Давай прыгнем с седьмого этажа?

Сергей Одинцов:       Я проверяю телефон почти каждую минуту. Это, наверное, называется плохим предчувствием. Не могу объяснить, но с утра не нахожу себе места. Да, сегодня второй день, за который я должен где-то нарыть двадцать штук. Где?.. Я пока не знаю, но… мы же, детдомовские, должны помогать друг другу. — Яш, привет! — моя первая детская любовь. Ну здравствуй.       Мне не хотелось ему звонить, но Яша, выпустившись раньше меня на год, единственный из моих знакомых, кто хорошо устроился по жизни. Благодаря классной улыбке и лживо-подвешенному языку, не иначе.       А еще он, выпускаясь, говорил: обращайся, если что. Вот это самое «если что» и случилось. — Сережа? Вот это сюрприз! Чего хочешь? — я усмехаюсь, не давая ему этот свой смешок услышать.       Он меня всё-таки… знает. Знает, что я не стал бы звонить ему просто так. Я из-за него такой фигни натворил в свои четырнадцать, сейчас и думать стыдно. Резал вены, как девчонка, и таблетками закидывался. Еще и на крыше стоял, ревел и говорил, что прыгну. Правда, он так и не пришел туда. А после сказал, что это было «ну очень по-детски». — Нужно встретиться. Это не по телефону. — Какие мы серьезные, — а вот я его ухмылку хорошо слышу. Думает, наверняка, что я снова буду смотреть на него большими глупыми глазами и шептать, что люблю. — С кем это тебе нужно встретиться, Сереж? — я не услышал, как со спины подошла Ирина, как, приобнимая, перехватила пальцами мой телефон. — А… друг… — Все друзья отменяются, — она нажимает красный кружок на экране, растягивая бордовые губы в улыбке. — Сегодня мой брат приезжает. Хочу, чтобы ты присутствовал и был хорошим мальчиком.       У меня едва не срывается — зачем? А она поправляет прядь моих волос, ведет пальцам по щеке, смотрит оценивающе. Хочет похвастаться? Какой бред!       Я не успеваю перезвонить Яше, даже написать ему. Не успеваю по-быстрому слинять, потому что… мне кажется, нужно. Может, я параноик, но… обычно Витя в это время уже возвращается домой. Его всё нет. Зато по прихожей разливается мелодичный звонок, и Ирина спешит открывать. Я спешу сделать вид, что крайне занят фотками в своей камере. — Гена, ну наконец-то! Мы тебя так давно не видели! — Дела, Ирочка, дела, — я слышу родственные чмоканья в щечку, как шуршит пальто прежде, чем дорого повиснуть на вешалке. — Если овец не напугать волком, те, непуганные, слишком много о себе возомнят. Держи подарок. А Виктор где? — В школе еще или со своими дружками-оболтусами шляется.       И, пока Ирина пошла с неким серебристым свертком в гостиную, Геннадий, который, судя по всему, тот еще уважаемый человек, прошел в мою сторону. Я, конечно, должен был выйти и, как «хороший мальчик», поздороваться у порога. Но не стану же я мешать теплой родственной встрече. Да и, пользуясь моментом, украдкой назначаю Яше время и место встречи по смс. — Вот, значит, ты какой, — с ходу, без «здрасьте» или еще каких прелюдий.       Мужичок в пиджачке стоит напротив, сверкает проклюнувшейся лысиной, уголки губ презрительно опущены вниз. Не нужно быть умником, чтобы понять на раз-два: я ему не нравлюсь просто по факту. Но се ля ви, дядя.       Поднимаю голову, улыбаюсь и щурю глаза, чтобы рассмотреть выражение его постной физиономии получше. Я знаю таких: корчат из себя хозяев жизни, правильных, непогрешимых, а у самих руки по локоть в грязи. Потому я встаю, улыбаюсь, протягивая ему ладонь. Неловко, наверное, что ему приходится смотреть на меня снизу вверх. — Приятно познакомиться. Я Сергей.       