a big black sky

      К восьми часам Гарри оказывается у Рона и Гермионы и помогает им приготовить сэндвичи и вафли на завтрак.       Они с Гермионой нарезают бекон, салат и помидоры для сэндвичей, в то время как Рон возится у плиты, переворачивая вафли на сковороде и пританцовывая в такт тихой бодрой мелодии, играющей по радио. Гермиона наблюдает за ним, сидя на стуле, и на её губах играет нежная улыбка.       Заметив её взгляд, Рон перестаёт танцевать.       — Что?       — Ничего, — она качает головой, а её улыбка становится шире. — Просто люблю тебя.       Рон тоже улыбается, восторженный застенчивый румянец заливает его веснушчатое лицо.       — Да? Я тоже тебя люблю, — затем он переводит взгляд на её большой живот и улыбается ещё шире. — Я люблю вас обоих.       — И я тебя люблю, — с ухмылкой тянет Гарри, отчего Рон закатывает глаза, а Гермиона заливается смехом.       — Знаешь, — говорит Рон, обращаясь прямо к животу Гермионы, — твой дядя — чёртов придурок.       — Уже учишь его ругаться, а? — Гарри цыкает, изображая разочарование. Рон хорошо известен своим неумением фильтровать речь перед детьми, и наблюдать за тем, как он изо всех сил пытается не ругаться рядом с Тедди или Виктуар, — это самая, чёрт возьми, смешная вещь на свете. «Бля… дерьмо, то есть… о, чёрт возьми», — а потом он просто вздыхает и сдаётся, когда Гермиона хлопает его по плечу. — Вырастет у тебя сапожником.       — Нет, — прищурившись, говорит Гермиона. — Потому что если он когда-нибудь начнёт ругаться в присутствии нашего сына, то я промою ему рот чистящими чарами, — она вздёргивает подбородок. — Мой Хьюго вырастет вежливым, элегантным и воспитанным!       Пока они завтракают, Рон протягивает руку к лицу Гермионы и осторожно смахивает подушечкой большого пальца крошку вафли с уголка её рта. Он делает так ещё со школьных времен, и после стольких лет Гермиона и глазом не моргает, а просто наклоняет голову и позволяет коротко поцеловать себя в губы.       — Вы иногда такие раздражающе милые, — жалуется Гарри, и это выходит гораздо ворчливее, чем ему того хочется. Он помнит восьмой курс, как ощущал себя третьим лишним и пытался дать им пространство и время для свиданий. Они всегда старались не оставлять его в стороне, но их отношения всё равно изменились. Тогда присутствие Невилла и Луны несколько облегчало дело.       Сейчас, однако, он думает, что это странное слабое раздражение, которое он чувствует, может быть вызвано печалью, ноющей у него в груди.       Они, кажется, немного удивлены и озадачены его тоном.       — А у тебя разве не появился тот, с кем ты можешь быть раздражающе милым? — спрашивает Рон, пожимая плечами.       — Нет, — отвечает Гарри. — Как раз поэтому я к вам и пришёл.       Наступает неловкая пауза.       Рон качает головой.       — Что…? прошёл всего день. Как вы умудрились уже расстаться?       Подходит ли сюда слово расстаться?       — Он просто ещё не готов быть с кем-то.       — О, Гарри, — сочувствующе говорит Гермиона.       — Наверное, ещё слишком рано, понимаете? — Гарри невольно опускает взгляд на свои руки. Он не хочет звучать подавленно или выглядеть таковым — знает, что иногда друзья могут быть чересчур заботливыми. — Он по-прежнему… Он сейчас в очень плохом состоянии. Вы не видели, что с ним было прошлой ночью… — Рон и Гермиона вопросительно приподнимают брови, но молчат. — Этот ублюдок его не отпускает.       Гермиона кивает.       — Это… ну, это правда было слишком рано, знаешь? Учитывая, что с тех пор прошло чуть больше месяца…       — Ладно, — на выдохе говорит Рон, часто моргая и качая головой. — Я понимаю, что он через многое прошёл, но не понимаю, почему он не подумал об этом до того, как начинать это всё, Гарри.       Присущая Рону верность заставляет его так думать, но именно этого Гарри и не хотел — он не хотел, чтобы его лучший друг считал, будто Драко сделал что-то не так.       — Всё произошло очень быстро, не так ли? — объясняет он. — Он не хотел ничего плохого. Он просто… Мне кажется, никто из нас не подумал об этом, понимаете. Я хотел его. Он хотел меня. Мы сошлись. И потом, может быть, я… — может быть, Гарри влюбился слишком сильно и слишком рано. Он не часто в кого-то влюбляется, но если это происходит, то со стремительной быстротой. Так было с Джинни, а теперь и с Драко.       Иногда его поражает странное, сюрреалистичное осознание того, что он влюбился в человека, который был его врагом, который причинял ему боль и которому причинял боль он сам, но десять лет — это достаточно долгий срок, чтобы простить и двигаться дальше, чтобы измениться, а война — достаточно веская причина, чтобы понять, что их жалкая детская вражда и издёвки по жалким причинам ничего не стоят.       То, как Драко ведёт себя со Скорпиусом и с Тедди, говорит Гарри о том, какой он теперь на самом деле.       — Я сказал, что дождусь его. Когда он будет готов.       