***
Столкнуться на улицах Лондона с Драко Малфоем — это последнее, чего Гарри ожидал, проснувшись сегодня утром. Он даже не понял, как этот человек вообще смог узнать его под слоями одежды, за которой он прятался от людей и которой зимой было в два раза больше, чем в любое другое время года. У него вошло в привычку надевать толстовки с капюшоном и кепки всякий раз, когда он выходил на улицу, лишь бы никто его не узнавал и никому не приходило в голову следовать за ним с камерой. Вдобавок к этому он отрастил волосы, чтобы скрыть от любопытных глаз шрам на лбу. Через несколько лет, в течение которых он старался оставаться в тени, вместе с Тедди переехав в менее населённый район города, ошеломляющее внимание несколько поутихло, но первые четыре года после войны, когда он заканчивал Хогвартс и только начинал свою аврорскую карьеру, были просто ужасными. Всё, что касалось его личной жизни: с кем он встречался, с кем проводил время, где его видели в последний раз, каждый пойманный им Пожиратель смерти и каждая спасённая им жизнь, — всё оказывалось в газетах на следующий же день. К его облегчению, теперь его узнают гораздо реже, поэтому он не может не удивиться, когда Драко Малфой, человек, который не видел его девять лет и недолюбливал всё то время, что они были знакомы, вылавливает его из толпы. И вот он стоит прямо перед ним, тот человек, которого уже давно считали либо мёртвым, либо покинувшим страну и обосновавшимся где-нибудь очень далеко. Никто не видел Малфоя уже шесть лет, и, честно говоря, не так уж много людей действительно интересовались его судьбой, но если это всё-таки случалось, то другие отвечали, что ничего о нём не слышали. Несколько лет назад, когда дискриминация слизеринцев немного поутихла, Гарри встретил Панси Паркинсон и Блейза Забини, и, когда в какой-то момент разговор зашёл о Малфое, они признались, что тоже его не видели. Любопытство охватило Гарри на какое-то время, но он не стал слишком долго предаваться мыслям об этом. В последние годы Малфой, на самом деле, был наименьшей из всех его забот. В последний раз они общались после того, как Гарри заступился за него на суде. Малфой остановил его в коридоре и попытался поблагодарить, хотя по нему было видно, что ему трудно и неохотно это делать. Гарри, не совсем уверенный в том, что сказать в ответ, и будучи не в настроении вести беседу с Драко Малфоем, пребывая в ужасном тумане горя, усталости и разобщённости, просто продолжил идти вперёд. Теперь, девять лет спустя, Малфой стоит перед ним и, похоже, с трудом сдерживает слёзы. Он весь грязный и в синяках, слишком худой, и его кожа чересчур бледная даже по сравнению с тем, какой она была всю его жизнь, а запавшие, обведённые алыми кругами глаза и грязные белые волосы, достаточно длинные, чтобы слегка завиваться чуть ниже ушей, резко контрастируют с образом, сохранившимся у Гарри в памяти. Он дрожит и изо всех сил старается что-то сказать, трясущейся рукой указывая куда-то в сторону. Слова, которые он произносит, — последнее, что Гарри ожидает услышать. — Мой сын…***
Поттер явно не рад видеть Драко, его ярко-зелёные глаза так же холодны и пусты, как в тот день, когда он давал показания на суде и когда Драко попытался поблагодарить его, а он, ничего не ответив, просто ушёл, безразличный и уставший. Драко, возможно, надеялся, что после всего, что Поттер сделал для него в Выручай-комнате, когда спас его из Адского пламени, на войне и на суде, между ними хотя бы состоится нормальный разговор, но тот момент, казалось, только укрепил его уверенность в том, что Поттер никогда не чувствовал к нему ничего, кроме жгучей ненависти или ледяного безразличия. Ещё больше огорчало и расстраивало то, что Драко, учитывая его отношение к Поттеру и его друзьям в течение нескольких лет, даже не имел права злиться на него за это — независимо от того, насколько сильно он бы этого хотел. Однако теперь нужно дать Поттеру знать, что Драко беспокоит его не ради себя. Он бы даже не подумал о том, чтобы обратиться к Поттеру, если бы речь шла о нём самом, но дело касается его сына. А когда дело