***
Второе мая проходит тихо. Такие дни, как этот, делают мир серым; тяжёлая скорбь проносится по всем комнатам в доме Гарри и по всему его телу, окутывая всех, кого он любил. В «Придире» выходит статья с заголовком «Никогда не забудем». Весь день к нему безустанно летают совы с письмами от людей, от которых он не слышал новостей месяцами. Все слишком стараются быть нормальными, обычно энергичный Рон становится вялым, Джордж уходит в себя и почти не разговаривает, а добрые лица Молли и Артура слишком печальны. Драко старается держаться ото всех подальше, не в силах смотреть им в глаза. Единственный, кто свободен от сегодняшних печалей, — это, кажется, Скорпиус. Он — словно лучик света, яркое пятно в густой серости, разносит эхо своего детского смеха по безмолвному и неподвижному воздуху и встречает усталые взгляды своими широко распахнутыми невинными глазами. Вечером Тедди прижимается к Гарри и позволяет ему говорить о дяде Фреде, который внешне ничем не отличался от Джорджа (кроме почти незаметных мелочей: родинки, шрама и того, как он ухмылялся) и был только чуть более озорным. Потом Гарри в сотый раз рассказывает ему о матери и отце; Тедди никогда не устанет о них слушать, даже если Гарри всегда повторяет одно и то же. — Твоя мама пела тебе. Я об этом ещё не рассказывал? — это что-то новое. Что-то, о чём он вспомнил только в этом году. Он рассказывает Тедди много примечательных историй, например, как Дора овладела заклинанием Патронуса на четвёртом курсе или случайно натравила на профессора Снейпа ядовитую тентакулу и как Ремус лучше всех преподавал ЗОТИ, но недостаточно говорит о таких мелочах. — Она держала тебя на ручках и пела тебе, а твой папа просто… просто сидел и слушал. — Что она пела? — спрашивает Тедди, глядя на него, запрокинув голову. Гарри проводит рукой по его тёмно-красным кудряшкам, жалея, что не может вспомнить ни слов, ни мелодии. Он хотел бы помнить о Ремусе и Доре всё, чтобы рассказать о них Тедди. Он хотел бы, чтобы они были здесь, чтобы ему вообще не пришлось рассказывать Тедди о его родителях. — Кажется, что-то о солнышке и о том, какой счастливой ты её делал. Тедди кивает. Кончик его носа розовеет, а брови хмурятся, как всегда, когда он вот-вот заплачет. — Жалко, что я не помню её голос. Грудь Гарри сковывает болью, и он целует мальчика в макушку. — Мне тоже жаль, мишка Тедди. Они смотрят, как высоко в ночном небе ярче всех остальных звёзд горит Сириус. Сириус бы очень любил Тедди, он любил бы его, как родного. Сына своего лучшего друга. Крестника своего крестника. — Я могу тебе спеть, — с надеждой предлагает Гарри, хотя они оба знают, что ему медведь на ухо наступил. Тедди морщится. — Не надо, пожалуйста. — Я не так уж и плох. — Я слышал, как ты поёшь в душе. Это ужасно. Гарри тихо смеётся, заставляя Тедди слабо улыбнуться; о большем он и не мечтал. Затем раздаётся стук в дверь. Гарри поднимает голову и видит Драко, который прислонился к дверному проёму, скрестив руки на груди. — Можно мне войти? — Конечно. Драко заходит в комнату, закрывает за собой дверь, лёгкими шагами пересекает комнату и опускается на край кровати. — Я хотел вас проверить. Гарри опускает взгляд на своего крестника, смотря на его лицо. — Я как раз спрашивал Тедди, не спеть ли мне ему. — Смею предположить, ты отказался? — Драко ухмыляется, глядя на Тедди, приподняв бровь. Тот энергично кивает головой. — Вот и правильно. Гарри прищуривается. — Мне это не нравится. Теперь вы вместе будете издеваться надо мной из-за того, что я не очень хорошо пою. — «Не очень хорошо» — это ещё мягко сказано, — бормочет Драко себе под нос, но явно желая, чтобы его услышали. Они немного препираются ещё какое-то время — просто потому, что Тедди находит это забавным, а им обоим хочется вызвать у него смех. Это работает. Но в конце концов подтрунивания стихают и снова наступает тишина, которую вскоре нарушает тихий неуверенный голос Тедди. — Драко? — он слегка поворачивается в объятиях Гарри, чтобы посмотреть на него. — Да, Тедди? — он отвечает так мягко, как раньше разговаривал только со Скорпиусом. Тедди в нерешительности прикусывает губу и кидает взгляд на Гарри. Тот, не совсем уверенный, что мальчик хочет этим сказать, просто покрепче обнимает его, прижимая к своей груди, чтобы заверить, что всё будет хорошо. — А ты… ты не хочешь спеть для меня, как для Скорпа? Сердце Гарри разбивается. Нет, это никогда не сравнится с тем, что могла бы дать Тедди мама, но должно быть в какой-то степени успокаивающе. Драко отзывается только тихим «конечно». Тедди смотрит на Гарри, сжимая его талию своими маленькими ручками, а затем Гарри отпускает его, чтобы он мог переползти к Драко и свернуться калачиком у него под боком. Гарри кажется, что если бы на месте Драко был кто-то другой, то ему стало бы немного больно и он, наверное, ревновал бы из-за того, что мальчик, о котором он заботился годами и в котором по-прежнему иногда видит того крошечного малыша, хочет найти утешение в ком-то другом. Даже если рационально он понимает, что всегда будет для него номером один. Но это Драко. Это тот человек, который заставляет его мечтать о вещах, о которых ему, вероятно, пока не следует мечтать, ведь в конце концов тот может и не вернуться к нему. — Что тебе спеть? — Что угодно. Драко обнимает Тедди одной рукой за плечи, а другой — за лопатки, прижимая его к себе, и, склонив голову, начинает тихонько напевать, словно хочет, чтобы эта песня осталась только между ними двумя. Гарри сидит рядом с ними, слушает тихую мелодию, перерастающую в слова о солнце, луне и звёздах, о любви, тепле и свете; воздух делается