Девочки зарыдали. Митя и сам в детстве боялся лешего. Но наверняка настолько уродливого и жуткого лешего белый свет еще не видывал. Пацаненок закатал рукава, подходя еще ближе. Он готов был защищать отчий дом, драться насмерть. Видимо, такова участь старшего мальчишки в семье.
— Не пущу в хату! Мать велела батьку слушаться, а ты нам не батька! И Дарену расколдовывай быстро!
Когтистая лапа поддела горловину его рубахи и притянула к себе.
— А то что? Что ты мне сделаешь, богатырь? Али добрый молодец-храбрец-удалец? Вас тут хватит на целую неделю, если в день по одному съедать, — широкая пасть растянулась в ехидной улыбке, и мальчик сморщился от едкого запаха. — А батя ваш возможно уже никогда и не очнется, никогда и доброго слова не скажет, больше молока вам не принесет, — Митя указал на разлитую белую жижу, которая смешалась с грязью.
Пацаненок умолк, замер, словно окаменелый. В бане загрохотали ведра, и Дарина вышла на порог. Воду заготавливали со вчерашнего дня, так что в распоряжении Мити было аж три ведра. Прокисший воздух витал по всей постройке, котел обдавал жаром голени.
— Пошла вон, — заметив краем глаза Дарину, приказал Митя.
Теперь он наконец-то смог рассмотреть свое отражение в ведре. Лучше бы он остался без глаз, без возможности узреть то, во что превратили его безупречное личико. Он и сам бы испугался такой рожи, такого вида, такого зверя. Надежда, что это всего-навсего временное обращение гасла с каждой минутой.
В любом случае, нужно было сначала привести себя в хоть какой-то порядок. Невозможно было размышлять о чем-то другом. Одежда тяжелым грузом свалилась с его тела, скользкие пластины на груди и животе не давали сгибаться, когда Митя наклонялся за ведром.
Митя приседал так часто, словно тренировался вступить в ряды стрельцов. Выстирав перешитые Тепловым штаны, он сжег в печи остальные одежи, не желая даже прикасаться к пропитанным трупным запахом вещам.
Дарина принесла ему батино тряпье и повела в хату. Дети опасливо сели за стол, за печкой напрягся домовой. Когда двери распахнулись, запуская вечернюю прохладу, несколько свечек потухло.
Когти стучали о деревянные половицы, хвост тащился волоком, задевая кривые досточки. Белая рубашка с красной горловиной села на Дмитрия, как влитая. С мокрых штанин стекали капельки воды. Черные локоны отдавали синевой и аккуратно лежали на страшной морде, слегка прикрывая несуразные уши. От грибов и мха не осталось и следа.
— Дин-дон, я ваша мама. Я ваша мама, вот мой дом. Дин-дон, маму встречайте, Маму встречайте всемером*, — приосанился Дмитрий, оглядывая напуганную детвору.
Он по-девичьи сел на лавку, скрестив ноги, а хвост загнал под нее. Пальцем накрутил спадающую прядь, скрывая лукавство.
— Куда подевались люди из деревни? Тут дом стоял около леса, а теперь там все крапивой поросло.
— Ты не наша мама! — захныкали самые маленькие.
Старший мальчишка вылез прямо к Мите:
— Дом еще прошлым летом пропал! Стояла изба утром, а к ночи нема! И тебе знать не надобно, кто там жил!
— Гриня, не разговаривай с ним, — одна из сестер ущипнула брата за бок.
Резко сорвавшись с места, Митя до ужаса перепугал детвору. Он медленно начал подходить, отстукивая задними лапами неизвестный ритм. Глаза его переливались в темноте, отсвечивали, словно два светлячка. Наклонив морду, Митя оскалился в улыбке.
Тишина давила на уши, голоса девочек вдруг испарились, и остался только стук. Стук, скрежет и слабое стрекотание.
— Пшел откуда пришел! — Гриня швырнул в Митю лапоть.
Стряхнув пыль с ушибленного места, тот залился злобным смехом. Ему этот лапоть был, как корове комарик. Пацаненок вмиг оробел, когда заметил, что лешему все равно. И это наоборот даже как-то разозлило лесного гостя.
Митя незаметно подобрался к Гришке и приобнял. Как же хотелось овладеть мальчишкой, ощутить его страх на языке, распробовать то, как он боялся. Митя стал смотреть на избу Гришкиными глазами.
Вокруг сгущалась тьма, отделяя Гришку от братьев и сестер. По спине пробежал холодок, ладошки и ступни покрылись мурашками. К голове прикатила волна страха, и возникла единственная мысль: бежать. Но говорила она не Гришкиным голосом, а чужим, грубым.