касается сына, он теряет и гордость, и самолюбие, и достоинство — или всё, что от них ещё осталось. А сейчас его сыну плохо, ему больно, он плачет, и, Мерлин, а что, если… Драко дрожит, с трудом сглатывает, чтобы избавиться от комка в горле, и пытается заговорить. Трясущейся рукой он указывает в сторону узкого пространства между двумя домами, где, спрятанный в ворохе тёплой одежды, спит малыш. — Мой сын… — его лицо невольно искажается, пусть он и пытается этого не допускать, а горло снова судорожно сжимается. — Мой сын болен. Конечно, Поттер не станет гнать его в шею, по крайней мере, если речь идёт о ребёнке. Это же Поттер, он слишком благородный и справедливый, а благородство и справедливость не могут позволить ему оставить ребёнка в болезни и муках, даже если он ненавидит отца этого ребёнка. — Я… Я пытался отвести его в Мунго, но они… они не захотели… Ему очень больно. Пожалуйста, Поттер. Чёрт. Пожалуйста, просто… Но Драко даже не знает, на самом деле, чего он хочет от Поттера. Возможно, он всего лишь выставляет себя жалким дураком. Его подбородок сморщивается, а всё тело охватывает крупная дрожь. Он сжимает кулаки, стискивает челюсти и, больше не в силах смотреть Поттеру в глаза, отводит взгляд. — Где он? — тихо спрашивает Поттер. Драко резко вскидывает голову, и в этот момент он, должно быть, выглядит как само воплощение отчаянной надежды. Облегчение настолько велико, что он едва ли не начинает плакать или глупо улыбаться, но всё же сглатывает накопившуюся слюну и берёт себя в руки. Может быть, Поттер сможет исцелить его сына. У Поттера есть волшебная палочка, он сможет вылечить его и спасти ему жизнь… Мерлин, похоже, удача повернулась к нему нужной стороной — пусть даже только на сегодня. Но обо всём остальном он может позаботиться уже после того, как Скорпиус поправится. Он согласен на что угодно, лишь бы его сын был здоров. Драко ведёт Поттера к Скорпиусу, укутанному в груду одежды. Он весь бледный, его закрытые глаза обрамляют ужасные тёмные круги, а маленькое тельце, охваченное явно очень хрупким и беспокойным сном, корчится от дискомфорта и боли. Поттер опускается на колени рядом со Скорпиусом, на секунду касается ладонью его пылающего лба, а затем, озабоченно нахмурившись, отстраняется. Драко хочет спросить, сможет ли он сделать так, чтобы его сын снова был здоров, но тут глаза Скорпиуса распахиваются. Поттер дарит ему лёгкую успокаивающую улыбку. — Привет, малыш, — шепчет он. Скорпиус резко дёргается и начинает отчаянно вертеть головой во все стороны, пытаясь подняться с земли. — Папочка… Драко быстро наклоняется, чтобы ребёнок увидел его, и проводит рукой по беспокойно вздымающейся спине. — Эй-эй-эй, я здесь. Папочка здесь. Не бойся. После этого всё происходит довольно быстро. Поттер берёт Скорпиуса на руки, осторожно прижимает его к своей груди и аппарирует их обоих к себе домой. Затем он несёт Скорпиуса на второй этаж, а Драко торопливо следует за ним, встревоженный тем, что впервые за долгое время его мальчика держит на руках кто-то другой. Поттер заходит в одну из комнат и укладывает Скорпиуса на кровать. — Я позвоню своей подруге. Она целительница, — внутренности Драко вдруг скручивает жаркой тревогой. А если она откажется, если узнает, чьего сына ей нужно вылечить… — Она не станет возражать, — заверяет Поттер, заметив выражение его лица. — Не говори ей, — всё равно просит Драко, пытаясь подавить дрожь в пальцах, крепко сжимая край стола, рядом с которым остановился. — Не говори, что он мой. Я просто… спрячусь, а ты придумай что-нибудь, — сейчас он не может так рисковать. Если единственный способ помочь Скорпиусу — это позвать врача, то Драко не имеет права испортить всё одним лишь своим присутствием. Поттер кивает, в его глазах на мгновение загорается какой-то неизвестный огонёк, а затем он отводит взгляд. Он несколько секунд задумчиво постукивает пальцами по колену, потом встаёт и направляется к камину. Довольно скоро Драко слышит голос Ханны Эббот. — Чей он? — тихо спрашивает она. Её осторожные слова сопровождаются тихим скрипом кровати, когда она, по-видимому, садится