***
Рассматривает лицо Паши, которое сегодня было невероятно серьезным. С самого утра решает какие-то вопросы, с кем-то разговаривает и совершенно не замечает, что она забилась в угол машины. Сейчас ей не нужен был менеджер, сейчас она нуждалась в друге. — Набери, когда освободишься, — разворачивается к ней, — или напиши. — Паш… — тянет, не зная, что именно хочет у него спросить. — Я знаю, Кароль. Но, поверь, она так очарована тобой, что что-то серьезное вряд ли спросит. К тому же, страшнее тебя по утрам ничего быть не может, — замечает округлившиеся глаза и указательным пальцем просит подвинуться ближе к нему. Она медленно наклоняется вперёд и тут же получает поцелуй в щеку. — Да и Балан будет рядом, не переживай. Всё пройдёт хорошо, вот увидишь. Стоя перед лифтом открывает переписку и ищет сообщение с адресом. Все цифры напрочь повылетали из головы. — Привет, — тянется к нему и коротко целует в губы. — Ну и забрался ты, конечно. Еле нашла. — Ты сама отказалась от того, чтобы я тебя встретил, — хватает за руку и прижимает к себе. — Чтобы нас кто-то увидел? Ещё чего! — чувствует, как его губы опускаются на лоб и блаженно улыбается. — Как мама? — Сама у нее и спросишь, — переплетает руки и ведёт за собой. Людмила улыбается при виде их. Обнимает Тину и снова извиняется. — Не нужно было мне соглашаться на этот цирк. Так некрасиво получилось. — Не берите в голову, — накрывает её руки своими в привычном для них жесте. — Я столько лет знакома с Завадюком, что меня уже практически не удивляют его фокусы. Я вас ни в чем не виню. Такой тёплый человек, как вы, разве мог придумать целую свадебную программу на глазах всей страны? — Спасибо, Тиночка, — лицо мамы Люды тут же озаряет улыбка. — Я просто хотела поддержать сына. Они пьют чай и мило беседуют, словно знакомы много лет. Былое напряжение улетучилось. Людмила аккуратно обходит стороной вопросы, ответы на которые она бы, как мама, хотела получить. Дан изредка позволяет себе поцеловать Тину в щеку, за что получает ладошкой по груди и любимое «Дурбецало!», сопровождающееся звонким хохотом. — Очень хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Я всё вижу и чувствую, материнское сердце на месте, но нам бы с отцом очень хотелось, чтобы вы вдвоём к нам приехали. У нас спокойнее, чем в Киеве, нет постоянного страха, что кто-то что-то лишнее увидит. А тому же, бабушка очень скучает, сынок, — проводит по волосам, зачёсывая пряди вверх. — Да и мы с папой тоже, так редко у нас появляешься. Тина понимает её. Она сама мама. И не важно, десять твоего сыну или тридцать, он всё равно остаётся любимым маленьким мальчиком. Видит в глазах Людмилы тоску, и не находит ничего лучшего, чем, кладя голову на мужское плечо, с надеждой проговорить: — Мы подумаем, — улыбается напротив сидящей Людмиле, — обязательно подумаем.***
Ей и самой хочется вырваться на свободу, вдохнуть полной грудью. В последнее время произошло много важных событий, которые стоило бы обсудить со своим внутренним миром, настроиться на новую волну и идти дальше. Дан соглашается с ней, радует маму новостью о скором приезде и в ускоренном режиме решает все важные дела. Их репетиции переносятся, Завадюк задаёт тонну вопросов, но весь удар на себя берёт Дан. — Я не хочу чтобы кто-то знал о нас. И без того обсуждений много, — обнимает себя крепче и подходит к панорамным окнам. В его квартире прекрасный вид на вечерний Киев. — Всё, что касается нас, останется с нами, — кладёт руки ей на плечи, делится своим теплом. — Как думаешь, кто-нибудь догадается? — покачивается из стороны в сторону, улавливая тихую мелодию, доносящуюся из телевизора. — Возможно, но разве это имеет смысл? — опускает руки ей на талию и притягивает ближе. Раскачивает одно на двоих желание, ведёт за собой не только в танце, позволяет расслабиться. — Я поговорю с Вовой, думаю, он поймёт. — Ему иногда затмевает голову безумными идеями. Достучаться бывает непросто, — проводит ладошкой по шее, обвивает обеими руками и замолкает, слушая стук его сердца. — Дам ребятам эту песню, и потом кто-то весь эфир краснеть будет, — проговаривает совсем тихо, почти незаметно уводя разговор в другое русло. Но она понимает