Рон и Гермиона синхронно вздыхают.       — Гарри! — восклицает Гермиона. — Это огромная ответственность. Ты не знаешь, сколько времени пройдёт, пока он не будет готов. И откуда тебе известно, что, когда это время настанет, он захочет быть с тобой? Что ты захочешь быть с ним?       — Мы не знаем этого наверняка, — признаёт Гарри. — Но он сказал мне кое-что, что… что может означать, что он захочет. И, думаю, я тоже. Я ведь влюбляюсь серьёзно, правда?       — Ты несколько лет оправлялся после разрыва с Джинни, — соглашается Рон.       — Но… Гарри, до него ты влюблялся всего однажды. Ты не знаешь, окажутся ли эти чувства такими же.       Гарри кривит уголок рта.       — Прозвучит ли это безумно, если я скажу, что просто чувствую, что всё правильно? Что у нас всё получится?       — Немного, — говорит Рон. — Я долго не верил, что Гермиона хочет быть со мной, но, наверное… Я вроде как чувствовал это, когда мы были рядом. Что у нас всё получится и что это… правильно. Даже несмотря на то, что мы такие разные и иногда ругались как сумасшедшие. Кто-то может сказать, что мы были просто подростками, у которых шалят гормоны и которые верят в любовь до гроба, но… У нас же всё получилось, не так ли? — он улыбается, глядя на Гермиону, и её губы тоже растягиваются в улыбке, а ладошка накрывает его руку под столом. — Но, Гарри, что ты будешь делать, если не получится у вас?       — Ты должен быть готов к такому исходу, — кивает Гермиона.       — Я готов, — отвечает Гарри. — Если ничего не получится, значит, мне придётся с этим смириться.       Вот и всё.       — Когда ты начал испытывать к нему чувства? — улыбаясь, спрашивает Гермиона. Она явно пытается перевести разговор в какое-нибудь более лёгкое русло.       Когда Гарри начал испытывать к нему чувства?       Когда увидел, как он ведёт себя со Скорпиусом, как обнимает сына, словно держит в руках нечто драгоценное? Когда увидел, как он ведёт себя с Тедди?       Когда услышал, как он поёт сыну, что достанет для него солнце и луну? Когда однажды утром увидел, как он, валяясь на ковре в залитой золотым светом гостиной, заставляет смеяться своих племянника и сына, и впервые подумал: «А он красивый, да?»       Когда узнал, что ему пришлось пережить, узнал о его бескорыстии и готовности сделать для сына что угодно — даже отказаться от малыша, который является всем его миром, из-за убеждённости в том, что так ему будет лучше и он будет в безопасности?       В какой-то момент после череды сотен мгновений, когда поймал себя на том, что смотрит на него уже не просто из любопытства, а потому, что не может остановиться? Потому что его ухмылки, улыбки и редкий смех, вызванный Скорпиусом, Тедди или Гарри, выбивали из лёгких весь воздух? Потому что он смешил их своими шутками и лёгким сарказмом? Потому что теперь он вот такой — умный, нежный, красивый, сильный и учтивый?       Чуть больше месяца — это короткий срок, но кажется, что эти чувства подкрались так медленно, что Гарри даже не заметил, когда начал беспокоиться о нём, словно он — не просто школьный враг, который вернулся в его жизнь спустя десять лет, загнанный, израненный и тихий, и принёс с собой сына, такого же загнанного, израненного и тихого, который очень напоминал Гарри самого себя в детстве и о котором он сейчас заботится так же сильно, как и о Тедди.       Ему кажется, что он чувствовал это какое-то время, но не думал, что из этого может что-то получиться, пока Драко не поцеловал его первым. И, возможно, именно тогда он понял, как сильно этого хочет.       И теперь он это получил.       Он танцевал с ним и смеялся вместе с ним так, как смеются только влюблённые; он видел, как он дарит ему улыбку, которую дарят друг другу только влюблённые. Он целовал его, ощутил бархатистую гладь и вкус его рта, касался его тела, был рядом с ним самым интимным образом. Он видел и слышал его, когда он возбуждён; видел, как прекрасен он после — в его одежде и в его постели.       Он обнимал его, пока тот засыпал — тихий и тёплый в его руках.       И он не может это отпустить.       Только если ему придётся, только если он будет знать, что у него нет ни единого шанса.       Гарри старается объяснить всё это Гермионе и Рону, но у него по-прежнему плохо получается говорить о таких непростых вещах.       — Не знаю. Я не могу определить точный момент.       Многолетние сеансы психотерапии заставили его научиться больше ладить со своими эмоциями и сделали его эмоциональный диапазон, как сказала бы Гермиона, лучше, чем у зубочистки, но иногда ему всё равно сложно. А ещё сложнее, когда его переполняют романтические чувства к человеку, который, как он был почти уверен, никогда не почувствовал бы то же самое по отношению к нему, отчасти из-за их прошлого. Но он чувствует то же самое, и теперь, когда Гарри это знает, всё изменилось.       Рон фыркает.       — Ты правда сильно вляпался, да, дружище?