Он нехотя жмет мою ладонь своей, горячей и шершавой. — Я бы так не спешил, молодой человек. Сколько вам… восемнадцать?.. — Ой, Ген, ну что ты начинаешь? — на кухню входит Ирина, манерно прикрывая вырез халата. — Может быть, твоя маленькая сестренка нашла настоящую любовь, а ты занудствуешь! — С этим щеглом? Ир! Да не смеши! Он тебя хотя бы удовлетворяет? — прямо, грубо, честно. Мы же все тут знаем, зачем собрались. Ну, вроде бы.       Она уже собирается ответить, как звонит настольный телефон. — Поставь чай, Сереж, будь добр, — бросает Ирина, и нехотя поднимает трубку. — Алло, слушаю, — ее лицо под внимательным взглядом Геннадия меняется в выражении. — Валентина Михайловна? В чем дело? То есть как — заявление в полицию? Что он опять натворил? Приехать? Может, это просто недоразумение, и дети сами разберутся?       А я не замечаю, как лью воду уже через край чайника. Речь может идти только об одном человеке, и мне резко становится холодно. — Я съезжу, — я сам от себя не ожидаю такого заявления, и Ирина с Геннадием удивленно оборачиваются на меня. — Но…       Я уже застегиваю куртку, по привычке закидываю в рюкзак камеру и оставляю брата и сестру в откровенно недоуменном виде.       Что же ты натворил, глупый мальчишка? *** — Сломал парню нос и бил его ногами! Не оттащить было! — рукоплещет директор школы, расхаживая по кабинету. — Бедного мальчика всего в крови на скорой увезли, а этому хоть бы что!       Витя сидит в углу директорского кабинета, бледный, весь в синяках, раздирает царапины на руках и дрожит. У меня мерзко и холодно шкребется под ребрами. Я хочу сделать шаг к нему, но директор продолжает: — Москвины это так не оставят! Их сын в больнице по вине вот этого вот! — Валентина Михайловна гневно указывает на Витю, который узор паркета изучает, или просто в никуда смотрит. — А вы знаете, что это за семья?! Им лучше дорогу не переходить! Вот ведь уголовник малолетний растет: что ни день, то драка! — Но, послушайте! Нельзя обвинять его, не выяснив!.. — Москвины выяснять не будут! А тут уже любой лимит доверия исчерпан! Отвратительное поведение, все уроки срывает, его из жалости на второй год не оставляют! У мальчика ведь отец умер, а у него ни грамма благодарности!.. А вы вообще кто такой? — вдруг остановившись в своем потоке негодования, директор в упор уставилась на меня.       Я улыбнулся, стараясь держать на лице подобие дружелюбия. Мерзкая же сука. — Родственник. Не переживайте так. Зачем директору школы тратить свои нервы и время на одно недоразумение? Давайте номер Москвиных — мы попробуем договориться. — Твою мать, как ты будешь с ними договариваться, Одинцов?! — Так будет лучше. Решим все мирно, и репутация школы не пострадает. Ведь полиция, сами понимаете…       Я улыбаюсь, она хмурится. Но затем протягивает мне визитку с серебристыми буквами: «Александр Москвин, генеральный директор МосСтрой». Дело дерьмо. Но я оборачиваюсь на Витю, делаю шаг, и вот это мерзкое скребущееся под ребрами достигает пика. — Вить… пойдем домой. — он не реагирует, и я осторожно касаюсь его плеча. — Витя?..       Он с неожиданной резкостью дергается, и подается в сторону. — Не трогай…! — голос хриплый, как будто сорванный, похож на приглушенное шипение. Ему, кажется, говорить трудно.       