неподвижным и весь мир замирает, зачарованный песней Драко, словно освобождая место для его приглушённого голоса, позволяя ему быть услышанным. Он так прекрасен. Он — единственное, что сохраняет в себе цвет. Голос Драко на мгновение затихает, когда их взгляды встречаются поверх головы Тедди. Глядя в его глаза цвета лунного камня, Гарри задаётся вопросом, может ли Драко прямо сейчас прочитать на его лице всё, что он чувствует, как эти чувства разрывают его нежное сердце и временами пожирают его изнутри. Как и сейчас. Гарри не может это контролировать, не может скрыть всю глубину своих чувств. Я люблю тебя, думает Гарри. Драко моргает, прерывая зрительный контакт, и продолжает петь колыбельную с того места, где прервался секунду назад. Мерлин, я люблю тебя. Так продолжается ещё какое-то время: мужчина, в которого он так отчаянно влюблён, тихо поёт колыбельную, прижимая к груди его печального крестника, весь его мир. А Гарри просто сидит рядом и слушает.***
Неистовый плач, крики сына и дрожь его маленького тела, прижатого к его руке, выдёргивают Драко из дремоты. Он придвигается ближе, успокаивающе проводит рукой вверх и вниз по спине Скорпиуса и, бормоча самые банальные утешения, какие только приходят в голову, осыпает его личико поцелуями до тех пор, пока слёзы не перестают течь из его зелёных глаз, а дыхание не замедляется до ровного ритма. — Что тебе приснилось? — спрашивает Драко, касаясь губами его щеки, прижимая его к себе и проводя ладонью по взмокшим от пота кудрям. Скорпиус выпячивает дрожащую нижнюю губу; его глаза красные и влажно блестят. — Папа сделал тебе больно… — сердце Драко сжимается и разрывается на части. Он прижимает сына к груди, снова и снова целует его и гладит ладонью по спине. — И ты не двигался. Он собирался сделать больно и мне… — Я никогда не позволю никому причинить тебе боль, — говорит Драко, когда голос Скорпиуса прерывается, сменяясь судорожным испуганным всхлипом. — Ты ведь знаешь это, дорогой? Никто больше нас не тронет. Я позабочусь об этом. — И мистер Поттер тоже? — И мистер Поттер тоже, — соглашается Драко, потому что знает, что это подарит Скорпиусу ощущение большей безопасности. Доктор Стайн говорит, что за всю свою жизнь, включая их пребывание на улице, Скорпиус главным образом сталкивался с опасностями и угрозами, и поэтому ему нужно не только чувствовать себя в безопасности, но и знать, что в безопасности его отец. Привлечь к этому третье лицо, на которое он может положиться, — это один из способов добиться такого ощущения, пока они не смогут добраться до корня проблемы и устранить её. А кто может быть лучше, чем человек, на рассказах о котором вырос Скорпиус и который является символом силы, защиты, благородства и спокойствия? В конце концов Скорпиус расслабляется в отцовских объятиях, напряжение и дрожь покидают его тело. Драко снова проводит рукой по его волосам, пропуская сквозь пальцы шелковистые пряди. — Хорошо? Скорпиус кивает. Однако он не закрывает глаза, чтобы снова уснуть, а глядит в зачарованный потолок, полностью проснувшийся и, кажется, погружённый в свои мысли. — О чём думаешь? — спрашивает Драко через несколько секунд. Скорпиус смотрит на него так, как делает это, когда колеблется и хочет задать вопрос, в котором не уверен. Его маленькие пальчики отпускают игрушечного дракона и принимаются теребить подол пижамной рубашки. — Он любил нас, папочка? — спрашивает Скорпиус, слегка хмуря лоб. — Папа. Драко тяжело сглатывает, массируя подушечками пальцев кожу его головы. Он не думает, что Майкл любил их, но понял это слишком поздно. — Доктор Стайн говорит, что люди, которые нас любят, не должны делать нам больно. Но он… он иногда был хорошим, правда, папочка? Может быть, он немножко нас любил, — на его личике по-прежнему остаётся неуверенное выражение. Вот что его сын узнал о любви. Это всё, что он о ней знает. Он вырос, наблюдая за тем, как его отца бьёт и ранит человек, который теперь снится ему в кошмарах; он вырос, наблюдая за тем, как его отец целует того самого человека, которого они оба так боятся. Он вырос, зная, что человек, которого кто-то любит, может быть тем же самым человеком, который причиняет этому кому-то боль самым жестоким и ужасным способом. И Драко ненавистна мысль о том, что его сын думает, что это и есть любовь, что такую любовь можно принять, что достаточно лишь того, чтобы человек хоть иногда был хорошим, чтобы были только краткие проблески доброты в целой жизни, полной боли и страха. Он ещё никогда не ценил решение Гарри нанять доктора Стайн в качестве целительницы разума для Скорпиуса сильнее, чем сейчас. Он смотрит на своего сына и снова проводит рукой по его волосам. — Скорпиус. Послушай меня, — он мягко задирает его голову, чтобы тот встретился с ним взглядом. — То, что он иногда был хорошим, вовсе не означает, что он любил нас правильно или достаточно. Любовь не должна быть такой, понимаешь? Скорпиус беспокойно ёрзает на постели; его взгляд прикован к глазам отца, а брови нахмурены. — Пообещай мне, — шепчет Драко, прижимаясь лбом к его лбу, — что, когда ты станешь старше, ты никогда не позволишь, чтобы кто-то обращался с тобой так же, как твой папа обращался со мной. Что ты не станешь принимать любовь, которая не будет правильной или достаточно сильной, как это делал я. Скорпиус поджимает губы. Драко проводит подушечкой большого пальца по его щеке, целует его в лоб. — Ты умный. Чёртов идиот. Он действительно твой сын, не так ли? Тоже ни хрена не может сделать нормально. Ты хоть на что-то годишься? — Храбрый. Похоже, трусость — это у вас семейное. Он растёт таким же, как и