на её край. — Моего друга. Он воспитывает его один. Его срочно вызвали на работу, там какая-то важная встреча. — О, понятно, — отзывается Эббот. Она, кажется, купилась на это просто потому, что Поттер лжёт так, что создаётся впечатление, будто он сам верит в свою ложь. Ну или она слишком доверчива. Она бормочет какие-то слова — наверное, диагностирующие заклинания. И вдруг раздаётся тихий, сонный голос Скорпиуса. — Папочка? — Эй, малыш, — слышно, как слегка шуршат простыни, будто Поттер чуть наклонился к нему. — Твоего папы сейчас нет, но он скоро вернётся… — Папочка! — Скорпиус начинает плакать, и Драко, сидя в соседней спальне, ёрзает на месте и твёрдо упирается ногами в ковёр, чтобы не сорваться прямо к нему. В другой комнате неистово скрипит матрас и что-то дребезжит. — Эй-эй-эй, перестань, ты делаешь себе больно… — нежно бормочет Поттер в попытке его утихомирить. — Милый, ну чего ты, — успокаивающе произносит Эббот. — Папочка, папочка, — Скорпиус по-прежнему плачет, но, судя по звукам, уже не так яростно мечется по постели. — Я хочу к папочке… — Успокаивающее зелье. Не слишком крепкое и всего капельку, — говорит Эббот. — Довольно необычная реакция. Интересная даже. Его у тебя в первый раз оставили, что ли? — Да. Он просто не очень хорошо реагирует на незнакомцев, — отвечает Поттер и быстро меняет тему. — Что с ним, Ханна? — О, да ничего серьёзного. Это происходит не очень часто, но всё же иногда случается, особенно у таких впечатлительных деток. Видишь ли, его магия только начала набирать свою силу, и по мере того, как она становится всё более и более активной, тело пытается приспособиться к растущей внутри энергии, что приводит к повышению температуры и к магической чувствительности. Должно пройти через неделю или две. Просто время от времени накладывай охлаждающие чары на его магическое ядро. Сперва будет немного больно, но после этого сразу же станет легче. — Спасибо, Ханна, — вежливо и искренне благодарит её Поттер. — Я понимаю, у тебя и так напряжённый график. — Перестань. Ты же мой друг, — с улыбкой в голосе говорит Эббот. — К тому же, он милашка, не так ли? У него чудесные кудряшки и большие зелёные глазки. Поттер усмехается. Вскоре они прощаются, и она покидает его дом через каминную сеть.***
— Неужели ты встал, дружище? — улыбнувшись, говорит Гарри, переводя взгляд с «Придиры» на помятого ото сна Тедди, когда тот заходит на кухню. — Что на завтрак? — спрашивает Тедди, садясь за стол и протирая кулачками заспанные глаза. — Я приготовлю блинчики, — отвечает Гарри. Он откладывает газету и встаёт, хватая со стола пустую кружку из-под кофе. — Ура! — Тедди тут же окончательно просыпается и даже подпрыгивает на стуле. Гарри ласково смеётся и ерошит его волосы, на что Тедди хмурится и принимается приглаживать свои серые кудри, как будто это хоть как-то поможет исправить причёску. Гарри делает в два раза больше блинчиков, чем обычно, а потом в ответ на изумлённый и восторженный взгляд крестника объясняет, что у них гости. — А, понятно, — Тедди немного теряет свой запал, но уже через секунду тот возвращается обратно. — Подожди, а кто? Мы их знаем? — Ты не знаешь, — отвечает Гарри. — По крайней мере, ты с ними раньше не встречался, но они, вообще-то, твои родственники. Один из них — кузен твоей мамы, так что ты, получается, его племянник. А другой — его сын, то есть, твой кузен. Пока Гарри говорит, глаза Тедди расширяются, всё его тело замирает, а волосы быстро меняют цвет с одного на другой, пока в конце концов не принимают цвет, который всегда означает, что он рад. Фиолетовый. Затем его губы расплываются в широкой улыбке. — Моя… моя семья… Гарри кажется, что его сердце разбивается при виде такой простой радости — радости, вызванной чем-то настолько простым, обыденным. Если и существует что-то, в чём Гарри себе никогда не отказывает, так это желание обнять своего крестника, который так же открыт к подобным проявлениям любви, как и он сам. Поэтому он пересекает кухню и обнимает мальчика, устраивая подбородок у него на макушке. — Да, — тихо говорит он. — Твоя семья. Тедди в ответ обхватывает руками его талию и, слегка дрожа, крепко прижимается к нему. — А можно к ним? — шепчет он. Гарри проводит рукой по его волосам, отступает на шаг и опускается перед ним на колени, положив ладони ему на плечи. — Не сейчас, хорошо? Они очень устали в дороге, им нужно немного отдохнуть. Тедди, как всегда милый и понимающий (за исключением тех случаев, когда речь заходит о десертах), кивает и говорит: — Хорошо.***
