Давай прыгнем с седьмого этажа?

Витя Ершов:       В квартире утром темно и тихо. Маман спит после классной ночи. Я слышал до рассвета, как ей понравилось с этим хлыщем. Это пиздец! Я это почему-то прям в красках представлял, и меня подташнивало конкретно.       Сейчас тоже, потому я по стенке и — к ванной. А оттуда, как ни в чем не бывало, этот самый хлыщ торчит. В одном, чтоб его, полотенце на бедрах! И я стою такой напротив в коридоре и охреневаю по-тихому! Ему бы в порнухе сниматься, сука! Для педиков. Потому что им вроде нравятся такие, смазливые. С тонкими запястьями и торчащими ключицами, острыми косточками бедер… блять, о чем я думаю?!       О чем я думаю, и почему у меня на это… да нет, к херам! Просто утренний стояк — обычное дело для пацанов. А он опять, как почуял, и обернулся. — Доброе утро, — лыбится, гад. — Бывало добрее, когда никто тут шлангом своим не тряс! — и я, короче, слинял поспешно.       Я, в общем, как вор, на собственную кухню прошерстил, стащил кусок сыра и съел его в лифте. В школу поехал аж на полчаса раньше, лишь бы с этим в одной хате не тереться! Как же бесит! *** — О, Ершов, ты сегодня даже без опоздания! — с порога заявила училка по лит-ре, видя меня за партой, а не как всегда в дверях. — Что же такое радостное случилось, влюбился?       Стерва.       Компания Лобанова с ним во главе заржала и многозначительно вылупилась в мою сторону. Я, чтоб лохом безответным не прослыть, фак им показал.       И, тем не менее, меня эта вся херня целый день не покидала. Ну какого фига у меня встал, когда я на этого козла скользкого глянул?!       Я думал об этом на лит-ре, на химии, на истории… получил парашу на физике, правда, не помню, за что. Зато помню на отлично, как этот Сер-гей (идиотское имя!) мне руку протянул, как пялился на кухне там, как обернулся в ванной, и у него с волос капли воды стекали. Блять! Да ну нахер это всё! — Сань, у тебя там предки на дачу свалить не хотят сегодня? — Вить, щас февраль, алло… — А… а переночевать можно? Я тихо буду. — Ну, понимаешь… мы с Катей вчера так погуляли хорошо. Сегодня еще договорились… — опять у него локаторы его краснеют. Мда. — Ты ее прям дома завалить собрался? А мамка с папкой как же? — Блин, Ершов, ты только об одном думаешь, что ли?! — Санька прям негодует, как будто я что-то там такое нереальное сказал. — Ну… типа, — правда, я сам нихера не понимаю, о чем я думаю. — Так чего, переночевать не вариант вообще? — А чего случилось-то? — он, наконец, взглянул на меня дольше, чем на секунду, оторвавшись от телефона. — А… точно. Мамин друг новый? Совсем того, отбитый? — Да не то слово. Таких конченых поискать еще! Да таким в тюряге или в дурке место! А рожа страшная шопиздец — кирпича просит! — Вить, я это… сочувствую. Но никак сегодня. — А еще друг называется, ага… — Ну Вить, ну не обижайся ты! Просто я не думал, что… — Окей всё, — я лыбу изобразил и слинял прям со следующего урока через окно сортира на первом этаже. ***       В тот день я так и не ночевал дома, зависал в круглосуточном Маке под подозрительными взглядами работников. Маман звонила — я не брал. Но на утро я все же поперся в школу — больше некуда так-то. Санька спрашивал, как там мое состояние, чего я на сообщения не отвечал. А я… не знаю. Я был озадачен крайне важным вопросом: если встало рядом с парнем, значит ли это, что ну… всё? Ответы гугла мне не понравились. Поэтому ответить Сане, что я в порядке, я бы не смог. — Эй, Ершов, баблишка подкинь, — напротив меня нарисовался Лобанов.       Я не заметил, как в классе остались только я, он и пара зубрил на первых партах. Хреново дело, потому что: — Пошел на хер. ***       На этот раз маман забрала меня из школы, когда ей позвонили. Сказала, что я ей всю душу вытряс и я ее наказание, и карманных месяц не даст и из дома не выпустит, а я такой на светофоре, когда она притормозила: — А этот там?.. — Сережа? Нет.       Я выдохнул. Его нет, а значит, моя проблема решена!       Дома хмыря этого и правда не оказалось, и я, несмотря на все мамины нелестные слова в мой адрес, пребывал в приподнятом настроении. Вот ровно до тех пор, пока входная дверь не щелкнула и не вошел… он. В куртке с драным мехом, футболке с серебристым принтом и в гребаных джинсах в облипку, а в руках камера.       