Все замерли от удивления. Гордей расслабил хватку, и труп Ивашки тихонько повалился на пол. Испугавшись резкого звука, шиноры сгрудились около стены, вжимаясь в скрипучий угол новой постройки. Зилия сглотнула и сначала даже подумала, что ей почудилось вовсе. Колдунья решила переспросить:
— Чего говоришь?
— Он говорит, — сзади что-то щелкнуло, несколько свечей потухли, холод пробежал по ногам, — что я все ви-жу-у, — тихий-тихий голос прозвучал откуда-то сверху. Грубый, шершавый и озлобленный голос. Голос, который Зилия сразу же узнала.
Поэтому и поворачиваться ей совершенно не хотелось. Она словно приросла к половицам, а руки сами схватились за юбку, переминая в мокрых сморщенных ладонях ткань. По спине поползли мурашки, волосы на голове постепенно вставали дыбом, выбиваясь из тонких кос.
Гордей тоже стоял на месте. Краем глаза Зилия видела, как напряглось некогда счастливое лицо вампира. Меж бровей пролегла морщинка, а губы вытянулись в тонкую полосу. Он был напуган не меньше нее самой, и это кошмарило еще больше.
По лбу прямо к носу скатилась капелька пота. Потухла последняя свеча, за которую взгляд Зилии держался, как за последнюю надежду. Вся комната погрузилась во тьму. Тишина изводила. Только шиноры изредка посапывали, смотря сквозь Гордея и Зилию. Он закрыл ее своей спиной.
Сжав пальцы ног, и прищурившись, Зилия начала медленно поворачиваться. Чернота приоткрытой двери отталкивала. Бездонная тьма коридора рисовала в фантазии колдуньи различных уродливых тварей. И одна такая тварь имела Митино лицо. Не морду, а то лицо, с которым он родился.
Как ей однажды сказала мать: «Мы боимся не темноты, а того, кто в ней». И она была абсолютно права. Сквозь темные ресницы трудно было разглядеть что-то впереди и, набравшись храбрости, Зилия полностью открыла веки.
Два белых фонаря зажглись сразу же, как Зилия начала всматриваться вглубь коридора.
— Митенька… — шепнула она, дрожа со страху.
— Чего ты еще от меня скрываешь? — в нос ударил запах гнили, и колдунья сделала несколько шагов назад, но уткнулась в грудь Гордея.
— Я… я искала лекарство для тебя…
Щучья рожа смотрела на нее из темноты. Словно была только голова, летающая в воздухе, а тела и не существовало вовсе. Митя дружил с темнотой. Казалось, что он всегда был с ней одним целым. Сливался в тумане, пропадал в ночи. И нигде его не найти было, кроме дальнего угла. Он управлял темнотой. Он и был темнотой.
— И как? Нашла? — он говорил притворно, слишком вымученно. Зилия не только чувствовала вину после этих слов, но еще и острый коготь, который водил по ее горлу.
— П-пока еще нет… Но скоро, Митя! Скоро найду, — Зилия уже хрипела, пытаясь увильнуть от перепончатых лап.
— Тебя не приглашали! — голос Гордея прозвучал спасительным звоном колоколов. Он отодвинул Зилию дальше, но Митины лапы никак не хотели отпускать ее тонкую шею.
— Закрой рот, Гордей. Когда же, Зилия? А вдруг ты уже нашла? Но не говоришь? М-м? — Митя приблизился, смотря на колдунью сквозь спутанную челку. — Не хочешь, чтобы я тебя оставил, ведь ты старая. Старуха. Знаешь, что мне говорят твои «хвостики»? — он неестественно наклонил морду вбок, извиваясь всем телом, подобно змее.
Зилия громко сглотнула.
