***
На пути человека — Алекса, Райм уже привык называть его по имени, для этого понадобилось удивительно мало времени, какой-то месяц, — Гончая появляться не спешит. Райм выяснил, что в человечьем модусе тот работает частным детективом, и было бы воистину странно, если бы детектив Лагади зачастил в фешн-агентство. Зато на путях Райма в сумерках Минкамун появляется даже чересчур часто. — Ты отбиваешь у меня добычу, — сердито топорща шерсть, шипит Райм в очередное его появление, глядя на огромную поджарую псину, состоящую из мрака с вкраплениями золота и алых искр. Гончая встряхивается, на полудвижении превращаясь в человека, и сегодня он выглядит так, словно ни за кем не охотится: светло-голубые джинсы второй кожей обтягивают ноги, белая рубашка распахнута на груди и позволяет увидеть золотые кольца в темных сосках и соединяющую их цепочку, на которой игриво болтается маленький анкх, выточенный из янтаря. Он босиком, и Райм залипает на длинных подвижных пальцах ног, зарывающихся в пыльную траву сумерек, забывая о том, что злился. Прах земли не пятнает узких ступней, Райм осознает это только тогда, когда опускается на колени и поднимает ногу Гончей, чтобы провести носом по своду стопы, прикусить косточку на щиколотке, длинно лизнуть и втянуть в рот украшенный тонким золотым кольцом палец. «Щеголь!» — насмешливо и намеренно громко думает он, глядя в расширившиеся глаза, в которых снова загораются алые угли. — Я бы украсил золотом и тебя, котик, — хрипло проговаривает Гончая, откидываясь на локти. — Только позволь… «Где твое терпение, воин?» — смеется глазами Райм, вылизывая шершавым кошачьим языком между его пальцев. — Оно кончается, как песок в разбитых часах. Райм! Это впервые, когда Гончая называет его по имени. И от неожиданности Райм сильнее прикусывает его палец, внимательно следя за тем, как распластавшегося по траве мужчину прошивает дрожь неприкрытого удовольствия. Он тянется к цепочке и подцепляет ее когтями, позволяя ей натянуться и соскользнуть. И мысленно усмехается: вот оно! Гончая выгибается и тихо скулит, больше ничего не говоря. Райм снова цепляет когтем цепочку, оставляет пару меток-укусов на мускулистой лодыжке, задирая штанину, перебирается на бедра Гончей, прижимаясь животом к паху. Под джинсами прекрасно чувствуется жесткая выпуклость, и Райму интересно, насколько еще хватит терпения Гончей. Терпения хватает ненадолго — всего лишь на два укуса в и без того растревоженные колечками соски. Потом мир переворачивается, и горячее тело крепко прижимает Райма к земле. — Скажи это. Райм обхватывает его бедра ногами, тянется губами к губам, кусает нижнюю до крови, довольно облизывается и говорит: — Да.***
Время приходит, когда Райм понимает, что большую часть ночей Алекс дома не ночует, а в те, когда все-таки оказывается в своей постели, засыпая, зовет Грима. Он, конечно, мог бы и дальше призраком согревать хозяина, но предпочел бы все-таки ощутить хозяйскую руку на своей шерсти, а не только в волосах и на коже человечьего модуса. Чтобы сделать все правильно, приходится потрудиться. Найти питомник, проследить за беременной самкой, подготовить фантомы, которые будут способны вести себя естественно в любой ситуации, попросить Минкамуна присмотреть за Алексом — кто б раньше ему только сказал, что он будет просить Гончую позаботиться о своем человеке, и Гончая согласится! Он бы рассмеялся в лицо, а то и выцарапал глаза такому «шутнику». Но Минкамун соглашается и даже не требует от Хранителя ничего сверх уже привычного. Молчит и о том, что хотел бы получить, наконец, обоих в свою постель, или попасть в их постель третьим. — Меня не будет два месяца. — Не беспокойся, — Гончая усмехается и приподнимает