Я, короче, такой завис с трехэтажным бутербродом на пол пути ко рту, а он улыбнулся своей сраной улыбочкой, навел объектив на меня и — щелк! Кажется, гороскоп, который мне выдал мейл.ру об удаче Овнов, явно где-то напиздел! — Улыбнись, — говорит козел этот, а я встаю и, не откладывая бутерброда, иду к нему с явным намерением раздолбать эту его мыльницу о его же наглую рожу!       Щелк! — Жить надоело? — Страшно-страшно, Вить, — я замахиваюсь, а он как гребаный спайдермен: одной рукой камеру держит, второй мое запястье перехватывает. — Остынь. Пока твоя мама хочет, нам придется как-то жить вместе. — Давай как в Поттере: один не может жить, пока жив другой. — я дергаю руку, а он, гад, придерживает секунду, а затем легко так отпускает. — О, Сереж, ты уже вернулся, — за спиной хмыря этого нарисовывается маман, и это самое время удрать. Я запихиваю бутерброд в рот и сваливаю мимо них.       Дурацкое ощущение его пальцев на моем запястье — так, что я даже отмылил руку в ванной. ***       Самое паршивое в этом всем то, что меня не отпускает. Ни в тот день, ни на следующий, ни еще через один. Да что за дерьмо?! Я залипаю. Когда он с камерой в руках, сосредоточенно и легко так делает фотки, когда слушает музло в огромных наушниках, закрыв глаза и ржачно подпевает, сам не замечая. Когда сидит на кухне, рассказывает маме что-то и смеется — да она не понимает даже половину его слов, ну там типа «хайп», «чилить» или тупо «сторис»! Зачем ей вообще этот сопляк, как из нашего ПТУ напротив?! Она же вечно тему переводит, а я — нет, шхерясь за углом коридора, вовсе не хочу дослушивать! Но да… ответ на вопрос «зачем?» ночью — когда там койка скрипит на весь дом, а моя мама может озвучивать Сашу Грей в русском переводе.       Я залипаю, когда он на утро тупит в ванной, неизменно забывая закрыть дверь. И вроде стараюсь пройти мимо быстрее, но потом не отпускает. А мой «утренний стояк» уже регулярный, мать его! — Ты бы хоть дверь закрывал, пидор! — я захлопнул с ноги, влетел в куртку, вылетел на улицу. День сурка номер четыре. До того, чтобы дрочить на НЕГО в сортире я не опущусь! *** — Эй, Ершов, ты чего там? — Санька доебался прямо под дверью. Блять. — Да он дрочит там, инфа сотка! — заржал Панфилов, жираф такой всезнающий. Выйду — втащу! А пока я больно кусаю губу, чтобы не сорваться на какой-нибудь совершенно палевный и позорный звук.       Ниже падать некуда — я дрочу на гребаного Сер-гея в толчке школьной раздевалки! Надо будет за это ему какое-нибудь говно сделать. Кончить в собственную ладонь на этой мысли — дно полное. Я выдыхаю, прислоняясь мокрым лбом к холодному кафелю. Отпустило? Да нихера! — Вить… ты чего? Норм всё? — Санька ждет меня в раздевалке, но… бля, не только он.       Я выхожу, короче, а там, на лавке напротив, сидят и ухмыляются Лобанов и ко. Я не ссыкло там, но нос до сих пор болит и по утрам кровь. Поэтому я просто разворачиваюсь и, кивая Саньке, иду к выходу. — Куда спешишь, Ершов? — боров этот как-то оперативно нарисовался прямо передо мной. Стоит, пялится и как принюхивается что ли. — Не твоего большого ума дело.       Он меня за воротник футболки сгребает и под испуганным взглядом Саньки в шкафчик впечатывает. Наклоняет ко мне свое табло, так, что я прыщ на его подбородке рассмотреть могу, ну и то, что рожа у него уже нехило так волосней зарастает. — Ты прям воняешь пидорством, Ершов. Узнаю, что ты гомосек поганый, сгною. Усек? — Отвали, урод! — я пытаюсь вырваться, но он сам, еще раз приложив меня о шкафчик, отпускает.       Провожает взглядом и ржет вместе со своими упырями. Не, Лобанов тупой, конечно! Но сейчас он попал, говнюк, прямо в цель! И меня от этого передергивает. *** — Достаем двойные листочки!.. — торжественно объявляет математичка.       Бля.       