— Они говорят, что ты меня не любишь, что я страхолюдина! — Митя, наконец, вошел внутрь. — Но я знаю, что это не их слова. А чьи тогда? Может, этого пустоплюя? — он схватил Гордея за плечо, разворачивая к себе. — Или твои? Да-а! Определенно твои. Говнеюшка же тебя чуть ли не в тапки целует и челом не бьет! Не думала ли ты, что эти безмозглые ящерицы будут за тобой повторять? А?
Легкая рука Гордея проскользила по чешуйчатой роже, оставляя на ней небольшую ссадину. Митя попятился и зауркал, затрещал. Лапа ощупала место удара, и хвост гневно стукнул по полу.
— Мои слова! И что с того? — поступок Гордея придал Зилии уверенности. — Да, я тебя боюсь! Но свои замыслы скрывала не просто так! Если бы я нашла способ, то стала бы скрывать это от тебя?! Стала бы мучить тебя?!
— Ты хотела показать мне, как наколдовала с первого раза? Для этого притащила себе в стойло столько шинор? Хотела показать, что ты умеешь колдовать?
Митя оскалился, выпячивая наружу желтые зубы. На Зилию с потолка рухнула невидимая, но очень тяжелая кувалда, дышать стало тяжелее, и слезы одна за другой покатились по складкам щек. Митя был прав.
Она хотела прийти к нему и сразу показать, что она способна снять заклятие, которое наложила. Митя никогда в нее не верил, в отличие от Гордея, и впечатлился бы ее колдовству. Ей нужно было просто потренироваться…
— Ты зачем убил Ивашку? — Гордей стоял перед Митей ровной балкой, защищая Зилию.
— Ты дала ему кличку? — брезгливость сквозила в каждой букве, в каждом моргании Мити. Он даже не обратился к Гордею, делая вид, что его тут не было. Он сдерживал себя с большим трудом. — Но, к сожалению, я его не убивал. Он сам сдох. По твоей вине, между прочим. Как ты его превратила?
— Иным методом! Идем, Гордей, нужно похорнить! — тяжело дыша, она пнула вампира и, подхватив труп, сама поволокла его к выходу. Кивнув, Гордей задом попятился к двери.
Переполох в душе не прекращался, покуда они не вышли на улицу. Ужасная страшная морда. Она будет сниться Зилии в кошмарах, где Митя опять будет ее поедать. Комната, где поселились шиноры, разила беспокойством и мраком. Зло побывало там всего несколько раз, но оставило такой огромный отпечаток.
— Правильно, Зилюшка! Трупы обычно хоронят! — тихонько бубнил Гордей, подготавливая яму для погребения. — Не оставляют по белу свету гулять! Хо-ро-нят! — уточняюще повторил вампир, помогая укладывать шинору вниз. — Как бы тебе не нравился труп — им место в земле!
— Ты это к чему сейчас? — спросила Зилия, укладывая на могилку цветы.
— Понимаешь, собаки — лают, кошки — ползают… Ох, кошки — мяукают. Букашки — ползают. Люди бродют, а трупы лежат и воняют. И про них в особые дни люди вспоминают! И все! И никто нормальный бабку свою мертвую на лавке в хате жить не оставляет! — Гордей откинул лопату через деревянную оградку. — Нормальные люди, если любят свою бабку — гроб заказывают у ремесленника, дорогие похоронные одежи, пир на весь мир… Смекаешь?
— Не-ет… — Зилия сглотнула, и расфокусировав взгляд, пыталась сложить все сказанные Гордеем слова в одну кучу.
— Очень зря, очень зря… Голова должна быть на плечах, а не там, где у тебя — в Москве. Вытащи ты ее оттуда! — вампир подошел так близко, что Зилия невольно засмущалась.
— Чего ты такое несешь, а? По-твоему, у меня нет головы на плечах?! Я только и делаю, что этой самой головой и работаю! — Зилия насупилась, вздулась, как еж и, фыркнув, прошла вперед, намерено задевая Гордея. — Наши в Москве каждый проклятый день трудятся, как про… В общем, трудятся они! И записки и подлянки делают для царской семьи! Петр опять на болото свое сбежал! Разве это не показатель нашей мощи?