Драко проводит пальцами по волосам Скорпиуса, лёжа рядом с ним на довольно широкой односпальной кровати и обнимая его одной рукой. Облегчение от поставленного диагноза, от того, что это не что-то серьёзное, просто ошеломляет. Сейчас он чувствует себя в какой-то степени неловко из-за того, как просил помощи у Поттера, но нисколько не жалеет об этом. Он думал, что потеряет сына, и одна только мысль об этом заставляла что-то внутри него увядать и угасать. Поттер ещё не попросил их уйти. Перед тем как покинуть комнату, он вручил Драко свою палочку, велел попробовать сотворить какое-нибудь заклинание и, убедившись, что палочка его слушается, попросил его время от времени накладывать охлаждающие чары на магическое ядро Скорпиуса. Драко честно не понимает, как Поттер мог доверить ему что-то настолько личное, как волшебная палочка, но предполагает, что, должно быть, даже Поттеру, как бы ни были сильны его сомнения в отношении Драко, трудно было не додуматься, что он не станет делать ничего, что выходило бы за рамки. После этого тот быстро ушёл, больше ничего не говоря и не задавая никаких вопросов. Драко полагает, что Поттер потребует, чтобы они ушли, как только Скорпиус поправится. Он недостаточно жесток, чтобы выгнать ребёнка прямо сейчас, даже если состояние, в котором он находится, не угрожает его жизни. Чтобы отвлечься от нахлынувшей тревоги и неуверенности, он оглядывает комнату: она так же пуста и безлика, как и любая другая гостевая спальня в любом другом доме, но стены здесь выкрашены в бордовый и белый цвета, прямо в левую стену встроен тёмно-коричневый шкаф, в передней части расположен письменный стол со стулом, а у кровати — тумбочка, и всё такого же цвета. Для кого-то вроде Поттера, которого Драко никогда не считал чересчур способным к дизайну интерьера, выглядит не так уж ужасно. Раздаётся стук в дверь. Драко садится, высвобождаясь из обхвативших его маленьких ручек сына. На мгновение ему кажется, что он и вовсе забыл, как реагировать на подобные проявления вежливости, и поэтому не может вымолвить ни слова, или, возможно, им просто руководят беспокойство и нежелание, чтобы в комнате, кроме него и сына находился кто-то ещё. Долгое время единственным человеком, который находился рядом с ними, был Майкл, и это никогда не приводило ни к чему хорошему. — Да? — Завтрак, — объявляет Поттер с другой стороны двери. Когда не следует никакого ответа — Драко вообще не знает, что сказать, — Поттер всё-таки открывает дверь и заходит в комнату. Он подходит к кровати и аккуратно ставит перед Драко тарелки с супом и с блинами. — Вам что-нибудь ещё нужно? Выражение лица Поттера пустое и непроницаемое, слишком официальное, слишком отстранённое и вежливое. Драко качает головой и не может выдавить в ответ ничего, кроме тихого «нет». Довольно неудобно и трудно общаться с тем, кто когда-то — лет десять назад — был мальчишкой, которого он задирал и ненавидел больше всего на свете, и кто теперь, кажется, является единственным в мире человеком, готовым помочь ему и его сыну. Аукнется это ему или нет, Драко не знает, но пока не видит никакого иного выхода. Поттер быстро разворачивается и уходит, дверь закрывается за ним с тихим щелчком. Драко снова гладит Скорпиуса по волосам. Голод гложет его изнутри, но ему неловко есть в чужом доме, так ещё и чужую еду. Жжение стыда и вины, скрутившее живот, не позволяет ему притронуться к принесённому завтраку. Поттер — ещё один человек, из которого он высасывает ресурсы, потому что не может обеспечить себя сам, и он уже догадывается, что тот не сможет долго терпеть его присутствие. Он смотрит на Скорпиуса, на единственное в мире живое существо, которое, кажется, слепо к его злой и отвратительной энергии. Когда-нибудь его сын вырастет и узнает, кто его отец на самом деле. И, возможно, тогда он присоединится ко всему остальному миру. Однажды он узнает о тебе то, что известно всем остальным, и тогда он пожалеет, что ты — его отец. Драко может только надеяться, что у него будет ещё много времени, что тот день, когда в огромном чёрном небе погаснет его звёздочка, наступит не слишком скоро.***