его голову, чтобы поцеловать и снова быть укушенным за губу. — Знаешь, что все равно буду, — недовольно бурчит Райм, но из его рук не выдирается, наоборот, прижимается теснее, царапает когтями привычную броню. — Иди, — Гончая сам отталкивает его, наверное, он бы и поджопник напутственный выдал, но к раймовой заднице у него на удивление трепетное отношение. Нельзя просто так получить новое физическое воплощение Хранителя, если предыдущее погибло. Райм незримо наблюдает за родами выбранной — почти что Избранной, какая ирония! — кошки. Ее последний котенок — слабенький, задохнувшийся в витках пуповины — на мгновение обмякает в руке человечки-владелицы, а потом начинает энергично сучить лапками и пищать. Никто не видит, что под закрытыми веками котенка на считанные секунды разгорается золотое сияние — и гаснет. Хранитель откроет глаза тогда же, когда и остальной приплод матери-кошки, и его физическое воплощение первые месяцы будет развиваться так же, как развиваются обычные котята. И только в тот момент, когда хозяин возьмет его на руки, это тело полностью попадет под власть Хранителя, получив возможность переходить из одного модуса в другой. Теперь главное — чтоб фантом-Реймонд вовремя и правильно привел Алекса сюда. А пока Райм будет расти — и отдыхать. Он слепо тычется в мохнатое материнское пузо, отыскивает сосок и жадно вцепляется в него, высасывая молоко. Райм чувствует их издалека, когда машина хозяина еще даже не добирается до ворот питомника. Его маленькое сердце начинает биться быстрее, и хочется носиться по вольеру, как мохнатая торпеда, лишь бы скорее прошло время. Но он замирает на самом высоком насесте кошачьего «городка», обвивает хвостом лапы и смотрит — с тем самым выражением морды: «Не подходи, смертный, я уебубля!». Хозяин входит в залу с вольерами, и меньше секунды требуется им обоим, чтобы встретиться глазами. — Грим! Служащий питомника открывает вольер — и Райм одним прыжком перемахивает на плечо, откуда его немедленно стаскивают на руки и тискают, совершенно по-идиотски пачкая его великолепную бело-серую шерсть слезами и соплями. Он стоически терпит, высокомерно прикрывая глаза на широкую ухмылку Гончей, незримо присутствующего за плечом хозяина. «Я потом тебе отомщу за то, что ты это видел». «О да, отомсти мне, хороший котик. И пусть твоя месть будет сладка, как медовые фиги, и остра, как клыки и когти Баст». Райм выпускает коготки — пока еще не такие внушительные, как прежде, но уже бритвенно-острые и с синеватым стальным отливом. Сегодня он вернется домой. Сегодня Амун Лагади позвонит Алексу и пригласит его с партнером в кофейню. Сегодня… будет все.***
Райм медленно и преувеличенно безразлично помешивает ложечкой в чашке, гоняя по стенкам дольку лайма. И краем глаза следит, старательно сдерживая улыбку, как Гончая охмуряет человека. Вопреки ожидаемому — очень исподволь и без привычной незримой паутины соблазна, только полунамеки, только взгляды. Райм и сам немного удивлен — он-то ждал грубого натиска, как тогда в машине, но нет. — Не встречал еще, — «в этом тысячелетии» — звучит в мыслеголосе уточнение, — такой замечательной пары. Вы словно две части одного целого, — «а должно быть три» — бархатно раскатывается смешком снова в мыслях Райма. — Но должно быть три? — внезапно повторяет его мысль Алекс, протягивает руку и переплетает пальцы с Раймом, глядя при этом в темные, как обсидиан, глаза Гончей. — Ведь треугольник… трискелион — магически устойчивая замкнутая система? Над столиком повисает молчание, которое разбивает сам Алекс, слегка подаваясь в сторону, чтобы видеть обоих, но так и не выпуская руки Райма. — Кто вы? Кто вы на самом деле?! Я хочу слышать правду! Райм не может