ты. — Сильный. Ты жалок. — Хороший. Мерзкий Пожиратель смерти. Ты навсегда им останешься. — И я люблю тебя больше всего на свете, хорошо? Никто в целом свете не полюбит такого мерзкого Пожирателя, как ты. И ребёнка Пожирателя тоже. Так куда же ты уйдёшь? — И если кто-нибудь когда-нибудь заставляет тебя чувствовать, что это не так, то он ошибается. Даже если это Майкл, — он придвигается поближе к сыну, снова заглядывая ему в глаза, чтобы убедиться, что тот понимает смысл его слов. — И если кто-нибудь скажет тебе это, то приди ко мне, и я расскажу тебе, какой ты на самом деле и как ты прекрасен, — Скорпиус только молча моргает в ответ. — Хорошо? — Хорошо, папочка, — шепчет он. Комната погружается в уютную и спокойную тишину. Они вместе смотрят на звёзды и мерцающие контуры дракона и скорпиона, а пальцы Драко мягко массируют голову малыша, чтобы помочь ему уснуть. — Папочка, а какая любовь правильная? — спрашивает Скорпиус. Драко медлит с ответом. Он не совсем уверен, что знает, как ответить на этот вопрос. Майкл был его первой любовью. Когда-то их отношения были для него единственной возможностью выжить. Это было первое за очень долгое время проявление доброты в его адрес. Это были крошки заботы, которые он готов был принять, лишь бы у него были хотя бы они. Это было всё, что у него осталось и на что ему приходилось рассчитывать. Теперь, оглядываясь назад, он понимает, что в том, что было у них с Майклом, не было ничего правильного. Драко слегка дёргает губами, сжимая их, пытаясь найти ответ, нащупать в голове нужные слова, подумать о чём-то, кроме Майкла, о той любви, которой он хотел бы для Скорпиуса. — Такая… такая, когда другому человеку не нравится видеть, когда тебе больно, не говоря уже о том, чтобы причинять тебе боль. Когда этот человек дарит тебе ощущение безопасности, несмотря ни на что, — с этими словами в его голову приходит конкретное имя. Зелёные глаза, улыбка, и голос, шепчущий: «Всё хорошо?» Драко делает глубокий вдох, пытаясь унять внезапную боль в животе. — Когда этот человек знает все твои не самые лучшие стороны и не использует это, чтобы ты чувствовал себя плохо, даже если ты чем-то его расстроил. Когда вместо этого тебе напоминают обо всём хорошем, что есть в тебе. Когда слушают, если ты говоришь, что не хочешь что-то делать. Когда пытаются помочь, если ты не чувствуешь себя счастливым или сильным. Когда тебя защищают от людей, которые не добры к тебе. Единственным человеком, от которого он узнал что-то о любви, была его мать. Брак его родителей был не совсем образцовым. Они были вежливы и формальны друг с другом, их союз был скорее удобством и долгом, чем чем-то ещё. Они заботились друг о друге, но он никогда не видел, чтобы они целовались или общались сверх необходимого. Отец любил его, но не имел привычку это показывать. Всё, что он знает о любви, он почерпнул от своей матери, от чувств к собственному сыну, а теперь и к Тедди и Гарри. Гарри. Гарри. Он думает о Гарри и о том, что любовь — это, должно быть, желание; во всяком случае, для него она такова, и это желание так сильно, что даже пульсирует у него в животе. Он хочет его, хочет наполнить жизнь совместными мелочами. Слушать, как он всё время болтает. Заставлять его смеяться. Хочет касаться его, одновременно ища поводы и пытаясь не делать этого. Каждое утро, выходя из своей комнаты, он хочет увидеть его, надеясь, что он уже проснулся. Хочет всё время целовать его, когда он делает самые глупые вещи, которые не имеют никакого смысла. Когда он, ещё помятый и полусонный, пьёт первую за день кружку чая или кофе. Когда ужасно шутит. Когда говорит милые вещи. Когда пытается флиртовать. Когда лучи света идеально падают ему на лицо. И иногда совершенно без всякой причины. И за то, что он очень старается сделать своего крестника и Скорпиуса счастливыми. В июне, когда приближалась годовщина смерти Сириуса, Гарри делал всё возможное, чтобы не показывать Тедди и Скорпиусу, что он не в лучшей форме: устраивал бои конфетти, лишь бы рассмешить детей, и вечера кино, хотя ему и не удавалось сосредоточиться на том, что шло по телевизору. Драко хочет обнимать его, когда он грустный или усталый и, сам того не желая, засыпает, положив голову ему на колени. (В тот раз Драко не сделал этого, но запустил руку в его волосы, когда тот уснул, и, стараясь не разбудить его, распутывал пальцами непослушные чёрные пряди.) Он думает о людях, глядя на которых, его сын может чему-то научиться. О людях, которые делят между собой нечто здоровое, хорошее и заботливое. — Я думаю, это то, что можно увидеть между… между мистером Уизли и миссис Грейнджер. Миссис Лавгуд и мистером Лонгботтомом. Они заботятся друг о друге, — а потом Драко задумывается, почему упоминает только романтическую любовь, если существует не только она. — Это даже то, как Гарри заботится о тебе и о Тедди, — он смотрит на Скорпиуса, наклоняя голову. Сын очень внимательно слушает его. — И то, как я тебя люблю. Губы Скорпиуса расплываются в лучезарной улыбке. Драко, не в силах противостоять порыву, притягивает его поближе к своей груди и улыбается ему в макушку. Он не всегда знал, как быть отцом; все его познания ограничивались лишь тем, что он видел в своём собственном отце, и он не хотел быть на него похожим. Отец избаловал его материальными вещами, но никогда не умел выражать привязанность и нежность. Драко тоже не был ласковым и нежным человеком, но Скорпиус нуждался в этом больше, чем кто-либо другой, не только потому, что он сам по себе чувствительный, но и из-за того, в каких условиях он рос; из-за того, что у него мягкое сердце и блестящий ум — настолько блестящий, что он понимает то, что не должен понимать в его возрасте. Ему приходилось видеть, слышать и чувствовать то, с чем не должен сталкиваться ни один ребёнок, такой маленький, мягкосердечный и милый, и поэтому Драко проявляет к нему больше любви и нежности, чем, как он раньше считал, способен по своей природе. В любом случае, ему совсем не сложно показывать, как сердце переполняется любовью к его малышу. К его прекрасному малышу. К его прекрасному малышу, который весь его. Его первое слово, его первая улыбка, его первый смех — всё это было для Драко. Его первые шаги были по направлению к нему. Драко менял ему подгузники, купал его и кормил. Он дарил весь свой смех ему, пока в их жизни не появились Гарри и Тедди (точно так же, как Скорпиус дарил ему свой). Иногда он смотрит на него и всё ещё видит того малыша, который прятался под рубашкой, когда ему был годик или два, высовывал голову из воротника и хихикал; Драко целовал его в нос каждый раз, когда его маленькое личико появлялось снова и снова. Иногда он видит в нём того малыша, который ещё не понимал многих вещей и был немного счастливее. (Драко скучает по тем временам, по игривому и беззаботному ребёнку, которым Скорпиус был до того, как стал понимать больше, чем должны понимать маленькие дети его возраста.) Драко научил его читать и писать, научил считать, научил названиям частей тела. Он научил его всему, что сам знал о звёздах. Он заботился о Скорпиусе. Он делал всё сам, без помощи Майкла. Его прекрасный малыш, единственное, что держало его в здравом уме, помогало ему сохранять контроль над собой, не отпускало из этого мира. Он не знал, где оказался бы без него. Если бы вообще остался жив. Бывают моменты, когда он думает: что угодно было бы лучше, чем встреча с Майклом. Возможно, он в любом случае не был бы счастлив, но, по крайней мере, он бы никогда не встретил Майкла. Но тогда у него не было бы Скорпиуса, а об этом он даже думать не может. Среди всего этого хаоса и горя, среди всех ужасных событий, он получил лучшее, что когда-либо могло с ним случиться. Возможно, появление Скорпиуса на свет было единственным хорошим, что Драко привнёс в этот мир. — Папочка, а Тедди нас любит? В голосе сына звучит надежда, которая причиняет ему боль. Драко старался, изо всех сил старался любить Скорпиуса так сильно, чтобы он не чувствовал, будто его отец — единственный во всём мире человек, который его любит, чтобы он не чувствовал недостатка в людях в своей жизни. Но всё же он — всего лишь один человек, а Скорпиус заслуживает весь мир. — Думаю, да. — А мистер Поттер нас любит? — Я думаю, он очень сильно любит тебя. Гарри довольно быстро проникся нежностью к Скорпиусу. Он был очень добр к нему с момента их первой встречи, и Драко до сих пор помнит, как мягко он разговаривал со Скорпиусом, бережно прижимая его к своей груди, прежде чем аппарировать их обоих домой. И он до сих пор так к нему относится и всегда пытается его рассмешить. Теперь, узнав о его отвратительных родственниках (которым он обязательно выскажет всё, что о них думает, если они когда-нибудь встретятся), Драко понимает, что отчасти Гарри так обожает его малыша потому, что во многом видит в нём себя. — А тебя любит? «Любит» кажется слишком громким словом. Иногда Драко думает, что так будет всегда, что такой, как он, не заслуживает его любви. Но иногда он смотрит на Гарри и хочет верить в обратное. Драко прочищает горло, не совсем понимая, почему слова даются ему с таким трудом. Почему даже после всего, что было между ними, в его сердце ещё не поселилась хотя бы маленькая долька уверенности в том, что Гарри может испытывать к нему что-то подобное. — Да. Я… я думаю, да. — Я тоже так думаю. — Правда? Скорпиус согласно хмыкает. — Потому что он готовит тебе завтрак перед тем, как ты идёшь на работу, прямо как мистер Уизли готовит для миссис Грейнджер, и иногда он смотрит на тебя, и его лицо становится смешным. Тедди говорит, что это потому… потому, что он влюблён. Драко не знает, что на это ответить, и только улыбается сыну. — Поспи ещё немного, Скорпиус. Я полежу с тобой, — шепчет он, гладя нежную щёчку сына и целуя его в лоб.***
В ночь годовщины их с Майклом знакомства — двадцать третьего июля — Драко вдруг понимает, что стоит перед маленьким домиком, который был для него и домом, и тюрьмой в течение долгого времени. Чуть меньше десяти проведённых там лет казались десятью десятилетиями. Он в бешенстве, бутылка огневиски в его руке почти пуста, а перед глазами всё плывёт, когда он поднимает голову, чтобы посмотреть на дом. Туман опьянения делает мир немного менее реальным, заставляет всё казаться чуть более отдалённым, чем уже казалось с тех пор, как он ушёл. Иногда у него даже получается притвориться, что тот человек, который бесчисленное количество раз лежал на полу этого дома в луже собственной крови, был кем-то другим. Получается притвориться, что всё это происходило не с ним. Сейчас он смотрит на этот пустой дом в темноте и тишине улиц. Маленький коричневый домик, оставшийся почти в полном запустении. Здесь тихо. Очень тихо. И всегда было тихо, когда здесь были только он и Скорпиус, когда Майкл куда-нибудь уходил. Когда он был дома, постоянно раздавались звон разбитого стекла, треск ломающейся мебели, проклятия, заклинания и крики — такие громкие, что он съёживался от страха и тревоги, сжимающих его внутренности. Это были ужасные, ужасные слова, которые не давали ему уснуть, которые всё ещё звучат по ночам в его голове. Драко кричал, плакал, извинялся, пытался не шуметь, потому что не хотел, чтобы Скорпиус его услышал. Когда-то