это. Смеётся и прижимается к мужской груди ближе. Делает вид, что её совсем ничего не волнует, кроме уходящего солнца и мужских руках на своем теле. Благодарит его, оставляя тёплый поцелуй на ключицах. Вручает всю себя ему, зная наверняка, что так она будет в безопасности. Ему важно, чтобы она не чувствовала на себя беглые взгляды, не слышала сплетен и неуместных шуток. Это только их время, подаренное Вселенной для сплетения сердец и залечивания чужих ран. У них появляется особенная традиция: перед сном Дан рассказывает ей смешные истории из детства, стараясь отвлечь её и снять напряжение. Каждый раз, когда они оставались вместе, Тина воодушевленно смотрела ему в глаза, по коже пробегали мурашки, а тепло разливалось по всему телу, даже в самые укромные места.***
Она продолжает свой сон у него на плече. Всю дорогу от аэропорта до дома тихонько сопит, изредка открывая глаза, чтобы посмотреть, не приехали ли они. Несмотря на то, что с мамой ей уже удалось познакомиться, Тина всё равно ужасно переживала. Дан целует в лоб, успокаивает и обещает разбудить, когда они будут подъезжать. — Дан, пообещай, что все будет хорошо, — смотрит совсем как ребёнок. Хлопает своими невозможными ресницами и ждёт ответа. — Ты же сама знаешь, что так и будет, — тянет их сцепленные в замок руки к губам и целует дрожащие пальцы. — Обещаю. Не переживай лишний раз, договорились? Она уезжает в Зазимье, он — в аэропорт. Оба жалеют о том, что являются публичными личностями и не могут позволить себе лететь в одном самолёте, крепко держась за руки и рассматривая маленькие домики за бортом. Он прилетает гораздо раньше, пролистывает ленту новостей, отмечая то, что наличие информации вокруг них заметно увеличилось. Получает смс от Тины и рассказывает ей, как пройти к машине, которая ждёт их у здания. — Нажимай, у меня руки заняты, — говорит абсолютно спокойно, улыбается, стараясь подбодрить Тину и придать ей немного спокойствия. Она опускает голову вниз, переступает с ноги на ногу и, складывая губы, выдыхает. — Тин, посмотри на меня. Я же обещал, что всё будет хорошо. Это всего навсего мои мама и папа. Она молча кивает, продолжая крутить в руках замочек от своей кофты. Дверь неожиданно открывается и за ней виднеются два абсолютно счастливых человека. Людмила моментально обнимает сына, который с трудом успевает вручить ей букет. Тина продолжает стоять, наблюдая за такими тёплыми объятиями. — Проходи, дочка, — окликает Михай, проводя рукой. Она медленно перешагивает порог дома, улыбается и обнимает его в ответ. Её пугают такие слова. Он видит её впервые. Отыскивает глазами Дана, но видит только его спину и счастливые глаза матери. Людмила улыбается, и Тина понимает, что этот одобрительный знак принадлежит сейчас только ей. Михай помогает Тине с вещами, здоровается с сыном и проходит вглубь дома, расспрашивая о каких-то интересных ему вещах. Дан разворачивается вполоборота и, заметив лёгкий кивок, сопровождающийся самой искренней улыбкой, оставляет двух своих любимых женщин наедине. — Ему достаточно видеть глаза сына, — Людмила отвечает на невысказанный минутой ранее вопрос, который хорошо читался в глазах у Тины. Обнимает её за плечи и направляет в сторону кухни. — Я так рада, что вам удалось вырваться к нам. — Спасибо, что пригласили. Иногда так хочется отдохнуть от этой суматохи, а у вас здесь так спокойно. Они ведут лёгкую беседу, не докучая друг друга лишними вопросами. И Кароль удаётся расслабиться, окончательно отпускает себя, пьёт тёплый чай, понимает, что её здесь ждали. Возможно даже больше, чем она могла себе представить. В этом доме всё строится исключительно на искренности. Аксиома, которая ей безумно нравилась. Обещает своему сердцу больше не врать, не бегать от чувств, прячась за какими-то предрассудками. Голыми руками хватает хвост кометы, которая всячески пытается осветить её тьму. Дарит веру в лучшее. Помогает обрести покой. Всё, чего ей так не хватало. И это «всё» сосредоточенно в последнем кучерявом романтике Кишинёва, который ласково гладит по спине и предплечьям. В полусогнутом состоянии, упираясь спиной в мужскую грудь, она практически засыпает под треск дерева в камине. Не замечает, как