Может, в этом виноват какой-то непонятный родительский инстинкт, который просто делает Драко более склонным любить детей, даже если раньше они ему совсем не нравились, или дело в странной непреодолимой энергии и в искреннем внимании, исходящих от Тедди, который увидел его впервые в жизни, но Драко довольно быстро проникается симпатией к своему племяннику. При их первой встрече Тедди бросается к Драко и обнимает его за талию. Драко, держа на руках Скорпиуса, чуть не падает, парализованный изумлением и смятением. Поттер, раздражённо поджав губы, тут же оказывается рядом с ними и настороженно поглядывает на Драко, как будто боится, что тот поведёт себя грубо и оттолкнёт Тедди. Но Драко этого не делает. Он просто ждёт, надеясь, что скоро такому странному приветствию дадут какое-то объяснение. — Тедди, пойдём. Наверное, тебе стоит… — начинает Поттер. — Привет! — говорит Тедди, отступая немного назад, но всё ещё сжимая ткань рубашки Драко обеими руками и широко улыбаясь ему. — Я ваш племянник! Тедди Ремус Люпин. Вы, конечно, могли знать мою маму, Нимфадору Тонкс, и папу, Ремуса Люпина… Что-то тошнотворное вдруг начинает бурлить у него в желудке, в животе тяжело оседает смесь эмоций: стыда, вины, скорби, — которая ударяет гораздо сильнее, когда он замечает у мальчика такие же черты лица, как и у его родителей. Он плохо их знал, но во время войны был на той стороне, которая отняла их у Тедди. Поттер, кажется, искренне обеспокоен и боится, что Драко может причинить ему боль, поэтому делает шаг вперёд и хватает своего крестника за плечи, намереваясь увести его. — Тедди… — Здравствуй, — говорит Драко. Он опускается перед мальчиком на колени, чтобы быть с ним на одном уровне, и протягивает ему руку, другой продолжая придерживать Скорпиуса. Тедди, охваченный энтузиазмом, довольно крепко вцепляется в предложенную ладонь; огромная улыбка, в которой расплываются его губы, ярко горит и в карих глазах. Оттого, насколько он энергичен и воодушевлён, губы Драко невольно растягиваются в нежной улыбке. — Значит, я твой дядя, Драко Люциус Малфой. — А это мой кузен! — восклицает Тедди, подскакивая от восторга и указывая на маленького мальчика, обхватившего Драко ручками и ножками. Его фиолетовые кудри подпрыгивают вместе с ним, когда он наклоняется вперёд, пытаясь заглянуть Скорпиусу в лицо. — Да, — Драко слегка поворачивается, чтобы Тедди мог посмотреть на своего кузена. — Скорпиус Гиперион Малфой. — Скорпиус? Как созвездие? — Точно, как созвездие. Но ему сейчас не очень хорошо, поэтому пока он не сможет с тобой поговорить. — Ох, — отзывается Тедди, — ладно. Когда Драко переводит взгляд на Поттера, он замечает, что зелёные глаза сверлят в нём дыру, а густые брови нахмурены. Он снова не может разобрать выражение его лица, но на этот раз, по какой-то необъяснимой причине, оно нервирует Драко гораздо сильнее — настолько, что всё внутри него вздрагивает, как будто он окунулся в ледяную воду; настолько, что он чувствует, как руки снова начинают дрожать и как разом напрягаются все мышцы в теле. Поэтому он моргает и быстро отводит взгляд. В ту ночь он несколько часов лежит без сна, чувствуя, как Скорпиус дышит ему в грудь, и пытается убедить себя, что пусть Поттер, скорее всего, и ненавидит его так же сильно, как Майкл, но он хотя бы не настолько жесток, чтобы ранить его на глазах у сына. Поттер довольно любезно обращается со Скорпиусом, не так ли? Это ясно показывает, что Скорпиус ему нравится. И нравится достаточно сильно, чтобы являться, несомненно, единственной причиной, по которой Поттер позволяет Драко оставаться в своём доме. Так что Драко предполагает, что Поттер не станет причинять ему вред — пусть даже только из-за сына. Он засыпает, пытаясь убедить себя в этом.***