— Тебе бы на отдых… Понимаешь? Без Москвы, без Мити. Просто отдых! Для себя! Я умею делать массаж, это французская медицинская практика, очень расслабляет!
— Не нужно мне расслабляться! Мне нужно трудиться! Иначе ничего не получится!
Обиженно развернувшись, Гордей обратился в кота. Мягкими лапками он водил по мордочке, тщательно вымывая рот и ушки. Листья на березе зашептались, ветки слегка захрустели, как при легком ветерке.
Подняв мордочку, Гордей впал в оцепенение: прямо перед ним, обхватив ствол чешуйчатым хвостом, сидел Митя. Его огромные, просто неверибельных размеров очи горели белым светом. Да так ярко, что от силуэта вампира на светлое дерево спускалась тень.
Усы на мурлах Гордея выпрямились, шерсть на загривке встала дыбом.
— Хочешь сказать, что Зилия должна перестать помогать мне? Чтобы она занималась только своей дурацкой идеей? Только своими… несбыточными мечтами? — Митя приближался к Гордею медленно, давая ему возможность отступать.
— Подожди еще немного! — Зилия впилась тонкими пальцами в кору дерева.
— Я только и делаю, что жду! — последнее слово надрывным звериным криком разошлось по кладбищу. Птицы замолкли. Время остановилось. — Я устал ждать! Я устал ждать матушкиного обещания про поездку в Москву! Зилькиного обещания про колдовство. Она должна была обратить меня обратно!
Кот выгнул спину, принимая человеческий облик. По кладбищу растекался черный дым.
— Упадь! — крикнул Гордей. Попятившись, он заслонил Зилию. Мускулистые руки напряглись, ткань жюстокора натянулась. Колдунья глотнула воздуха и замерла. — Она все делает для тебя! Ищет чертово противоядие!
— Она делает недостаточно! Из-за нее вся моя жизнь… Моя смерть! Мое лицо! — издав страшный рев, который больше перемешивался со скрипом и грохотом пустых ведер, Митя опустился на четвереньки.
— Только тронь ее! — Гордей выпятил грудь.
В воздухе потянуло табаком. Гордей напрягся и, стиснув зубы, оскалился. Клыки блестели на фоне покрасневшего лица вампира. Его голубые глаза сверкнули, и, едва заметно выдохнув, он первый бросился на Митю.
Вампир с легкостью повалил его наземь, и без передышки начал молотить кулаками. Костяшки пальцев быстро вымазались в черной жидкости. Опомнившись, Митя скинул с себя Гордея и, вильнув хвостом, сразу же сбил его с ног.
Впившись острыми когтями в ребра вампиру, Митя вбивал его в рыхлую землю.
Нечисть, заслышав шум, высыпалась на улицу. Шиноры припадали на колени, выкрикивая кривое: «Monsieur». И Зилия уже знала, что на французском это будет «Господин». Они его знают. Они уже его признают.
Резкий кошачий выкрик вырвал ее из реальности и, схватив лопату, которой они только что закапывали труп Ивашки, Зилия бросилась в драку.
Она не жалела сил, не жалела тех, по кому молотила, и не обращала внимания на треснувший черенок. Кровь брызнула ей на платье. Рука Гордея уже была по локоть внутри пасти страшного чудища, в которого превратился Митя.
Упав на живот, он начал перекатываться с одного бока на другой, выламывая кости вампира. Даже тогда Гордей не снимал улыбку со своего лица. Он кричал сквозь натянутые губы и смеялся. Массивные челюсти сжимались все сильнее. Хвостом Митя орудовал, словно веслом, а когтями натягивал кожу на ключице Гордея.
Вампир брыкался, бил ногами по огромной пасти, рвал черные волосы, но ничего не помогало. Хватка была мертвая. Жилы проступили на напряженной светлой коже Гордея, рваная одежда клочьями лежала вокруг. Испуг плетями хлестал Зилию по мышцам, она не могла пошевелиться. Лопата застыла вместе с рукой.