сопротивляться приказу хозяина, да еще и подкрепленному давлением свежеустановленных уз «Хранитель-человек» и… толикой силы. Крохотной, почти незаметной — но она есть, и это та сила, которую тело человека впитывало во время их с Раймом секса, это та сила, которую Хранитель сам брал у Гончей — и отдавал человеку, даже не зная о том. Вот о чем говорили туманные намеки в правилах и ограничениях для Хранителей! Райм внимательно всматривается в ауру человека, замечая ее уплотнившуюся структуру и чистые цвета, налитые силой энергетические центры и пока еще не слишком яркий, но уже вполне отчетливый силуэт — словно третья татуировка, нанесенная бледным золотом между бровей — духовное око. Оно еще не раскрылось, еще не видит так, как должно, и только поэтому Алекс пока еще не различает сумерки за привычной явью. — Я… — начинает Райм и осекается, когда поверх их сплетенных пальцев ложится горячая ладонь Гончей. — Это разговор не для общественного места, — очень серьезно говорит Гончая. — Едем туда, где ты будешь чувствовать себя уверенно и защищенно. — Домой, — кивает Алекс, не торопясь высвободить свою руку. Ждет, пока Гончая поднимется, и встает, неосознанно притягивая Райма к себе. Первое, что делает Алекс дома — ищет взглядом Грима. — Не ищи, Грим — это я, — рубит «хвосты» одним ударом Райм, отступает на два шага и перетекает в облик двухмесячного котенка мейн-куна, садится, обвивая хвостом лапы, ожидая реакции. Человек трясет головой, растрепывая дизайнерские изыски на отросших кудрях. — Грим? И… тот, старый? — Да, — говорит Гончая, без разрешения поднимая котенка на руки. Впрочем, Райм брыкается только для вида и вскоре покорно затихает. — Эта мохнатая прелесть — твой Хранитель. Со скольки там? — С пятнадцати лет… — ошарашенно вспоминает человек. — А… — Я — нет. К хранительской когорте я отношения не имею, но тоже не человек. Кто — тебе знать не стоит. Пока не стоит. — И я могу тебе доверять? — насмешливо вскидывает бровь Алекс после такого заявления. Для обычного человека, едва-едва получившего силу и дар видеть, он держится удивительно хорошо. Впрочем, Райм не удивлен, вспоминая тот момент в машине, да и многие-многие до него, он осознает, что Алекс на самом деле был не просто «неплохим человеком» — он настоящий бриллиант, пока еще не ограненный. Но со временем… — Клянусь на сей день и сей час, и далее, пока несет воды река твоей жизни, я не причиню вреда тебе, видящий, ни духу, ни душе, ни телу, ни памяти, ни чувствам. Райм оторопело открывает пасть, выворачивается из рук Гончей, в полете к полу оборачиваясь в человечий модус. — Ты в своем уме?! — Абсолютно, — спокойно кивает Минкамун и улыбается. Клятва принесена, и уж Райму-то прекрасно известно, что такая ее форма используется только в одном случае… — А как же твое служение? — Я могу считать себя в отпуске на одну человеческую жизнь. Алекс переводит взгляд с одного на другого, потом прикрывает глаза и бормочет: — Мне нужно выпить. На трезвяк я это не потяну. — Может, лучше кофе? — заикается Райм, на что получает ядовитое: — Ну так свари, Реймонд, ведь ты тут все знаешь. Полчаса спустя Райм ставит перед обоими мужчинами по чашечке и виновато жмется в уголок дивана. Управлять человеческими чувствами так легко, если ты больше пятнадцати лет рядом с этим человеком. Алекс не выдерживает и притягивает его к себе, собственнически затаскивает на колени — и в этом движении немало вызова: смотри, он — мой. В глубине глаз Гончей таится теплая усмешка, он почти незаметно склоняет голову: да. А после в мгновение ока оказывается рядом и обнимает обоих, и не нужно быть просветленным мудрецом, чтобы понять несказанное: но вы оба — мои. И то, что и Алекс, и Райм через пару