Михай приносит из соседней комнаты плед, которым её заботливо укрывает Дан. Она помнит рассказ Людмилы о молодости, походах в компании однокурсников, первой любви. Успевает послушать о маленьком мальчике, который никогда не мог усидеть на месте больше минуты, улыбнуться и поудобнее расположиться в его руках. Солнечные лучи игриво прыгают по щекам, переливаются на золотистых локонах, немного выбившихся из косички. Тина щурится, зевает, прикрывая рот ладошкой, и переворачивается на живот, пряча себя от неожиданного, но такого теплого и приятного гостя. Ещё немного позволяет себе понежиться под воздушным одеялом, занимая почти всю площадь кровати. Потягивается, проводит рукой по простыни, которая давно рассталась со своим хозяином, но нисколько не удивляется и не переживает. Она точно знала, что он где-то рядом. Иначе ведь быть не может. Ступает голыми ногами на пол, приподнимая по очереди пальцы, от большого до мизинца, снова и снова, словно играет на инструменте. Балуется ещё мгновение и идёт в сторону ванной комнаты, откуда доносились звуки стекающей воды. Открывает темную дверь и видит перед собой Дана, стоящего в одних шортах и с бритвой в руках. Подходит ближе, благодарит Вселенную за то, что её мужчина приверженец минимума одежды дома, и обвивает его тело, оставляя ладошки на груди, прикрывая её, как щит. — Доброе утро, — трётся щекой о его спину, прикрывая от удовольствия глаза. — Мои ленивые зрачки, — Тине, прижимаясь одним ухом к телу, кажется, что его голос становится ещё более проникновенным и глубоким. — Привет, малыш. Дан разворачивается, стараясь не испачкать стоящую рядом с ним рыжеволосую девочку, которая с трудом доставала ему до подбородка, наклоняется вниз, оставляя поцелуй на плече. — Утренний подарок от Санты, — усмехается с нелепой аналогии и смотрит вглубь голубых океанов, от которых в последнее время не веяло штормами. Только приливы нежности, уюта, и спокойствия. — Похож, — проводит указательным пальцем по левой щеке, уголки губ медленно поднимаются, пока глаза переливаются счастьем. — Тебе только шапочки не хватает. Давай поищем? — загорается безумной детской идеей, но сильные мужские руки останавливают напор внутри неё. — Не сейчас. Никуда не пущу тебя, — касается зубами того же плеча, напоминая, что Дракула он всё-таки больше, чем Санта. Хотя для нее может стать любым волшебником. — Не хочешь попробовать? — лукаво поглядывает на Тину, отмечая в её взгляде те же эмоции. Тот же азарт. Тот же задор. Переворачивает её руку раскрытой ладошкой вверх. Она продолжает улыбаться, хватается пальчиками за бритву и несколько раз пробегает взглядом от глаз к губам. Становится на носочки и коротко целует, не справляясь с диким желанием коснуться его. Лезвие скользит по коже, тонкие пальчики ловят внизу облака пены, а мужская ладонь уверенно поглаживает бёдра, не переставая наблюдать за серьезным выражением лица перед собой. Девочка хмурится, проходит по одному и тому же участку дважды, но ничего не выходит, и брови медленно встречаются на переносице. — Ты же не Жемуку, в конце концов, гладишь, — усмехается. — Прижимай сильнее. Она останавливается, поднимает глаза вверх, что-то прокручивает несколько раз в голове, а потом тише, чем обычно, произносит: — А если я сделаю тебе больно? Его глаза округляются, а почва уходит из-под ног. Она боится сделать ему больно. За все время больно делал только он. Причинил столько страданий, что в голове до сих пор уложиться не может. А она боится чуть сильнее провести лезвием по его лицу. На сердце этой девочки не осталось ни одного живого места, а количество шрамов и рубцов не сосчитает даже самый высококвалифицированный професор. Просто потому, что таких цифр ещё не придумали. Она стоит перед ним с открытой настежь душой. Обводит пальчиками каждую мурашку, пытается отыскать что-то во взгляде тёмных омутов и напрочь сражает его выдержку. В ней столько нежности и любви, что хватило бы сразу на несколько человек. И теперь он всё понимает. Тогда, в самом начале, она любила за двоих. Одаривала трепетом безвозмездно. Рассчитывала на какие-то мелочи, не говоря уже о взаимности. — Что тебя тревожит? — и снова удар ниже