Рот Мити открылся еще шире, заглатывая плечо Гордея.
Косы растрепались во время потасовки, седые волосы топорщились и закрывали обзор. Гордей корчился от боли и все пытался отбить свою руку у Мити. Нет. То был не Митя. Чудище. Четвертый вышел на сцену.
Зилия все стояла и смотрела. Это был словно очередной страшный сон, где она выступала в роли зрителя. Лопата бесшумно упала вниз.
— Митя! Митя, помоги! — вдруг Зилия обернулась назад, к церквушке. — Митя, ты где? Где же ты? Не видишь, что творится?! Помоги мне!
Митя не вышел ей на помощь, потому что уже был на улице. Зилия отказывалась этого признавать. Давление поднялось выше, голова закружилась, и только тогда колдунья ощутила копчиком камни, на которые упала.
Темное пятно крови расползалось вокруг Гордея. Митя пережевывал его руку с аппетитным хрустом. Вампир не плакал, не издавал звуков. Стиснув губы, он смотрел на затянутое тучами небо. Зилия боролась с навалившейся усталостью, веки смыкались, картинка тускнела.
Она окончательно провалилась в сон, когда Митя выровнялся над Гордеем, отплевываясь красной жидкостью. Он нагнулся для чего-то и… Темнота погрузила Зилию в колючий и нервный клубок.
***
Теплов сказал, что не надо над Гордеем глумиться или убивать. Теплов сказал один раз просто хорошо над ним пошутить и выставить дураком перед Зилией, чтобы она ему больше не доверяла.
Но Гордей. Он продолжал. Он потакал Зилии в ее бреднях, помогал ей в убийствах высших чинов. Эти двое уже даже царя не боялись.
Зато вся бравая нечисть, которая смело расклеивала листовки с лозунгами и восхваляла подвиги Савина забилась в углу и даже не подняла с земли свою предводительницу.
У Гордея было очень нежное мясо. Сухожилия легко разорвались, и рука по плечо ушла в Митину глотку. Теплову об этом знать не обязательно. Закончив с Гордеем, Митя посмотрел на Зилию. Она дышала, но сердце ее билось странно.
— Шиноры. Госпожу свою в покои отнести. Плю рапид*!
Повинуясь, шиноры засеменили к обмякшему тельцу Зилии и, с легкостью подхватив ее, потащили в церквушку. Откинув назад слипшуюся от крови прядь черных волос, Митя склонился над Гордеем. Два когтистых пальца тронули теплую вампирскую шею. Пульс забарабанил по подушечкам пальцев.
— Суки, и никто не подошел даже. Хоть пальнули бы в меня разок! Не видите, что не остановился вовремя? Революционеры называется! — взволочив Гордея себе на горб, Митя поднял его и тоже понес в церквушку. Нечисть так и стояла столбом. Будто они были нарисованными фигурками на листке, а не живыми существами.
Гордей казался совсем невесомым и мертвым, когда Митя кинул его на лавку. По-хорошему нужно было найти руку и пришить обратно, но Митя ее так искромсал, что там уже ничего не восстановишь.
— Нужно позвать врачевателя! Или знахаря! — ныли ведьмы за дверью, но никто даже не подошел и не проверил. Никто не остановил Митю, когда он уединился с Гордеем в комнате.
— Врач уже здесь, — разбив бутылку самогона, Митя орошил себе горло, а затем сплюнул на лапы.
Остановить кровотечение нужно как можно быстрее. Приподняв культю выше уровня груди, Митя сначала перевязал ее тряпкой, но этого было недостаточно. Необходимо что-то более мягкое, но плотное. Матушка как-то лечила одного крестьянина, когда тому отсекли кисть. Она перевязала рану надутыми козьими кишками.