Санька заботливо подвинул ко мне листок, а я сижу, подпираю башку ладонью и в ней при взгляде на тест и клеточки на бумаге, играет что-то древнее, типа: На столе чистый лист — не исписан он чист!.. — Ершов, тебе особое приглашение нужно? — а я и не заметил, что уже минут десять прошло! В общем, очередная параша, и всё из-за этого мудака Сережи! — Вить, чего с тобой такое-то? Я ж тебе даже первую задачу решил… — растерянно говорит Санька, когда мы уже вываливаемся из класса. — Да хахаль этот… — Мамкин? Да пофигу на него! Или чего, он совсем лютый? Бьет? — последнее он приглушенно так и осторожно, и меня на предмет синяков изучает.       Санька из хорошей семьи: мама-учительница, папа-инженер, он вообще не представляет, как это, и любого тычка боится. Его даже Лобанов не трогает особо. — Да лучше б бил… — я не успел профильтровать, и Саня глаза округлил с четким таким «эррор».       Лучше б бил, реально. Потому что так получается — бьет ниже пояса. — Вить, может, погуляем? — Ооо! Да ладно?! — Ну, я с Катей поговорил, она не против, чтоб мы втроем… а ты ж мой друг, и… — Да пошел ты, друг! Сосись со своей Катькой и отвали!       Нужны мне его одолжения! Он мне чего-то там вслед вещает, а я разворачиваюсь и — в другую сторону. Туда, где гаражи, круглосуточный за углом, и ребята из одиннадцатого «Гэ» зависают.       Я без особой мысли и какой-то цели, останавливаюсь напротив, и они на меня такие все практически сверху вниз: — Чего тут потерял, мелюзга? — старший их, Толян, которому уже восемнадцать, вынимает почти дотлевший бычок изо рта и себе под ноги сплевывает. — Пацаны, такое дело: у меня сотка есть — я с вами. — я достаю из кармана последние сто рублей. Помню, что маман лишила меня карманных на месяц, но — похренам!       Они ржут дружно, но деньги Толян забрал, а значит… *** — Да ты невменяемый вообще! Алкоголик малолетний! Правильно отец тебя бил! Мало, видимо!       Мама, наверное, впервые видит меня в таком состоянии. А я… ну, еле стою на ногах, подпирая собой стенку в коридоре, пытаюсь один кед о другой стащить — они у меня высокие и зашнурованные. — Да лан, маман, немного с пацанами зависли… за гаражами, как мужики настоящие… я и курил, да…       У нее губы бордовые поджались, а мне смешно что-то так. Не знаю… как будто она впервые за долгое время смотрит на меня, а не сквозь. Я не так хотел, но иначе не умею. И сейчас — все равно что ли?       Она заносит руку — я не уворачиваюсь. Бей, мам, раз считаешь, что это самое то, чего я заслуживаю. Но ее руку вдруг перехватывает фиг знает откуда взявшийся тут хмырь этот. Сер-гей. Серьезный такой, глазищи свои голубые на маман щурит, герой в белой толстовке на косой молнии. Я ржу громче, не замечая, как стекаю на пол. — Хватит, Ира, — заявляет он, а она глаза округляет и офигевши так на него своими ресницами 3-Дэ моргает. — Я не поняла, Сереж, — выдергивает руку, делает шаг в сторону. — Ты что, мне сына воспитывать мешаешь? — Мешаю его бить, это не выход. — Ты ж, сопляк, указывать тут будешь?! Не напомнишь мне, кто ты такой? А ты чего расселся, пьянь подзаборная? А ну пошел к себе, пока еще не ввалила! Потом поговорим!       Я кое-как собираюсь с придверного коврика по стенке, и… не знаю, что за гадь такая, но не хочу сваливать, как молокосос какой. Смотрю на Сережу, а он вдруг прямо так — на меня, и кивает вперед незаметно. Это типа — иди, да? Как мелкому там. Тоже мне взрослый! — Да, Сережка, ты здесь никто вообще, ясно? Так, грелка в мамкиной койке! — я пьян в хлам, реально, спотыкаюсь о складку на коврике, я… не хотел?       Захлопнув дверь в свою комнату прежде, чем маман ввалила мне еще раз, я четко понимаю это — я не хотел говорить ему этого! Но вот какого фига он за меня вписался? Так ведь никто никогда не делал! Маман иногда там возражала бате, что «может, хватит лупить?», в школе я пожизненно в не-любимчиках всех учителей, те рады все дерьмо на меня слить. А Санька… ну, он не самый смелый и сильный пацан, а сейчас вообще тряпкой стал из-за своей Катьки. Я не привык, не умею, не знаю, как это… но я чуть ли не впервые в жизни не получил свои причитающиеся пиздюли.       