пояса. По телу мгновенно проходят электрический разряд. Тина вздрагивает, смотрит испуганно, и всё же задаёт вопрос: — Всё хорошо? — Больнее, чем я делал тебе, ты сделать не сможешь. — Вот оно что… — кладёт бритву на раковину и запускает обе ладони в его волосы. — К самой дикой боли в моей жизни ты не имеешь никакого отношения. Во мне выросла чёрная дикая роза. Колючая, с миллионами шипов. Чтобы защищаться. Чтобы не смогли ранить. Поливала её своими слезами. А ты прошёл сквозь эту преграду, я бы даже сказала, что через китайскую стену. Сорвал её и посадил новый нежный цветочек. Помнишь, ты в гримёрке говорил про василёк? Именно ты его во мне вырастил. Тянется к его губам, нежно касаясь своими. Оставляет горячий поцелуй, забирая с собой все его мысли, не даёт им укорениться. Чувствует его напряжение, останавливается. — Мы с тобой здесь, вместе, — обвивает шею руками, — а всё то осталось в прошлом. Мне хорошо с тобой, — соеденяет их лбы. — Давай больше не будем поднимать эту тему? — Хорошо, — целует её в кончик носа. Стоят так какое-то время, обмениваясь одним на двоих чувством. Таким, которому ещё не придумали название, которое невозможно описать. Оно вырывается из сердца навстречу к другому. Сносит все на своем пути. — Такой мой, — целует его в губы и тянется к раковине. — Если я сделаю что-то не так, то сразу говори. Всё так же нежно и аккуратно проводит бритвой, стараясь лишний раз не надавливать на кожу лица. Наклоняет голову, резким движением перекидывая немного растрёпанные после сна косички на другое плечо, приоткрывает рот и хмурит брови. — Ой-ой-ой, — протягивает Дан, облизывая губы. — Прости, сильно больно? — кладёт ладошку ему на голую грудь, ищет что-то на щеках, затем в его взгляде, а когда замечает влажные губы начинает улыбаться. — Что? — Кажется, я только что снова влюбился, — поворачивается и прижимает её попой к раковине. — Нельзя быть такой сексуальной, малыш. Играешь с огнём, — опускается к шее и оставляет на ней россыпь поцелуев. Тина поднимает голову вверх, прогибается в пояснице, но крепко держится рукой за его плечо. — Дан, родители, — всё, на что её хватает. Понимает, что не готова к такому, поэтому начинает стучать ладошкой по голому телу, пытаясь хоть как-то его отвлечь. — Ты думаешь, что глядя на тебя мои родители подумали, что ты святая монашка? Они взрослые люди, — нехотя отстраняется и, после последнего поцелуя в губы, подмигивает смущённой девочке напротив. — Не то, что ты, — заливается смехом. — Дай я закончу, а то так и будешь ходить, — поворачивает его голову к зеркалу и тихо смеётся в мужское плечо.***
— Сколько раз ты любил по-настоящему? — отталкивается ногами от земли и ещё крепче держится за верёвочки. — Все постоянно интересуются тем, сколько у меня было девушек, — усмехается, помогая раскачать качели. — И я всегда отвечаю честно, что не преследовал цели их считать, а если бы преследовал, то давно бы сбился. Между ними, не считая порывов ветра, сквозит тишина. Добрая, не такая, как осенью. Греет сердце, отпаивая его тёплым чаем с ромашкой, заставляет улыбаться, вслушиваясь в редкое пение птиц. Укрывает собой все тревоги. Любит, не прося ничего взамен. Оттого и люди любят. И не только себя, но ещё и друг друга. И пару находят, и такое же танцующие на осколках сердце. Помогает наступить на пустой участок, не убиваясь в горе стекла. Или, наоборот, заставляет учащённо биться, и в конечном итоге самостоятельно склеивать себя после громкого звона. — А любовь? — прокашливается, ловит на себе обеспокоенный взгляд и натягивает рукав на ладошки ещё больше. — До встречи с тобой, мне кажется, я не знал, что такое любовь к женщине и что я могу испытывать что-то подобное. — А сейчас… Любишь? — она замечает, как его глаза теряют яркость. Замолкает, понимая, что затронула очень глубокие струны души. На ватных ногах бредёт к качелям, которые сейчас убивают больше, чем сам факт предательства. Не слышит надрывающийся голос матери, который умоляет успокоиться, прийти в себя и не делать глупостей. Позволяет себя заплакать, когда всхлипы мамы перебиваются шумом листвы. Тянется рукой к цветным ярким ленточкам и резко срывает их одну за другой. Ветер