Гришка вскочил с лавки, пытаясь в темноте нашарить стоящую мебель. Он шарахнулся об стол, запнулся и заерзал на ковре: чувствовал, как кто-то идет за ним по пятам. Под руку попалась кочерга и, вскинув ее, Гришка замер. В его разуме уже давно сидел кто-то большой и страшный.
Митя боролся с самим собой, чтобы не разорвать его. Желание было по-настоящему звериным.
— Ку-ку, Гриня! — игриво прошептал Митя ему на ухо. Он появился из ниоткуда, обвил его, как ядовитый плющ. Мерзкий хвост дотронулся до ноги Гришки.
Неистовый детский крик прорвался сквозь открытую дверь.
Митя оставил детей. Все-таки они ему помогли отмыться. Не хотелось брать на себя сразу семь грехов. Митя так злился что чуть было не погрыз их, как маленьких козлят.
Когда солнце начало закатываться за горизонт, Митя дошел до окраины. На поляне, где он тогда без устали плел кукол из соломы, происходило настоящее веселье: двое мужиков кинули горящие факелы в кучу сухих веток. Потрескивая, вспыхнул огромный костер.
Тонкие языки пламени развевались во все стороны, цепляя и целуя жаром близстоящих девушек. Поправляя косы, они кокетливо опускали взгляды, посмеиваясь. Именно сегодня крестьяне и дворяне оголяли души, поддаваясь соблазну, разврату и пагубным привычкам.
День, когда крепостные могли попросить благословения у барина на женитьбу, день, когда русалки прятались по углам, давая молодым порезвиться в реках да озерах, а в самой чаще леса расцветал волшебный папоротник, маня к себе заблудившихся.
Около полуночи, почка, которая вырастала посередине, переворачивалась, прыгала и трещала, словно дикий зверек. А потом, раскрывалась, выпуская наружу огненный цветок. Тот, кому удавалось сорвать папоротник, мог загадать одно желание.
Но добыть его было довольно трудно: нельзя касаться руками или ронять на землю. Если его все же оборвет человек, несведущий в колдовстве, то ему непременно стоит бежать не оглядываясь. Вся нечистая сила, включая Хозяина леса, разом обозлится и захочет вернуть свое сокровище на место.
А еще каждая уважающая себя ведьма припрется в лес собрать чудодейственные травы и ягоды, чтобы в последующем варить целебные отвары.
Сегодня Ивана Купала.
Целая толпа девиц побежала на поляну, хватая рыжие лучики засыпающего солнца. Они впопыхах выдергивали самые красивые и яркие цветы, чтобы вплести их в свои венки, да плели так мудрено, что некоторые молодцы удивлялись подобному мастерству.
Сегодня определится судьба многих девушек — кто-то обретет настоящую любовь, а кто-то так и останется в девках. Митя только раз видел, как венки плыли по Тягучке.
Наспех Митя собрал чертополох, прополис и колючки, так же быстро сплел косой венок, и, отойдя подальше, швырнул его в узкую речушку.
Венок то плыл, то тонул, то опять поднимался. Митя замер. В ободок венка легло отражение солнца. Митя уже не верил в такие совпадения, а сетовал на благословение судьбы. Но когда уже не мог тихо радоваться — его творение из полевых цветов пошло на дно, утопая в солнечных лучах.
Ему хотелось поскорее покинуть это место, скрыть свою уродливую личину от чужих глаз. Несколько мелких тропинок вело в лес. Митя и сам не заметил, как набрел на скопление дерущихся людей:
— Я его первый нашел! Он мой! — надрывался мужик.
— Я ступила на эту землю до тебя! — отмахивалась от него женщина.
— Нет, он мой! Желание мое!
— Надобно его барину отнести!
Клубок из озлобленных и ослепленных крестьян катался по полянке, где ярким солнцем светил цветок. Стороной обойдя драку, Митя вынул из штанов еще влажный шматок ткани от заплатки Теплова, и, пнув ногой стебель, уронил цветок на ткань. Даже через нее ощущались жар и дрожание этого маленького клубочка.
Когда свечение внезапно переместилось, толпа затихла, выглядывая, кто же стал счастливцем. Некоторые даже начали креститься, невпопад выкрикивая молитвы. Митя поднял цветок вверх и зажмурился, чтобы загадать желание. Но остановился.
Что он хочет загадать? Чего так сильно желает, что готов потратить волшебный цветок? Внутри было так пусто и сухо, что и мыслей совсем не приходило. Поехать в Москву? Митя сам до нее дойдет. Нужно было загадывать что-то более незримое, например, встречу с Солнцем.
Но Белобог сказал, что Митя встретится с ни без волшебного вмешательства. На самом деле, он ничего не хотел. Точнее, искренне не знал, чего хотел.
Раньше он с гордостью мог пожелать мешки денег, несчитанное количество одежды, украшения. А сейчас? Зачем ему украшения, если он своего отражения в воде боялся? Его наказали за все. Наказали, превратив в урода.
