Следы уходят в сумерки

      — Почему именно эта фраза? — Минкамун лежит рядом с Алексом и водит длинным и слегка заостренным ногтем по линиям татуировки.       Райм знает, но молчит и наблюдает, в кошачьем виде развалившись в гамаке: рядом с любовниками на постели вполне хватило бы места, но ему жарко, а здесь от окна веет прохладой.       — Перевод тебе, как я понимаю, не требуется? — сонно усмехается человек, потягивается, но от щекотных прикосновений не уходит.       — Я похож на дикую тварь из дикого леса, которая не знает, что такое синдарин?       — Ты похож на ожившую статую из какого-то египетского храма, — в который раз изумляет Райма своей проницательностью хозяин. А ведь это он пока все еще ментально не зряч, хотя духовное око вскоре раскроется.       — Оставим, — тонко ухмыляется Гончая. — Так все же?       Алекс поворачивает голову так, чтобы видеть его, но в остальном не двигается, позволяя Гончей продолжать обводить вязь эльфийских букв.       — Мне хотелось, чтобы тот, кого я допущу до своих тылов, хотя бы поинтересовался, что там у меня над оными набито.       — Хм?       — До сих пор никто.       На лице Минкамуна расцветает совершенно хищная усмешка, и Алекс закатывает глаза, фыркает и выпячивает губу, старательно показывая, насколько «не заинтересован». Все трое знают, что это не так: Гончая и Райм чуют запах возбуждения и желания, начавший наполнять спальню с того самого момента, как Гончая докопался до серебристой татуировки на пояснице человека. Тем не менее ни один, ни второй пока что не предпринимают никаких активных телодвижений — позднее утро выходного дня слишком разнеженно и лениво, и природа, кажется, забыла, что идет вторая декада сентября: над городом стоит совершенно летняя жара, словно синяя чаша неба поймала лето и накрыла собой, как ребенок накрывает бабочку.       Алекс роняет голову на сложенные руки и говорит, не обращаясь ни к кому конкретно, скорей уж — к себе самому:       — Я же из тех, кто рожден с золотой ложкой во рту. У отца многомиллиардный агрохолдинг, старший брат — его полный и безоговорочный наследник, средний на совершеннолетие получил от папаши небольшую транспортную компанию — так, сущую безделицу с парком на двадцать тысяч машин, логотип «Н&F» с осликом не знает только какой-нибудь оленевод-кочевник с самых окраин Аляски, и то я бы не поручился за это. И я — младший, свободный выбирать любую стезю. Отец был искренне разочарован моим выбором, считал, что мама меня избаловала и испортила. Но денег не пожалел, конечно — ему с амбициями и намерением баллотироваться в Сенат семейные скандалы были совершенно ни к чему. Мне это очень хорошо объяснили после того, как один из моих любовников вздумал шантажировать отца. И я больше не пытался с кем-то из моих пассий разговаривать сам, первым. Меня вполне устраивало, что ко мне не лезут в душу. А тату... Это ма-а-аленькая дверца. И ключик от нее вроде бы на виду — но не всякий достанет, и волшебных бутылочек под рукой нет.       — А за той дверцей прячется самый чудесный сад, который вы когда-нибудь видели, — мурлыкает Райм, лениво пошевелив кончиком хвоста.       Алексу хватает совести слегка покраснеть ушами и поерзать.       — Может, и не самый, но там точно Очень Богатый Внутренний Мир, — с вызовом говорит он, на что Райм только совершенно серьезно кивает.       В принципе, Алекс не так уж и неправ. Он точно не серый обыватель, и не просто так уже пять лет превращает свое маленькое фешн-агентство в разветвленную и разноплановую структуру, с которой соглашаются сотрудничать многие известные американские и зарубежные бренды. И кому как не Райму знать, что в агентстве Алекса к моделям и прочим сотрудникам относятся намного человечнее, нежели в других. И заслуга в этом именно его, Алекса, создавшего свод правил, которые обязаны выполнять все без исключений. Единственное — и пока еще совершенно секретное — это он, Райм.       — Так и есть, — не менее серьезно заявляет Гончая.       Алекс смотрит на него и слегка прищуривается.       — На самом деле, я совершенно обычный человек и до сих пор недоумеваю, чем мог привлечь такого, как ты.       Минкамун фыркает, наклоняется и длинно проводит языком поперек татуировки. И только после поясняет:       — Запах, Алекс. Запах на изумление чистой от грехов и пороков души. Такая безумная редкость в нынешнее время, что я не смог устоять.       Алекс снова роняет голову на руки и слегка выгибает спину. Из-под рассыпавшихся по подушке волос глухо доносится:       — Это наверняка заслуга Райма...       — Не совсем, — Райм спрыгивает на кровать и принимает человечий модус. — Конечно, и моя тоже, но если бы этот алмаз не был сам по себе чистейшим, никакая огранка и бережение не сделали бы его драгоценным бриллиантом, Алекс.       Он тоже наклоняется и проводит языком по коже хозяина, но не вдоль татуировки, а поперек нее — пересчитывая жесткие бугорки позвоночника, приглаживая темные коротенькие волоски на пояснице, ныряя между ягодиц, где гладко и нежно — Алекс в очередной раз озаботился своим лоском и сходил на шугаринг. Райму и сейчас еще чудится привкус сладости на языке. И пока он увлеченно лижется, Гончая придвигается ближе, наклоняется над алеющим ухом хозяина и бархатно шепчет:       — Мэллон! — в тот самый момент, когда Райм разводит ягодицы и щекочет кончиком языка щегольски отбеленный анус.       Алекс невнятно ругается, с силой утыкаясь в подушку лицом, приподнимает бедра. Гончей больше не нужно никаких знаков: врата открылись. Он вздергивает человека на колени, позволяя Райму нырнуть под него и поймать губами почти полностью возбужденный член. Пусть и не на столе, но его фантазия, промелькнувшая в их с Алексом первый раз, исполняется в точности. Он сам придерживает хозяина и чувствует кончиками пальцев скользящий по его коже широкий язык Гончей. Он ощущает, как напрягается, растягиваясь вокруг толстого, с крупной головкой, члена, круговая мышца, как вцепляются в его бедро пальцы человека, притягивая ближе, как обхватывают и его член жесткие губы... Пожалуй, счастливее стать он мог бы только в том случае, если бы Гончая как-то умудрился и его трахнуть одновременно. Но так даже фантом не извернется, да и ощущений... Их хватает. Разрываясь от ощущений, Райм не может сосредоточиться на каком-то одном, потому что они — как круговорот воды в природе. Чем быстрее и жестче становятся толчки Гончей, тем яростнее всасывает его член Алекс, тем сильнее впивается пальцами в его бедро. Райм больше не может контролировать глубину своего проникновения в чужой рот, да и не смог бы в любом случае — Алекс заглатывает его до конца и позволяет только мелкие толчки, собирает на пальцы свою слюну и жестко втискивает в него сразу два.       Крик оседает на стенках глотки, как привкус хурмы. Райм сдерживается из последних сил, потому что сегодня, сейчас он хочет почувствовать, как первым кончит Алекс. И только после, впитав в себя и семя, и хриплый прерывистый стон, и дрожь сильного тела, Райм выворачивается из-под хозяина, перебирается в изголовье кровати и жадно следит за тем, как Гончая поднимает Алекса на колени, удерживая за плечо и крепко стиснутые в горсти волосы, вбивается последними жесткими толчками в его тело и замирает в этом хрупком равновесии. Этого хватает, чтобы кончить, запоминая отпечатавшуюся на обратной стороне век картинку. Это ярко — так же ярко, как бывают ярки истинные Сумерки в их наичистейшем смешении Света и Тьмы.       Обведенное золотом, медленно размыкается духовное око человека. Впрочем... а человека ли теперь?