ударов сердца расслабляются в этих объятиях, лучшее тому подтверждение. Диван достаточно широк и длинен, чтобы им втроем было комфортно. Гончая осторожно ведет их по пути ласк, оказывается, он и так тоже умеет. Неторопливые, тягучие, нежные прикосновения рук и губ, незаметное обнажение тел — словно раскрываются под дуновением теплого ветра бутоны цветов. Райм тоже сдерживается и не провоцирует, вернее, не Гончую — но с хозяином ведет себя так, как привык за те месяцы, что был его любовником. Запускает руки в волосы и цепляет зубами за жемчужную капельку на кольце, оставляет легкие следы на золотистой коже. Пойманный за локти, выгибает спину, откидывая голову на плечо Гончей, прикрывает глаза, позволяя себя вести. Дышит все чаще, ощущая тянущуюся вниз по телу цепочку поцелуев-укусов, разводит колени шире, открываясь, выставляя напоказ влажный, подрагивающий член, ложится на жесткие колени, прогибаясь еще сильнее, потому что руки оказываются невесть когда перехвачены в запястьях чьим-то галстуком. Поворачивает голову, и губы обжигает жаром тугой плоти, и нет иного желания, кроме как поймать ее, всосать, натянуться на нее ртом и глоткой до невозможности дышать, сжать в себе, ловя тихий скулеж Гончей и хриплый невнятный стон Алекса, наблюдающего все это, не прекращая так же точно натягиваться на член Райма. А через какое-то время, бесконечное и одновременно чересчур краткое, Минкамун наклоняется вперед и подхватывает его под колени, раскрывая еще сильнее, и только способность полностью контролировать пластику этого модуса позволяет Райму не шипеть от боли в растянутых мышцах. Зато он шипит от другого — слишком ярко в такой позе отзывается тело на короткие, настойчиво-жесткие касания языка к анусу, на проникновение его в тело, за два месяца «забывшее» всё. Его недовольство купируют просто и действенно — в губы снова толкается толстая, глянцевая головка, и Гончая, уступив Алексу право удерживать одно колено Райма, запускает освободившуюся руку в его волосы и жестко держит, не позволяя своевольничать, вместо этого медленно трахает его рот. Райм готов кончить уже от одного только этого ощущения, он прислушивается к тому, как упругая головка скользит по нёбу, плотно входит в горло, добираясь, кажется, до самого корня языка. И все это перемешивается с удовольствием от скользящих в нем пальцев, от того, как нарочито громко Алекс всасывает его член и выпускает опять. «Пожалуйста!» — просит Райм, не понимая, кого именно и о чем. Ему мало, мало, мало! Мало пальцев, мало огня, жара, движения! Через считанные секунды он оказывается уложенным на спинку дивана вверх тормашками, причем, кажется, ему удалось даже не выпустить член Гончей изо рта. — Возьми его, Алекс. Минкамун держит его ноги, растянутые в шпагат вдоль спинки, заполняет его горло и сосет, как не в себя, перехватив жесткими пальцами основание члена, Алекс, втиснувшись, как в первый их раз, движется медленно, не торопясь, и Райм давится умоляющим стоном, скребет по мокрой от пота кожаной обивке пальцами. Кончить ему не дают ни сейчас, ни позже. Как куклу, как взятого в плен с бою, его вертят во все стороны, выгибают так, как только способно гнуться его тело, растягивают в две руки, позволяя только хрипеть и умолять. Насаженный на член Алекса, он смотрит в темные, как грозовое небо, глаза хозяина, обнимая его давно уже освобожденными руками, чувствует, как в него входит Гончая и кричит, сходя с ума от того, что хочется еще больше. Еще. Еще! Вечность спустя он слышит сказанное двумя голосами: — Да, Райм. И кончает, плавясь белым медом, зажатый меж двух смуглых, как поджаристые гренки, тел. Где-то в глубинах вселенной в мучительном наслаждении рождается тройная звезда.