москве задом, ко мне передом! Фыркнув, конь неумело повернулся, шлепая по сухой земле кожаными ластами. — Садись! И конь сел. Совсем как собака. Отпрянув, Зилия обхватила себя руками. — Ложись! Жеребец лег, ворча и стоная, как настоящий дед. Ей стало до приятной дрожи интересно: а можно ли испытать это заклинание на людях? Можно ли будет попросить Митю стать более покладистым и добрым? С этими мыслями Зилия погнала на Москву. Добраться до нее было проще простого: повсюду стояли указатели со стрелочками, и везде «Москва» обязательно красными буквами. Конь совсем выбился из сил: тяжело дышал, едва переставлял ноги, но продолжал скакать вперед, повинуясь только Зилии. Пригород Москвы весь был усеян пробками из сотни повозок: крестьяне и дворяне спешили посетить столицу. На улицах стоял гул. Пока горожане сочиняли образ загадочного Савина, никто и внимания не обратил на запыхавшуюся колдунью. Утерев нос рукавом, Зилия спешилась и привязала коня к столбу. — Опасно одной расхаживать! — крикнул ей на ухо старик. Со страху она чуть было не влепила ему пощечину. — Ты чего, дед?! — Тут бесовство! Девок силой берут, воруют, кричат! — объяснял тот, указывая на сборище людей. Они сгруппировались на площади, рисуя собирательный образ некого сумасброда, убийцы и мятежника. И нос у него был картошкой, и глаза страшные, и волосы, словно кудрявый ковер. Совсем не ее Митенька. — Не боюсь я ваших бесов, — кинула ему Зилия, направляясь аккурат в противоположную от площади сторону. Старый еще что-то кричал вслед, но голова была забита уже совершенно другим. — Где ты есть, неворотень?***
Словно маленький зверек, Митя скользил по крышам, заглядывал в трубы, хлопал ставнями, шелестел и сопел в щели. Жители слободы в страхе оставались в своих хлипеньких домишках, опасаясь неожиданного нападения колдуна Савина и его чертей. И наконец, найдя открытое окошко, Митя шмыгнул внутрь. Затхлый запах сразу же ударил по обонянию. Сырость была главным и, судя по всему, единственным хозяином дома. Перекошенные настенные полки, несколько разбросанных тряпок, прилипшие к паутине перья из подушек — все это было только малой частью того, что успел рассмотреть Митя, прежде чем изумрудные глаза скользнули по «красному углу», где когда-то стояли иконы. Но это место пустовало, а на стене остались квадратные следы от рамок. Переезжали сумбурно или разграбили так, что забрали даже иконы. Выпустив воздух, Митя отряхнул платье, аккуратно, совсем по-кошачьи, ступая на ковер. Ворсинки цеплялись за подошву высоких черных женских сапог, которые черти впопыхах притащили для него. Но это было даже плюсом: ничего не натирало, а на его тонких ногах эти сапожки смотрелись весьма привлекательно. Сделав еще несколько шагов, Митя приосанился и, сощурившись, всмотрелся в расступающуюся темноту. Сейчас или никогда. Пока неумелые стрельцы и расторопные Ловцы бегали по слободе в поисках нечистой силы, Митя, наконец, сделает то, чего желал еще давно. Прикрыв глаза на миг, Митя достал маленький ножик и, не сомневаясь ни секунды, вонзил себе в висок. Бездонная пропасть встретила его с распростертыми объятиями. Он не цеплялся за склизкие края, не кричал и не пытался спастись — он смиренно падал, расправив руки. Платье шелестело, волосы закрывали половину лица, и когда маленькая точка света скрылась, он оказался на ровной поверхности. Каждое его движение разлетелось неприятным эхом, вокруг была непроглядная темнота, но он чувствовал — кто-то стоял рядом. — Саша! Саша! Митю оборвали, не дав закончить: лезвие вынули и отбросили в сторону. Шорох одеж и стук копыт приблизились, и Митя почувствовал, как возвращается обратно в реальность. Он сидел посреди пустующей комнаты, поджав колени. По крыше безостановочно барабанил дождь и, судя по всему, был уже обед. Боковым зрением уловив черта, Митя дернул носом, слегка качая головой. Черт вышел из-за шкафа, притворно кланяясь. — Коня и кибитку дворянскую, — отмахнулся Митя, складывая руки за спиной. — Сейчас. Не став задавать лишних вопросов, черт сбежал вниз по деревянной лестнице, скрипя ступенями. Он толкнул копытами дверь на выход и незаметно побежал среди людей, а те только возмущенно вскрикивали, не понимая, кто это несется по улице. У Мити, в отличие от Зилии, на сей раз был план.