он радовался, переезжая туда, и Майкл помогал ему переносить коробки с вещами, и они смеялись всякий раз, когда врезались в углы и дверные косяки, потому что из-за коробок не видели ничего перед собой. Тогда он не думал, что однажды вернётся сюда, посмотрит на этот дом глазами, которые едва могут на чём-то сфокусироваться, и будет думать о голосе Майкла, его руках, его палочке, его теле и о том, как они ранили его так сильно, что он до сих пор не знает, как заговорить об этом. Тогда он даже не подозревал, что всё сложится вот так. Теперь он просто не понимает, как Майкл умудрился сделать так, чтобы это всё казалось логичным, как он вообще поверил ему, потому что теперь он не видит в этом никакого смысла. Как он мог позволить кому-то причинить ему такую боль? Как он мог позволить Скорпиусу расти рядом с кем-то вроде Майкла? Иногда опьянение не делает вещи более отдалёнными. Иногда оно словно приближает их сильнее, чем они были раньше. Мир вокруг него покачивается, а потом кренится в сторону, и раздаётся звон летящих на тротуар осколков стекла. А за ним — крик, грубый и хриплый, разрывающий тишину и заглушающий ветер. Ужасный звук, и он только через секунду осознаёт, что кричит, кричит от корчащихся внутри гнева и горя, борющихся за то, чтобы вырваться из пустоты и холода его груди, разорвать его горло и воздух. Бутылка огневиски разбилась вдребезги где-то вдалеке, около дома, куда он её швырнул. И этого недостаточно. Недостаточно. Ничего недостаточно. Что бы он ни делал, этого всегда недостаточно, ничего из этого не помогает. Ничего из этого не выкидывает его из головы. Он хватает с земли камни, гальку и гравий, замахивается рукой так сильно, как только может, и швыряет их в дом — снова и снова, беспорядочно, бесцельно и слепо. С каждым разом из него вырываются нечеловеческие звуки ярости и горя, зарождающиеся где-то глубоко внутри, среди гнили и гноя оставленных там ран. Он швыряет камни в окна, в обшивку, на крыльцо, пытаясь закидать ими всё, что с ним здесь случилось, но они лишь разбивают стёкла. Ничего не меняется, ему не становится лучше, а дом, полный призраков прошлого, по-прежнему стоит на месте. Всё вокруг расплывается и трясётся, он теряет равновесие и падает, встречая землю ладонями и коленями, пьяный, дрожащий, израненный во всех отношениях. Огневиски снимает все его внутренние запреты, разрывает в клочья сдержанность, и он сгибается пополам и плачет так сильно, что не может издать ни звука и даже не чувствует, что дышит. Он стучит кулаками по тротуару, и это единственное, что вырывает из него болезненные всхлипы.***
Гарри чуть не роняет стакан с водой, когда Драко внезапно появляется на кухне, тут же падая на колени. — Что за… — Гарри быстро огибает шкафчики и походит к нему. Сейчас почти два часа ночи, и он думал, что Драко спит в своей комнате, как и всегда. — Где, чёрт возьми, ты был в такое время? Драко покачивается, поднимаясь на ноги. Его руки в синяках, и Гарри моргает, подходя ещё ближе. — Ты пьян? Ты что, аппарировал в таком состоянии? — он злится и прекрасно понимает, что злость почти просачивается в его голос. Аппарировать в пьяном виде очень рискованно. — Ты мог расщепиться, болван… — он замолкает, пытаясь не думать обо всём, что могло с ним случиться. — Я встретил… его в этот день. Гарри не понимает. Он мягко берёт Драко за локоть, перед этим убедившись, что двигается достаточно медленно, чтобы тот увидел его руку, и ведёт его к дивану, а затем призывает палочку и хватает её в воздухе, когда она приближается к его ладони. — Я просто залечу твои руки, хорошо? Драко хмыкает. Он позволяет Гарри взять его за руку. — Где ты был? — спрашивает Гарри. Он произносит исцеляющее заклинание, наблюдая за тем, как с ладоней осыпается гравий и исчезают синяки и царапины, а затем берёт другую его руку и проделывает то же самое. — У Майкла. И тогда у него в голове что-то щёлкает. Я встретил его в этот день. — Давай уложим тебя в постель, — мягко говорит Гарри. — Я отведу тебя в свою комнату, хорошо? Не думаю, что Скорпиусу стоит видеть тебя в таком состоянии. Он не знает, что именно в его словах, кажется, ранит Драко, но лицо того краснеет, и Гарри это совершенно не нравится. Гарри закидывает его руку себе на плечи и обнимает его за талию, ведя его сначала в свою спальню, а затем к кровати. — Он делал мне больно, — бормочет Драко. — Я знаю, — но он больше не причинит Драко вреда и не приблизится к Скорпиусу, потому что Гарри разукрасил ему лицо и стёр память, и теперь он не сможет узнать ничего и никого, даже самого себя. Какая-то часть его почти хотела сделать что-нибудь непоправимое, он был не в силах остановить свой разум от ужасного вихря мыслей обо всём, через что этот человек заставил пройти двух его любимых людей. Гарри был почти уверен, что сделает это, стоя над ним, будучи настолько в ярости, что палочка дрожала в его руке, когда он направил её на распростёртое по полу тело Майкла. Но больше всего Гарри хотел, чтобы те, кого он любит, были в безопасности. Прежде всего он хотел быть рядом, чтобы позаботиться о них, когда они будут в нём нуждаться. Он подтягивает ноги Драко на матрас и осторожно укладывает его. Он не ожидает, что Драко схватит его за затылок и притянет к своему рту, в жёсткий, неконтролируемый поцелуй, врезаясь зубами в его губы. Это вырывает воздух из его лёгких, вызывает покалывание в губах и посылает дрожь по спине — просто потому, что это Драко, а Драко, как правило, оказывает на него такой эффект. Гарри качает головой, быстро отстраняясь от него и садясь прямо. — Драко, ты пьян. Ты не хочешь этого. Драко хмурится, щурит