Давай прыгнем с седьмого этажа?

Сергей Одинцов:       Выхожу из подъезда и выдыхаю. Морозный февральский воздух в лицо, и меня мерзко знобит. Мне не в первый раз чувствовать себя облитым помоями, несмотря на то, что со стороны я выгляжу… ну да, картинка. Я задерживаю взгляд на своем отражении в темном стекле какой-то тачки, поправляю волосы, и хочу уже закурить с этим голосом в голове: а со мной?. Нет, с тобой — нет, Витя. Тебе же похренам?..       И не потому даже, что ты сказал это, как будто я редкостная блядь, хотя тут ты не так уж неправ. Просто нет. Сколько тебе там? Пятнадцать, шестнадцать? Не пачкайся об меня. Да и вообще.       Стекло машины вдруг опускается ровно под моим взглядом. — Ну здравствуй, Сережка, — я собираюсь сделать шаг назад, но мое запястье смачно так сжимают крепкие пальцы, удерживая.       За рулем сидит бритый парняга двадцати пяти лет, брезгливо скаля на меня зубы. С ним рядом на сидении тоже кто-то: я не рассмотрел, да и не хочу. — Чего тебе? — Фу, как невежливо. А как же поздороваться со старыми друзьями? — Предпочитаю сразу к делу. Зачем прикатил? — Ну как? Мы ж, детдомовцы, не должны своих забывать. Вот приехали узнать, как твои дела, Одинцов, — он пальцев не разжимает и ближе подтягивает, а мне от одной его хари драпать хочется.       Прошло полтора года с моего выпуска, когда мне просто небрежно пихнули в руки расписку и отправили на улицу. А мне до сих пор кажется, что мне обратно двенадцать-тринадцать, и вот я проснусь посреди ночи, а кто-то из старших вжимает в койку и поржать ради душит, бьет или вообще… — Неужели не соскучился? — пальцы разжались на моем запястье, небрежно забираясь под куртку с футболкой. — Я завязал, Глеб. Руки убери, — он ухмыляется, демонстрируя кривой по-звериному острый клык.       Я помню это слишком близко в отвратном полумраке от голой лампочки и в комнате на десятерых. Потому быстро достаю из кармана складной нож и приставляю к лапающей руке. — Кишка тонка, Сереженька, уж я-то знаю, — рядом с ним раздается резкий такой смех, и я до приступа тошноты узнаю его — Марат, его подпевала, выпустившийся за год до меня. Редкостная мразь без намеков на человечность.       Ржал всегда громче всех и требовал «зрелищ», когда старшие издевались над младшими. Когда Глеб швырял голыми коленями о кафель и, спуская спортивки, с плевком в лицо тыкал в свой хер: соси. «И мне тож пусть пососет!» — по-девчачьи писклявым голосом восклицал Марат. А меня часто пробивало на позорные слезы. Хреновый расклад, и он за секунду вспоминается мне по полной. — Не стоит тут своей игрушкой махать, хуже может быть, — сообщает Глеб и, не обращая внимания на приставленное к ладони лезвие, забирается ею в мои джинсы, сжимает бедро. Марат рядом все так же мерзко ржет. — Мы знаем, ты себе богатую мамочку завел. Но, походу, забыл, что со своими делиться надо? Нехорошо: я столько тебя этому учил.       Ага, отбирая вещи, еду, кромешные копейки, которые нам доставались на карманные расходы. И вот я вроде не в интернате больше, но что-то в моей дурацкой жизни не хочет меняться. — Я тебе ничем не обязан. Отвали, — я дергаюсь в сторону, а он с силой стискивает пальцы. — Ошибаешься, — ухмылка становится еще более мерзкой. — Я вот планировал поездку в ближайший лесок: природа, деревья, никого на километры. Но пока сомневаюсь насчет попутчика… хочешь составить компанию? — я отрицательно мотаю головой, чувствую уже, что дальше прозвучит еще большее дерьмо. — Или, может, дамочку с ее сынком прокатим? — Он тут не при чем!.. — Он? — Глеб прищурился, пройдясь по мне липким взглядом. — Мальчишка этот? Замётано: он и поедет. Можем с Маратом его на своих жеребцах прокатить — ты-то знаешь, как мы умеем, ага… — его ладонь без особой оглядки на возможных свидетелей припечаталась мне по заднице. — Даю тебе, Сережка, три дня: принесешь нам сто тысяч. Ну, для начала. А сейчас садись: проветримся.       Меня реально затошнило. От абсурдного требования, от того, что я знаю — они исполнят, даже чисто ради развлечения, от этого мерзотного: «проветримся».       Во двор заехала машина, озарив нас фарами, и это, пожалуй, мой намек на удачу. Я драпанул. Это не спасет, конечно, я знаю с детства. Но — отсрочит.       