— Песенку. — Опять? — Песенку, — настаивает Скорпиус, слегка подпрыгивая, и вскидывает кудрявую голову, отвлекаясь от парящих в воздухе золотых огоньков, чтобы посмотреть на отца. Они расположились на ковре в гостиной, Скорпиус устроился у Драко между ног. Гарри остановился в дверном проёме, и ему с этого места видно только белокурую макушку Скорпиуса, упирающуюся в плечо отца, тёмно-синий шерстяной свитер Драко, его затылок и руки, обнимающие сына. Скорпиус так мал, что эти руки по сравнению с ребёнком кажутся совсем огромными. — Пожалуйста, папочка. Гарри хочет развернуться и пойти туда, куда собирался изначально — вверх по лестнице и в комнату Тедди, чтобы пожелать ему спокойной ночи, а затем в свою комнату, чтобы приготовиться ко сну. Этот момент кажется ему довольно нежным и интимным, и он, будучи невольным свидетелем, чувствует себя не в своей тарелке. Учитывая то, как неловко Драко рядом с Гарри и как Гарри неловко рядом с Драко, он уверен, что если как-то заявит о своём присутствии, то это заставит Малфоя замолчать. Но ещё ему, конечно же, любопытно узнать, что именно Драко Малфой поёт своему сыну. Вообще образ поющего Драко Малфоя, возникший у него в голове, настолько странный, что Гарри едва сдерживает смех. Грациозным взмахом руки Драко тушит огоньки, выстроившиеся в дракона и скорпиона, а затем смотрит на своего сонного и больного сына. Насколько Гарри известно (это всё, что ему удалось узнать у Драко), лихорадка уже отступает, но Скорпиус по-прежнему чувствует усталость и слабость. — Знаешь, ты так часто просишь меня спеть, что я, наверное, могу стать следующей Селестиной Уорбек. Но, несмотря на явно притворное раздражение в голосе, он утыкается носом в волосы Скорпиуса и начинает напевать ему тихую, мягкую мелодию. Гарри не двигается. Он думает о том, чтобы пошевелиться; думает о том, чтобы пойти в комнату Тедди, пожелать ему спокойной ночи, а потом уйти к себе, вместо того, чтобы так странно прятаться в тени дверного прохода, но по какой-то причине остаётся на месте и слушает тихий голос Драко, поющий о падающих городах, о звёздах, о солнце и луне, о любви, тепле и свете. Да, любовь моя, я разрушу ради тебя весь мир. Он пытается вспомнить, знает ли какие-нибудь колыбельные, пел ли их ему кто-нибудь. Тётя Петуния часто пела Дадли, и иногда Гарри сидел под дверью и слушал её колыбельные, потому что тогда он всё ещё надеялся, что когда-нибудь она споёт и для него, что он, если постарается, сможет сделать что-нибудь, чтобы хоть что-то значить для них. Но потом он возвращался в свой чулан, и что-то в его груди скручивалось в болезненный комок. Тогда он не понимал, что чувствовал, но ему было плохо, а из его глаз катились слёзы. Гарри задаётся вопросом, стала бы мама петь ему перед сном, будь она жива. Ему кажется, что да. Он старается представить её голос, сладкий и нежный, как лепестки цветов, какой всегда звучал в его воображении; старается представить, как она поёт, но на самом деле даже не знает, верны ли его представления. И поскольку каждый раз, когда он думает о своём детстве, все мысли в конечном итоге сходятся на его крестнике — потому что он вспоминает о том, чего был лишён и что обязательно должно быть у Тедди, — он задаётся вопросом, пел ли кто-нибудь ему. Пела ли Андромеда? Он знал, что Нимфадора точно укладывала его спать с колыбельными, но Тедди этого уже не вспомнит. Гарри никогда не приходило в голову сделать это для него, но, с другой стороны, они прекрасно обходились и без этого. К тому же, он едва ли смог бы не сфальшивить. Гарри садится в коридоре, опираясь спиной на стену, откидывает голову назад и просто слушает. В полной тишине, охватившей мир, Драко ещё долго напевает мелодию, касаясь губами покрытого испариной лба Скорпиуса. Его голос, одновременно хриплый и мягкий, успокаивает что-то глубоко внутри Гарри, что-то запутанное и ноющее. Он закрывает глаза и сосредотачивается только на этом голосе, отбрасывая всё остальное.