Он встает, но в последний момент придерживается за стол. Краски отливают от лица, делая его серым. Я вижу на его коже свежие синяки. Он подрался, это я уже в курсе. Но такие следы… я-то знаю: куда больше похожи на тупо избиение. И мне хочется верить, что я накручиваю себя. Когда он молча идет вперед, когда распахивает дверь, спотыкаясь, но сбегает по ступенькам вниз. Когда мы во дворе, где за полчаса снега нападало неслабо так. Сейчас, по классике жанра, он польет меня дерьмом и пошлет нахер. Он ведь не сможет просто промолчать.       Вот мы за углом школы, он разворачивается. Вот сейчас? Я ловлю его взгляд. И в нем такой страх и паника, безысходность что ли?.. — Вить? Ты… — я не успеваю спросить никакую заезженную глупость. Не успеваю сделать шаг ближе. Он смотрит на меня с секунду, а затем просто падает на землю.       Я подбегаю к нему — он лежит лицом вниз на заснеженном асфальте, и мне стремно в секунду. — Витя! — переворачиваю его, и ладонями ощущаю, что он мокрый весь, одежда в смысле, и волосы тоже. Разве что куртка просто в снегу. А лицо — на нем живого места нет, по-хорошему.       Я не присмотрелся в тусклом свете директорского кабинета, теперь же вижу близко и во всей красе: синяки, царапины, у носа запекшаяся кровь, и вокруг кольца в губе свежая ранка. Что же с тобой случилось, глупый маленький мальчик? И зачем ты накинулся на этого Москвина?.. Хотя сейчас пофиг, только приди в себя!       Я подтаскиваю его к себе, поднимая от земли, придерживаю за плечи и осторожно треплю по щеке. — Очнись, Вить… очнись, пожалуйста!       Он морщится болезненно, судорожно выдыхает, как будто даже дышать больно, и я стараюсь придерживать его осторожнее. Потому что уже не сомневаюсь, что и под странно мокрыми шмотками там тоже синяк на синяке.       Он пытается разлепить глаза, а я чего-то залипаю на том, как дрожат его пушистые темные ресницы. Смотрю слишком долго, и вот на меня в ответ, плохо фокусируясь, смотрят светло-зеленые глаза. — Сереж… — голос хриплый и тихий, как не его вообще.       И я уже хотел какую-то фигню начать нести: о больничке там, о том, что сейчас все будет хорошо, или что-то такое, но он… он порывисто и неловко стиснул меня в холодных руках. — Ты… ты чего?.. — у меня сердце пропустило удар, и опешил я конкретно, осторожно обняв его в ответ. — Всё хорошо, Вить… всё будет хорошо.       Не знаю, слышит ли он меня. Несколько секунд он почти не двигается, а я поднимаю ладонь, чтобы провести по его растрепанным влажным волосам.       Но вдруг со стороны гаражей я слышу шаги и ржачь, мерзотный такой. — О, гля, пацаны, Ершов себе трахаря нового нашел!       Поднимаю голову и вижу трех парней лет пятнадцати-шестнадцати. Рожи самодовольные такие, чем-то напоминают мне Глеба и компанию в интернате. Я отпускаю Витю, который, не соображая вообще, рассеянно отползает, встаю напротив этой веселой троицы. — Чему радуемся, товарищи? — спрашиваю я, и самый крупный из них ухмыляется нагло так.       Он делает шаг ко мне, по пути сплевывая. Он ростом с меня, но массой задавить может. Я не питаю иллюзий насчет таких типов: они привыкли решать кулаками, и желательно толпой против одного. Не они ли избили Витю до потери сознания? Но при чем тогда этот парень, Дима Москвин? — А ты кто такой, чего с этим чмошником возишься? — У тебя с этим проблемы? — игнорируя двух подошедших к нему сзади пацанов, спрашиваю я. — Раз пидора защищаешь, значит, сам не против за щеку взять, — констатирует он, окидывая меня оценивающим взглядом.       Я усмехаюсь, отвечая ему таким же взглядом, и запускаю руку в свой карман. — Молоко с губ оботри, школота, и иди по-хорошему, куда шел.       