неожиданно усиливается, подхватывая лоскуточки вверх и унося туда, где они перестанут причинять боль, туда, где о них никто не будет знать. Стискивает зубы, чтобы не закричать, и срывает последнюю, которую они завязывали вместе. Ударяет ногой по синему металлу и опускается на землю. Прислоняется спиной к ножкам качелей, чувствует холод, пронзающий его сердце, и закрывает глаза. Оттягивает волосы, всё же срывается на крик и ощущает, как душевная боль превращается в физическую. Видя потенциального противника нападет первым. Делает больно, чтобы ничего подобного не получить самому. Лучшая защита — это нападение. Превращается в зверя, который долго не ждёт. С закатом солнца мир начинает работать по его правилам. Он не может позволить кому-то сделать больно себе. Теперь страх и боль — это его оружие. То, что он крепко держит в кулаке за спиной. — Я когда-то поклялся себе, что приведу сюда только того человека, которого полюблю… Видишь, ты здесь, — смотрит вниз, заостряя внимание на её развивающихся волосах. Раньше такие детали не были дня него важны. Раньше — это когда? Когда-то в прошлой жизни. До встречи с ней.«Миллион шагов назад Миллион кругов и Ад Миллион веков тебя одну искал»
Мелкие капли падают на лицо. Он смахивает их тыльной стороной руки, а затем протягивает её к Тине. Она смотрит на нее долго, что-то обдумывает в своей голове, а потом обрушивается на его сознание тихой просьбой. — Давай останемся здесь? — тянется пальчиками к его ладони, переплетает руки. Закрывает глаза и поднимает голову выше, подставляя лицо каплям дождя.«В миллионе есть лишь миг Подаривший мне твой крик Ты зовёшь меня, чтоб я тебя позвал»
— Ты вся дрожишь, пошли домой, — тянет её в сторону узкой протоптанной дорожки, но Тина звонко смеётся, её ладонь выскальзывает из крепкого хвата, и она начинает бежать почти в самый конец участка. Балан закатывает глаза и пытается догнать смеющуюся девочку, в которой с трудом можно узнать народную артистку Украины. Она оборачивается назад через плечо, несмотря на хорошую физическую подготовку начинает хватать ртом воздух и вскоре останавливается. — Не-е-т, я никуда не пойду, — отступает назад, замечая приближающегося мужчину. — Я тебя не собираюсь тащить силой, — подходит совсем близко и, отдышавшись, протягивает ей две руки ладонями вверх. — Просто дай мне руки. Она слушается, тянет навстречу свои ладошки, но он резко снимает с себя толстовку и надевает на продрогшее тело. Она тонет в ней, а рукава, кажется, заканчиваются у колен. — А теперь можешь летать, сколько тебе вздумается, — поправляет капюшон на её плечах и тянет за ткань ближе к себе.«Полетели сквозь окна Занавешенные дождём Чтобы ты не промокла я буду твоим плащом»
Врезается в её губы настойчивым поцелуем, слизывая с них языком влагу. Она становится на носочки, чтобы было удобнее держаться, мычит от недовольства прямо в губы, и Балан подхватывает её под попой, крепко держа в руках. — Побежали летать? — отрывается от его губ, смеётся, проводит ладошкой по мокрым волосам, прилипшим ко лбу, а затем целует почти в самую бровь. Он опускает ее на землю, и она тут же срывается с места, направляясь в каком-то странном зигзагообразном направлении. Людмила стоит на крыльце, наблюдая за влюблёнными детьми. Ей на плечи падает мягкая ткань и тёплые мужские ладони. Губы приземляются на висок, руки смыкаются на животе. Она кладёт свою голову мужу на плечо и совсем тихо, боясь спугнуть атмосферу, произносит: — Теперь я спокойна. Тина теряет Дана в поле своего зрения, потирает кулаками глаза и резко ойкает, когда мокрые руки тянутся к талии. — Дурак! — рука по известной траектории опускается два раза на плечо. — Так сильно люблю тебя, ты бы знал.«Полетели сквозь стрелы Под обстрелом и под огнём Чтобы ты не сгорела я буду твоим дождём»
Учащённо дышит, моргает несколько раз, просит сказать ещё раз. Она повторяет, тянется за поцелуем, но мужские руки отрывают её от от земли и кружат вокруг своей оси. — Люблю, слышишь, люблю! — восклицает ещё громче и наконец касается желанных губ. — Даже несмотря на все мои Грехи? — поднимает одну бровь. — Даже не смотря на все твои Грехи, — целует в мокрый нос. — И мои тоже.