Я шхерюсь по дворам, загребаю в случайно открытый подъезд и прячусь в темном углу. Хотя Глеб не пойдет за мной сейчас. Он по одной моей опрометчивой фразе уже понял, что поймал меня.       А я… я мог бы наплевать, сбежать, исчезнуть. Но… я не знаю, что но. Я в мыслях невольно возвращаюсь к тому, как, несмотря на толпу словесного дерьма, на меня отчаянно и с какой-то надеждой смотрели светло-зеленые глаза, как исцарапанная ладонь перехватывала мое запястье. Я, может, все тот же сопливый дурак из детдома, но мне показалось в этом жесте: пожалуйста, постой, заметь меня! А не вот то, что мне похерам, с кем. Витя Ершов:       Может, мне просто надо засосаться с парнем там? Ну, любым? Я пойму, что это отстой, и меня отпустит?       Мда, всё гениальное просто! Сдался мне этот Сережа гребаный! Ушел, ну так и навсегда, надеюсь! Я выхожу из своей комнаты с такой мыслью, осторожно, потому что маман может вспомнить свой гнев за вчерашнее, и… стоп! Что за херня?! Я подкрался к дверям кухни и ухо приложил. — … нет ну… вы круто это делаете — улёт вообще! А такой опытный учитель может дать мне пару приватных уроков? — его голос, и в щель дверного проема я вижу, как Сер-гей этот лыбится в мобилу своей красивой улыбкой и расхаживает по кухне в одних джинсах и полотенце через плечо.       Я должен бы подумать там, что он козел — а как же маман?! Но стою, пырюсь на него, и прям бесит: значит, ему постарше заходят, и меня он прокатил потому что я малолетка? Еще и свалил так, что я ночь не спал блять! Нет, не волновался, просто… не, мне точно надо парня найти и выкинуть придурка этого из головы. Он зарывается пальцами в свои волосы, смеется, а затем голову запрокидывает, ловя таблом намек на солнечные лучи через окно. Да пошел он!..       Я хватаю рюкзак и вылетаю из дома. Это идиотское чувство: я ведь хочу, чтобы его просто не было рядом, особенно после моего эпичного позора.       Он сказал — выкинь из головы, а я, бля, несколько раз собирался за ним пойти. Ведь уйти в ночь — да его за одни эти пидорские глаза мог любой гопарь в подворотне по башке приложить! Только вот… куда бы я пошел? Да плевать вообще! Сегодня я все это решу и мне похерам будет! ***       Может, это со мной что-то не так? Но подумать об этом, ну, типа спасительном засосе с парнем, оказалось куда легче, чем воплотить. Хотя бы потому что я в душе не ебу — с каким парнем. Да и как? С Сер-геем как-то ясно было — просто подкатить, да и то херово вышло. А тут… я сижу на перемене, провожаю взглядом каждого проходящего пацана. Тот жирный, у этого прыщи, у того плебейские усики, вон тот еще лопоухий как Санька. Рядом мелкий прошел — не вариант. Справа на лавку приземлился одиннадцатиклассник, выше меня на пол башки. Не ну, я ж не как хмырь этот, не стану вестись на «опытнее»! Да и… может, это только меня занимают мысли о том, как пососаться с пацаном?..       Короче, грустно проходит большая перемена. Санька с Катькой за углом воркуют, как два дебила, да и я ж его послал вчера еще! Панфилов как-то слишком много пиздит сегодня, но не до него вообще. Хорошо хоть Лобанов сегодня в школу не явился, значит, и шестерки его себя тихо ведут. — Чего грустишь, Ершов? — вдруг рядом на лавку приземляется Москвин. Ну такой, из параллельного, 9А, типа мажор. Шмотки всегда моднявые, айфон в руке, прическа стильная, серьга в ухе… стоп!       Я ж когда ухо пробил, батя еще пиздил и орал, что уши только пидоры пробивают. Это ж получается… я спотыкаюсь о ту мысль, в которой со мной всегда, еще до Сережи, что-то не так было, но все-таки заостряю внимание на этом, как его? Дима вроде? — А… твое какое дело? — мы не то, чтобы вообще приятели. И чего он ко мне плюхнулся? Серьга с каким-то камнем блеснула в его ухе. — Да я наушники потерял в классе химии. Сижу ровно за той партой, где ты обычно штаны протираешь. Ничего мне отдать не хочешь? — Ааа… это такие типа белые, от айфона, крутые, все дела? — А ты шаришь. Так что, знаешь, где они? — Ну… — а вот и звонок, и встаю, все не отрываясь взглядом от его этой серьги. — Придешь в сортир на следующей перемене — скажу.       Он уже собирается ответить что-то, как его кто-то из одноклассников зовет, и он кивает коротко. Может, он понял? Может, наушники так-то только предлог? Не подойдешь же к парню вот так и в лоб — давай засосемся?..       