Следы уходят в сумерки

      Открывшееся духовное око еще не значит, что человек, вернее, Видящий сразу становится зрячим. И еще меньше это значит, что он начнет понимать, что именно видит. А видение без понимания и есть та самая духовная слепота. Райм прекрасно это понимает и потому старается не торопить события. Алекс — пока еще человек, обычный человек, у которого необычные любовники, только и всего.       Понимание к Алексу приходит медленно, столь же медленно, как проясняется его новый, сумеречный взор. Сперва он замечает все это краем глаза, как мелькнувшие почти на границе поля зрения смазанные тени, вспышки цвета или и вовсе — лишь смутное ощущение присутствия. К началу зимы, когда нет ничего хуже промозглой сырости за стенами дома, входящему через сумрак Гончей он говорит:       — Если тебе нужно вытереть шерсть на хвосте — в ванной есть специальное полотенце.       Замирают все, и Райм, разнеженно раскинувшийся на коленях хозяина (пока никто не видит — ну может же он себе позволить маленькую слабость?), и Минкамун, застрявший в своем охренительно щегольском кожаном пальто одной рукой.       — Что?       — А что?       Алекс старательно делает вид, что все в порядке, но его аура сейчас похожа на грозовое небо — клубится множеством цветов, выстреливает протуберанцами лучей, среди которых Райм с легкостью распознает Страх и Желание. И давит в себе совершенно неуместный сейчас смех, вспоминая, как сам реагировал на Гончую в первый раз.       — Интересно, а в каком модусе вам удобнее? — задумчиво откидывается на спинку кресла человек, щурится, словно так ему легче рассмотреть сумерки.       — В этом, — Минкамун сбрасывает человечий модус. Острые когти на не вполне человеческих пальцах ног металлически цокают по паркету, длинный гибкий хвост, больше напоминающий какую-то шерстяную змею, извивается в прорези льняного белого схенти, мощную шею охватывает усех из электра и янтаря*, что так обалденно смотрится на черной шерсти. Золото вообще выглядит на Гончей в десятки раз дороже, чем оно есть — просто потому, что это сочетание черного и золотого — одно из самых выигрышных. И Гончая, конечно, знает об этом.       — Я догадывался, — задумчиво тянет Алекс, рассматривая сумеречный модус Гончей. — А погладить дашь? — и преувеличенно опасливо косится на сахарно блестящие белые клыки в жаркой алой пасти — Минкамун улыбается, а улыбка Гончей... не для слабонервных.       Впрочем, слабонервных тут и нет, и Алекс совершенно по-детски вскрикивает от восторга, когда Гончая меняется снова, и на прикаминный коврик, ему на ноги всей немалой тушей плюхается пес из мрака и искр. Райм ревниво ворчит, но не двигается ни на миллиметр с хозяйских коленей. И у человека в итоге оказываются заняты обе руки, и в комнате вскоре разливается басовитое мурлыканье и ритмичные удары хвоста о пол. Райм сдерживается даже мысленно, чтобы смехом не унизить Гончую. Кто бы мог подумать, что эмиссар Князя будет так откровенно балдеть от обычных почесушек?       Идиллия продолжается недолго: уже на следующий день по пути на работу Алекс замечает парочку лярв, захребетников и пиявок на окружающих. Не в своем офисе, конечно — там территория Райма, и твари соваться не рискуют. Просто для прозревшего Видящего зрелище настолько непривычное, что само лезет в глаза. Естественно, кому отвечать на вопросы, как не Райму?       — Это долгая история, — говорит он, ставя перед боссом чашечку любимого напитка. — Ты уверен, что сейчас время для учебы?       — А когда еще? — совершенно серьезно и почти спокойно отвечает человек, и Райм им искренне гордится: кто-то другой уже бы истерил, потому что сумеречные твари — далеко не эталон красоты, даже инкубы и суккубы. Или особенно они. Разума в них хватает на морок, даже не полноценный фантом и тем более модус, чтобы подцепить человека за тонкую нить желания, как рыбку за жабры. А дальше можно тянуть жизненную энергию, пока человек не истощится настолько, что будет неспособен испытывать желание.       Лярвы — это и вовсе неразумные сгустки негатива, живущие только инстинктами. Вернее, одним инстинктом — жрать! Если присмотреться, то сумерки ими просто кишат — как море иногда кишит медузами. Причем, человек порождает лярв сам — своим негативом, низменными желаниями, гневом, вредными привычками. Избавиться от них практически нереально, если, конечно, у тебя нет Хранителя. Пернатые, к слову, вообще от лярв не защищают.       — ...? — округлившиеся глаза хозяина лучше всяких слов говорят о его изумлении.       — А ты думал как? Если чистый Свет — то сразу вся благость и благодать мира снисходит на обласканного вниманием ангела? — насмешливо щурит глаза Райм, рискуя присесть на край рабочего стола Алекса. Рискуя в самом деле — об их связи пока еще никому не известно, даже шпионам Алексова папаши, которые докладывают господину сенатору о каждом шаге младшего отпрыска благородного семейства.       — Судя по тону высказывания, это совсем не так, — Алекс наклоняет голову к плечу и пристально смотрит, усилием воли удерживая внимание на Раймовом лице, а не на обтянутом серыми офисными брюками бедре, до которого слишком близко.       — В который раз восхищаюсь точностью твоих формулировок, — искренне улыбается Райм. — «Совсем не так». Свет, конечно, может защитить. Но скорее, просто выжжет сам все, что не придется ему по нраву. Пернатые к тому же еще и мазохисты. Они, вроде как, изображают из себя глас совести, только скажи — ты многих людей знаешь, которые к нему прислушиваются?       — Хм. Я понял. А почему я их не вижу?       — Потому что ты пока что способен различать только низкоуровневые сущности.       — Э...       — Минкамун сам пожелал, чтоб ты его увидел. Позер! — фыркает Райм.       — Ревнуешь? — Алекс все-таки не выдерживает искуса и проводит кончиками пальцев по бедру Хранителя, едва-едва касаясь. Намеком, но не более. И все так же пристально смотрит в его лицо, ловя малейшие изменения мимики.       — Не знаю, — честно отвечает Райм.       Он может о чем-то умолчать, но Хранитель обязан быть со своим Хозяином предельно честным. Тем более сейчас. И Райм честен: он не знает, как называется то, что он чувствует. Он ведь и сам безмерно восхищается этим хвостатым позером, он счастлив каждое мгновение с тех пор, как замкнулся трискелион и образовалась устойчивая связь между ними тремя. Но все-таки где-то в самой глубине эгоистичной кошачьей души Райма живет желание, чтобы Алекс принадлежал только ему одному.       