— На-ка, глотни, — с разбитого горлышка Митя вылил самогонку Гордею в рот. — Стекло, говорят, нынче полезно для организма. Шучу, потом мелкие осколки выкакаешь, не проткнут они тебе ничего. Какой же ты гадкий все-таки! Держишься молодцом, что странно. Я до последнего думал, что ты трус.
Митя отвлекал Гордея разговорами, пока острый коготь вспарывал чешуйчатое брюхо. На пол вывалилась серая и склизкая веревка кишок. Незаметно для вампира Митя перемотал культю плеча кишками и затянул тугой узелок.
— Потом оклемаешься — вернешь.
Гордей моргнул.
Грязную одежду нужно было снять. Не жалея ткани, Митя безжалостно кромсал рукава, швы и карманы. Он оставил Гордея абсолютно нагим, со своими кишками на остатке конечности, которую сам же оторвал.
— Ты получил по заслугам. И впредь знай свое место и не зли меня лишний раз. Не подписывай моим именем свои бумаги. Извини, — почему-то извиняться стало проще. После того, как он сказал это впервые Теплову — сказать это Гордею не составило труда. И Митя действительно искренне извинился.
Проспиртованная тряпка промокнула плоть, и вампир сморщил нос. Митя-то думал, что он вообще потерял способность двигаться, а Гордей просто терпел.
— Зилии плохо, ей не надо помогать. Она тебя в яму загонит, сам потом будешь искать куда вешаться. Посмотри на меня, полюбуйся! Мне плевать с высокой башни, что она там делает с этими шинорами, будь они неладны, без разницы мне, сделает ли она меня прежним. Мне надо ее отвлечь, покуда она не стала людей сжигать на кострах и Ловцам бошки откручивать. Пусть Зилия лучше этих бедных ящериц палками насилует, чем на улицу выходит. Гордей, у тебя же голова еще есть.
— А ты чем лучше? — проскрипел Гордей. — Ты тоже стольких убил уже… И потом еще столько же убьешь и не вспомнишь…
— Это был Чернобог.
— Это был ты.
— Слушай, я сейчас распущу жгут, и ты будешь тихонько умирать! А эти, — Митя махнул на дверь, — даже и хоронить не будут: вытащат с первыми лучами солнца и все. Шиноры! Нитку мне с иглой, быстро.
На этаже сверху засуетились ящеры. Вскоре у Мити уже были все инструменты из швейного набора.
— Водки дай… — заскулил Гордей, когда Митя натянул кожу.
— А волшебное слово? — Митя аж хрюкнул от радости: он перед ним унижался.
— Спасибо?
— Всегда пожалуйста! Обращайся! — стрекоча, Митя со всей дури плеснул на Гордея самогоном, а потом от души залил ему в рот, да так, что вампир знатно захмелел.
Шил Митя хоть и криво, но зато надежно — матушка заставляла его зашивать раненных белок и прочую лесную дрянь.
— Ты все на бал хотел… На бал тебя никто такого урода не пустит, — медленно боролся с буквами Гордей. Он отвернулся, чтобы не смотреть, как Митя стягивал ему рану. Пшеничные кудри свалялись и прилипали к лавке. Долго же ему потом придется отмываться.
«Урод».
Никакое другое слово не могло охарактеризовать Митю лучше. Что морально, что внешне он превратился в самое ужасное, что могло ходить по этой грешной земле. И даже, пускай он не специально оторвал Гордею руку, азарт и удовольствие все равно испытал.
В газетах и летописях почти каждую неделю появлялся новый рассказ о «Великом и Ужасном Савине», который освобождал людей от распространения заразы Вапырьской. Как Савин лечил целые деревни от болезней, как освобождал девиц от страшных лап упырей. А на пороге царских угодий находили изуродованные трупы с клыками.