***

      Время идёт, и, как это бывает, когда люди живут вместе, две семьи узнают особенности и причуды друг друга и формируют новые, понемногу переплетая свои жизни маленькими, запутанными узелками.       Гермиона, приходя к ним в гости, учит Скорпиуса и Тедди всевозможным простейшим фокусам и различным фактам, а Рон играет с Тедди в карты и настольные игры и пытается научить этому и Скорпиуса. У Невилла и Луны в саду есть чудесное растение, которым Скорпиус просто очарован; по крайней мере, так всем кажется, потому что он всегда первым делом бежит посмотреть на него. Оно чем-то напоминает павлиний хвост, поэтому и называется так же.       Невилл и Луна, заметив это, разрешают ему забрать горшок с растением домой и даже дают пакетик семян, чтобы он смог вырастить своё собственное.       Иногда Гарри помогает Скорпиусу ухаживать за растением. Он снимает горшок с подоконника и, держа его в руках, присаживается перед малышом на корточки, пока тот поливает землю из маленькой лейки.       — Не слишком много, ладно? Иначе оно утонет.       И когда на поверхности проклёвывается росточек, Скорпиус подбегает к Драко, улыбаясь во все свои молочные зубки.       — Папочка, смотри! — он хватает его за руку и ведёт его к подоконнику, а потом взбирается на стоящий рядом стул и, глядя на отца, обхватывает ручками горшок.       — Он прекрасен, — говорит ему Драко. Он целует сына в макушку, затем упирается в неё подбородком и обнимает своего малыша, пока они вместе смотрят на крошечный росточек. — Хочешь показать его Гарри и Тедди?       Драко, обычно просыпаясь первым, каждое утро заваривает чай для себя и для Гарри, а Гарри интересуется у него, над чем он сейчас работает. Ему правда интересно, но в основном он делает это просто потому, что в хорошие дни Драко действительно рассказывает об этом, и Гарри нравится видеть его в приподнятом настроении, даже если одновременно с этим он расстраивается, что не может зацеловать его.       Гарри позволяет Тедди и Скорпиусу сидеть у него на спине, когда отжимается. Иногда он ловит на себе взгляды Драко, а потом долго не может выкинуть их из головы.       Гарри во всю мощь поёт в душе — поёт ужасно, и однажды, выйдя из ванной, он видит Драко, стоящего у двери с ошеломлённым выражением на лице.       — Я уж думал, кто-то умирает.       (Гарри не знает, что прямо перед тем, как он открыл дверь, губы Драко тронула ласково-весёлая ухмылка; и никогда не узнает.)       Драко становится очень, очень тихим, когда замечает, что Гарри не в лучшем настроении после очередного собрания, связанного с его делом.       Он всё время извиняется: либо за то, что делал ещё в Хогвартсе, либо за то, что вообще не должно иметь значения.       — Тебе не нужно извиняться или… или бояться, если ты что-то сломаешь, — говорит Гарри однажды, после того как он разбил вазу. То, как Драко затрясся после конкретно этого инцидента, рассказывает особенно ужасную историю. Хорошо, что Скорпиус и Тедди этого не видели.       — В этом нет никакого смысла, — Драко качает головой, потирая лицо по-прежнему дрожащими руками. — Я… Я уже не в том доме. Почему я не могу просто выбросить его из головы?       — Драко, ты должен понять, что… То, что пережили вы со Скорпиусом, нельзя так просто забыть только потому, что вы далеко от человека, который делал это с вами.       — Я должен. Так, чёрт возьми, не может продолжаться, я не могу быть таким… Я… Я должен заботиться о своём сыне, должен быть сильным ради него.       — Ты хочешь излечиться, — заявляет Гарри.       То, как он это говорит, заставляет Драко взглянуть на него, нахмурив брови.       — Я хочу преодолеть всё это, чтобы сосредоточиться на своём сыне и нашем будущем.       — Что ж, всё будет. Но для этого потребуется много времени и терпения, и… — Гарри вынимает из кармана палочку. — Акцио визитка Пени, — через несколько секунд в его руке появляется карточка с надписью: «Пенелопа Клируотэр, Целитель разума», номером камина и адресом. — Оставь себе. Воспользуешься, когда будешь готов.       Драко принимает её и внимательно изучает взглядом.       Гарри смотрит на него и замечает нахмуренные в неуверенности брови.       — То, что с тобой случилось, не делает тебя слабым. И меня тоже, — от этого Драко хмурится ещё сильнее, а губы Гарри трогает натянутая, невесёлая улыбка. — Если нам нужна помощь, чтобы излечиться от этого, мы не становимся слабыми.       Через несколько дней после того, как Драко узнаёт о его прошлом с Дурслями, Гарри обнаруживает, что тот берёт на себя все домашние обязанности, которые возможно выполнять, проводя большую часть дня на работе, — то есть уборку и приготовление завтрака. Он говорит Драко, что в этом нет необходимости, что он сам не возражает против уборки и готовки, если это делается для его собственного дома и для тех, кто ему дорог. Но Драко становится невероятно упрям, когда принимает какое-то решение, и довольно талантливо пренебрегает чужими словами, когда ему того хочется.       Каждый вечер Гарри вместе со Скорпиусом дожидается его с работы. Драко говорит, что ему не нужно это делать, потому что почти всегда Гарри чуть ли не засыпает, сидя рядом с его сыном, а Гарри мысленно отвечает, что слишком беспокоится, чтобы позволить себе заснуть, не увидев, что он вернулся домой.       Гарри просит Рона приглядеть за Драко, и Рон уверяет его, что уже приглядывает.       Драко, Рон и Джордж иногда вместе обедают где-нибудь или просто едят в магазине, если приносят что-то из дома. Рон рассказывает Гарри, что временами Драко кажется немного нервным и отстранённым, и это может быть связано с Майклом и со страхом того, что он придёт, даже если этого не происходит. Антиаппарационные чары гарантируют ему безопасность, если он находится в лаборатории, а Майклу вряд ли захочется, чтобы новости о его визите дошли до Гарри, поэтому он не появляется. И когда клиентов в магазине становится меньше, Рон оставляет кассу на Джорджа, отрывает Драко от работы и играет с ним в шахматы, просто чтобы немного его отвлечь. Иногда это работает, иногда — нет. Возможно, ему становится чуть-чуть получше, когда он не один.       Если Драко и понимает причину этих внезапных порывов провести с ним время, он ничего не говорит, но это приводит к тому, что между ними возникает что-то вроде дружбы или, по крайней мере, нечто большее, чем просто знакомство, а Рон после стольких лет скучных игр в шахматы с Гарри и Гермионой наконец-то находит соперника под стать своему уровню. Точно так же, как Гермиона, похоже, находит себе собеседника под стать своему интеллекту. И хотя пока они ещё недостаточно близки, существует вероятность того, что это произойдёт в будущем.       Однажды из камина у них дома выходит женщина.       Антуанетта Стайн, одетая в строгий костюм, выглядит суровой и несколько пугающей, но потом она сверху-вниз смотрит на Скорпиуса, и её лицо приобретает мягкое и открытое выражение.       — Здравствуй, — говорит она мальчику, который прячется за ногой своего отца. Она приседает перед ним на корточки и протягивает вперёд руку. — Ты, должно быть, Скорпиус. Гарри много рассказывал о тебе.       Драко тоже приседает, оказываясь на уровне глаз Скорпиуса, и мягко подталкивает его вперёд.       — Пожми ей руку и поздоровайся, Скорпиус.       Пока Скорпиус нерешительно тянется ручкой к её ладони, Драко оглядывается на звук приближающихся шагов Гарри.       — Здравствуйте, доктор Стайн, — он кивает, когда она отвечает на его приветствие, и подводит её к дивану, предлагая присесть. — Не хотите чего-нибудь?       — Принесите мне чаю, пожалуйста.       Драко, уверенный, что она пришла именно к Скорпиусу, усаживает его на диван напротив неё, а затем сам поворачивается к ней лицом.       — Прошу прощения, но я не… Я не уверен, что мне известно, зачем вы здесь.       — О, правда? — переспрашивает Стайн, многозначительно глядя на Гарри. — Довольно странно, учитывая, что мне понадобится ваше участие и взаимодействие с вами в течение всего периода исцеления разума ребёнка.       Драко вопросительно вскидывает брови, поворачиваясь к Гарри.       — Точно. Э-э… Давай отойдём на кухню на минутку? — он кивает головой в сторону, разворачивается и идёт к выходу из гостиной. Драко проводит ладонью по волосам Скорпиуса, обещает, что вернётся через несколько минут, и следует за ним.       