глаза и в недоумении морщит лоб. Его щёки порозовели от выпитого алкоголя. Одна его рука по-прежнему лежит на затылке Гарри, а другая покоится на подушке рядом с его головой. — Ты… ты больше меня не хочешь. — Хочу, — он хочет его так сильно, что временами это сводит с ума. — Но тогда, когда ты в трезвом уме и можешь прямо сказать, что тоже этого хочешь. А пока ты не хочешь быть со мной, помнишь? — Всего на одну ночь. Это не… не должно ничего значить, — Драко пытается дёрнуть его за рубашку. Гарри опускается на постель рядом с ним, берёт его за руку, просто берёт и какое-то мгновение держит в своей ладони, слегка сжимая её. Иногда он жаждет этого больше всего на свете — взять его за руку, обнять и снова заснуть рядом с ним, чувствуя нежность и тепло его тела. — Ну, — тихо говорит он, — я хочу, чтобы это что-то значило. — Не стоит меня ждать, Гарри, — лицо Драко лежит на подушке рядом с его лицом, серые глаза покраснели и выглядят грустными, почти поникшими. Гарри пожимает плечами. — Жестоко. Потому что я дождусь. — Лучше пойди поищи кого-нибудь… кого-нибудь, кто действительно стоит твоего времени. — Ты стоишь каждой секунды моего ожидания. Драко, кажется, не слушает. — Я… я бы ушёл. Правда. Избавил бы нас обоих от страданий. Но Скорпиус. Скорпиус здесь счастлив. Он никогда не был так счастлив. И его никогда не любил никто, кроме меня. Я не могу… — Я не хочу, чтобы ты уходил. Никогда. Я думал, что достаточно ясно выразился, — если Драко уйдёт, то это принесёт ему страдания. И ему, и Тедди слишком нравится, когда рядом Драко и Скорпиус. — Я ни на что не гожусь, — бормочет Драко. Его ресницы вяло трепещут, но он изо всех сил старается держать глаза открытыми. Его дыхание медленное, тяжёлое и пахнет огневиски. — Майкл сказал, что я… я ни на что не гожусь. Во мне нет ничего хорошего. Брови Гарри сходятся на переносице в печальной гримасе. Больно слышать, как он говорит такие вещи, как он верит всему, что Майкл говорил, чтобы удержать его. — Он был неправ. В тебе так много всего, что… — что заставляет меня влюбляться в тебя. — Ты умный, сильный, забавный, и… и ты превратился из того, кем был когда-то, в этого… в этого невероятного человека, которым ты являешься сейчас, несмотря на всё, что с тобой случилось. Это не так-то просто, знаешь? Быть хорошим, когда тебя окружает столько плохого, — он сам знает это благодаря Дурслям, войне, горю, несправедливости и гневу. Он по-прежнему Драко Малфой, который постоянно ухмыляется и язвит, но теперь он просто Драко без прежней грубости, злобы и предрассудков. Он стал очаровательнее и спокойнее. — И как ты обращаешься с Тедди и с сыном… Ты замечательный отец. Скорпиус — замечательный ребёнок, в немалой степени благодаря тебе, — он постукивает пальцем по его груди. — И… и ты такой прекрасный. Он видел его со всех сторон, не только в повседневной жизни и в его мелких привычках, но и той ночью, которую они провели вместе. То, как он сходил с ума, как выглядел и говорил. Это лишало Гарри рассудка, и так происходит до сих пор, стоит ему только об этом подумать. Из груди Гарри вырывается короткий недоверчивый смешок. — Мерлин, Драко. Ты действительно понятия не имеешь, не так ли? Он не знает, что сердце Гарри пропускает удары и что у него сводит живот всякий раз, когда они встречаются на кухне по утрам, или когда он широко улыбается ему, а не просто ухмыляется или кривит полуулыбку, или когда он смеётся над какой-то его шуткой, или когда прикасается к нему (случайно или нет), или когда Гарри замечает, как он нежно смотрит на него, немного склонив голову. Он реагирует так на самые, чёрт возьми, глупые вещи, которые иногда даже не имеют смысла. Какое-то мгновение Драко молчит. Просто смотрит на Гарри, и его полуприкрытые веки трепещут, борясь со сном. А потом он двигается чуть ближе, пока они не оказываются на таком расстоянии друг от друга, что Гарри чувствует его дыхание на своих губах, что у него не остаётся иного выбора, кроме как вглядываться в каждую крапинку цвета в его глазах. — Из-за тебя мне так сложно, — шепчет Драко. Гарри немного отвлекает близость его губ, но ему всё же удаётся спросить: — Ч-что сложно? И снова Драко впивается в него искренним взглядом, смягчающим серый цвет его покрасневших глаз, но на этот раз в них нет печали. В них отчаяние, тоска — что-то совсем другое. — Не любить тебя. Это вырывает из его лёгких воздух, оставляет его разум рассеянным и пустым, и ему совсем не становится лучше, когда Драко чуть наклоняет голову и целует его в уголок рта. Этот поцелуй порождает в его груди кучу ужасных ноющих эмоций и заставляет живот болеть от желания и тоски. Он наблюдает, как глаза Драко мягко закрываются, как он засыпает рядом с ним, дыша размеренно и тепло. Он поднимает руку, проводит костяшками пальцев по его раскрасневшейся щеке, а потом переворачивается на спину и откидывает голову на подушки. Вставая с кровати, чтобы уйти подальше от него, он чувствует себя так, словно пытается преодолеть саму гравитацию. Он идёт в гостиную и засыпает на диване. Ему снятся белоснежные волосы, красиво спадающие на щурящиеся от солнца серебристые глаза, а в голове эхом отдаётся звук его смеха, приглушённого и прекрасного.***
Десятого ноября Драко сообщает ему, что собирается навестить родителей. Он не просит Гарри пойти с ним, но Гарри всё равно идёт, потому что то, как устало глядят на него эти покрасневшие глаза, заставляет его думать, что нельзя оставлять Драко одного. На надгробии отца Драко нет ничего, кроме имени и дат:Люциус Малфой 1954 — 1999
На могиле его матери написано чуть больше:Нарцисса Малфой январь 1955 — ноябрь 2000 Преданная, храбрая мать и жена