Его крупная челюсть со злостью дернулась, и он двинул в мою сторону, наверняка, привычным движением сгребая воротник моей куртки и дергая на себя. — Поговорить больно любишь, я смотрю. Щас посмотрим, как запоешь, — он переходит на угрожающий тон, а я быстрым движением достаю руку из кармана, и с нажимом приставляю лезвие к его подбородку.       Громила вздрагивает, хватка его пальцев ослабевает, и теперь уже я перехватываю его руку. Двое других тормозят за спиной. — Да… да ты чё, парень?.. — позорно перейдя на высокую интонацию, восклицает он. — Не хочешь рассказать мне, почему Ершов в таком виде? Я ментов звать не буду, а парочке серьезных ребят наводку дать могу. — Да мы не при чем! Да не надо! Нож-то убери, это ж ну… — Зассал? Тогда бери своих маленьких дружков и проваливай.       Я оставляю ему на память царапину под подбородком и отталкиваю от себя. Задницы всех троих героев мелькают между гаражами. А я рвано выдыхаю, пряча раскладушку обратно в карман. — Какого хера? Крутой типа? — позади раздается голос Вити, хриплый еще, но уже со знакомыми интонациями.       Я оборачиваюсь, а он стоит напротив, придерживаясь за ограду, трясется, но все равно смотрит на меня, как на врага номер один. — Мне, наверное, показалось, что ты хлопнулся в обморок, а эта троица хотела тебе пиздюлей добавить? — будем говорить на его языке. Хотя я, глядя в это избитое бледное лицо, до мурашек помню, как он несколько минут назад неосознанно обнимал меня.       Спрашивать, что произошло, бесполезно: я ему не мамочка. Правда, мамочке будет плевать, и она снова начнет причитать, за что ей такое наказание? — Держи, — я достаю из кармана упаковку одноразовых салфеток, и киваю на его вновь начавший кровоточить нос.       Он с секунду смотрит на упаковку, а затем кусает губу, морщится, но берет. Я вижу, что ему сейчас офигеть как сложно. Наш последний разговор закончился максимально неловко. Он видел мою фотосессию на порнушном сайте, а я знаю его тайну: он дрочит на парней. Мы разошлись на том, что оба забудем об этом, но у меня получается так себе. Особенно вот сейчас, когда мальчишке явно нужна помощь, и получить ее не от кого. Я знаю, как это, и мне почему-то хочется ему помочь, несмотря на все его громкие заявления, чтобы я проследовал нахер. — Слушай, свали, а? — ну вот как-то так. А сам при этом шаг ко мне делает, и губы почти синие. Смешной.       Я подхожу ближе и придерживаю его за плечи. — Давай временный мир, и я отведу тебя к врачу? Выглядишь дерьмово.       Он резко поднимает голову, чтобы сказать что-то, но жмурится и сжимает губы. — Сам ты так выглядишь… не надо. Ну, к врачу. Нормас всё.       Я усмехаюсь, приподняв бровь. — Интересный у тебя нормас, Вить. Идем. Чего ты как мелкий?       Он упирается, будто баран, нервничает, и я щурюсь на него, чтобы разглядеть выражение лица. — Да я сам. Я там это… перекись приложу и пройдет. Отъебись вообще…       Я тоже не люблю больницы и врачей. Приходишь к ним, а они смотрят, как на говно, мол, ты их от чего-то важного отвлекаешь своими поломанными ребрами или температурой под сороковник. Я с детства предпочитаю справляться сам, но то ж я, я даже после попыток удавиться выжил.       А он не хочет, как будто вообще боится. Что кто-то узнает, что его били? Чтобы смотрели, оценивали, обсуждали? И осуждали, видимо. У меня снова это скребущееся холодное чувство где-то в животе. — Тогда давай домой. Но отъебусь только, если дашь тебя осмотреть. Лады?       Он смотрит на меня как-то прямо так, молчит, а потом выдыхает и кивает. — Лады…