Оказавшись на кухне, Драко снова впивается в Гарри выжидающим взглядом, скрестив руки на груди.       — Потрудишься объяснить, почему ты не сказал мне, что собираешься пригласить целителя для моего ребёнка?       Он не знает, как относиться к этому — к тому, что Гарри не считает важным вовлекать его в принятие решений, касающихся его сына. Не говоря уже о том, что сейчас Драко не может позволить себе платить за услуги целителя.       — Я знал, что тебе будет трудно согласиться, — отвечает Гарри. — И я не хотел, чтобы тебе пришлось принять мою помощь вот так, потому что это никакое не одолжение. Я делаю это, потому что забочусь о Скорпиусе так же, как и о Тедди.       Ох.       — Я делаю именно то, что сделал бы, окажись на его месте мой крестник…       — Гарри, я…       — Я знаю, что ты предпочёл бы сделать это сам, но чем раньше начать терапию, тем лучше.       — Гарри.       — И я не думаю, что можно ждать ещё дольше. Он такой, чёрт возьми, маленький, и…       — Гарри, да помолчи же ты минуту…       Гарри прекращает своё бессвязное бормотание, глядя на него своими блестящими зелёными глазами, и Драко рад этому, потому что он почти уверен, что сделал бы что-нибудь глупое, если бы тот не заткнулся в следующую секунду. Например, заткнул бы его своим собственным ртом, поцеловав его слепо и безрассудно.       — Спасибо, — говорит Драко. — Когда-нибудь я всё тебе верну.       — Но я же сказал…       — Я знаю, что ты сказал. Но я его отец, и я несу ответственность за него. Я не могу отказаться от того, что принесёт пользу моему сыну, потому что моя гордость не может стоять выше потребностей Скорпиуса, но я хочу компенсировать тебе все затраты. Так что позволь мне сделать это, когда у меня появится такая возможность.       Теперь, когда он стал более дееспособным, когда он зарабатывает, когда копит деньги, он восстановил в себе часть малфоевской гордости, и она не позволит ему принять что-то, если он не может за это расплатиться. Получив свою первую зарплату, он настоял на том, чтобы платить небольшую аренду, даже если Гарри и уверял, что ему не нужны деньги, что в его хранилище в Гринготтсе их и так слишком много. В конце концов ему пришлось сдаться — только чтобы успокоить Драко и позволить ему не переживать хотя бы по этому поводу.

***

      Однажды Гарри узнаёт, что Скорпиус всегда хотел звёздное небо на потолке в своей спальне.       Он тратит на это несколько часов, пока Драко на работе, и часто звонит Гермионе, обращаясь к ней за инструкциями и помощью в решении возникающих осложнений. Когда всё готово, он показывает своё творение Тедди — просто чтобы спросить, как ему результат.       — Думаю, я тоже такое хочу, — говорит Тедди. Он всё ещё вертится на месте, задрав голову к потолку и зачарованно глядя на тёмное небо, которое кажется бесконечно огромным.       Гарри смеётся и взъерошивает его волосы.       — Значит, в твоей комнате тоже сделаем.       Вечером, когда Драко возвращается домой, он показывает им комнату. И благоговейная улыбка на лице Скорпиуса, сияющий взгляд его зелёных глаз и то, как он бежит по комнате, таща за руку отца и задрав голову, рассматривая звёзды, — всё это делает стоящими все усилия и каждую секунду потраченного времени.       — Эй, смотри, — с усмешкой говорит Гарри. Он вытаскивает из рукава палочку и направляет её на ночное небо на потолке, которое проявляется только тогда, когда гаснет свет. — Скорпиус.       Звёзды начинают перестраиваться, образуя контур созвездия скорпиона. Их свет отражается в широко раскрытых глазах Скорпиуса и в восхищённом взгляде Драко.       — Видишь? Это ты, дорогой, — говорит он сыну, с улыбкой глядя на иссиня-чёрное небо. — Моя звёздочка.       Их взгляды случайно пересекаются, и уголки рта Гарри приподнимаются, а улыбка Драко становится ещё шире, когда он произносит одними губами: «Спасибо».       Гарри надеется, что Драко поймёт, что именно он пытается сказать. Что он пытается сказать каждый раз, когда говорит ему о доме. «Пойдём домой». «Кажется, Тедди и Скорпиус устали, пора уже домой». «Хочешь, я отведу тебя домой?»       Гарри чувствует, что Драко понимает, когда тот тоже начинает называть это место домом.