Он кладёт букет нарциссов на землю, под которой покоятся их тела. Шелест деревьев и свист ветра, развевающего подолы их зимних пальто, воротники и волосы, единственные нарушают тишину. Он не знает, о чём думает Драко, глядя на могилы своих родителей, но всё это время молча остаётся рядом с ним. — Ты когда-нибудь переставал по ним скучать? Гарри поднимает взгляд на Драко. — Нет, наверное, — отвечает он. Они всегда присутствуют где-то на заднем плане, если не на переднем. Они стоят за многими его решениями, и мысль о них скрывается почти в каждом мгновении. Он часто задаётся вопросом, видят ли его сейчас родители и что бы они о нём подумали, и во многом благодаря этому он стал тем, кем является сегодня. — Я думаю, ты просто учишься жить, скучая по ним каждый день. Их ситуации не совсем одинаковы, на самом деле. Гарри потерял мать и отца ещё до того, как узнал их и почувствовал всю силу их любви, ради которой им не пришлось бы жертвовать собой. А Драко потерял родителей намного позже, узнав их, полюбив их и будучи любимым ими. Но всё же это потеря — и это ещё одна вещь, которая заставляет их каким-то образом понимать друг друга. — Прости, — хрипло и тихо говорит Драко. Он откашливается, и в течение нескольких секунд Гарри не понимает, за что и почему он просит прощения. — За то, как я смеялся над твоей утратой в Хогвартсе. Это было… это было жестоко и… отвратительно. Я… я только усугублял ситуацию, да? — он смотрит на Гарри, в раскаянии нахмурив лоб. — Мне очень жаль. — Ты был просто глупым ребёнком. — Это меня не оправдывает. Это не оправдывало его тогда, но Гарри действительно не думал об этом уже много лет. Годовщина смерти его мамы и папы была десять дней назад. У Рона и Гермионы было много дел, но они всё равно пришли, как только немножко освободились от заботы о Хьюго. Обычно они оставались на ночь, но в этом году, что понятно, не смогли. После того как Драко привёл детей с прогулки и уложил Скорпиуса спать, он сидел рядом с Гарри, прислонившись к спинке кровати, до тех пор, пока тот не заснул. Гарри требуется несколько минут, чтобы набраться храбрости, протянуть руку и накрыть ею ладонь Драко, переплетая их облачённые в перчатки пальцы. Он бросает на Драко быстрый взгляд: тот почти никак не реагирует, разве что слегка наклоняет голову. Гарри снова переводит взгляд на надгробия и задаётся вопросом, остаются ли рядом те люди, которых они теряют, наблюдают ли они с того места, где теперь находятся, за тем, как они живут своей земной жизнью. Он постоянно спрашивает себя об этом и никогда не найдёт верного ответа, но ему нравится думать, что так и есть, потому что только с этим он может примириться. Ему хочется верить, что если он никогда не знал своих родителей, то это вовсе не значит, что ему никогда не доведётся их узнать. Хочется верить, что Сириус, и Фред, и Добби, и Ремус, и Нимфадора, и Андромеда, и все, по кому он так скучает даже после стольких лет, и множество других людей, которых они потеряли в той войне, — что все они живут где-то далеко, что когда-нибудь он снова их увидит. Ему нравится думать, что его мама и папа где-то там, наверху, счастливы и видят, как он живёт и тоже счастлив. Он надеется, что они гордятся им. Он надеется, что Нарцисса Малфой тоже где-то там, на этих серых зимних небесах. Надеется, что она видит, что её сын больше не одинок и что ей больше не нужно беспокоиться о нём, потому что теперь это забота Гарри. Надеется, что она знает, что он защитит её сына от всех опасностей и, если Драко однажды позволит ему, сделает всё возможное, чтобы он был счастлив. Что он будет любить его и Скорпиуса, как своих родных.***
В руке у Драко карточка с номером и адресом, на которые он смотрит уже несколько дней, думая о том, что больше нет никаких причин, почему он не может этого сделать. Он больше не считается Пожирателем смерти, поэтому никто не должен отказывать ему в каких-либо услугах или лечении. У него есть сбережения, которыми он может оплатить что-то ещё, кроме аренды. Эти люди… они хорошо разбираются в том, как помочь тем, кто пытается взять себя в руки, не так ли? Они знают все эти сложные заклинания, которые постепенно направляют разум к более оптимистичному мировоззрению и лучшим перспективам, даже если при этом ему придётся говорить. А что, если ему просто скажут, что он сам во всём виноват? Он не хотел представать уязвимым ни перед кем, но похоже, только так это и работает. Он сидит напротив доктора Стайн в её кабинете. Закончив сеанс со Скорпиусом, она отпустила его вместе с Гарри, а Драко попросила задержаться, чтобы поговорить с ним наедине. — Я понимаю, что вы считаете, что я не в праве давать вам советы, поскольку вы не мой клиент. Но вы родственник моего клиента и являетесь важной частью процесса его исцеления, и я думаю, что то, что я собираюсь сказать, пойдёт на пользу вашему сыну. А значит, я, возможно, не слишком перегибаю палку, — она кладёт руки на стол и слегка наклоняется вперёд. — Я думаю, вам тоже стоит поискать целителя. Драко отчасти догадывался, к чему всё идёт, и оказался прав. — Если я буду слишком занят, жалуясь на свои проблемы кому-то ещё, то кто будет рядом с моим сыном? — Напротив, вы сможете лучше помочь своему сыну, когда сами будете в лучшем состоянии духа. — У меня всё в порядке, спасибо, — в его голосе чувствуется оттенок оборонительного сарказма, и он хотел бы взять свои слова назад. Он уважает доктора Стайн и восхищается ею после того, как увидел прогресс, которого Скорпиус благодаря ей достиг за последний год. — Вопрос в том, как надолго? — Антуанетта