В общем, следующего урока на решение всех моих: что, как и почему? Оказалось категорически мало, и вот уже звонок. И не пойти в сортир я не могу — я ж не трухло там! Но, если что, наушниками будет не отмазаться — я их даже не видел. ***       Москвин ждал меня, как договорились. Не ну он реально на пидора похож: футболка в обтяжку с модной надписью «Levi’s», джинсы на бедрах, на шее золотая цепочка с золотым львом, весь такой холеный — явно харю мамкиными средствами каждое утро полощет. Или у него вообще свои. Усмехается уголком рта, видя меня, и губы у него пухлые такие — как у всех пидоров. А как у всех? Я чего-то не в курсе.       Останавливаюсь напротив, он рожу вопросительную делает, типа: ну? А я такой в мешковатой, нифига не фирменной толстовке с потертым «stay away!», в джинсах все тех же, что и на прошлой неделе, в кедах, которые я сам маркером разрисовал на спор с Панфиловым, и мне зашло. Стою, штангой во рту по нёбу фигачу. Не, вот перед Москвиным мне пофигу, что я там не очень или еще чего. Может, я не педик все-таки, и просто Сер-гею надо по мордам заехать, и все пройдет? Но думаю о нем за секунду, и в голове четко так его улыбка на солнце вот этим самым сраным утром. А я же за этого говнюка еще волновался! Да не, нахер его! — Ну? Ершов, чего встал-любуешься? — прерывает мои сакральные размышления Димка. — Слышь, Москвин, — я такой шаг вперед делаю, что он от меня должен бы на шаг назад отойти, но он стоит такой, бровью ведет. Сейчас еще и скажет что-нибудь. Ну нет — я буду первым! — С пацанами сосался в десна? — Чего? — он аж удивился, но, надо сказать, только на мгновение. Такие, как он, походу, вообще не теряются. — А тебе чего? Припекло? — Не, я не педик там. Поспорил просто с пацанами. Ну и проспорил. — Ааа, вот оно что, — Москвин улыбается шире, и сам шаг ко мне делает. Я даже почти назад шагнул, ну… рукой в мыло на раковине впечатался, короче. — А я-то думал, ты наушники мне вернуть хочешь. — Да не видел я их, — я это поспешно так, пока руку о штаны вытираю, но взгляда не отвожу. А то решит еще, что я нервничаю. — Ну так чего, поможешь?       И меня отпустит, и я стану нормальным! Правда, смотря в наглые серые глаза я уже чего-то не верю в это до конца. — Ну так и быть, — и чего он, гад, такой спокойный?! Не боится что ли? Или ну точно из этих? — Да не нервничай ты так, Вить.       И он сам меня за руку берет, вот за ту, которая вся в царапинах и следах от синей ручки. Берет и пальцы немного сжимает. И я не хочу его трогать, не хочу эту горячую ладонь, пахнущую салоном дорогой тачки и новеньким айфоном. Но самое херовое, что одновременно с этим я четко понимаю, что мне не противно. Просто не хочу… чтобы он. Вот, может, противно станет сейчас? Когда он близко так от меня, когда почти касается моих губ своими? Блин, у него губы эти… как будто он усмехается все время. А глаза круглые и ресницы светлые, торчат, как солома. Не, он даже не страшный какой-то — не просто так же пол ляма подписчиков в инсте. Просто… — Зассал, Ершов? — говорит он практически мне в губы. Пахнет мятной жвачкой. — Да нихера, — я, кажется, только сейчас догоняю, что никогда по-настоящему и не целовался. Но это тупая мысль для девчонок!       Я подаюсь вперед и касаюсь его губ своими. Вроде даже не зажмурился. — Ну губы-то расслабь. Ты в первый раз что ли?       Блять!!!       Я уже хочу его нахуй послать, но он сам изображает, что опытный такой весь, и перехватывает мои губы, немного наклонив голову и ладонь мне на щеку положив. Горячая ладонь, а мне бы остыть, потому что… не то! Мне внутри как будто весь воздух выжгло! Я отстраняюсь первым и хочу удрать. Но я ж не могу зассать прям в секунду, поэтому туплю на счет раз, два... — Ага, окей: офигеть-выручил! — Три. И все-таки сливаюсь.       Только вот не от того, как мне там мерзотно или еще чего. Нет, слиться мне хочется от самого себя, потому что — не помогло.       Он целовал меня, а я, блять, отчетливо так вспоминал ощущение прохладных пальцев по моему подбородку, вспоминал, какой изгиб губ у этого козла Сережи — и, мать его, помню до мельчайших мелочей! Помню, и в этот вот момент с Москвиным хотел бы чувствовать другие губы.