***

      Восемнадцатого января у Гермионы и Рона появляется Хьюго — весь розовый и сморщенный, с пучком рыжих кудрей. У него карие глаза матери и веснушки отца.       Гарри уже очень любит его и перечисляет друзьям все способы, которыми будет баловать своего маленького племянника.       Но Джордж…       Джордж, находясь рядом со своим племянником, выглядит так, будто у него появилась новая цель в жизни. Гарри помнит, как он планировал закрыть магазин после смерти Фреда, и до сих пор не знает, что заставило Джорджа передумать и вернуться к бизнесу с твёрдым намерением сохранить его. Возможно, он чувствовал, что так его брат по-прежнему живёт где-то в этом мире, но казалось, что он уже давно живёт только ради их магазина.       Но рождение Хьюго изменило его, сделало гораздо более живым и счастливым. Джордж не особо заинтересован в том, чтобы иметь собственных детей, но Тедди, Виктуар, а теперь и Хьюго — его крестник — это, кажется, самое большее, чего он мог бы желать.       В середине февраля, после сотни визитов в Министерство и долгих споров, Визенгамот соглашается вычеркнуть Драко из списка Пожирателей смерти и снять все связанные с этим ограничения.       После этого он проводит им что-то вроде экскурсии по лучшим магловским местам. «Будем восполнять всё то, что ты пропустил, пока был слишком занят тем, чтобы быть чистокровным снобом, и не мог наслаждаться красотами магловского мира», — пошутил он с лёгкостью, которая говорила об освобождении, о движении вперёд, о том, что прошлое Драко больше его не определяет, потому что важно лишь то, что есть сейчас.       Перед тем, как отправиться домой, они заходят в недавно открывшееся в магическом квартале кафе-мороженое, которое Тедди уже давно хотел посетить. Перед тем как войти в помещение, Гарри натягивает на голову капюшон своей чёрной толстовки — на всякий случай. Они занимают столик, делают заказ на имя МП через парящее меню с крохотными крылышками, которое улетает за стойку, а затем на кухню к шеф-повару. Когда заказ готов, Драко идёт забирать десерты к стойке, где его приветствует девушка, широко улыбаясь и протягивая поднос с мороженым. На её бейджике написано имя — Магда.       Драко вежливо улыбается ей.       — Спасибо, Магда.       — Всегда пожалуйста, — она смотрит куда-то ему за спину, а потом снова переводит взгляд на него. — Как давно вы вместе?       Драко удивлённо хмурится.       — Простите?       Она кивает на что-то позади него, и когда он оглядывается, чтобы проследить за направлением её взгляда, то видит Гарри, от смеха согнувшегося над столом и смотрящего на Скорпиуса, который тоже хихикает над какой-то ужасной шуткой, прозвучавшей только что. По крайней мере, Драко предполагает, что это так, судя по невозмутимому выражению лица Тедди.       — Вы и ваш муж, — говорит Магда. — У вас двое детей, так что, наверное, уже давно?       Драко на мгновение лишается дара речи от такого прямолинейного вопроса и в принципе от этого предположения.       — Я не совсем понимаю, с чего вы так решили, но мы с ним не…       Кажется, до неё доходит, что он пытается сказать, и её глаза расширяются, а щёки краснеют от смущения.       — О, Мерлин! Извините. Я… ну, просто… Он так смотрел на вас всё время, словно вы… Словно он… Я правда подумала… И… и у малыша такие же зелёные глаза, как у него! Я знаю, что некоторые пары проворачивают эту штуку с зельем плодородия, поэтому я просто предположила… О, очевидно, я лезу не в своё дело! Мне очень жаль.       — Да, действительно, — несколько рассеянно отвечает Драко. Он слишком занят тем, что задумчиво глядит на Гарри.       У Гарри отлично получается вести себя так, что всё происходящее между ними кажется настолько нормальным, что иногда Драко задаётся вопросом, не единственный ли он хочет этого, не перехотел ли Гарри. Иногда ему кажется, что к тому времени, как он будет готов, тот уже не будет его ждать.       Теперь, наверное, у него появился проблеск надежды.       (И, возможно, он забегает вперёд, но какая-то его часть вовсе не возражает, чтобы когда-нибудь они стали одной большой семьёй.)       Когда Драко возвращается за стол, Гарри позволяет Скорпиусу и Тедди попробовать своё мороженое под названием «Пралине и сливки», в котором, как он объясняет, есть сладкие обжаренные орешки и ванильный сироп. Он вытирает рукавом шоколадные усы над верхней губой Тедди, к огорчению бедного ребёнка, а потом крадёт у него ложечку мороженого. Прежде чем попробовать малиновый десерт Скорпиуса, он спрашивает разрешения, потому что «никто не может украсть мороженое у Скорпиуса, не чувствуя себя монстром», а затем лезет ложкой и в стаканчик Драко.       — Что? — спрашивает он, засунув ложку в рот, когда ловит на себе его прищуренный и неодобрительный взгляд.       — У тебя ужасные манеры за столом, — говорит Драко, поднося стаканчик ко рту, чтобы скрыть промелькнувшую на губах улыбку. — Разве родители Уизли не научили тебя, что невежливо красть чужую еду?       Гарри пожимает плечами.       — Я дам тебе немножко своего, если хочешь.       — Пожалуйста, — тянет Драко, взмахивая зажатой в руке ложкой.       Гарри тычет пальцем в своё немного подтаявшее мороженое, тянется через весь стол и, ухмыляясь, размазывает его по носу Драко.       — Вот.       Это так по-детски, что Драко только и может, что ошеломлённо моргать.       Но это заставляет Тедди фыркнуть от смеха прямо в стаканчик с шоколадным мороженым с помадкой, а Скорпиуса — улыбаться во все молочные зубки. Драко качает головой, но вид глупой ухмылки на чужих губах вырывает из него лёгкий смешок.       — Ненавижу тебя.       Он смущённо осознаёт, что это звучит очень похоже на то, как люди говорят «я люблю тебя».