многозначительно поднимает бровь. — Потому что однажды всё это настигнет вас, мистер Малфой, и я не думаю, что вашему сыну стоит быть с вами рядом в тот день. — Я не позволю этому дню наступить, — он и сам прекрасно понимает, что это слабый и неопределённый аргумент. Иногда ему приходится цепляться за контроль над собой и ему кажется, что он вот-вот его потеряет. — Единственный способ убедиться в этом — проработать ваши травмы с помощью того, кто знает, что делает, — Антуанетта пожимает плечами. — Исцеление разума — это нелёгкий процесс, но оно определённо стоит вашего времени. И вам очень повезло, что у вас есть кто-то, кто готов быть рядом с вами и вашим сыном в трудные дни. Мистер Поттер очень беспокоится о вас. Драко моргает, отводя взгляд и глядя на свои руки. Все слова, которые приходят ему на ум, кажутся слишком оборонительными, слишком похожими на отрицание. И это не всегда так уж далеко от истины. — В конце концов, всё довольно просто, — продолжает доктор Стайн, откидываясь на спинку стула. — Здоровый родитель может помочь поддерживать здоровье ребёнка. Другими словами, вы должны сначала позаботиться о себе, прежде чем сможете позаботиться о других. — Вы говорите так, будто я физически на это не способен. — Душевные болезни могут быть такими же изнурительными. — У меня нет душевных болезней. — Как бы то ни было, такой умный и ориентированный на своего родителя ребёнок, как Скорпиус, видит, когда вам плохо, и это оказывает совершенно другое влияние на его юный и хрупкий разум. Ему трудно выражать свои потребности и проблемы, потому что он боится беспокоить вас ещё сильнее, чем вы уже беспокоитесь. Он частично винит себя в насилии, которому вы подверглись от рук вашего бывшего мужа, полагая, что если бы он был лучше и не совершал таких ошибок, то смог бы защитить вас от многого из того, что с вами случилось, включая то, что он наблюдал в вашу последнюю ночь в том доме. Ему трудно взаимодействовать с людьми не только потому, что он не развил социальные навыки, но и потому, что из-за эмоционального насилия, которому он подвергся, у него чрезвычайно низкая самооценка и он не чувствует себя в безопасности или достаточно комфортно, чтобы открыться… Горло Драко сжимается, и он с трудом сглатывает образовавшийся там жгучий комок, печально хмуря брови. Эти сеансы проливают свет на множество вещей, о которых он даже не подозревал, потому что сын никогда не говорил с ним об этом. Доктор Стайн как-то сказала, что это, скорее всего, происходит потому, что Скорпиус сам вряд ли может понять или объяснить свои чувства и мысли. Их слишком много для такого маленького ребёнка. «Ты ведь знаешь, что ты не виноват, да?» — прошептал он Скорпиусу после того, как ему впервые сказали об этом, крепко обнимая его и снова и снова целуя в макушку и лоб. Он должен был защищать своего малыша. Он только делал то, что должен был. — «Ты не сделал ничего плохого». Позже Драко, с больными глазами и разбитым сердцем, пришёл в комнату к Гарри и остановился в дверях. Он позволил Гарри шагнуть вперёд, обнять, прижать к себе. Он позволил себе быть слабым — только один раз, уткнувшись лицом в его плечо, пока тёплая ладонь Гарри гладила его по затылку. Оказалось гораздо легче быть слабым, когда он был таким из-за своего малыша. — Как я уже говорила, это не ваша вина. Я могу сказать, что вы замечательный и любящий отец, который старался и до сих пор старается изо всех сил, но ещё я могу сказать, что вы устали и испытываете боль из-за тех ужасных обстоятельств, в которых вы оказались. А Скорпиус… он заслуживает, чтобы его отец был в лучшем состоянии, как думаете? На этом разговор заканчивается, и она отпускает его. Когда Драко уже стоит у камина, доктор Стайн окликает его по имени. Драко оборачивается к ней. — Я сказала то, что сказала, не только в интересах своего клиента, но и потому, что считаю, что вы заслуживаете помощи. Что вы заслуживаете быть в лучшем состоянии, — тихо говорит она. — Я умоляю вас тщательно обдумать мои слова. И через несколько дней он стоит у камина с карточкой в руке.Пенелопа Клируотэр Целитель разума (Адрес)
— Всё будет хорошо, обещаю, — говорит Гарри, кладя руку ему на плечо и потирая его большим пальцем. Он тоже в какой-то момент был в таком состоянии. Гарри. Он чувствовал себя точно так же. Он должен знать, не так ли? — Мы будем здесь, когда ты вернёшься. Он оглядывается через плечо. В центре комнаты, возле диванов, Тедди и Скорпиус смеются над чем-то, склонив головы. Он хочет быть лучше ради них. Хочет быть лучшим дядей и лучшим отцом. Хочет больше развлекать Тедди. Хочет лучше заботиться о своём сыне. Хочет, чтобы Скорпиус смотрел на него и видел кого-то, кто на самом деле счастлив, а не притворяется счастливым. Хочет, чтобы Скорпиус видел в нём отца, о котором не нужно беспокоиться и с которым можно поговорить о чём угодно. Хочет выбросить Майкла из головы и никогда больше о нём не думать. Хочет двигаться дальше. Хочет избавиться от усталости и боли. Хочет чувствовать больше, чем позволяет пустота в груди. Он хочет быть счастливым. Хочет, чтобы всё было хорошо. Драко оглядывается на Гарри, и тот улыбается ему самой нежной улыбкой, и… Он хочет Гарри. Хочет быть с ним, не перенося на него своего горя и хаоса, хочет перестать томить его надеждой и ожиданием, хочет быть тем, кто даст ему всё. Он хочет стать лучше, чтобы вспомнить, что чего-то стоит, чтобы почувствовать, что заслуживает добра, заслуживает кого-то настолько хорошего, как Гарри. Держа в уме эти желания, эти слова и эту улыбку, он поворачивается лицом вперёд и делает глубокий вдох. И шагает в камин.