Вот только они не знали, что «вампиры» те были обычными крестьянами со сточенными зубами. И не знали они также о том, что сказки и истории про себя сочиняет сам Савин, а не присылают в газету анонимные очевидцы. И что истории в газетах никак не пересекаются с трупами. Потому что делали это абсолютно разные люди. Нелюди, если быть точнее.
Но это нелегкое для всех время нарекли «Великим истреблением», а всех, даже случайно умерших вампиров, приписывали к заслугам Савина. Еще позже Ловцы восстали против самого царя, устраивали настоящие бунты. Они молвили о том, что Петр выгораживал своего Лефорта, потому что они оба вампиры и их всех надо в лучшем случае сжечь, а в худшем — свергнуть с престола. Петр долго сопротивлялся, пока внезапно не нашел Нарышкина с колом в груди. Вот Нарышкина Зилии было совсем не жалко. И Мите тоже.
Никто так и не знал, кто посмел его убить, но забоялись еще больше. Некоторых стрельцов Петр лично казнил, некоторых Ловцов повесил на площади. От страха обезумел царь русский. Не щадил он ни своих, ни чужих. Искал виновников во всем. Даже Меньшикову чуть башку не снес за компанию.
И когда вроде становилось спокойнее, на стенах вновь появлялись кровавые надписи, по ночам слышался жуткий гогот, а к утру люди находили на перекрестках новые вампирские тушки.
Нет, естественно, Зилия никого намеренно не убивала. Они с нечистыми воровали трупы с похорон, выкапывали свежие из могил и искали тартыг по оврагам. Вампиры в фантазиях незнающих людей всегда представали страшилами с ужасными лицами, впалыми щеками и бледными губами.
Савин стал авторитетом для уже Российской Империи, одной из самых сильных держав. Петр до последнего своего вздоха бранил и проклинал Савина, который свел в могилу многих его близких и родных, навел смуту, подговорил Ловцов и сделал все возможное, чтобы император отменил закон на нечисть.
Теперь-то, общими усилиями, нечисть была свободна…
«Божиею милостию Мы, Петр Великий, император и самодержец всероссийский и прочие. Объявляем всем нашим верноподданным. Вникая в положение и состояние государства, мы усмотрели, что государственное законодательство не соответствует ожиданиям всех разумных и говорящих существ разных сословий, а определение обязанностей, права и имущества не достигло равномерной деятельности между людьми и нелюдьми.
Права помещиков были доныне обширными, и их владение нечистью никоем образом не контролировалось. Добрая воля помещика или дворянина, к коему были прикреплены нечистые, часто переходила рамки правовых норм. Открывался путь к произволу, отяготительному для нечисти и неблагоприятному для их состояния.
Таким образом, мы убедились, что дело изменения прикрепленных нечистых на лучшее есть для нас завещание прародителей наших и жребий, через течение событий поданный нам рукою ясновидения. Призвав Белобога в помощь, мы решились дать сему делу исполнительное движение.
В силу означенных новых положений, нечистые получат в свое время полные права свободных сельских обывателей, возможно, даже зажиточных крестьян.
Помещики, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, предоставляют нечистым, за установленные повинности, в постоянное пользование усадебную их оседлость и сверх того, для обеспечения быта их и исполнения обязанностей их пред правительством, определенное в положениях количество полевой земли и других угодий (сарай, отхожее место, помойную яму)».
И, казалось бы, что эта сумасшедшая и воистину страшная история подошла к логическому завершению: зло наказано по всем строгостям, справедливость восстановлена, нечисть свободна, а Российская империя наконец-то задышала полной грудью во главе с Екатериной I.
Церквушка Зилии начала большую застройку, перерастая в огромное поместье, которое проживающая там нечисть гордо называла «крепостью» или «замком». Кладбище со временем превратилось в красивую поляну, даже руку сделали Гордею деревянную. До чего техника дошла!
Колдунья уже собралась на покой, но…
На территории замка Зилии появился юноша. В рваных и грязных высоких сапогах, с короткой стрижкой, длинной польской винтовкой и фамилией Теплов.