***

      В апреле он подаёт документы на развод и приходит в дом Майкла, взяв с собой бланк, который, как только обе стороны поставят на нём свои магические подписи, разорвёт их брачные узы.       Сидя в гостиной напротив Майкла, Драко достаёт из кармана пергамент и кладёт его на стол.       Майкл хмурится.       — Что это?       Драко не отвечает. Он даёт ему время наклониться, прочитать написанный большими буквами заголовок и нацарапанное внизу имя Драко с его магической подписью и понять всё самому.       — Ты же не серьёзно, — ошеломлённо и недоверчиво фыркает Майкл. Похоже, он наивно полагал, что Драко всё же к нему вернётся.       — Я серьёзно, — голос Драко низкий, почти хриплый; он надеется, что это поможет ему попасть в цель и пробиться сквозь неверие сидящего перед ним мужчины. — Всё кончено.       — А если я не подпишу?       Какая-то часть Драко предвидела, что так оно и будет, что он не сдастся так легко, но его всё равно тошнит от этих слов. Он больше не хочет ссориться с Майклом. Он устал. Он просто хочет, чтобы всё закончилось. Он хочет, чтобы Майкл отпустил его и его сына, и не хочет больше никогда о нём думать.       Он сглатывает, обретая контроль над своим голосом, и говорит:       — Тогда, полагаю, увидимся в суде, Майкл.       — Ну же, Драко. Зачем ты так? — Майкл наклоняется вперёд, складывая вместе руки. Его речь ложно-искренняя, рассудительная и убедительная. — Ты можешь вернуться ко мне. Мы можем снова стать семьёй, — он улыбается. — Ты, я и Скорпиус. Теперь всё будет лучше.       Всё та же старая ложь, но Драко уже не тот отчаявшийся человек, готовый в неё верить или слишком напуганный, чтобы не согласиться.       — Ты и близко не подойдёшь к моему сыну, Майкл, — говорит он тихим и усталым голосом. — После того, что ты сделал той ночью.       После всего, что ты сделал.       Майкл бросает взгляд за спину Драко, и сквозь его спокойствие прорывается дрожь эмоций. Он моргает, и через секунду его лицо снова разглаживается.       — Это была ошибка.       И тогда усталость, делавшая Драко тихим, выходит из него, и при этих словах внутри него что-то резко обрывается, словно слишком натянутый шнур.       — Извини? Ошибка? — насмешливо и недоверчиво фыркает он. — Так ты это называешь?       — Я имею право видеться с ним, — Майкл пытается перевести разговор на другую тему. Он снова бросает взгляд в сторону, а потом снова смотрит на него. — Не забывай, что он и мой сын тоже.       Скорпиус всегда будет для него одновременно и слабостью, и силой, тем, что заставляет его повышать голос и терять над собой контроль. А Майкл говорит о сыне так, будто после того, как он обращался с этим малышом, милым, невинным и испуганным маленьким мальчиком, всё ещё может называть его своим. И от этого Драко теряет голову, стискивает зубы, хлопает ладонью по столу, а другой рукой указывает прямо на него.       — Нет. Нет, ты не имеешь на моего сына никаких прав, потому что ты ни черта для него не сделал. Скорпиус — мой и только мой.       — Драко, послушай…       — Я не хочу тебя слушать. Я хочу, чтобы ты достал свою палочку, подписал бумаги и оставил нас, чёрт возьми, в покое.       — Я изменюсь. Я не буду повторять тех же ошибок…       — Ради Мерлина, Майкл! — Драко скрипит зубами, раскалённая добела ярость бурлит по всему его телу и вызывает тошноту. — Перестань называть это ошибками! Это были не ошибки, потому что ты всегда прекрасно знал, что делаешь, и та ночь ничем не отличалась. Мне надоело быть твоей боксёрской грушей, надоело позволять Скорпиусу расти рядом с тобой. Он всегда боялся тебя, а после того, что ты сделал той ночью…       — Послушай, я не хотел так злиться. Я не хотел этого делать. Я просто потерял контроль, потому что эта ваза была важна для меня, для моей семьи, и…       — Так, значит, всё в порядке, да? Дурацкая ваза значила для тебя больше, чем мы! Скорпиус — ребёнок, Майкл! Дети постоянно что-то ломают. Они не заслуживают того, чтобы каждый раз сходить с ума от ужаса!       — Тогда ты должен был это предвидеть! — Майкл снова теряет контроль. В таком состоянии всё и начинается: кулаки, взмахи палочкой, боль. — Ты должен был остановить его, но вместо этого ты играл с ним с завязанными глазами в моей гостиной! Ничего этого не случилось бы, если бы хоть один из вас был хоть немного умнее!       — Майкл, не смей перекладывать вину на меня или на моего сына…       — Ты знал, что я вспыльчивый, знал, что когда кто-то из вас делает что-то подобное…       — Ты изнасиловал меня на глазах у моего ребёнка! — кричит Драко.       И затем наступает тишина.       Драко тяжело дышит и дрожит, и после того, как он произнёс эти слова вслух, боль стала сильнее, чем когда-либо, перестала быть отдалённым воспоминанием, лежащим на душе тяжёлым грузом, и стала более реальной. Это постоянно происходило за закрытыми дверями спальни, но тогда это случилось на глазах у его сына, и воспоминания об этом ужасе будут преследовать его всю жизнь.       Они высасывают из него всю злость и прорезают пустоту в груди, которая не давала ему почувствовать её. Его глаза горят, тело трясётся, подбородок дрожит, но он держит лицо и не позволяет себе заплакать. Он никогда больше не позволит себе быть слабым перед кем-то.       А перед Майклом и подавно.       Майкл тяжело сглатывает, стиснув зубы. Взгляд его широко раскрытых глаз медленно перемещается куда-то за спину Драко.       На кого-то.       И тут он вспоминает, что они здесь не одни.       Драко поворачивает голову, оглядываясь через плечо, и видит Гарри. Тот прислонился боком к стене и скрестил руки на груди, его лицо каменно-холодное, жёсткое и напряжённое, а ледяные зелёные глаза смотрят в никуда. Он не произнёс ни слова с тех пор, как они сюда пришли. Как и обещал. Он позволил Драко говорить самому, но при этом следил за тем, чтобы тот чувствовал себя в безопасности.       Сначала Драко не хотел брать его с собой, боясь того, что безрассудный и эмоциональный Гарри может сделать что-нибудь вроде того, чем угрожал Майклу в прошлый раз, и это повлечёт за собой проблемы с законом, о чём в итоге пожалеет даже он — идиот с комплексом героя. Однако Гарри стоял на своём, и Драко уступил, уверенный, что если тот и попытается что-то сделать, то он будет рядом, чтобы его остановить.       Но стоило им аппарировать в дом Майкла и увидеть его, Драко тут же почувствовал облегчение от того, что Гарри рядом.       Чистая холодная ярость на лице Гарри — это, возможно, единственное, что заставляет Майкла дрожащей рукой достать палочку.       Он пытается ещё раз, и Драко даже не знает, зачем он утруждает себя этим.       — Драко. Ну же, пожалуйста. Я не хочу тебя потерять, я хочу, чтобы мы снова были семьёй, и я… Я исправлюсь. Если ты останешься. Я изменюсь. Я… чёрт, я люблю тебя, ладно? Я люблю тебя, люблю нашего сына, и… Я обещаю, что никто не полюбит тебя так, как я.       Когда-то эти слова означали нечто совершенно иное.       На мгновение Драко вспоминает себя в двадцать один год, в двадцать два, в двадцать три и в двадцать четыре, когда он верил, что никто, кроме Майкла, никогда его не полюбит, и в тот день, когда он сломался и понял, что единственные люди, которые по-настоящему заботились о нём, уже мертвы или ушли из его жизни — все, кроме сына.       Он думает о своём малыше, который ждёт его возвращения домой и светится, когда видит его; который рассказывает ему о своём дне, и каждую ночь перед сном говорит, что любит его, и целует его в щёки, когда думает, что ему грустно, плохо или больно; который беспокоится о нём так, как ни один ребёнок не должен беспокоиться о своём отце.       Драко думает о своём малыше, для которого он значит всё и который является для него целой вселенной, помещённой в маленькое детское тело и переданной ему.       Он думает о другом мальчике, осиротевшем, потерявшем родителей на войне и способном менять цвет своих волос. О мальчике, который налетел на него с объятиями, и только потом узнал его имя; который заставил его смеяться так, как он не смеялся уже много лет; который называет его мистером Малфоем, но видит в нём свою семью; который стал для Драко болезненно дорог.       И о прекрасном зеленоглазом мужчине, добром, храбром и благородном, который целовал его и смотрел на него так, как, по его мнению, невозможно смотреть на кого-то вроде него; который обращался бы с ним как с принцем, если бы Драко только позволил; который знал, кем он был в прошлом, и который всё равно боролся за него и заботился о его сыне так же, как о собственном крестнике; который ждёт его, даже если это может затянуться на годы.       «Никто не полюбит тебя так, как я», — всегда говорил ему Майкл.       — Очень на это надеюсь, Майкл, — холодно усмехается Драко. — А теперь подпиши бумаги.