Печаль переполняла его и билась в груди, словно живое сердце. Свет разом погас, а цветок в лоскуте обратился в прах. Люди уже разбежались кто куда, в панике сообщая соседям и родственникам о страшном лесном чудище.
С момента смерти Мити прошел ни один год. Царь Петр был младше, а уже выглядел взрослым дядькой и правил целой страной. А Митя даже жизнью своей управлять не мог. Зилия превратилась в сморщенную старуху.
Окольными путями добирался Митя до главной дороги: цеплялся за дно тачанок, ночью ехал на крышах боярских карет, иногда бежал сквозь бурелом. Ноги-лапы без обуви покрылись мозолями, черные когти сточились о камни. Со множеством пересадок, но он все же нашел прямой путь до столицы.
Тарантас съехал на гладкую дорогу, теперь встречные камушки не отскакивали от колес и не били по спине. Впереди показался частокол, хоть и вверх тормашками смотреть было не очень удобно, но Митя узнал контролеров. Москва близко. Он крепко держался за балки под днищем, закинув хвост на грудь, чтобы тот не мешался.
Он в Кукуй-слободе. Маленькие светлые домики, лавки с различными товарами, счастливые люди. И следа не осталось от набега Андрея Савина. Даже как-то грустно стало без кровавых надписей на стенах. Когда извозчик притормозил, Митя растворился в толпе, шмыгнув за угол.
По дороге он наслушался не только отборных русских ругательств на подобии «елдыги залупленной», но и разобрал в матерном потоке несколько сказок. Их осталось только переделать на свой лад и рассказать Алекше. Эта мысль делала его по-настоящему счастливым.
В ночи добирался он по крышам, минуя Ловцов и шинор. Во дворце Петра не горел свет, по двору не ходили рабочие, музыка стихла. Митя пригнулся, настороженно ступая на порог. Тишина.
Внутри было еще страшнее, чем снаружи: по носу ударил затхлый запах крови, мебель была разбросана, а на стенах виднелись темные ссадины от выстрелов. Несколько серебреных пуль обожгли пятки.
Ноги сами понесли Митю к каморке, где он тогда впервые увидел мальчишку. Все было вверх дном. Никаких признаков жизни. Чернобог внутри скукожился до размера блохи. Горечь сдавила его в маленькую точку. Митя выбежал на улицу и, заметив слабое свечение фонаря, юркнул за дерево.
— Кто там? — спросил незнакомец, направляя луч света в кусты. Митя придержал длинный нос, выглядывая из-за ствола: это был обычный дед-сторож. Не стрелец.
— Никого плохого, — отозвался Митя, прижимаясь к клену. — А подскажи, дед… Что стряслось? Решил знакомых навестить, а тут эвоно как…
— Так, а где ты был, а? — удивился старик, опуская фонарь. — Еще в прошлом году упырица напала на обслугу царскую! Сбежала, гадина! Десяток человек перегрызла, чтоб ей пусто было… — дед высморкался.
— Упырица? — Митя внезапно вспомнил, как Зилия ему рассказывала про второго вампира во дворце. Сестра того мужика, которого они разделали в бане. — И… И кого загрызла-то?
— Ну, парень! Совсем не здешний? — старик грустно вздохнул и на миг затих, будто ему самому было тяжко вспоминать. — Подавальщика, поломойку, стряпчую с сыном…
Дальше Митя совсем не слушал. В ушах звенели колокола, плачь и крики женщин. Он опустился на корточки, совсем позабыв про выпавший из рук хвост. Глаза бегали от травинки к травинке, цеплялись за перелетающих ночных бабочек, которые в тусклом свете напоминали ему множество маленьких глаз.
Дед на фоне еще долго распинался, рассказывал про то, как ее тут гоняли Ловцы. Мите уже было все равно.
Маленький Алекша. Совсем еще не знавший жизни. В корни дерева упало несколько желтых клыков — с такой силой Митя стиснул пасть. Как он радовался, как просил сказки. Как пожалел Митя, что последнюю сказку для Алекши он так зажал, так плохо ее рассказал. Оттолкнул маленького мальчика и занимался своими делами. А ведь он ждал! Наверняка до последнего ждал его… И вспоминал перед смертью. Если бы Митю не понесло в Москву… Если бы Зилия не послала его в Москву. Он бы отбил, обязательно отбил Алекшу от вампирицы.
Но он не отбил. Он бегал по Москве, принимал законы и пугал народ. Играл в злодея, хотя тут, во дворце, он нужен был как герой. Холодная земля просочилась сквозь раздутые пальцы. Митя упал и карябал рытвины в неповинном саду.