***

      У Райма — лучший в явном мире Хозяин. Это Хранитель уже понял и намертво затвердил себе, но получить подтверждение все равно приятно до покалывания в каждой шерстинке.       Алексу невдомек, что Райм, чутко настроенный на него, все равно услышит каждое слово, когда он просит Гончую о приватном разговоре. Минкамун тонко улыбается, и это, скорее, призрак улыбки, чем реальное движение губ человечьего модуса. Райм понятливо испаряется из комнаты, уходит на сумеречный план, в глубине души понимая, что и это — ревность, желание быть полностью в курсе всего, что делает и говорит его человек. И потому он старается все-таки не слишком сильно вслушиваться в то, что говорит Алекс, но собственное имя заставляет навострить уши.       — ...Райму лет... или столетий, но мне все-таки кажется, что ты старше.       — Если считать возраст душ, то Райм старше, — спокойно отвечает Гончая. — Но вряд ли он помнит самые первые свои воплощения, так что можно считать нас ровесниками.**       — О... И все-таки... Мне сложно сформулировать, понимаешь? Вы оба мне дороги, но Райм из-за близости ко мне менее защищен в нашем, человеческом мире.       — Понимаю. Ты хочешь придать законность вашим отношениям.       Алекс облегченно вздыхает и твердо говорит:       — Да. Если бы это было возможно, я заключил бы триаду с вами обоими. Но мне почему-то кажется, что для тебя, несмотря на твою работу, законность в подобном стоит на последнем месте.       Гончая смеется и фыркает, снова смеется и тепло отвечает:       — Я согласен на статус вашего любовника, Алекс. В людском мире. Но в сумерках мы заключим триаду, и это будет скоро. Как только закончится Темное время.       Райм прячется в высокой пыльной траве сумерек — здесь всегда тепло и шелестят горячие травы, какая бы погода ни была в яви. Прижимает уши и запускает в землю, в переплетение корней когти. Ему нужно подумать над услышанным.       Нет.       Ему нужно хорошенько потрясти головой и выкинуть услышанное из памяти, чтобы позволить и Алексу, и себе и даже Минкамуну насладиться чистыми эмоциями, основанными на неожиданности предложения. Да, именно это и должно сделать.       Райм усилием воли стирает себе маленький кусочек памяти, последние десять минут, зная, что придется поплатиться за это болью, пока аура будет затягивать такое повреждение — любое вмешательство в тело или разум всегда отзывается на ауре, духе и душе.       Гончая находит его, вылизывает виски, помогая восстановиться.       — Даже в самых глупых твоих поступках я вижу мудрость, хороший котик, — говорит он, баюкая Райма на руках, не обращая внимания на слабое сопротивление и шипение, что он уже давно не котенок.       — Не говори мне ничего.       — Не буду. Тебе лучше? — Райм кивает, и Гончая ставит его на ноги, подталкивает в спину: — Иди к нему.       Райм идет, на ходу преобразуясь в человечий модус, уверенный, что сейчас это будет правильно. Выходя из сумерек в явь, изумленно смотрит на то, как Хозяин преклоняет колено и открывает бархатную черную коробочку, в которой на белом шелке поблескивают широкие кольца из белого металла, в центре которых проходят желобки, а в них кельтскими плетенками извиваются змейки из какого-то другого металла — радужного, переливающегося от бледного золота к сине-фиолетовому.       — Хранитель мой, Райм, Реймонд Шарп, я прошу тебя стать моим мужем.       Больше всего Райму хочется сесть на пол и руками прижать челюсть, подержать — авось не отвалится больше. Он не отказывает себе в этом, сидит, придерживает подбородок ладонью и смотрит на терпеливо ждущего ответ человека. Не засекает время, вообще не понимает, сколько его прошло. Райм в прострации, ему нужно подумать...       Нет.       Не нужно.       Именно этого он и хотел, ведь так? Хотел, чтобы Алекс принадлежал ему?       — Да, — просто говорит он и впитывает в себя тот свет, который начинают излучать обычно холодные серые глаза человека.       Никакая телесная близость не сравнится с этим. Мгновение, когда размываются границы двух душ, объединяя их в одно целое — этому процессу не нужны никакие церемонии и никакие условности, достаточно желания. И Райм понимает, что отныне и навсегда они связаны. Сколько бы ни прошло лет, воплощений и жизней, как бы ни изменились он и Алекс — все равно теперь они будут вместе.       На сей час, сей день, пока несет воды река твоей жизни и далее, пока не истает в изначальном огне наша единая душа.