Я прислушиваюсь, но у нас длинный коридор, и из моей комнаты не слышно. Я же сам как можно тише подползаю к двери по полу, и приоткрываю дверь. Слышно нервный стук маманских тапочек с небольшим каблуком по плитке — на кухне значит. А Сергей где — не знаю, не слышу. Да похрен! Он сам влез, я не просил его! ***       Я просидел под дверью… не знаю сколько. Не включая свет, почти не двигаясь. Я… не могу выкинуть его из головы. Я думаю о нем, блять, с того самого вечера, как он появился в нашем доме! Интернет говорит мне уже который день, что… что, короче, урод Лобанов прав на мой счет. И, честно если, мне никогда не нравились девчонки. Вот ни одна вообще!       В квартире становится как-то тихо. Я выхожу из комнаты без тапок и осторожно заглядываю на кухню: мама спит, все еще держа в пальцах с длинными красными ногтями бокал белого вина. Прислушиваюсь: в гостиной слышатся шаги. Значит, он там. Я беру бутылку, делаю глоток и морщусь: ну и гадость!       Присматриваюсь к полоске света из-под двери, и отчетливо слышу удары собственного сердца. Из-за этого смазливого альфонса я спать нормально не могу! Дрочу в туалете и параши в школе хватаю! Так, может, тупо прийти к нему, и… и не знаю, что?.. И это отпустит как-то?..       Еще глоток, и пойло уже не кажется мне таким кислым. Шаг к двери, еще шаг, и я останавливаюсь, мать его, в собственной квартире, не решаясь открыть дверь! Все из-за него! И сейчас я должен с этим разобраться!       Вообще… я должен был решительно войти, а получилось как-то тихо, и я за собой еще дверь аккуратно так прикрыл.       Сережа стоит у окна, в джинсах своих этих облипочных, в безразмерной толстовке поверх майки, растрепанный, с висящими на шее белыми наушниками. Я пялюсь на него секунду, две… красивый, сука! Что-то такое изящное есть в каждом его жесте, даже в том, как он рассеянно пальцами в свои черные волосы зарывается, как на мгновение прикрывает глаза, как оборачивается… блять, он уже смотрит на меня! Я от этого осознания аж мамину вазу с розами чуть не свернул! Удержал двумя руками, а он, гад, смотрит! — Витя? Ты как? — спрашивает он, пихая руки в карманы толстовки, как школьник какой.       И так меня тоже никогда не спрашивали. Он выводит меня из привычного равновесия, козел! Вот реально — лучше б бил или воспитывал, как батя или маманские хахали. Потому что от такого простого вопроса я тупо теряю самоконтроль, и забываю вообще все слова. Выдаю какое-то идиотское: — Аааа… это… — он бровь приподнимает. Красиво, черт, щуря свои глаза с черными ресницами. — Ты ваще… — офигенный. Блять! — Какого хера еще не свалил? Совсем себя не уважаешь?       Мне хочется самому себе втащить. Потому что я ж не это сказать хотел! А он смотрит — мне кажется слишком долго. Улыбается, окидывая меня взглядом с головы до ног — ну да, как на плевок на полу сортира глянул! А затем вообще на мобильник свой взгляд переводит. — Как раз жду машину.       Я только сейчас обращаю внимание на стоящий у дивана черный рюкзак. А ведь я больше никаких его вещей у нас дома и не видел. И — в смысле?! Нет, я сам это сказал, но ответ сложил не сразу, и у меня как пол под ногами разъехался. — В смысле валишь?       Он, не отрываясь от телефона, кивает. И мне хочется этот мобильник о стену раздолбать — на меня смотри! — Да. Пока, Вить. Береги себя, — он в пару шагов оказывается рядом со мной, тянется к двери, и мне холодно до дрожи в ту же секунду.       Я перехватываю его руку, стискиваю и на себя дергаю так, что между нами расстояние осталось сантиметров двадцать. — Нет! Стой! — он так охерел, видимо, что даже забыл отстраниться и руку забрать. Смотрит теперь на меня слишком прямо. Бля, бойтесь своих желаний! — Я это… ты ж с мамкой можешь… того, ну? А со мной? Тебе ж похренам?       Это не так должно было звучать. А как? Я в душе не ебу! Но, если до этого было паршиво, то теперь пиздец-хреново! И я, как пиздюк, зажмурился. — Интересная пляска, — замолчи, а?! Просто отмотай назад и исчезни! Моего подбородка вдруг коснулись прохладные пальцы, приподнимая. И я ссыкливо один глаз приоткрыл, офигеть как близко видя голубые с этими длинными острыми ресницами. — Выкинь это из головы, Витя.       Пальцы разжались, и он быстро так за входную дверь слился. А мамина ваза все-таки умерла сегодня, потому что: — Ну и проваливай! — надеюсь, хоть один осколок его задел!