Разорвать себя на части — вот, чего по-настоящему желал Митя и, если бы он сорвал гадкий цветок сейчас, обязательно бы пожелал своей кончины. Прыгнул бы в болото к мертвецам и позволил себя раздербанить.
— Где хоронили? — рот разжался, и трясущийся голос вырвался из глотки. Изумрудные глаза горели злобой.
— Да тама же, где и остальных крестьян! За Коломенским лесок, а в леске том могильники.
***
— Их двое, — шептал голос Зилии. — Вторая вапырица во дворце…
Митя уже вторые сутки бежал вслепую. По крышам домов, роняя черепицу, по полям, распугивая пастухов. За собой его вела только слабая оранжевая ниточка. Она тянулась от самого дворца, показывая, как уходила вампирша. Чутье не подводило. Он знал, что приближался. Ночи слились с днями в одно целое, мысли превратились в бредни. И только Чернобог здраво шептал в левое ухо:
«Дмитрий, остановись…» — и оказался прав, тело было на износе.
Но кто его слушал? Митя был сосредоточен только на вампирском пути, который прокладывался сквозь дебри и буераки. Нить натягивалась сильнее.
Москва. Мите не нужно было поднимать веки, чтобы в этом убедиться: шум, куча запахов, ржание лошадей и возмущение извозчиков. Чешуйчатые ладони были стерты до черных, пропитанным злом, мышц.
Белая рубаха извалялась в грязи, на груди виднелись два черных расплывшихся пятна — нерадивый крестьянин случайно заметил Митю на крыше соседского дома и несколько раз пальнул по неизвестному существу.
Он не жалел себя, не ощущал боли. Вампирша ведь не пожалела Алекшу.
Необходимо было сделать привал: след обрывался, тускнел и его маршрут совсем плохо распознавался.
С непривычки яркий свет ослепил Митю и, закрыв рукавами морду, он пригнулся в ожидании, когда все это закончится. Глазные яблоки неприятно покалывало, перед собой он видел только разноцветные всполохи, которые крутились подобно юле.
Раннее утро, на площади неестественно стояло несколько столбов, на которых были прибиты грамоты об убийстве Савина. Тонкие линии бровей сомкнулись, на переносице выступило несколько складок.
«Мятежник, вор, осквернитель царского имущества, убийца Андрей Савин был уничтожен доблестными Ловцами… Бла-бла-бла».
Митя лег под телегой, разглядывая корявые надписи, следы от углей на белых камнях и несколько человеческих костей. Теплов для этого его алфавиту учил?
Ловцы поймали не того.
Кто-то добровольно сдался и прыгнул в костер вместо него самого? Или тут замешано колдовство? Вот дадут Ловцы диву, когда Савин вновь объявится.
На четвереньках, совсем как зверь, Митя переползал от одного укрытия к другому, стараясь не попадаться на глаза людям. Пес, пробегающий около прилавков, обратил на него внимание: застыл, любопытно разглядывая диковинного гостя.
— Пошла вон! — рыкнул на нее Митя, но пес лег рядом. — Еще чего! Проваливай, ушастая!
Пес тяжело вздохнул, совсем как старый дед и, прикрыв глаза, кажется, задремал. На шее у нее виднелось белоснежное пятно в виде месяца, а уши были в несколько раз больше, чем положено обычным собакам.
— Ты что, окаянная, не могла другого места выбрать?!
Один карий глаз пса открылся, и он, дернув носом, привстал, как бы зазывая за собой Митю.
— Уходи! — ему еще сейчас не хватало, чтобы какой-нибудь торгаш заметил. Пес схватил Митю за край рубашки, ведя за собой. Митя продирался сквозь коробки, мешки с мукой и ранних покупателей, которые не замечали ничего, кроме «слишком высоких цен на заграничные гостинцы».
— Жалкий, жалкий… — шептал сам себе Митя каждый раз, когда подбирал хвост. Бежевые пластины на внутренней стороне обшарпались, приобретая белый оттенок. Он ненавидел это мерзкое тело.
И обещал, что ежели найдет топор — сразу же отрубит все, что не надобно. Лапы вымазались в муке по самые локти и ни чем не хотели оттираться. Выпачкался весь, сменил цвет шкуры, прямо как волк из матушкиной сказки. И потом волк пошел есть козлят. Митя попытался найти ведро с водой и отмыться, но так ничего и не нашел.
Пес остановился и залаял, глядя на большой железный забор.
— Вампирская блядь прячется прямо под самым носом, — Митя поднял глаза на двухэтажное белоснежное здание. — Наверняка дворянские сволочи ее упрятали…
Вяло вскарабкавшись по дереву, Митя забрался на крышу и устроился под огромным флюгером. Пес пропал. А ведь он даже спасибо ему не сказал. Для такой собаки не жалко и кусок мяса украсть.
